Текст книги "За что наказан великий импровизатор"

Глава пятая. Путь исправления труден, но приятен

Трое суток я не делал ничего, кроме бессмысленных попыток изобразить бунт в виде лежания в кровати и колупания пальцем стены. А если не лежал, так гулял по камере туда-обратно, останавливаясь то у книжной полки минут на тридцать и перебирая книги, то у письменного стола, который в первый же день чрезвычайно меня заинтересовал. Это был обычный стол, тяжелый и прочный, советского производства. Слева два выдвижных ящика, спрятанных за дверцей с замком. Ключа у меня, правда, не было, да он и не нужен, замок бездействовал. А заинтересовала меня столешница. Она вся, от угла до угла, была испещрена разными пометками, схемами и подписями. Приглядевшись, понял, что это правила из учебников математики и русского языка. Значит, и до меня тут бывали учителя. Один из них даже оставил подпись: «Здесь был У. В. О. 2016г. Сентябрь». Скорее от безделья, чем в шутку и я расписался: «И Ч.В.А. 2020г. Октябрь». Но, послюнявив палец, затёр, решив, что портить мебель нехорошо, а ручку дротиком метнул в стакан. Попал с первого раза. Стол я тут же прозвал «столом-справочником».

Всячески я старался показать, что бастую. Стоило только мне услышать скрип приближающихся колесиков, как я бросался в кровать и, накрывшись одеялом, притворялся спящим. Я не видел, но чувствовал, как субъект некоторое время смотрел на меня, пытаясь определить сплю я или нет. Затем осторожненько, шепотком и постукивая ключиком по решетке, звал:

– Виталий Александрович… (зынь-зынь-зынь)! Обедать!

Я молчал.

– Виталь Саныч! Голубчик! Чуть-чуть… Сутки, вторые пошли, а вы не евши. Пару ложек для здоровья.

Всё равно молчал. Ещё похрапывал, и надо признаться, очень натурально.

– Эх, эх, – вздыхал тогда субъект, убирал с окошка прежнюю тарелку с холодными слипшимися макаронами, на её место ставил новую, и тоже с макаронами: – Горяченького вам. Надя нарочно старалась. Вилочку, хлебушек… Виталь Саныч.. (зынь-зынь), спите? Если нет, то послушайте, уж уважьте старика: беспокоюсь я за вас, есть надо. Вы и без того худенький, рёбрышки пересчитать можно, а вам детей учить, пример показывать. Я поставлю сейчас, батюшка, и уйду, а вы всё-таки поешьте… Ну вот, голубчик, я пошёл, – колесики, удаляясь, заскрипели.

Я продолжал лежать. Хотелось встать немедленно, но боялся. Вдруг субъект притаился где и ждёт, чтоб на притворстве поймать.

Лежал пять минут, десять. Повернулся на другой бок, чуть приоткрыв правый глаз. Через узенькую щелочку век наблюдал: есть кто у решётки или нет. Убедившись, что всё чисто, откинул одеяло и, стараясь шибко не шуметь, подошёл к решётке. На обед субъект принёс рожки с тёртым сыром. Я не большой любитель макарон, тем более без ничего – (сыр не в счёт) – но когда желудок хоть узлом завяжи, рука сама хочешь не хочешь, а тянется к вилке!…Тянется-тянется, э-э-э, нет, так меня не возьмёшь! Коль бастовать, так бастовать по-настоящему. Взял только одну макаронину с края и, положив в рот, стал рассасывать её, как конфетку. Покатав во рту и наслаждаясь, я пожевал её и проглотил. Наесться одной, понятное дело, невозможно. Беру вторую, и с этой я уже шибко не церемонился, а жадно схватил третью. После двенадцатой всё-таки остановился и оторвал кусочек сыра. Это было не так просто, он тянулся, как жвачка, а действовать следовало аккуратно, без следов преступления. Отобедав таким образом, я раскидал пальцем оставшиеся рожки, создавая видимость будто ничего не тронуто и стал, как всегда, гулять по камере.

Три дня я избегал встречи с субъектом нос к носу. На четвёртый день ему удалось поймать меня. Я стоял у книжной полки и выбирал что почитать. Вдруг:

– Читаете, Виталий Александрович? Да, духовная пища – вещь нужная. А я вам мирской пищи, обыкновенной… О, не пугайтесь, это всего лишь я! – я действительно не ожидал, субъект застал меня врасплох: – Сегодня решил к вам так, а вы, наверное, колесики ждали?..

«– Вот хитрый чёрт, раскусил меня! А впрочем, пусть. Бежать-то от него всё равно некуда, да и прятаться бессмысленно. Есть я не ем, да и говорить не стану». Взяв первую попавшуюся книгу – ей оказалось «Слесарное дело» – сел за стол и, закрывшись рукой от субъекта, «заинтересованно читал».

– А вы как будто опять не ели? Ц-ц-ц, отощаете вы совсем, Виталий Александрович, совершенно отощаете. Я Наденьку нарочно попросил, чтоб сыру вам побольше натёрла, так что смелее-смелее, не стесняйтесь, – это «смелее-смелее» субъект произнёс как-то особенно, иронически.

«Чёрт, понял, что ли всё?» – подумал я, пряча глаза. И как только у меня не вырвалось спросить его. Я вообще старался ни о чём его не спрашивать. Даже что это за Наденька, которая варила мне макароны – приходилась ли она женой субъекту или была просто местной поварихой – и даже об этом не спрашивал.

Субъект после этого стал чаще навещать меня, садился на табурет, закуривал и старался поговорить.

Я держался как мог. К тетрадям не прикасался. Мало этого, демонстративно спрятал в стол и приставил к дверце стул, словно боялся, что они могут вылезти оттуда. Не смейтесь, коллега, и без того знаю, что смешон.

На десятый день я не выдержал. Утром пришёл субъект, приветливо приподнял фуражку и спросил:

– Бритвочку не желаете? – и провёл пальцем по своей гладко выбритой щеке.

К тому времени у меня порядочно отросли щетина и усы. К такой растительности я не привык, к тому же она больно кололась.

– Несите, – сухо ответил я.

Спустя минуту я стоял у зеркала в уборной и помазком намыливал щёку. Пока брился, субъект курил папироску на табурете и делал попытку снова поговорить со мной.

– Виталий Александрович, простите меня, старика, что совсем забыл спросить: вас папироска моя не смущает?

Я не сразу ответил. Подождал чуть-чуть, и только потом:

– Нет.

– Слава богу, а то я как-то не подумавши, дымлю тут, а вам, может, не нравится, оттого и сердитесь. Да ещё: я, старый дурак, и представиться-то забыл. Меня Порфирием зовут.

– Ну, это уже слишком! – рассердился я, и чуть не порезал шею: – Ай, блин! С-с-с-с-с!

– Что случилось? – испугался тот, и, судя по звуку, даже вскочил.

– Ничего! – нервно крикнул я.

– Но вы что-то сказали, я не понял.

– Все нормально, бросьте паниковать…. Не Петрович, случайно?

– Шутите! – захохотал субъект, назвавшийся Порфирием, во что я, честно говоря, не верил: – Все так надо мной посмеиваются.

– Правильно и делают, – пробубнил я.

– Что? У вас там вода бежит, я не слышу.

– Ничего.

– А, значит показалось. Я Порфирий Павлович, голубчик. Можете меня просто Порфирий, если удобно. Скажите, Виталий Александрович, а что вы намерены делать?

Я вышёл из уборной, вытирая лицо.

– Не понял?

– Ну, вы уже здесь десятый день… вы тетради проверяете?

– Нет.

– Но как же так, почему?

– Не хочу!

– А почему не хотите?

– Не вижу оснований, вот почему!

Порфирий Павлович, если только это настоящее его имя, подумал, потом тон его стал более серьёзен, и он сказал:

– Вы не станете обижаться, если я скажу одну вещь?

– Валяйте, – я сложил полотенце, повесил его на спинку кровати, а сам сел на стул.

– Вы учились на бюджете, следовательно, на вас были потрачены государственные деньги. Вам доверяли. На вашем месте мог учиться другой человек, который может очень мечтал попасть в колледж, но были вы… Вы выучились, получили диплом, устроились в школу, получали зарплату. И наработали так, что оказались здесь, о причинах не говорю, вам они теперь прекрасно известны. И, поправьте, если ошибаюсь, но, по-моему, вы и раньше это понимали, только себе боялись признаться. Вас не просят сделать что-то невероятное, всего лишь вашу работу. Сорок восемь тетрадей, только и всего, а вы такой из-за этого бунт затеяли, будто вас ракету просят построить, – субъект помолчал, должно быть ожидал, что я начну как-то возражать, но поскольку я не произнёс ни слова, он, почесав щёку рукой, в которой дымилась папироса, продолжил: – Учитель – это вам не собака Павлова – по звонку начал, по звонку закончил. По звонку начинается и заканчивается урок в школе, а учитель и до звонка и после и даже выйдя из школы остаётся учителем. Понимаете, Виталий Александрович, есть такие профессии, обязывающие вести соответствующий образ жизни. Взять, ну кого… ну, скажем, врача. В кабинете он честно работает, слушает, щупает, простукивает, рецепты пишет, но что было бы, если, сняв халат и выйдя из больницы, он перестал бы быть врачом? Станет человеку плохо в автобусе или на улице, или в метро, да где угодно, а наш врач возьмёт так да и скажет: «А мой рабочий день кончился». Или: «А я в отпуске». И готово: пропал человек. Я это к тому, батюшка, что кроме знаний, требуется и этика, в вашем случае, педагогическая. Пусть вы за решёткой, но вы учитель, и как учитель подумайте сами над собой. И о поведении не забудьте. Я не стараюсь вас как-нибудь задеть, я по-отечески к вам. Вот через камеру от вас, – Порфирий Павлович показал пальцем влево: – сантехник сидит. Хороший парень. Учреждение с красным дипломом окончил. Ходил всё и корочкой тряс. А таких делов наворотил, что четыре квартиры от него пострадало. Ему выговор – а он отпирается: не из-за меня это. Просят, как следует научиться трубки соединять – опять не хочет, и эдак вот корочкой трясет: «Красные дипломы, дескать, так просто не дают», и мастером себя называл. Как не уговаривали переучиться, не послушал. Ну раз так не хотишь, мы тебя по-другому. И– фьить! – к нам. Теперь самообразовывается, книжки почитывает, детский конструктор собирает. А как научится, мы ему квалификационный экзамен устроим. В его камере в уборной как раз течь под раковиной, да колено поменять не помешает. Вот пусть аттестуется, – Порфирий Павлович закончил курить, вынул из кармашка маленькую коробочку, смял в ней окурок и спрятал обратно: – Ну-с, ладно. Я пойду, а вы всё-таки подумайте, голубчик, хорошенько подумайте, не затягивая.

***

– Да что я в самом деле как мальчишка! – я вскочил со стула и машинально начал ходить по камере: – Двадцативосьмилетний детина с педагогическим образованием, стажу почти четыре года, а веду себя хуже первоклассника. Обижаюсь, а, в сущности, на что? Не правду разве сказал Порфирий Павлович, что я, дипломированный, с кипой удостоверений, сертификатов, а такие выделываю кренделя в школе, только берегись!

Ну, посадили меня, да. Пусть так. Может даже незаконно. Ордер-то мне так, в конце концов, никто не показал… Впрочем, стоп. А тетради с ошибками? Чем не ордер? Вот-вот, а ты думал… Этот ордер почище любого другого ордера будет. Выдай мне Порфирий официальную бумагу о моём аресте, уверен, это бы меня не так напугало, как собственные ошибки!

Решившись, я переставил стул к столу, сел, вытащил из ящика тетради и начал рассортировывать. Которые по русскому – в одну стопку, по математике – в другую. По ходу расправлял смятые уголки, вдевал обратно в обложки. Посчитал: в каждой получилось по двадцать четыре штуки. Как раз по количеству учеников в классе.

– Ну что, – почесал затылок, – на первый взгляд не так много. Ну, пусть даже на всё час уйдёт.

Начал с русского, он легче. Во всяком случае, так мне казалось.

Вытащил из стакана ручку с красной пастой, потянул первую тетрадь. Начинать следовало с самого начала, и в первую очередь проверять свои же исправления. Часы, висевшие у книжного шкафа, показывали 9:17. Я выдохнул, будто предстоял большой забег, перевернул титульный лист и приступил.

Курьёз в том, что в обычной школьной обстановке, когда никто не грозил арестом и лишением диплома, я не тратил много времени на проверку письменных работ. Тут, очевидно, сказывались и слишком сильная самоуверенность, что вот, мол, я дипломированный учитель, с образованием, а значит и исправления мои верны, и элементарное нежелание выполнять подобную работу. Второе даже в большей степени. Поэтому на всё про всё у меня уходило от силы минут пять-десять. В редких случаях полчаса, и то под настроение. В новой же, тюремной, обстановке моё отношение к этому виду деятельности резко изменилось. Только представьте: на первой же странице первое же слово заставило крепко поломать голову. Это было слово «капуста», которое две недели назад я переправил на «копуста». Тогда не сомневался ни секунды, даже приписку сделал: «Проверочное слово – кочан».

Теперь же правописание «капусты» вызывало сильнейшее сомнение. Может, и в самом деле, «капуста»? Тогда значит, и не «кочан», а «качан»? Занёс ручку над словом, чтобы переправить, но не решился. Ведь слово-то проверочное!.. Или нет?… Как, чёрт возьми, проверить, проверочное оно или не проверочное?

С досады швырнул ручку на стол, она подскочила, упала на пол и куда-то закатилась. Я, откинувшись на спинку стула, запрокинул назад голову и, взъерошивая волосы, пытался собраться с мыслями. Всё-всё, чему учили в школе и в колледже, всё это необходимо было скорейшим образом мобилизовать и задействовать. «Капуста – качан, копуста – кочан»… Ну ёлки-палки, и так и так подходит! Плохо нет интернета, так бы…

Я вскочил, бросился к решетке. Зову:

– Порфирий Палыч!… Порфирий Палыч!

Тот вынырнул, как чёрт из табакерки.

– Тута я, Виталь Саныч! Чем могу?

– Телефон с интернетом можно?

Порфирий тут такое лицо сделал поразительное. Только что не сказал: «Ну и желаньеце-то у вас, конечно, о-го-го!»

– Не могу. Не положено.

– Как не положено?! Мне для дела!

– Невозможно.

– Даже убийцам позволяют право на один звонок!

– А вам, батюшка, кому звонить?

А может вправду, попросить хоть позвонить? Вот только кому? Ну как кому? Да хотя бы Олегу Степановичу, он же собаку на этом съел! Да какой там Олег Степанович, брось?! Не станешь же из-за каждой буквы да запятой «помощь друга» просить! Нет-нет, так не годиться.

– Значит, нельзя?

– Никак нет.

– Не положено, значит? – сатирически говорил я.

– Так точно, Виталий Саныч, не положено.

– Ну, тогда сами скажите, как правильно «капуста» или «копуста»? Я никак сообразить не могу.

Этот опять помялся, но выдал:

– Виталий Александрович, будет нечестно, если я помогать вам стану. Да и заключение ваше смысл потеряет. А ответы на свои вопросы вы найдёте в словаре. Я могу только, если, конечно, потребуется, других книжек принести.

– Ладно, хорошо. Идите, – нервно буркнул я, давая понять Порфирию, что мне он пока не требуется.

Сколько раз я говорил своим ученикам, что надо всегда пользоваться словарём, сам при этом забывал о них окончательно. Я стоял у полки своей камеры и удивлялся. Никогда не подозревал, что словарей так много. И Даля, и Ожегова, здесь же этимологический, орфографический, словари синонимов, антонимов и каких только нет. Пошёл на авось и взял тот, что больше понравился: Ожегова. Шагая взад-вперёд и держа увесистый том, листал тонкие газетные страницы. Они шелестели, как листья осенью, и слова мелькали перед глазами… Пока искал, выяснил и крепко отложил в памяти, что слово «цыплёнок» пишется через «ы», а не через «и», как я писал прежде. А вот с «цифрой» случай выходил прямо противоположный.

– М-да, однако, – и открыл буквы «К».

Каптенармус, каптёр, каптёрка, капуста! Ага, значит, всё-таки «а»!

Взял ручку, переправил.

– Ка-пус-та! – прочитал я, довольный хорошим началом.

Дальше дело пошло легче. Маленькое затруднение вызвало слово «кружка». С «ж» или с «ш», как вернее? В тетради это слово мной исправлено не было, но проверить необходимо.

Я потянулся за словарём, чтоб сразу, не думая, проверить, но в последний момент отдёрнул руку. Дай-ка сам попробую, без словаря. Как он там говорил: есть что – варежка, нет чего – варежек. Значит, есть что – кружка, нет чего – кружек. Жэ, выходит. Ну-ка!

Буква «К», палец скользит по страничке. Вот!

Как же я ликовал в эту минуту! Кружка! Это был крохотный, смешной, но всё же несомненный успех.

– Обязательно расскажу об этом в школе, – похвастал я сам перед собой. Я так хвастался перед одноклассниками, когда родители купили мне новый велосипед со скоростями.

Началась настоящая охота за орфограммами. С азартом потирая руки, я искал, где ещё можно применить новое знание. И вот как по заказу: «Дядя Митя надел льняную рубажку». Так было записано в тетради Васи Курочкина.

– Одна – рубашка, много – рубашек… Ага, неправильно. Убираем «ж», пишем «ш».

Охота плавно перешла в игру. Так увлёкся, что стал воображать, будто бы я врач, и почему-то обязательно, хирург, а моя ручка – скальпель. А ведь согласитесь, и в самом деле похоже. Ручкой провёл – красный след оставил. Чем не разрез? А вместо больных – слова, и вырезаю им не аппендициты или там раковые опухоли, а ошибки. Вот, к примеру, представьте: на мне белый халат, шапочка с красным крестом, на лбу маленькое круглое зеркальце.

Стучаться.

– Да-да, кто там? – появляюсь я, тру руки, будто намыливаю: – Заходите! Вы кто? Лошать? Давайте-ка я вас осмотрю. Так-так, у вас буква неправильная, потому что проверочное слово – лошади! Вам показана операция. Сестра, помогите мне с этим пациентом! А вы не бойтесь, доктор я хороший – чик! – и не заметите. Без всякого наркоза!.. Ну вот, готово. Сестра, зашивайте…. Следующий! Щавель? Здравствуйте. Кто вас так ударением по букве «а» засветил? Юра Лекарев? Вот я его, сорванца, увижу, я ему скажу, как ударения распускать! Оно должно быть на втором слоге. Вот так… Следующий. Сонце, проходите. Как чувствуете себя? Повертитесь. Так-с, так-с, буковки не хватает. У кого были? Кто операцию производил? Петька Степанов? Это он вам лишнее отрезал. Ну ничего, будем переделывать. Ложитесь. Сестра, у нас есть донорские «Л»? Несите! Так. Скальпель. Осторожней. Вживляем. Зашивайте! Отлично, операция прошла с успехом.

Со стороны всё это может показаться глупым, смешным, может даже безумным, но играя, мне самому сделалось интересно, и материал как-то сам собою, незаметно усваивался.

Единственное, за что бога благодарю, что не пошёл я на настоящего врача. Да, я б там такого нарезал, что…

***

Прошло три с четвертью часа. Я успел проверить одиннадцать тетрадей. Даже непривычно тратить так много времени на, казалось бы, обычную работу. Минут через пятнадцать послышался скрип колесиков, и появился Порфирий Павлович. Принёс обед.

– Как продвигается дело? – поинтересовался он.

– Да так, – сухо ответил я: – потихоньку.

– Ну дай бог, дай бог… Я, батюшка, через полчасика заскочу, за тарелочкой. Вы, если что, оставьте прямо тут, на дверце окошка, хорошо.

– Угу.

– Ну всё, приятного аппетита.

Отобедав, я выпил полстакана чая, и отставил в сторону. А тарелку убрал, куда и было велено. Сел, продолжил. На сытый желудок работать стало легче. Вторую часть тетрадей я проверил к половине третьего дня.

Я встал, отодвинув стул. Потянулся. Взял пачку тетрадей, постучал ею по столу, чтоб выровнять.

– Ну, попробуем, – нажал кнопку, и из стены как раз над столом выдвинулся маленький металлический ящичек с двухстворчатым дном, как дверцы. С любовью, словно стараясь задобрить бездушную машину, я положил тетради внутрь. Опять на кнопку, жду. Ящичек медленно, как дисковод компьютера, задвинулся обратно.

– Придумают же, – подивился я. Внутри что-то вибрировало и щёлкало.

– Давай же, ну! – торопил я.

Наконец над ящиком первая лампочка брызнула красным, он выскочил и, распахнув дно, выплюнул тетради на стол.

– Ты чего это? – возмутился я.

– Пожалуйста, повторите попытку. Ошибки! Ошибки! – послышался из стены холодный металлический голос.

– Какие ошибки?! Что несёшь?! – я разозлился: – А ну-ка, давай ещё раз! Посмотри хорошенько! – схватил тетради и запихнул обратно в ящик уже не так бережно: – Я часа четыре убил на это, ты что!

Ящичек ушёл, но ненадолго. Через секунду же появился и с такой силой скинул тетради, что они рассыпались по столу, как бисер. Одна из тетрадей опрокинула стакан с остатками чая.

– Пожалуйста, повторите попытку! Ошибки! Ошибки!

– Глупая железка! Много ли понимаешь! Ы-ы-ыххх! – со психу стукнул кулаком по ящику, и тот скрылся.

Поискал глазами тряпку. Не было. Нашёл на спинке кровати полотенце для рук.

– Чёрт с ним, постирают, – сдёрнул его и затёр чайное пятно. Проверил, в порядке ли тетради, не намочило ли. К счастью, в порядке.

Сложив полотенце в квадратик, я положил его на край стола и подумал так: «Что теперь? Перепроверять? И опять сначала? Подумать страшно!»

Взял первую попавшуюся тетрадку, остальные даже трогать не стал, пусть пока, думал, так полежат, и стал внимательно вчитываться. Что не так? Какую ошибку упустил? Два часа потратил на поиски, но ничего.

К вечеру до меня дошло. И как раньше не сообразил? Дело-то, может, вовсе не в словах. Есть ещё знаки препинания, на которые я при проверке не обращал особого внимания. Похоже напрасно. Пришлось проштудировать параграфы учебников, в частности всего, что касалось запятых, двоеточий, тире и прочего.

– «На день рождения, – читал я: – папа мне подарил книги карандаши планшет». Так, книги, карандаши, планшет. Это у нас, – заглянул в справочник: – однородные члены предложения и являются дополнением. Значит, ставим запятые тут и тут, – внёс красной пастой поправки и, интонационно выделяя запятые, прочитал: – «Папа на день рождения подарил мне книги (запятая), карандаши (запятая), планшет». Так, отлично. Дальше: «Люба играла с куклами а я рисовал дерево». Люба – что делала? – играла, я – что делал? – рисовал. В предложении две основы, значит, ставим запятую перед союзом «а».

В девять вечера я повторил попытку. Положил тетради в ящик, нажал кнопку.

– Ну смотри мне, – шуткой сказал я: – Попробуй только не принять.

Ящик проглотил тетради, подумал-подумал и мигнул красной лампочкой.

– Пожалуйста, повторите попытку! Ошибки! Ошибки!

– Да как так-то?! Пффф! – фыркнул я. Ящик даже закрывать не стал. Красный от злости лёг в кровать, положил руки за голову, ногу на ногу и смотрел в потолок.

– Ну разве это честно? Человеческую судьбу решает какой-то компьютерный ящик! А может он вообще неисправен? Спросить, что ли, Порфирия?

Да нет, тут спрашивать нечего. И так ясно, ящик в порядке, это я что-то упустил, но что упустил, и где?

Я повернулся на левый бок, положив руку под голову, и просто лежал, пытаясь задушить ярость. Надо собраться и успокоиться. Плохие эмоции к положительному результату не приведут. Дышим ровнее, вдох – выдох, вдох – выдох…

Прошёл час. Лежу на спине, загибаю пальцы, проговариваю вполголоса:

– Парную согласную – проверил, проверяемые безударные гласные – проверил, ударения, где надо, поставил, в фонетических разборах – порядок, запятые на месте, что забыл?

Уже успокоившись и совсем не буйствуя, я сел за стол, перевернул первую страницу. Вторую. Третью. Четвёртую. Ничего. Всё в норме.

– Ничего не понимаю, – я отвёл взгляд на стол и тут заметил…

…помните, я говорил, что столешница вдоль и поперёк была исписана разными формулами и правилами. Так вот, в верхнем правом углу я прочитал:

«Запомнить!

И.п.: Памятник Пушкину

Р.п.: Памятника Пушкину

Д.п.: Памятнику Пушкину

В.п.: Памятник Пушкину

Т.п.: Памятником Пушкину

П.п.: О памятнике Пушкину…»

Где-то этот памятник мне уже встречался, и совсем недавно. Просматриваю записи последней недели. Так и есть, вот! Упражнение 34. Первое предложение: «Скажите, пожалуйста, как пройти к памятнику Пушкина?»

Помню-помню это задание. И предложение это помню, мы его выписывали из учебника. Неужели ошибка?

– Порфирий Павлович!

Тот появился, с пирожком в руке. Не прожевав, спрашивает:

– Ушую уас?

– Не могли бы принести учебник по русскому языку, авторы «такие-то…»

Через пять минут:

– Этот?

– Да, благодарю. – Жадно хватаю книгу, начинаю листать. Где же это, где… Вот!

«Скажите, пожалуйста, как пройти к памятнику Пушкина?»

Значит, верно. Неточность в учебнике? Или может, тот, кто писал на столешнице, ошибся?

В сторону учебник, хватаю с полки словарь. Долго ищу… Ага! Ну вот же, чёрным по белому: по правилам русского языка вернее будет «к памятнику Пушкину». Впрочем, тут и приписка была, что допускается и «к памятнику Пушкина» для благозвучия.

Ну, благозвучие не благозвучие, а проверить нужно. Во всех тетрадях переправил «Пушкина» на «Пушкину», а «памятник» не трогал, сложил всё стопочкой и в ящик. Нажал кнопку, жду.

И тут, представьте, загорелась первая зелёная лампочка.

– Фух, слава богу! – с облегчением выдохнул я. Лоб покрылся испариной, как от бани.. Ящик тем временем выдвинулся и тем же холодным металлическим голосом сказал:

– Поздравляю. Всё верно.

Мне так было хорошо и весело, что, я сейчас же схватился за математику и начал проверять. Очень хотелось побыстрее расправиться со второй пачкой.

Не буду, коллега, утомлять вас излишними подробностями, как справился я с этим заданием, но времени потратил ничуть не меньше. Раза три я пробовал тетради на ящике и все три раза впустую. То не так задачу решил, то в уравнении икс не туда поставил, то число не так поделил. Спасибо столу-справочнику. Очень он мне помог, пока я эти задачи решал. А Порфирий Павлович, когда увидел, что полдела я сделал, так обрадовался, что, казалось, сейчас же обниматься полезет.

– Ну вот! – восклицал он: – Видите, как хорошо! А если ещё чуть поднапряжётесь, и вовсе будете свободны! Только вы шибко-то не перетруждайтесь! Глазки-то я смотрю совсем красные у вас! Вы хорошо спали сегодня?

– Да-а-а…, – неопределённо ответил я: – Часа так три, может, четыре…

– Ой, вы это аккуратнее. Трудиться хорошо, но организму нужно давать отдых. Давайте-давайте, голубчик, поешьте, сегодня вам каши принёс рисовой, да чаю с лимоном. И отдыхать обязательно. Теперь же! А тетради пока оставьте, никуда они от вас не убегут.

Я согласился с Порфирием. И вправду, куда торопиться. Завтра, бог даст, последний день сидеть буду. А там когда ещё доведётся.

На следующий день ни свет ни заря проснулся и сейчас же за стол. Через час ровно в восемь Порфирий принёс завтрак, а ещё через час тетради уже лежали в ящике. Скрестив пальцы, я ждал приговора.

Загорелась зелёная лампочка, и решётка со скрипом, нехотя, стала подниматься. Из щели сыпались пыль и мелкий камушек. Чисто как в средневековье, ей-богу!…

Однако об этом некогда рассуждать. Выйдя в коридор, я повернул направо и тихо пошёл, ожидая встретиться с Порфирием. Сейчас, думал, как выскочит откуда-нибудь и скажет с хитрецой: «А вы куда-с?! Извольте-с обратно!».

Но коридор пуст, по правую руку только решетки камер и ничего. В соседней не было никого, а в следующей сидел кто-то, наглухо закрывшись одеялом, храпел и подёргивал ногой. На полу лежали трубки для водопровода, какие-то чертежи и книжки, очевидно, методические пособия для сантехников.

– Тот самый, – шепотом сказал я сам себе и пошел дальше.

Порфирий появился слева, из двери, ведущая в кабинетик, вроде комнаты охраны. Я и дойти не успел, а субъект уже тянул руку, улыбаясь радушно.

– Я знал, что сегодня у вас счастливый день! Поздравляю! От всей души! Пройдёмте, пройдёмте ко мне! – и, положив мне руку на плечо, проводил в комнату.

Комнатка была маленькая и скромно обставлена. Стол с компьютером, бумагами и раскрытым журналом, где, как я успел заметить, велись списки заключенных с указанием номера камеры. Большая картотека с личными делами, полагаю, и моё дело тут же. Шкаф, из которого Порфирий вытащил личный мой костюм.

– Вот-с, будьте любезны, получить. Переодеться можете здесь, – он указал на ширму, стоящую в углу: – Вы пока переодевайтесь, а я журнальчик заполню.

Сняв казенную одежку и надев свой родной костюм, я вышел из-за ширмы, застёгивая верхние пуговицы рубашки. Порфирий повернулся на стуле и протянул мне портфолио.

– Получите и распишитесь, – он ткнул пальцем в графу в журнале.

Я расписался.

– А теперь следуйте за мной, – и он проводил меня в гараж к машине, которая и отвезла меня домой.