Текст книги "Совок"

– А при том! Уж вы меня простите, но если бы вы, уважаемая Пана Борисовна, также как и я изучали в университете историю, то вы бы мне сейчас этого вопроса не задали! – постарался я отвлечь тетку от ее удушливой махры.

Профессор после моих слов утробно хрюкнул и отвернулся, а Софья снова вжала голову в плечи.

– Что?!! Что вы сказали, любезный? – мне показалось, что Пану Борисовну прямо сейчас хватит родимчик. – К вашему сведению, милейший, я заведую кафедрой истории КПСС в политехническом институте! Я доктор наук! Исторических наук, чтоб вы знали! – продолжала распаляться остепенённая, но так и не остепенившаяся к своим зрелым годам темпераментная женщина.

– Тогда тем более мне непонятны ваши претензии, дражайшая Пана Борисовна! Даже я, рядовой комсомолец, не являюсь доктором наук, но как любитель истории, знаю, что Владимир Ильич был исконным евреем. Будь я антисемитом, разве бы я пребывал в организации с его именем? Где тут логика?

– А с чего вы взяли, молодой человек, что Ленин еврей по национальности?

Мадам Левенштейн с подозрительным прищуром принялась что-то высматривать в моих глазах. Интересно, служила ли она в НКВД? И, если служила, то кем? Смотрит, будто целится…

– Ну как же, разве вы не знаете, что его дед по материнской линии Сруль Мойшевич Бланк был самым, что ни на есть иудеем. Или я ошибаюсь?

Историческая женщина пристально и недобро вглядывалась в мои глаза, будто решая, расстрелять меня прямо сейчас или влепить мне всё тот же расстрел, но только с отсрочкой. Ничего не придумав, она достала папиросу.

– Нет, не ошибаетесь. Но откуда вы об этом знаете? Ни в одном открытом источнике этого нет! – вполголоса поинтересовалась мадам Левенштейн. – Я кроме политеха, в университете Марксизма-Ленинизма преподаю и там, уверяю вас, самая обширная библиотека по данной тематике, но и в ней про еврейское происхождение Ленина также никаких данных нет! Это закрытая информация, молодой человек! – назидательно поведала ярая марксистка.

Ха! Удивила! Университет Марксизма-Ленинизма! Он и для меня совсем не чуждое удовольствие. Сомнительное, но не чуждое! В прошлой моей ипостаси, как только загнали меня в КПСС, так сразу и отправили в этот нудный УМЛ на два года. В дополнение к обязаловке выписывать газету «Правда» и журнал «Коммунист». Хорошо, хоть посещать его допускалось не каждый вечер, все-таки понимали марксисты, что служба в МВД, это не просиживание штанов в бухгалтерии совхоза «Светлый путь». Однако, к тщательной проверке конспектов в УМЛ относились без дураков, жестко и бескомпромиссно. Не имея собственных конспектов, сдать зачеты было не реально. А вылетев из УМЛ, можно было забыть о хорошей карьере и идти в отдел кадров за обходным.

Ну и, относительно пикантных подробностей о марксистко-ленинской братии, так это сейчас их нет в свободном доступе, а в девяностые, когда началось поветрие на рассекречивание архивов, много чего наружу повылазило. Порой такого порнушно-криминального из того, что коммунистическая идеология изо всех сил стыдливо умалчивала до самого последнего, что покраснеть хочется. И про самих Маркса с Лениным, и про их изощренных последователей.

– А что касается марксизма, многоуважаемая Пана Борисовна, то позвольте спросить, известно ли вам, что поздний Маркс разочаровался в своей теории и заявил, что отныне он себя марксистом не считает? – все дальше и дальше уводил я историческую тетку от скользкой темы антисемитизма и от своей в нем постыдной роли.

– Так вы, друг мой, вдобавок еще и ревизионист?! – всполошилась историчка с незаурядными способностями в области кулинарии, – Или вы провокатор?

– Ни то и не другое, я всего лишь за то, чтобы не делать культа даже из самых признанных классиков. Я за решения двадцатого съезда нашей партии, Пана Борисовна! Классики исторического материализма, они тоже люди. Со всеми своими слабостями, а потому, ничто человеческое им также не чуждо. Тот же Маркс, например, не любил мыться и от того до самой смерти страдал от фурункулеза. А вот племянницу свою, напротив, он очень любил!..

Тут я, пусть и с опозданием, но осекся. Углубляться в тему инцеста главного основоположника научного коммунизма, в эти дремучие времена было смерти подобно. Пылкая проповедница марксизма тоже не решилась продолжать дальнейшие прения относительно своего бородатого божества. Что одного, что второго. В соответствии с традициями и методичками совковых идеологов Пана Борисовна поступила проще, она сразу и бескомпромиссно перешла на личности.

– Никакой вы не милиционер! И уж тем более, никак не советский! Вы идеологический враг! – горячо, но как-то неубедительно кипятилась тетка.

В ответ мне тоже приходилось повышать градус демагогии и ханжества.

– Я, товарищ Левенштейн, вообще-то комсомолец, я добровольцем в армии отслужил! Все проверки прошел и теперь я офицер советской милиции! А вы, вот так запросто мне такие обидные ярлыки изволите лепить! Нехорошо клеветать на молодежь СССР! Не по-нашему это, не по-советски! – поймал я за язык так неосторожно подставившуюся, в общем-то, неплохую повариху.

Мадам Левенштейн растерянно замолчала и, ища поддержки, повернулась к брату профессору. Но тот почему-то не спешил вступать в нашу перепалку. Лев Борисович разглядывал меня и задумчиво попивал коньяк. Софья тоже сосредоточилась на торте, стараясь не поднимать испуганных глаз ни на кого из присутствующих. Я с удовлетворением подумал, что, скорее всего, она уже и сама не рада, что ей удалось затащить меня на их семейную Голгофу.

– А скажите, Сергей, кто ваши родители? – все-таки вступил в разговор хозяин дома, – Если это не секрет, конечно, – тактично добавил он.

– Не секрет. Мои родители давно умерли, еще до моего совершеннолетия. Сиротствую я, – без лишних эмоций выдал я информацию о своем доноре.

– Прошу меня простить! – вежливый профессор не только повинился, но и склонил голову, а потом продолжил, – Ведь это вы, Сергей, тогда, три года назад своего однокурсника избили и в армию из университета ушли?

Оказывается, никто не забыт и ничто не забыто. Теперь уже памятливый ректор не показался мне излишне щепетильным. Пора собираться домой.

– Так это ты Мишку Гольдштейна тогда отлупил? – оживилась Софа.

– Я. – отпираться не имело смысла, память у ее отца была отменной, – Но никакой антисемитской подоплеки в том мордобое не было! – на всякий случай пояснил я ее тетке, специально повернувшись к ней, – Там кроме Гольдштейна, в его компании еще другие активные участники были. И все, как один, гои, – счел нужным уточнить я.

Далее чаевничали и поедали торт мы уже без споров и пререканий. Теткин задор угас, да и высказала она уже все, что против меня имела. Я тоже вел себя прилично. Обстоятельно и, по возможности, честно отвечая на вопросы софьиной родни. А родня, будучи интеллигенцией самого высокого пошиба, допрашивала меня умеренно, границ не переходя. Но мне все больше и больше хотелось домой. Потискав под столом бедро вдовы и обратив тем самым ее внимание на себя, я скосил глаза в сторону выхода. Софья кивнула, но все же прощаться с родней не стала.

– Надо помочь убраться и посуду помыть, – нашептала она мне в ухо, когда отец и тетка увлеклись разговором о чем-то своем.

– Я тогда пойду, а ты оставайся, – прошипел я в ответ и уже в полный голос рассыпался в благодарности за вкусный обед, теплый прием и радушие.

Провожая меня до выхода, Софья попыталась всучить мне ключи от своей квартиры, но я вывернулся, сказав, что у меня дела сегодняшним вечером. Окончательно поручкавшись на прощанье с Львом Борисовичем и Паной Борисовной, я покинул профессорские хоромы.

Отступление

– Кто он, этот прохвост, Соня? Где ты подцепила этого ненормального милиционера? – по-драконьи пуская носом дым, взялась за племянницу Пана Борисовна.

– Ну что ты такое говоришь, Пана, почему он обязательно прохвост? Мне кажется, этот Сергей вполне приличный молодой человек, – заступился за нового знакомого дочери Лев Борисович. – Хотя да, я согласен, он не совсем обычный молодой человек, – подумав, уточнил осторожный профессор.

– Лёва, не спорь! То, что он прохвост и антисемит, это безусловный факт. Да и черт бы с ним! С этим еще как-то можно смириться и как-то можно жить! Да, можно! Потому, что в этой стране других людей нет или почти нет. И уже никогда не будет. Но ведь он ко всему прочему еще и антисоветчик! Да, Лева! Изощренный антисоветчик! И мало того, он почему-то не считает нужным это скрывать! Вот этого я совершенно не могу понять, Лева!

– Позволь, Пана, что же такого он сказал антисоветского? Я от него ничего антисоветского не слышал. Может быть, он с основоположниками что-то напутал, тут я с тобой спорить не могу, потому как я юрист, а не историк. Но и в этом случае ничего антисоветского я не вижу, мальчик вполне может добросовестно заблуждаться!

– Да в том-то и дело, что ничего он не напутал! В том-то все и дело! – вскипела его фиолетовоголовая сестра, – То, что он, походя здесь выдал, не знает даже секретарь обкома по идеологии! А его, Лева, в высшей партшколе очень хорошо учили! Ты уж мне поверь! Да что там, секретарь обкома! И я бы, Лева, этого не знала! Если бы в войну не работала в аппарате Мехлиса и не имела высшего допуска в архив ЦК! То, что он тут так запросто наболтал, я видела в личной переписке и в рукописных записках членов ЦК. А на них, Лева, грифы такой секретности стоят, что лучше бы не вспоминать!

Ректор Лишневский призадумался и больше с сестрой в полемику не вступал.

– Так, где ты его взяла, Сонька? – суровая тетка не желала сходить со следа.

– Нигде я его не брала, он сам пришел, – племянница отодвинулась от стола. – Туфли у меня украли, вот Сергей этой кражей и занимается. А то, что он антисемит, это ты зря, тетя Пана, мне кажется, что он и сам еврей. Во всяком случае, он мне об этом так сказал, – без особой уверенности договорила она.

– Дура ты, Сонька! И, похоже, что дура влюбленная. Вот только зря ты на него губы раскатала, не женится он на тебе! Да и не еврей он никакой! – с некоторым сожалением, как показалось Соне, произнесла вполголоса крайнюю фразу тетка. – И пусть его, что не женится, не больно-то оно и надо нам на Колыму за ним ехать! С его-то речами, он туда обязательно загремит! А вот ребенка, Сонька, ты от него роди, это я тебе, как единственная твоя тетка настоятельно рекомендую!

– Ты что такое, Пана, говоришь! Ты на что мою дочь толкаешь? Вот найдет себе подходящего человека, выйдет замуж и пусть тогда рожает на здоровье! Лев Борисович не на шутку возмутился сестринским напутствием его дочери.

– Эх, Лева, Лева! Не лез бы ты в бабьи дела! Пока найдет, пока выйдет, а ей уже четвертый десяток. Или тебе, Лева, внуков не хочется? – невесело вздохнула ректорская сестра. – А от этого нахального антисемита у Соньки хороший ребятенок мог бы получиться. Этот прохвост, он, хоть и гой, но поумнее многих наших будет! – мадам Левенштейн задумчиво постучала гильзой беломорины по папиросной коробке. – Вот ведь сопляк сопляком, а как заговорит, то у меня вдруг такое ощущение делается, что он вроде бы и старше меня самой. Что-то не припомню я похожего среди своих студентов, Лева! И среди аспирантов не припомню. А уж этих оглоедов через меня за двадцать пять лет, ох, как много прошло!

Глава 18

Воскресенье минуло штатно. В субботу, будучи отпущенным из гостей подобру-поздорову, я сразу отправился домой отсыпаться и восстанавливать силы. Весь воскресный выходной мы с Татьяной провели по-семейному тихо и благочинно. Время прошло как-то незаметно. В стирке рубашек, в приготовлении еды и в партерной борьбе, которая время от времени затевалась то в постели, то где придется. Татьяна никак не могла насытиться и постоянно создавала предпосылки к очередному соитию. У меня начало появляться подозрение, что обе барышни, спинным мозгом чувствуя наличие неведомой конкурентки, пытаются измотать меня с той лишь целью, чтобы не оставить ни малейшего шанса на проявление моего либидо на стороне.

Утром, проклиная судьбу-злодейку подневольного поденщика, я отправился в Волжский РОВД. Где опять надо было отбывать унылую канцелярскую барщину. А, отчасти умиротворенная судья Таня Липатникова, улыбаясь чему-то, поехала в свое судебное присутствие дальше вершить советское правосудие. Она намекала, что готова и сегодня посетить меня с неофициальным дружеским визитом, но я ничего определенного ей не ответил, так как этим вечером собирался на встречу с Чирком. Нагаев вчера телефонировал мне, что тому есть, что мне поведать.

Едва я разложил на столе косячную макулатуру, как в дверь заглянул Тиунов.

– Пошли в Ленинскую комнату, Осколков с Косинцевым всех собирают! Наткнувшись на мой демонстративно недоумевающий взгляд, он вздохнул, – Пошли, пошли, они всех зовут! Там инструктор из райкома и еще парторг с бабами из ТТУ приперлись. Опять из-за своего маньяка жилы нам тянуть будут, суки! Давай, пошли быстрей, Косинцев и так злой, как собака.

Пока я убирал отказные в сейф, пока мы шли по коридорам и лестницам на второй этаж, капитан вводил меня в курс проблемы. В СССР маньяков, в соответствии с марксистко-ленинской теорией быть не могло по определению. И потому, разумеется, их не было. Как не было Чикатиллы, частной собственности, и прочих мерзостей, присущих лишь западной буржуазии. Но на территории Волжского района, вопреки всем установкам партии и правительства, один несознательный маньяк все же как-то образовался и даже прижился. Особой кровожадностью этот гаденыш не досаждал, поскольку никого не убивал и даже никого не насильничал. Этакий, можно сказать, маньяк-вегетарианец.

Однако время от времени, он все-таки проявлял свою маньячную сущность и выходил на охоту. Справедливости ради, следует отметить, что аморальные притязания извращуги были специфическими и распространялись они только на узкую категорию граждан. Вернее сказать, гражданок. Жертвами срамника были исключительно работницы городского трамвайно-троллейбусного управления. А, если говорить совсем конкретно, то водительницы трамваев.

– Ты понимаешь, – возмущался Тиунов, – Они там всем городским ТТУ своим бабам нормальный сортир поставить не могут, а мы должны за них отдуваться и этого паскуду искать! Четвертый месяц ловим! Будто нам больше заняться нечем!

Благодаря рассказу капитана, картина несколько прояснилась. На конечной трамвайной остановке под названием «Поляна имени Фрунзе», помимо диспетчерской, располагалось кольцо рельсового пути. По нему трамваи разворачивались и ехали в обратную сторону. От самых рабочих окраин и в центр города. Это кольцо было в диаметре более двухсот метров и занимало оно там весь поросший бурьяном пустырь. Ближайшим объектом от этого пустыря в сторону центра был завод электрооборудования. Это самое оборудование предназначалось вроде бы как для тракторов, но все в городе знали, что в большинстве своем трактора эти были подводные. И, что еще какая-то часть этих тракторов время от времени летала в космос.

Главная интимная проблема трамвайщиц заключалась в том, что ни воды, ни канализации к диспетчерской проведено не было. И, соответственно, дамская комната водительниц находилась за пределами этой самой диспетчерской. На удалении метров тридцати, в дощатом скворечнике деревенского типа. Этим обстоятельством уже четвертый месяц безнаказанно пользовался неизвестный эстет-затейник. Дождавшись, когда натерпевшаяся на долгом маршруте трамвайная леди угнездится над дыркой, он просовывал свою блудливую руку в специально проделанную позади будки прореху. И по-хозяйски хватал несчастную за причинное место. Поскольку век повальных эпиляций еще не наступил, то ухватиться у него получалось не только за пирожок, но и за изрядный клок шерсти. А основательно ухватившись, отпускать присевшую он сразу не спешил. Так несчастные и орали вприсядку, выпучив от ужаса глаза. Очень многие из застигнутых врасплох женщин от происходящего непотребства сильно пугались. А некоторые из внезапно пойманных и устроившихся просто пописать, там же заодно и какали. А потом все они, не выбирая выражений, каждый раз и в замысловатых формулировках выражали свое крайнее неудовольствие. И не только руководству родного ТТУ, но и в адрес всегда и во всем виноватой милиции. И отдельно следует отметить, что ни одна из пойманных за интимное естество барышень, не нашла в себе сил отнестись со сколь-нибудь толерантным пониманием к своеобразному увлечению затейника.

В ленкомнату мы с капитаном вошли под змеиным взглядом подполковника Косинцева, встретившего нас шипением. За столом президиума сидели хмурые люди. Осколкова и Косинцева я знал, а трое других, в гражданском, были мне незнакомы. Весь первый ряд занимали пролетарского вида тетки. Остальное пространство зала заполнили около полусотни офицеров. Тиунов рассказал мне, кто есть кто в президиуме и в зале.

– Все мои здесь, а также ротные со своими командирами взводов из патрульно-постовой службы и из ОВО, – шепотом пояснил Тиунов, – Только зря все это, несколько раз мы эти облавы устраивали, не попадается он!

То же самое, но только с трибуны и с дополнениями нелицеприятного свойства в адрес подчиненных, высказал замполит Косинцев. Ругая своих, пришлых он не стеснялся. Замполит явно дистанцировал свою руководяще-партийную задницу от милицейских сослуживцев. Себя он позиционировал в одном окопе с представителем райкома. Солидный заведующий отделом административных органов Волжского райкома КПСС сидел, надувшись, как вурдалак и в зал тоже глядел без доброжелательности. Тетки из первого ряда, поначалу тихие и неуверенные в присутствии такого количества милиционеров в форме, постепенно осваивались и посматривали на ментов уже без особого почтения. Поднявшийся из-за президиумного стола пожилой мужик, представившись председателем профкома ТТУ, сначала вслух пожалел своих беззащитных членок, а потом дал слово коллеге по профкому.

– Что же это такое получается, дорогие товарищи милиционеры? Мы работаем, для всего города стараемся! Людей возим и вас ведь тоже возим! – ментов, очевидно, в ТТУ за людей не шибко воспринимали, – Каждый день, ни свет, ни заря, в любую погоду мы на линии, а нам даже в туалет спокойно сходить не дают!

Крупнотелая женщина, летами далеко за сорок, не стала подниматься к начальству на трибуну, а резала правду-матку прямо с места. Повернувшись к залу, трамвайная профсоюзница без особого стеснения и со всей пролетарской прямотой клеймила притихший личный состав Волжского РОВД. Начав более или менее спокойно и связно, она быстро сбилась на эмоции, а потом и на более привычную манеру речи.

– Больше часа едешь с другого конца города, терпишь из последних сил, едва не обоссавшись, и только присядешь, а тебя хватают! Да так хватают, что потом не сесть! Чего вы ржете, паразиты?! – зычно пресекла, вдруг в край, обозлившаяся трамвайщица неуместные ухмылки правоохранителей, – Вас бы так! Я-то ладно, я женщина в возрасте и в жизни всякого повидала, а моя сменщица, она же девчонка совсем! Скромная, недавно только школу закончила! Не поступила и теперь стаж для института зарабатывает. Так этот, которого вы полгода никак поймать не можете, он ее вчера так прихватил, что она сегодня на линию выезжать отказалась! Хорошо еще, что уже темно было и никто не видел, как она вчера с голой задницей из уборной мимо заводской проходной летела!

Мое воображение быстро выдало в мозг образ тургеневской комсомолки. В оранжевой жилетке и со спущенными труселями, несущейся как лань вдоль трамвайных путей мимо проходной завода. Картинка меня настолько впечатлила, что предательская улыбка на какое-то время все-таки осветила мое лицо. На свою беду стоял я прямо перед распаленной рассказчицей и эта моя безобидная улыбка взорвала тетку уже всерьез. Она опять назвала присутствующих бездельниками и паразитами на теле рабочего класса, но уже многократно и во весь голос. Вскочившая с ее ряда группа поддержки от ТТУ и также пребывающая в состоянии крайней неуравновешенности, тоже загалдела, не выбирая выражений. То, что они находятся в милиции, их не остановило.

– В общем так, уважаемый товарищ из райкома! – повернулась окончательно вышедшая из берегов баба к президиуму, – Если они, – не поворачиваясь, тетка через плечо безошибочно ткнула пальцем почему-то именно в меня, – Если они этого ирода не поймают и он опять кого-то из наших прихватит, то мы всей сменой на линию не выйдем! Имей это в виду! И тогда вы сами пассажиров по маршруту возите!

Президиум ошеломленно застыл, а товарки безумной забастовщицы хором поддержали ее угрозу. Сочтя свою миссию выполненной, трамвайные дамы, не обращая внимания на руководящие реплики со сцены, шумно удалились из зала.

– Ну, что, доволен?! – главным виновником трамвайно-бабьего бунта замполит Косинцев сходу, без длительных раздумий решительно назначил меня.

Никто из присутствующих, включая сидевших напротив руководящих товарищей, оспаривать его выбор не стал. Наверное, как громоотвод, я всех устраивал. Ай да твари! Они четвертый месяц с этим маньяком сопли жуют, а я, выходит, теперь самый виноватый в этом генитальном терроризме?! Вот уж нет, дорогие товарищи, крайним в вашем раздолбайстве я быть не намерен! Замысел хитрожопого замполита перевести стрелки на чужого сотрудника перед завотделом мне был понятен. Прямо сейчас стать козлом отпущения перед райкомовским упырем сам Косинцев благоразумно не желал, он просто хотел выиграть время.

– Никак нет, недоволен, товарищ подполковник! Должен заметить, плохо вы тут в Волжском работаете! – провел я демаркацию, отделив свой Советский РОВД от их антисоветского Волжского. – У нас, в Советском РОВД, таких мерзавцев так подолгу не ловят! – с глумливой швейковской доброжелательностью ответил я узаконенному партийному бездельнику, – У нас таких мерзавцев загодя профилактируют! – кротко глядя в глаза упитанному замполиту добавил я. – Мы о трудящихся нашего Советского района ответственно заботимся, мы свой пролетариат в обиду не даем, мы его бережем!

Косинцев какое-то время молча лупал на меня своими бельмами, а райкомовец о чем-то шептался с майором Осколковым. Лицо майора становилось все кислее и кислее.

– Ты тут особо-то не умничай, Корнеев! – вклинился надроченный райкомовцем Осколков, – распустили вас там в Советском! Почему не по форме одет? – наконец таки нашел язвенник чем ко мне прицепиться. – Капитан Тиунов, почему он у тебя не по форме на службу ходит?

– Товарищи, товарищи! – районный партиец позвенел стаканом об графин, – С дисциплиной вы тут позже и без нас разберетесь! А сейчас будьте любезны, доложите, как и когда вы эту проблему решите! Я надеюсь, товарищ Косинцев, и вы, майор, отдаете себе отчет, что будет, если эти женщины не выйдут на маршрут? Вы понимаете, что это по вашей вине люди не будут вовремя доставлены к рабочим местам? Что план нескольких предприятий города, выпускающих оборонную продукцию, будет сорван? Про обычные заводы я уже молчу! Уверяю вас, товарищ подполковник, если такое произойдет, то полетит не только ваша голова! Одним приказом вашего министра будет уволено все руководство не только вашего РОВД, но и УВД города! Про то, что и сам он наверняка не усидит в своем теплом кресле, райкомовец промолчал.

Больше часа руководящие товарищи занимались имитацией мастурбации, переливая из пустого в порожнее и отрывая личный состав от несения службы. Когда все выдохлись и чужие удалились, замы пошли на второй круг неконструктивного словоблудия, пытаясь добиться от подчиненных озарения и реальных предложений по задержанию дамского угодника. Подчиненные, зная, что их невысоких должностей глобальные репрессии вряд ли коснутся, вяло изображали мыслительный процесс и радение за службу. Да и маньяк уже доказал им свою мистическую неуловимость.

– А ты чего молчишь, умник? – вспомнил обо мне взбодренный райкомовцем замполит. – Ты ж хвалился, что у вас в Советском такие проблемы запросто решают?! – обратил он внимание присутствующих на мою персону.

Желания полемизировать со штатным милицейским болтуном у меня не было. Но выцыганить неделю факультативного посещения их РОВД, соблазн был велик. Сейчас Косинцев напуган грядущими репрессиями и можно попробовать его развести на более свободный график посещения Волжского. С отказными материалами я вроде бы успевал, но вот для личных моих дел по мясокомбинатовской теме, времени мне не хватало катастрофически. А свободное время мне сейчас было необходимо, чтобы понять криминальные процессы, происходящие на далекой отсюда «мясухе». Понять и сделать все, чтобы эти процессы не завершились для меня могильным холмиком.

– Я бы мог попытаться этот вопрос решить, но мне тогда надо в ТТУ на два-три дня отбыть, – забросил я наживку. – А уж там дальше как пойдет.

Косинцев с Осколковым смотрели на меня с большим недоверием и своего нездорового скепсиса даже не думали скрывать. Я же им отвечал добрым и честным взглядом афериста из МММ. Терять мне было нечего. Все равно, скоро мы расстанемся. И, опять же, так и так, расстанемся мы не друзьями.

– Тиунов, как он там с отмененными отказными управляется? И ты имей в виду, командировку у нас ему не продлят! – майор также был заметно расстроен недобрыми посулами райкомовского товарища по партии.

– Товарищ майор, Корнеев вроде бы успевает, но, может, попросить у Колмыкова оперов в помощь? Сами-то мы уже несколько раз облавы устраивали и никакого результата. ППС, ОВО и дружинников для облавы и прочесывания привлекали. Мои ребята несколько ночей с дружинниками в засадах просидели, но этот п#здострадалец будто бы чувствует, что его пасут, так ни разу и не появился, когда мы его ждали. А как только нет никого, так он опять тэтэушных баб щемит. Оперов подключать надо, может быть, оперативным путем что получится? – в очередной раз мудрый Тиунов попытался поделиться с соседней службой грядущими пряниками за неудачи своих подчиненных.

– Я-то попрошу, да только никто оперов грузить твоим извращенцем не будет. И ты это сам не хуже меня знаешь. За полугодие райотдел на последнем месте в области по раскрываемости, а тут ты еще со своим половым энтузиастом, – он повернулся ко мне, – Ладно, Корнеев, ты попробуй, авось, у тебя что-то и получится, – безнадежно махнул рукой язвенник. На том все и разошлись.

До обеда я, как проклятый, шерстил и дорабатывал процессуальные огрехи местных товарищей. Не стесняясь загружать подсобной работой и их самих.

Ближе к вечеру я созвонился с Софьей и напомнил ей порядок ее действий. Сегодня я хотел ее подстраховать и поприсутствовать поблизости от магазина после окончания его работы. Вероятность того, что злодей проявится в первый же день, была очень невелика, но я рассчитывал, что потом смогу смотаться на софьиной машине на встречу с Чирком. Я уже начинал привыкать к наличию транспорта под задницей. Сонька, на удивление, не жлобилась и в машине мне не отказывала. К своей «тройке», как и к остальным вещам она относилась спокойно и без особого благоговения. Исключение составляло лишь белье и обувь, к которым она испытывала слабость. Возможно, это было как-то связано с повышенными трудностями в добывании дефицита ее эксклюзивных размеров.