Текст книги "Совок"

Сегодняшняя обязательная программа была бурной. Может быть, Софа набирала эмоций впрок или таким образом пережигала в себе тревоги и страхи. Однако крайним в ее треволнениях как всегда оказался я. Изо всех сил стараясь измотать и тем самым отвлечь вдову от рвущих ее сердце переживаний, я сам выдохся и обессилел. Пока дополз до кухни и размародерил вдовьи запасы нарзана, она перестелила постель. После почти литра шипучей минералки, да еще на свежих и сухих простынях, я снова почувствовал себя венцом природы. Софья Львовна, тоже стала эмоционально поуравновешенней и носом уже не шмыгала.

– Я тебе очень благодарна, спасибо тебе! – без надрыва и очень спокойно произнесла она.

– Носи, не стаптывай! – расслабленно и абсолютно бездумно ответил я, дождавшись наконец благодарности за возвращенные импортные шузы.

– Я не за туфли. Я за то, что моя жизнь раскрасилась, раньше она серая была.

Я скосил глаза. Сонька, подперев щеку, смотрела куда-то мне за ухо, туда, где кроме стены ничего не было. И было понятно, что ничего она там не видит. Ощущение было, что взгляд ее направлен внутрь себя самой. Несколько секунд я мучился и пытался понять, где и когда мне довелось увидеть это лицо и этот взгляд. Вспомнил и понял, как только Соня подняла на меня глаза. Выражение этого лица и этих глаз я видел в дальнем углу старой ташлинской церкви. Саму икону Богородицы я так и не вспомнил, а глаза и печальную умиротворенность того лика я видел сейчас перед собой.

– Ты чего? – тревожно потеребила меня за плечо снова земная Сонька, – Что с тобой?

– Со мной все хорошо. Потому, что ты здесь, потому, что ты рядом. Я тоже тебе очень благодарен…

Глава 21

В трамвайно-троллейбусное управление я приехал к восьми утра и сразу пошел искать профком. Профком я нашел, но дверь его оказалась закрытой. Председателя, того самого мужика, который с трибуны Волжского РОВД вчера переживал за своих водительниц, я обнаружил в депо ТТУ. Было видно, что кабинетным бюрократом он не был и прямого общения с трудовыми массами не чурался. Петр Васильевич Карабанов стоял в окружении женщин, что-то от них выслушивая. Тетки, напоминая собой стаю индюшек, о чем-то наперебой галдели. Я напрягся. Не дай бог, если за прошедшие сутки опять кого-то из здешних красоток прищучил рукастый ловелас. Тогда они мне самому прямо сейчас все и поотрывают. И не только руки. Отомстят, так сказать, за все свои страхи и чьи-то беспонтовые хватания. Без малейшей жалости и снисхождения. И не принимая моих оправданий, что сам я ни разу не маньяк. Что служу я в Советском РОВД, а вовсе даже не в Волжском, они тоже слушать не станут. Я слишком хорошо помнил диалектический постулат, что именно булыжник, а никак не разум, является главным оружием возмущенного пролетариата. Вряд ли у здешних пролетарок, измученных непоследовательными приставаниями маньяка, головы устроены как-то по-другому. А то, что кипит их разум возмущенный, вчера было видно и без очков.

– Здравствуйте, Петр Васильевич! И вы, девушки, тоже здравствуйте! – приветливо поздоровался я с возбужденными тетками, большинству из которых было за сорок.

Профсоюзник и трамвайщицы, повернувшись ко мне, удивленно замолкли, оглядывая незнакомого им вежливого парня в партикулярном платье.

– Я из милиции, буду вашего туалетного разбойника искать! – сообщил я им.

Председатель, узнав меня, протянул руку, а бабы недружелюбно загалдели. Все правильно, натерпелись они за четыре месяца от писькохватальщика. А тут вот он я! И пусть не маньяк, но, хоть кто-то! На ком можно и душу отвести, и свою обиду на тяжкую бабью долю выместить. Вполне себе достойный мальчик для битья. Тем более, что как раз молод, да еще и мент.

– И как же ты его искать будешь? – спросила меня молодая, чисто одетая женщина, после того, как дамы в робе и в оранжевых безрукавках вдоволь проорались.

Чтобы сдвинуться в общении с мертвой точки, надо было чем-то сбить их агрессию. Тетенек надо было как-то расположить к себе или, на худой конец, чем-то их развеселить. Впрочем, касательно женщин, это почти одно и то же.

– Все будет строго по научной криминалистике и по закону, девушки. Мы с вами пойдем путем проведения следственного эксперимента с последующим опознанием, – заверил я страдалиц. – Для этого мне сначала у вас тут всех пострадавших от маньяка определить надо.

– Ну вот они мы! Тут почти всем досталось! – бойко выдала мне интересующие меня сведения миловидная особа в приталенной синей спецовке, – И еще почитай полтора десятка нас таких, которые бестолку пострадали.

И, как-то особого стеснения я в них не заметил, когда почти все присутствующие согласно закивали. За исключением лишь товарища Карабанова и еще двух теток, которыми маньяк по какой-то причине пренебрег.

– Ну вот и отлично! Тогда после обеда и начнем! Я стану каждый день к той уборной привозить подозреваемых, а вы будете опознавать, его это рука или нет. Придется немного потерпеть, но зато за месяц, ну, максимум, за полтора, я думаю, мы с вами его обязательно определим! – бодро ознакомил я присутствующих дам с научной методикой опознания маньяка и параллельного отсева всех непричастных мужчин мегаполиса.

– Вы, девушки, даже не сомневайтесь, полгорода проверим, но с вашей помощью мы этого злодея обязательно поймаем! – бодро завершил я веселую шутку милицейского юмора, логично ожидая понимающих улыбок женщин.

Председатель профкома ТТУ товарищ Карабанов как-то не совсем уверенно, но все же выразил солидарность профкома с законом и советской милицией. Сделал он это, поочередно оглядывая женщин и мелко кивая им головой. Тем самым как бы одобряя науку криминалистику и мой сыскной оптимизм.

Наступило гробовое молчание. Женщины в робе и та, что в чистом, смеяться никак не желали. И Петр Васильевич в создании веселого настроения меня не поддержал. Смеяться одному над собственной шуткой мне тоже не хотелось.

– А как-то по-другому нельзя, товарищ милиционер? – слегка покраснев, поинтересовалась миловидная тэтэушница в синей робе, – Уж слишком больно он хватает! И не надо полгорода! Может, вы его без этого научного опознания как-нибудь попробуете найти? – смущенно улыбнулась мне милая дамочка.

Остальные женщины загомонили, присоединяясь к просьбе подруги, а я даже растерялся от такой их реакции. Объяснять, что это была всего лишь шутка и подставлять свои прелести толпам мужиков им не придется, я на всякий случай, не стал. Да уж, подзабыл я махровые советские времена, не так, наверное, нынче шутит с народом милиция. Или она вообще тут с народом никак не шутит? Н-да!..

Из сложившейся не совсем простой ситуации надо было как-то выбираться. И выбираться с миром. По возможности, без болезненных репутационных, то бишь, без дисциплинарных для меня потерь. Выговора мне совсем не хотелось. В прежнем своем бытии ладить с женщинами я вроде бы умел неплохо. С ними, главное, не вступать в бестолковые и продолжительные пререкания. И, самое главное, следует вовремя им уступить. Им это нравится.

– Ну как можно отказать таким симпатичным девушкам?! – привычно пошел я на поводу у окруживших меня просительниц. – Всю жизнь из меня такие как вы красавицы веревки вьют! – махнул я рукой, изобразив полнейшее отчаяние юного подкаблучника. – Придется мне опять пойти на сделку с совестью и закон ради вас нарушить! – я сделал вид, что задумался, а потом продолжил, – Только тогда уж и вы меня не подведите, и про этот наш разговор никому не рассказывайте, годится? – простодушно оглядел я их. – А то дойдет до моего начальства и придется все делать по закону!

Тетеньки опять загалдели, но уже улыбчиво, с нотками облегчения и благодарности. Все они, включая товарища Карабанова, клятвенно заверили меня, что никому и никогда не проговорятся о моем отступлении от правил. Плохо ли, хорошо ли, но расположить к себе барышень, натерпевшихся от генитального щипача мне всё же удалось. И пусть, не всех, но все они, быть может, мне и не понадобятся. Лишь бы до сурового милицейского руководства не дошли слухи о моих процессуальных новациях в следственно-розыскной деятельности…

Под занавес председатель профкома сообщил, что директором ТТУ уже спущено в отдел капстроительства распоряжение о постройке вместо проблемного дощатого сортира капитального кирпичного сооружения.

– Все, мои дорогие, теперь, как только строители вернутся из подшефного колхоза, так за два-три дня они вам там каменный туалет поставят. И даже свет вам туда проведут! Раньше никак! До конца уборочной их не отпустят!

Женщины особо не воодушевились и карабановского оптимизма не приняли.

– Васильич, мы и без лампочки не промахнемся, а строители из колхоза только месяца через полтора, не раньше вернутся! А до того как нам быть? – в женских голосах вновь начали проявляться тревога и глухое недовольство.

– Бабоньки, так вот же товарищ милиционер специально для этого к нам прибыл, он вас в обиду не даст, он этого подлеца обязательно поймает!

Прожженный профсоюзник лихо перевел стрелки и все внимание теток на меня. Мне оставалось лишь согласно склонить голову.

Переписав из присутствующих всех, кого коснулась рука извращенца, я в компании женщины в цивильном, оказавшейся диспетчером, пошел в ее конторку. Там находился интересующий меня график подвижного состава и, вдобавок, оказалась еще одна тетка. Которая была более почтенного возраста, чем та, что привела меня. Мне были предложены чай с вареньем и домашнего изготовления плюшки. Та, с которой я пришел, несмотря на свои лета «за тридцать», демократично сочла меня за ровню и назвалась просто Верой. А старшая вторая, без излишнего кокетства и претензий на что либо, представилась Любовью Михайловной. Обе они горячо выразили полнейшее понимание важности стоявшей передо мной задачи и проявили готовность всемерно помогать мне.

– Скажите, Вера, а как так получилось, что этот греховодник и до вас добрался? – начал я расспрашивать угощавшую меня женщину, – Ведь вы здесь, а тот злосчастный туалет аж на другом конце города находится? Или вы в той диспетчерской тогда работали?

Вера, заботливо подкладывавшая на мое блюдце варенье, отрицательно покачала головой и вздохнула.

– Я тут второй месяц диспетчером, а раньше я на линии работала. Вожатой.

За приятной беседой и поеданием домашней выпечки мне удалось кое-что выяснить. Выходило, что пока еще неизвестный мне половой агрессор свою разбойничью деятельность начал в апреле этого года. Оказалось, что самой первой его жертвой случилась некая Сутормина Галина. Девица видная, но, по общему мнению моих собеседниц своенравная и слишком много о себе понимающая. И на данный момент, уже два месяца, как из ТТУ уволившаяся. Этой Суторминой, поначалу и досталось больше всех от рукастого мучителя.

– Сначала этот охальник только ее и щемил. Почти каждую смену внимание он ей оказывал, – без особого сочувствия к Суторминой поведала мне Вера.

– Точно! Это из-за него она и уволилась, – подтвердила Любовь Михайловна.

Данное обстоятельство уже было реальной зацепкой и давало хоть какой-то намек для выявления причинно-следственной связи. Поговорить бы с ней, с этой, много о себе понимающей Суторминой Галиной. Отчего это у маньяка такая устойчивая симпатия к ней приключилась? Почему так сложилось, что он на ней сосредоточился? Кто он? Соблюдающий инкогнито добрый знакомый или тайный поклонник из числа пассажиров?

– Скажите мне, девушки, а, что за человек она, эта Галина Сутормина? Мне показалось, что вы не очень по-доброму о ней вспоминаете? Или?.. – не стал я мудрить и напрямую поинтересовался о любимице тайного эротомана Гале.

– Не показалось тебе, не заслужила она, чтобы добром ее вспоминали! – Вера поджала губы, а старшая соседка по диспетчерскому офису ей поддакнула.

– Злая она на язык и за зубами его держать не умела. Как про других, так не стеснялась сплетни распускать, а сама шибче всех на передок слаба была! – Любовь Михайловна заговорщицки подмигнула мне в сторону вдруг озаботившейся чайником Веру.

Женский коллектив, это почти всегда переполненный кладезь с очень интригующей информацией. И он, этот кладезь, зачастую является подарком для любителя пошлых сплетен или для какого-нибудь мента. Взявшегося, к примеру, за поиск сексуального озорника. Впрочем, тот, кто сможет провести четкую грань между, вроде бы, никчемной досужей сплетней и полезной оперативной информацией, пусть первым бросит в меня камень!

Поначалу трамвайные диспетчеры мялись, поджимали губы и мой интерес относительно взаимоотношений в коллективе удовлетворять не рвались. Но постепенно, где мытьем, где катаньем, а порой с использованием тонких провокационных вопросов, мне все-таки удалось кое-что выяснить про слабую на передок Галю Сутормину. Говорила в основном Любовь Михайловна, время от времени, поглядывая на Веру, как бы согласовывая с ней свою откровенность. А когда та после телефонного звонка вышла из диспетчерской, то ветеранша ТТУ уже разговорилась на полную катушку.

Постепенно Санта Барбара трамвайно-троллейбусного управления стала открываться в моей голове своими колоритными картинками. Страсти здесь порой кипели шекспировские. Сказывалась чрезмерная концентрация женщин на одном квадратном километре. И дело даже не в том, что мужиков в ТТУ было так мало. Дело в том, что женщин здесь было слишком много. Мне повезло с собеседницей, она не только владела обширной информацией, ей еще и очень хотелось ею поделиться. Видимо, у этой заслуженной женщины давно не было рядом свежих ушей, да еще таких благодарных. Внимающих с самым живым искренним интересом и побуждающих ее к потокам новых слов. И эти слова ее саму пьянили. Мне оставалось лишь время от времени округлять глаза и поощрительно удивляться.

Оказывается, моя новая знакомая Вера и сильная своей слабостью Галина Сутормина в недалеком прошлом были соперницами. Они непримиримо конкурировали в борьбе за внимание некого Эдуарда Сарайкина. Этот Сарайкин был восхитительно холост и числился на предприятии маляром, хотя сам он называл себя художником. Он заслуженно слыл в ТТУ завидным женихом. Помимо жуткого гендерного перекоса на одном отдельно взятом предприятии, в активе Эдуарда присутствовала яркая харизматичность творческой личности. Выражавшаяся в его почти чеховской бородке и в легком косоглазии. Которое при желании всегда можно было расценить, как томную загадочность взора художника. И еще его отличало умение легко оперировать культурными словами. На фоне и без того немногих мужчин трамвайно-троллейбусного коллектива, привычно объяснявшихся с барышнями-водительницами на русском матерном, Сарайкин выглядел аристократом. Он мог разговаривать с женщинами хоть пять минут, хоть десять и при этом, совсем не прибегая к ненормативной лексике! Эта его особенность уже сама по себе подкупала женщин своей необыкновенной утонченностью. Отдельно стоит отметить, что Эдуард не стеснялся делать дамам комплименты. А некоторых он даже приглашал в свою пропахшую растворителем и красками кандейку, которую он называл мастерской художника, чтобы попить там чаю. Женщин ТТУ, не сильно избалованных вниманием благородных мужчин из числа творческой интеллигенции, подобное обхождение чрезвычайно интриговало и влекло.

– Все хорошо у Верочки с этим художником наладилось. Они вроде бы и жить вместе стали, да эта стерва Галька все порушила! – распереживалась о несчастье своей сослуживицы Любовь Михайловна, – Увела эта сука ее мужика, а ведь Вера на втором месяце была! Эх, да что там, все вы мужики одинаковые! Кобели и сволочи! – логично завершила свое повествование мудрая женщина, вдруг озлобившись и смерив меня неодобрительным взглядом.

Прерывать продуктивно начатый разговор и терять всезнающую собеседницу мне совсем не улыбалось. Надо было быстро и убедительно доказывать внезапно осерчавшей бабушке, что я-то как раз не такой. Что ни фига я не кобель и даже местами не сволочь. Пожаловаться ей на свою врожденную импотенцию, что ли? А что, способ проверенный, работает как автомат Калашникова, безотказно. Женщины в таких случаях обычно теряются, и начинают относиться ко мне убогому очень бережно и порой с далеко заходящим состраданием. Но нет, не тот вариант, слишком уж пожилая и словоохотливая она женщина, эта баба Люба. Наверняка не удержится и через полчаса кому-нибудь по секрету расскажет про мою беду. И уже через час, со скоростью лесного пожара печальная весть накроет весь трамвайный коллектив. А меня здесь уже многие знают. Так-то пофиг, я здесь ненадолго, но местные молодайки своим сочувствием замучают, это факт. И тогда мне точно, не до оперативно-розыскных мероприятий будет.

– Не такой я, Любовь Михайловна, совсем не такой! Меня самого жена бросила, – я состроил скорбное лицо под суровым взглядом моралистки.

– Пил, небось? – недоверчиво, но потеплевшим голосом спросила бабушка.

– Непьющий я. Совсем непьющий! И даже не курю, – методично продолжал я давить на жалость много повидавшей женщины.

– Так чего ж ей не хватало-то, жене-то твоей? – недоуменно выдохнула баба Люба, – Вот ведь бабы суки какие, мужик не пьет, не гуляет, да еще и не курит! – мигом пересмотрела свое отношение ко мне сказительница, – Постой, а давай мы тебе у нас хорошую девку подберем? И женись! – вспыхнула она идеей, которая ей сразу же понравилась. – А что, у нас тут, знаешь, какие хорошие девки есть!

Вроде бы получилось свернуть бабку с тропы войны полов и надо бы продолжить оперативно-следственную работу. Неровен час, вернется Вера на свое рабочее место и красноречие моей информаторши сразу угаснет.

– Я согласен, Любовь Михайловна, но мне сначала вашего рукоблуда поймать надо! Если не поймаю его, то попрут меня со службы и тогда не до женитьбы мне будет, – печально вздохнул я, – Вы уж мне помогите!

– Спрашивай! – с пониманием отнеслась к моему служебному рвению добрая женщина. – Все тебе расскажу, я тут все про всех знаю! – она поудобнее уселась на своем дерматиновом стуле с вышитой подушечкой на сиденье.

– Что за человек этот Сарайкин Эдуард? Может, это он к туалетному непотребству разохотился? – выдал я первую пришедшую на ум версию.

Любовь Михайловна пожевала губами и ненадолго задумалась, глядя в окно.

– Может и он. Мне этот художник никогда не нравился! И с Верой он, опять же, очень нехорошо обошелся. Точно, он это! – уже уверенно подтвердила мои подозрения сопереживающая Вере ветеранша ТТУ, – Он, паскудник, кроме него больше некому!

Глава 22

– Зря ты, тёть Люб! – раздался от двери негромкий верин голос, – Эдик как раз в больнице лежал, когда Гальку первый раз этот гад прихватил. Да и уехали они из города к его матери в Октябрьск, как только он из больницы выписался. Почти уж два месяца, как они там живут.

– Точно! Художника тогда по башке кто-то стукнул, – с видимой неохотой признала сарайкинское алиби Любовь Михайловна. – А ты, Верка, дура жалостливая, еще и в больницу к этому косоглазому ходила! – она укоризненно повернулась в сторону своей молодой подруги.

Вера торопливо взяла со своего стола какие-то документы и опять вышла.

– Переживает! – вздохнув, пояснила мне баба Люба, – Да было бы из-за кого!

– Любовь Михайловна, а кто по голове художника Сарайкина стукнул? – поинтересовался я по инерции, – Это он здесь с кем-то подрался? С кем? И почему он косоглазый?

– Не дрался он ни с кем, в городе его побили, вроде бы. По башке сзади дали и все, – без малейшего сочувствия к ударенному Эдуарду отмахнулась она. – А почему он косоглазый, так это мне неизвестно, косоглазый и всё тут!

Дверь, через которую минуту назад удалилась расстроенная Вера, вновь приоткрылась и в проем просунулась рыжая голова в очках и в фуражке. Помимо фуражки и очков, голова имела добродушное конопатое лицо и принадлежала она нескладному крупному парню годов двадцати пяти.

– Тётя Люба, чего тут вам поправить? – косясь в мою сторону, обратился рыжий к диспетчерше, – Меня Степаныч послал, говорит, заявка от вас была.

Только теперь я заметил деревянный ящик с плотницким инструментом в его руках. Во время своего монолога парень продолжал исподволь изучать меня.

– Эк, проснулись! Она уже второй месяц у вас, эта заявка! Жара, а окно ни открыть, ни закрыть невозможно, – насела на рыжего моя собеседница.

Как же не фартит женскому контингенту ТТУ с ассортиментом женихов! И без того немногочисленные мужики здесь либо рыжие, либо косоглазые! Это ведь, кажется, Петр Первый издал указ, в котором рыжих и косоглазых допускать к свидетельству по уголовным делам строго запрещалось?

Я терпеливо молчал, ожидая ухода плотника. При третьем лишнем баба Люба с прежней своей откровенностью сплетничать не будет. Рыжий еще покрутился у окна, померил створки раскладным метром и ушел.

– Кто это, Любовь Михайловна? – привычно, как это свойственно каждому оперу пылесосить любую информацию, поинтересовался я личностью конопатого.

– Пашка, плотником работает в нашей АХЧ. Хороший парень, – похвалила она рыжего, – Безотказный и работящий. Он тоже за этой профурсеткой Галькой Суторминой таскался, только слишком уж он прост для нее был. Отшила она его. Ты его себе в помощники возьми, он парень простоватый, зато крепкий и добросовестный. Пашка главный дружинник у нас. Мужиков и так мало, так они еще и гнушаются на дружину ходить. А из одних баб какая дружина! Вот Пашка и выручает. Он никогда не отказывает и отгулов за дежурства не требует.

Вернулась Вера и до того откровенный разговор с бабой Любой, скомкался. Пополнив со слов диспетчеров список потерпевших и поблагодарив их за угощение, я направился в депо. Мне нужно было найти место, где тетки пьют чай, ругают мужиков и перемывают кости друг другу.

Таким местом в депо оказалась бытовка, в которой я провел в общей сложности больше трех часов. И потерянным это время я бы назвать не решился. Женщины менялись, не задерживаясь за столом подолгу. Они приходили и, попив чаю, строго по часам уходили к своим трамваям, чтобы снова ехать по маршруту, а я оставался. Уже дважды сбегав побрызгать, я мужественно продолжал чаевничать с каждой новой компанией перекурщиц. Меня уже знали по имени и почти не стеснялись. И все наперебой старались чем-то угостить. В осваиваемой мной среде наступило именно то состояние, когда имело смысл задавать вопросы, чужим меня здесь уже не считали.

Если утром на меня недружелюбно косились, то сейчас не таясь отвечали на все вопросы, которые я задавал.

Лихоимец разнообразием трамвайщиц не баловал. Контактировал он с ними исключительно в сумерки или в темное время суток. Щемил он их всегда молча. Какое-то время, под аккомпанемент визга, он их придерживал, а потом, так же, молча, отпускал и исчезал. Те, которым со злодеем пришлось пересечься не единожды, по опыту уже знали, что дальше несанкционированного хапка затейник не идет. Поэтому на второй и, тем более, на третий раз, они реагировали уже чуть спокойнее. Но по-прежнему, без понимания чужой слабости к изыскам. И оттого каждый раз очень сердились. Позже, после доверительных коллективных бесед с дамами я понял, как мне показалось, главную причину их раздражения.

– Сволочь он! Если есть интерес к женщине, можно ведь по-человечески подойти, зачем так-то хватать?! – горячилась одна из моих собеседниц. – У нас в депо баб, больше половины разведенных! А вокруг либо одни алкаши, либо женатые. Нету мужиков!

Сидящие рядом за длинным столом бытовки женщины, согласно зашумели.

– Да пусть даже женатый и пусть выпивает! Лишь бы меру знал. Да я сама налью, главное, чтобы все по-человечески было, по согласию! – понимающе вторила ей, сидевшая рядом коллега, нервно крутя в пальцах доминошку.

Разговор соскальзывал в иное русло, никак не соответствующее стоявшей передо мной задаче. При всем своем сочувствии к женщинам, я понимал, что озвученную проблему, да еще в масштабах всего ТТУ я решить не смогу. Но зато я по-прежнему был готов принимать все доступные мне меры к розыску самовольного захватчика их гениталий.

Среди всех прочих бед и чаяний, которыми охотно делились женщины, проскальзывали и крупицы интересующей меня информации. Уже дважды и от разных тетенек мне прилетело, что у Суторминой все-таки был поклонник из числа пассажиров. Обе источницы, каждая по отдельности поведали, что это был молодой самец не то кавказской, не то азиатской наружности. Был он невысокий и коренастый. И та, и другая ехали с работы на трамвае, который вела Галя и они утверждали, что нерусский пассажир стоял у двери в кабину и настойчиво пытался общаться с их коллегой. После некоторых колебаний мне даже выдали адрес, по которому в Октябрьске со своим косоглазым бойфрендом сейчас проживает Сутормина. До этого заштатного городишки было больше ста километров. Для себя я твердо решил, что если Софья Львовна откажет мне в льготной аренде своего авто, то в эту далекую зажопину на общественном транспорте я не поеду.

Сходив с Верой на обед в ведомственную столовую, и узнав, до которого часа она работает, я продолжил свою оперативно-розыскную деятельность на территории предприятия. К тому времени, когда вечером на проходной мы встретились с младшей диспетчершей, о коллективе ТТУ и о его незримых течениях я знал, если не все, то очень многое. И обоснованно надеялся, что выяснил немало для себя полезного. Но большую часть моей головы занимал таинственный пассажир нерусской наружности.

Жила Вера неподалеку от своей работы, всего в четырех остановках, поэтому медленно прогуливаясь, провожались мы с ней пешком. Метров через двести она взяла меня под руку. А еще через два километра я знал почти все то, что было пережито их любовным треугольником. Имеется в виду тот самый равнобедренный треугольник, состоявший из двух первых тэтэушных красавиц-водительниц и одного маляра-интеллигента всё того же ТТУ.

– Зайдешь? – глядя куда-то на левый лацкан моего пиджака, спросила Вера, когда мы остановились напротив ее подъезда. – У меня кофе хороший есть!

Не зайти было нельзя. Было бы большим свинством теперь к ней не зайти. Утро сегодняшнего дня и весь вечер, вплоть до этой вот минуты, я, с цинизмом прозектора ковырялся в еще незаживших ранах ее души. Вновь заставляя вспоминать и переживать не самые веселые моменты крайнего года ее жизни. Однако и зайти сейчас к Вере тоже не представлялось возможным. По той простой причине, что нелегкое вчерашнее объяснение с Софьей и последующая за ним процедура доказывания своей симпатии к ней, высосали из моего организма все жизненные силы. Более или менее достоверно убедить вдову, что она есть вершина совершенства и, что ее возраст совсем ничего для меня не значит, удалось уже далеко за полночь. И только лишь после того, как я трижды и очень добросовестно вскарабкался на эту самую вершину. Процесс доказывания растянулся на большую половину ночи и теперь мне было необходимо выспаться. И, если до обеда я еще как-то держался, то последние часа три я жил на автопилоте.

Мне очень не хотелось обидеть отказом эту незаслуженно обойденную счастьем молодую женщину. Надо было опять как-то извернуться и в очередной раз сыграть в футбол на минном поле. Я приобнял Веру за талию и подтянул ее к себе. Она не противилась.

– Зайду, конечно! Вот отосплюсь и обязательно зайду! – не стал я врать, ссылаясь на службу, которая порой и опасна, и трудна. – Ты ведь девушка очень красивая, так что после кофе я не удержусь и непременно домогаться тебя стану. И да, ты на будущее имей в виду, я парень настырный, мне проще дать, чем отказать!

– Ну-у-у… – оживившись, протянула Вера, – Ладно, домогайся, я потерплю!

– Ты-то потерпишь, а я всю последнюю неделю спал лишь урывками. Опасаюсь я, вдруг, конфуз у меня выйдет? И как мне потом с такой душевной травмой дальше жить? Только и останется мне потом, что взять и застрелиться! Или в ванной от стыда на твоих колготках повеситься, пистолет-то я не взял сегодня, – похлопал я себя по бокам для пущей убедительности.

– Не волнуйся, я тебе отдельно постелю и ты выспишься! – немного повеселев, по-прежнему не сдавалась Вера.

– Ты сама-то веришь в то, что сейчас сказала? – укоризненно посмотрел я в глаза не столь уже печальной молодицы. – Ночевать рядом с такой шикарной красавицей и на отдельной постели?! Ты за кого меня принимаешь, Вера? Или обидеть хочешь? Эх, ты, Вера! – бессовестно перегрузил я свое чувство вины на добрую девушку. Попрощались мы хорошо, по-доброму, Вера не обиделась, что я не остался. Но она взяла с меня слово, что в гости к ней я зайду в самое ближайшее время.

К остановке я шел, планируя свой завтрашний день, исходя из того, что заниматься буду только женским вопросом. День сегодняшний, проведенный в дамском коллективе, всколыхнул в моей душе ностальгические проблески из той, из предыдущей жизни. Вспомнился мой прежний женский коллектив. Золотые были времена! Теперь уже без чьих-либо понуканий, мне самому хотелось помочь прекрасной половине трамвайно-троллейбусного коллектива. По той лишь причине, что эта половина женщины. Поначалу, вроде бы встретив меня хмуро и настороженно, эти тетеньки быстро ко мне переменились и потом всячески стремились мне угодить. От всей своей женской души угощали и искренне старались помочь.

В результате сегодняшних мытарств, в контуженной голове постепенно проявлялось понимание того, из чьей задницы растут те злые руки. Руки, так по-хамски хватающие лучшую половину человечества за ее интимные места. По-хорошему, чтобы окончательно увериться в своих подозрениях, мне бы надо порасспросить Сутормину и еще раз посетить отдел труда и заработной платы ТТУ. В ОТИЗе я рассчитывал ознакомиться со сменными табелями выхода трудящихся на работу. А еще завтра мне надо будет решить пару организационно-технических вопросов для поимки дамского угодника прямо на месте его злодеяний. На том самом месте, изменить которое нельзя.

Поскольку ночевал я сегодня дома и один, то утром, во время бритья, я смотрел в отражение своих глаз с глубочайшим уважением. Потому, как в зеркале видел морально-устойчивого и выспавшегося человека. По крайней мере, сегодня. Позавтракав, я поехал не в Волжский, а в «Светлану» к Софье Львовне. После того, как я вкратце рассказал ей о сексуальном терроризме по отношению к городскому трамвайному сообществу и по секрету поведал о своих оперативно-розыскных планах, она безропотно отдала мне машину на целый день. Условие, что ночевать я приеду к ней, не озвучивалось, но оно подразумевалось по умолчанию. То, что в благодарность за предоставление во временное пользование автомобиля мне приходится расплачиваться с Софой услугами интимного свойства, меня конечно, коробило. Я уже и так, без какой-либо корысти скучал по ней, если мы не виделись несколько часов. Единственное, что меня хоть как-то мирило с душой и совестью, так это то, что на торговлю своим телом я иду не ради блуда, а ради защиты женщин ТТУ от плотских посягательств извращенца.