Текст книги "Чаша. Последний обряд"

– Вы уже ответили, – вздохнул магистр. – Именно потому, что он апостол.

– Вот как? – выдохнула Грета. – Так вот просто и тоже логично получается? В таком случае, против кого борется Орден все эти долгие века? Кого он пытается победить и, главное, зачем? Если простой мужчина, рыбак, может оставить след своей ноги на камне, то что может тот, чьим апостолом он был? Подождите…

Грета откинулась в кресле и зябко обхватила себя руками. Её неожиданно бросило в дрожь, а руки покрылись «гусиной кожей». Раскачиваясь в кресле, Грета тихо произнесла:

– Если вы без сомнений принимаете возможность такого следа, оставленного ногою рыбака, ставшего Апостолом, значит… Значит вы точно знаете, что Иисус был именно Богом, а не смертным человеком! Не пророком!

Магистр молчал, хотя в глубине его глаз замелькали искры, а рука на подлокотнике кресла судорожно сжалась. Грета опустила голову и выдохнула:

– Следовательно, Орден не сомневается в божественности Христа. И имеет доказательства этого. Скрывает их. И… борется против… – Грета сжалась в кресле. Ей захотелось забраться в него с ногами и скрючиться там, но она пересилила себя и еле слышно закончила: – Борется… Вы боритесь против Господа? Осознанно, тысячу лет? Немыслимо… Безумцы…

Темнота неожиданно сгустилась, превращаясь в тьму, обступившую женщину, сжавшуюся в кресле, со всех сторон. Стены и потолок комнаты, казалось, задвигались в этом непроглядном мраке и вот-вот придавят её. Воздух стал вязким, насыщенным неприятными запахами чего-то кисло-смрадного, сырого и влажного. Гнилые водоросли на песке у моря, подумала Грета, но в этот момент зажёгся яркий свет и донеслись слова магистра:

– Что-то темновато стало.

Грета зажмурилась, перед глазами запрыгали тёмно-фиолетовые всполохи, затем полосы и пятна рассеялись, и она увидела магистра, стоящего у выключателя. Тяжёлая люстра горела всеми двенадцатью рожками-лампами. Мир вновь стал знакомым и тёплым. Грета быстро потянулась к стакану, куда магистр, бесшумно переместившись от стены, уже наливал коньяк. Она сделала большой глоток и приняла от магистра сигарету. Щелчок зажигалки в его руке зажёг жёлтый огонек, вместе со словами-смешком:

– Вот уж не думал, что вы так впечатлительны, фрау Грета!

– Да я и сама не подозревала, – хрипловато произнесла Грета, понимая, что скрыть минутное (или секундное) замешательство, уже не удастся. Что ж, порою прикинуться слабой женщиной очень даже можно. На мужчин это действует. Возвышает над слабым полом. Теперь нужно это подчеркнуть и, отдав инициативу якобы в другие руки, завладеть ею, вихрем пронеслись в её голове советы матери. Грета придала руке со стаканом отчётливую дрожь, которую магистр – как и было задумано – заметил и оценил. И истолковал по-своему. Да как угодно, усмехнулась про себя Грета и приготовилась слушать, чтобы услышать и найти для себя лазейку.

Магистр тем не менее тоже был не прост и не стал ничего объяснять, а только быстро спросил:

– Вы испугались или что-то ещё?

– И испугалась, и что-то ещё, – быстро ответила Грета, скрываясь за клубом дыма и делая вид, что он попал ей в глаз. Сморщилась и потёрла лицо. Ответила и не ответила одновременно. Правдиво и ни о чём. Тем не менее она попала в цель. Именно такой реакции магистр и ждал.

– Понимаю вас. Естественная реакция любого современного человека. Думающего, что он – пупок земли, как говорят русские.

Грета усмехнулась про себя: русские говорят не «пупок», а «пуп». Но промолчала. Незачем поправлять магистра. Она же теперь в его «власти».

Магистр продолжил:

– Отвечаю на ваш вопрос: бороться против Него было бы слишком самонадеянным с нашей стороны. Мы этого и не собираемся делать. С Ним есть кому бороться… А вот люди, человеки, это, позвольте заметить, наша епархия и зона ответственности. Но не всё сразу, фрау Грета. Так что пока оставим в стороне охи и ахи, а также всяческие эмоции. Орден выполняет свою миссию, и вам, фрау Грета, предоставлена уникальная возможность принести неоценимую пользу и стать в ряду тех, кто веками готовил человечеству его будущее. Убрав с дороги массу ненужных, мешающих ему понятий, откинув как грязные или снежные комки сапогом со своей дороги. Как вы сегодня в лесу, к примеру. Главным из этих препятствий является религия. Точнее, христианство. Этот тысячелетний тормоз прогресса, с его любвеобильными теориями. Особенно одна из них… Из главных его постулатов. Именно христианство вообще и, главное, православие сегодня стоят на пути движения вперёд, улучшения и упрощения жизни. На пути руководства стадом, которое без погонщика падает в пропасть. Потому что слепые вожди ведут слепых. Пора прозреть, сбросить все эти книжные премудрости и расправить плечи. Это время на пороге. Мы, Орден, приближали его веками, и час уже близок. Да вот же… Этот час. Смотрите…

Однако Грета уже начала выпускать коготки из мягких подушечек своих лап:

– Интересно вы объясняете свою теорию, магистр. Неужели вы думаете, что я не знаю Евангелие, и переиначиваете его на свой лад?

– Это ещё раз говорит о том, что я в вас не ошибся, – магистр отмахнулся от её вопроса быстро и равнодушно.

Он быстро взял с полочки пульт и нажал несколько кнопок. Панель на стене ушла в сторону, открыв большой, плоский экран телевизора. Магистр нажал ещё раз, и экран загорелся голубым светом, потом в углу высветилась цифра «Один» и всем известная мелодия заставки сложилась с картинкой программы «Время». Магистр положил пульт и сел, наблюдая за Гретой.

Ведущая начала:

– Итоги дня в материалах наших корреспондентов. Главная новость пришла из Ватикана. Сегодня, 11 февраля, 85-летний Папа Римский Бенедикт Шестнадцатый сделал историческое за явление, выразив желание отречься от своего престола.

Заявление Папы об отречении произвело эффект разорвавшейся бомбы, ведь за всю историю папского престола, которая насчитывает почти две тысячи лет и двести шестьдесят пять пап, это лишь третий случай добровольного отречения главы католической церкви. Впервые это произошло в 1044 году, когда, после 12 лет правления, отрёкся Папа Бенедикт Шестой, до беатификации – итальянец Теофилакт III, граф Тусколо. Второй случай отречения произошёл в 1415 году. Тогда свой пост покинул Григорий Двенадцатый.

Кодекс канонического права предусматривает возможность Папы отречься от престола, причём это отречение не нуждается в чьём-либо утверждении. Единственным условием действительности отречения является свободная воля Папы.

Бенедикт Шестнадцатый, который стал самым старшим по возрасту на момент избрания Римским Папой со времён Папы Климента Двенадцатого, избранного в 1730 году, решил отречься (как следует из его заявления) потому, что не чувствует в себе сил далее исполнять обязанности главы католической церкви. В Ватикане уже заявили, что считают поступок Бенедикта мужественным. После того как 28 февраля Папа Римский официально сложит с себя полномочия, в марте соберётся конклав кардиналов, который изберёт нового главу. Формально период между отречением и избранием нового Папы называется «вакантный престол». Функции главы государства Ватикан будет исполнять кардинал-камерленго. Сейчас это Госсекретарь Ватикана Торчизио Бертоне.

Бенедикт Шестнадцатый, в миру Йозеф Алоиз Ратцингер, лишь второй Папа не итальянец, родился 16 апреля 1927 года в баварском городке…

Экран неожиданно погас, а магистр положил пульт на стол, с улыбкой наблюдая за Гретой. Та пожала плечами, выражая своё отношение к этому событию, но магистр быстро достал из кейса папку-файл и подтолкнул к Грете по столу, как недавно фотографию.

– Вы сомневаетесь, что Орден приложил к этому свои усилия? Тогда прочтите документ, который ещё не появился нигде, да и потом вряд ли широко будет освещаться. Это текст заявления Папы об отречении.

Грета взяла файл и достала оттуда листок. Текст был на немецком языке. Она прочла:

«Я созвал вас на эту консисторию не только ради трех канонизаций, но и чтобы сообщить вам о решении большой важности для жизни Церкви. Неоднократно испытав свою совесть перед Богом, я пришел к уверенности, что моих сил, из-за преклонного возраста, больше не достаточно для надлежащего исполнения служения Святого Петра. Я прекрасно осознаю, что это служение, в силу его духовной сущности, должно исполняться не только делами и словами, но не в меньшей степени страданиями и молитвой. Тем не менее в сегодняшнем мире, подверженном стремительным переменам и взволнованном вопросами величайшей важности для жизни в вере, чтобы управлять лодкой Святого Петра и возвещать Евангелие, необходима энергия как тела, так и духа, а энергия эта в последние месяцы настолько угасла, что я вынужден признать свою неспособность должным образом исполнять вверенное мне служение. Поэтому, хорошо понимая серьезность этого акта, я при полной свободе заявляю, что отказываюсь от служения Римского епископа, Преемника Святого Петра, вверенного мне кардиналами 19 апреля 2005 года, так что с 28 февраля 2013 года, с 20 часов, Римская кафедра, Престол Святого Петра, будет вакантным, и теми, на ком лежат соответствующие полномочия, должен быть созван конклав для избрания нового Римского Папы.

Дорогие братья, благодарю вас от всего сердца за любовь и за труд, посредством которого вы несли вместе со мной бремя моего служения, и прошу прощения за все мои недостатки. Вверим же теперь Святую Церковь заботе ее Верховного Пастыря Господа Иисуса Христа, и будем молиться его святой Матери Деве Марии, дабы Она сопутствовала Своей материнской благостью Отцам Кардиналам в избрании нового Римского Папы. Что касается меня, то и впредь я буду служить всем сердцем Святой Матери Церкви жизнью, посвященной молитве».

– Пусть так! – Грета отдала файл обратно магистру. – Оснований не верить вам у меня нет. И какое отношение это имеет к православной России?

– Опосредованное, – усмехнулся магистр. – Это часть общего плана. А если вспомнить пророчество Малахии о Папах вообще и о последнем в частности, Петре-римлянине, за которым грядёт крах христианской церкви, то многое станет ясным.

– Хотите сказать, что кто-то из возможных преемников Папы носит имя Петра? Ваш ставленник? – прищурилась Грета.

– Даже двое, – засмеялся магистр.

Грета не поддержала его веселья, но магистра это не смутило:

– И всё же, вы правы. Давайте-ка обратно к России, православию и нашим искателям. Как там у них дела?

Теперь уже усмехнулась Грета:

– Дела как сажа бела! – сказала она по-русски и хрипло рассмеялась.

Глава тринадцатая

Грета была права. Дела у искателей не ладились. Уже два дня, как они были в доме магистра, занимая весь второй этаж. И все эти дни Ник и Венстас отказывались участвовать в работе, обвиняя Кира в том, что он обманом привёз их сюда, не удосужившись спросить их желания участвовать в поисках. Дисциплинированно собираясь в кабинет, оборудованный компьютерами (с которых, правда, невозможно было что-либо передать в сеть, а только принимать информацию), они демонстративно молчали и на контакт не шли. Кир с Анютой, которая без всяческих вопросов приняла эту данность и пыталась, в меру своих сил, наладить контакт с Ником и Венстасом, работали одни. Впрочем, работой это назвать было нельзя. Мучения – самое то слово, которое было применимо к существованию некогда дружной команды искателей.

Всем им было выделено по комнате, в которых тоже велось круглосуточное наблюдение, а к Анюте уже приезжал молчаливый врач, осмотревший её и выписавший несколько лекарств от отёков ног. Срок беременности у Анны был большой, и магистр выполнял условия контракта. Другое дело, что искатели не выполняли свои. Грета, которая периодически наблюдала за их существованием по большому экрану, была права: дела не ладились. И время шло.

Магистр присоединился к ней на следующий день и воочию убедился, что процесс поисков даже не начинался, а третий день грозил превратиться в очередную пустую трату времени. Он вздохнул, поманил Грету за собою и вошёл в кабинет.

Кир с Анютой оторвались от экрана компьютера, Ник с любопытством выглянул из глубин кресла, в котором он полулежал, Веня оторвался от своей вечной записной книжки… Магистр прошёл на середину комнаты, а Грета остановилась у двери. Ник, увидев её, тут же вскочил с кресла и подошёл почему-то к Киру, как бы прячась за него. Грета криво усмехнулась.

Магистр начал без предисловий:

– Кирилл Андреевич, вы не выполняете условия договора! Может быть, не все в вашей команде понимают их? Что ж, поясняю ещё раз: если вы не начнёте поиски, это решение будет последним в вашей жизни. А так же в жизни всех ваших родных и близких! Если кто-то из ваших друзей думает, что их собрали здесь просто так, то он сильно, смертельно ошибается. Если кто-то надеется, что всё могло быть по-другому, то он также не всё понимает. Я готов продемонстрировать серьёзность наших намерений ещё раз. Предполагаю, что от этого молодого человека пользы меньше всего?

Магистр указал на Ника, побелевшего как стена, пальцем и кивнул:

– Вот с него мы и можем начать. Потом посмотрите запись…

Магистр развернулся и пошёл к двери, но глухой голос Вени остановил его:

– Всё понятно, не нужно никаких демонстраций! Мы начинаем работать. Выхода нет.

Магистр, не глядя на Веню, подвёл итог, обращаясь к Киру:

– Выход есть всегда. Только он может вести не туда. Я жду первых результатов и выводов через три дня. Что ещё?

Кир поднялся и передал магистру листок бумаги:

– Эти материалы должны быть у нас как можно быстрее. Пока всё.

Магистр, не читая, спрятал листок за спину и кивнул:

– Надеюсь, такой подход распространится на всех присутствующих. Деловой подход!

Они с Гретой вышли за дверь, а в кабинете повисла тишина. Только Ник выдохнул громко, почти со стоном:

– Это она, та тётка… Только причёска другая. Ужасная, правда?

Веня медленно встал, подошёл к столу и бросил на него свою тетрадь, которая приземлилась с громким хлопком:

– Она красавица вообще-то! Ладно, действительно, хватит уже играть в обиды. Раз уж мы попали в этот водоворот, то ничего не попишешь! Извиняться я всё равно не собираюсь, Кирилл, можно было бы и рассказать, как есть. А не везти нас сюда ночью, якобы по приказу Михайлова.

– Я ещё раз прошу прощения! – развёл руками Кир.

– Принимается! – проворчал Ник, ставший вдруг покорным судьбе, увидев Грету.

Анна тяжело встала, оглядев мужчин всезнающим взглядом беременной женщины. Веня и Ник отвернулись, внезапно застеснявшись своего демарша, в то время как Анюта безоговорочно поддержала своего любимого, не взирая ни на своё состояние, ни на тревогу о будущем ребёнке. Она ничего не сказала, а пошла в ванную комнату, мудро оставив мужчин одних.

Веня, пользуясь её отсутствием, тихо сказал:

– Кирилл, давай рассказывай, что делать и какие вообще направления… Я, честно говоря, эти два дня не просто дурака валял, но ничего путного пока не нашёл. Есть кое-какие теории, но всё в процессе.

Ник, обрушиваясь обратно в кресло, приходил в себя:

– Так и знал! Вроде союзник, а сам что-то готовил… Антанта! Один я – не пришей рукав. Но я отработаю, не сомневайтесь! Банкуй, шеф!

«Шеф», который всё это время молчал, кивнул и жестом пригласил их сесть к столу, разобрав компьютеры. Сам же закурил, выпуская дым в открытое окно, откуда всё никак не пахло весной, а взгляд упирался в далёкое заснеженное поле, серый лесок на опушке и другие, похожие на этот, дома-монстры.

– Для начала, следующее, – начал Кир жёстко. – Никаких попыток связаться с внешним миром не предпринимать! Всё это бесполезно, опасно и, даже в случае успеха, принесёт нам только беды. Необратимые. Поэтому выход только один: работать и искать. Соблюдать условия контракта и надеяться на его выполнение со стороны Ордена. Принимайте как хотите, но это и моя просьба тоже. Хорошо?

Веня молча кивнул, а Ник обиженно надул губы:

– Ничего хорошего, если уж начистоту! Но делать нечего… Только ты, шеф, не нагоняй на себя важности. Говори, что делать, а мы впряжёмся. О'кей?

Кир кивнул и впервые улыбнулся:

– О'кей! И я не буду. Давайте смотреть на это с другой стороны: нам предоставили как бы научную лабораторию и поставили задачу. Надо её решить и всё. А там – увидим.

– Да уж, условия шикарные, конечно, – с иронией проворчал Ник. – Только всё это – камера в тюрьме и ничего больше. Хотя тюрьма хорошая. Ладно, свистать всех наверх и полундра! Кем работать мне теперь, чем заниматься?

Веня всё ещё прибывал в задумчивости:

– Знаете, ещё полгода назад я бы о таком только мечтал. Действительно, как лаборатория. Судя по всему, Орден располагает уникальными документами и нам их предоставит. Ищи себе и ни о чём не думай. Если в конце не грохнут. Но и это тоже не большая плата, если вдуматься. А теперь… радости мало.

– Ирина? – метко и едко пустил стрелу Ник.

– Нам всем теперь радости никакой, – намекнул на личные обстоятельства Кир. – Но ничего не поделаешь.

– Расслабимся и попытаемся получить удовольствие? – хохотнул Ник.

Молодость и весёлый нрав Ника брали своё, но Веня сумрачно прервал его:

– Получим результат. Вот что главное. Если сможем… А пока…

Он перевёл взгляд на Кира, и тот подтвердил:

– А пока, ты прав, пустота.

– Но мы-то не пустышки! Особенно вы, старшие товарищи! – воскликнул Ник и с надеждой посмотрел на «старших товарищей», которые только пожали плечами.

Щёлкнула дверь ванной, и Анюта остановилась на пороге, сложив руки над своим большим животом, обведя мужчин глазами:

– Всё? Разобрались? – настойчиво спросила она и получила утвердительные кивки в ответ. – Тогда принимаемся за дело! Хватит воду в решете носить!

– Вот именно! Тем более, кое-что уже есть… – решительно кивнул Кир, и все сгрудились у его стола.

Грета и магистр, сидевшие у экрана и слышавшие каждое слово, тоже удовлетворённо переглянулись. Магистр быстро вышел, а Грета перевела взгляд на другой экран. По телевизору передавали репортаж о том, как бело-голубая многорукая молния ударила своим жалом в громоотвод собора Святых Петра и Павла в Ватикане в ночь после известия об отречении Папы. Журналисты откопали тему пророчеств святого Малахии и вовсю трубили на эту тему. Верующие на площади переглядывались растерянно. Ватикан хранил тревожное молчание. Время словно замедлило свой бег, растягиваясь как резиновый жгут.

Часть вторая

О, он всегда знал, кто перед ним, с первой встречи. Знал, что он не просто Учитель или Пророк. Он ЗНАЛ! И предал. Предал всё, что не нужно было человеку, изначально мешало ему! Предал, чтобы убить. Убить, чтобы забыли. Чтобы считали ещё одним опозоренным, исхлёстанным бичами, отвергнутым пророком, который так и не дал людям долгожданной свободы, как они её понимали: меньше работать и при этом лучше жить, прогнать угнетателей, приносить жертвы и не думать самим, а выполнять указания кого-то там, наверху. Которого лучше не видеть, а только ощущать его присутствие где-то там в горних высях, подчиняться, не задумываясь, его грозным знакам и требованиям. Терпеть по велению ЕГО невзгоды. Даже к этому они были готовы, но только бы не думать о том, что он может стоять рядом или идти впереди них. Разговаривать с ними: мягко укорять, направлять, наставлять. Потому что тут уже им самим приходилось брать ответственность на себя, САМИМ решать, что выбрать: хорошее или дурное, поступить низко или возвыситься. И знать, главное-то – ЗНАТЬ, ПОНИМАТЬ И ОЩУЩАТЬ, КОГДА ОНИ ПОСТУПИЛИ ДУРНО. КОГДА ОНИ СОГРЕШИЛИ. И ОТВЕЧАТЬ САМИМ ЗА СВОИ ПОСТУПКИ!!! Нет, этого допустить было нельзя! Глупцы-ученики… Трусы и себялюбцы, они разбегутся, как стадо глупых овец без погонщика. Они ничего не смогут… Испугаются и забудут. Так и не поверят в НЕГО. Никакие чудеса уже не помогли и не помогут впредь. Вот они – все перед ним… А ОН, он смотрит прямо на него и говорит… макающий со мной в блюдо. Он знает, конечно знает. Пусть… Всё равно. Так сбудутся Писания. И он, Иуда, будет главным, будет тем, кто отдаст на поругание и растерзание это чудо, которое сидит перед ним. Так должно быть и так будет. «Не я ли?» – говорят они все, уже обеспокоенные, уже взволновавшиеся как волны геннисарретского озера, где он подобрал их… ловцов человеков. Лишь один суров и хмур. Лишь один не задал этого вопроса. Потому что знает, что неспособен на это. Он смотрит на Иуду, который тоже роняет: «Не я ли?» И слышит в ответ: «Ты сказал…» Никто не замечает из них, занятых своими уже странными заботами и волнениями. Занятых предчувствием одиночества. Приходом последней ночи. Впрочем, пора. Пора. Ему пора. И ЕМУ пора. Всем пора. Пришло время идти. Встать тяжело… но удаётся. Затёкшие ноги его упёрлись в денежный ящик, и его содержимое глухо брякнуло деньгами пожертвований, и ещё глуше прозвенели у него за пазухой тридцать сребреников. За пазухой у Ученика Иисуса. Апостола. Предателя. Основателя противостояния своему Учителю, которое будет длиться столько, сколько стоит мир. Противостояния людей против того, кто пришёл спасти их. Тех, кто не хотел спасения, но лишь желал жить так, как хотят сами. Тех, кому Учитель был не нужен. Тех, кого он заставлял думать о чём-то другом, кроме хлеба насущного и завтрашнего дня. Тех, кто не желал вспоминать о совести, любви и сострадании чаще, чем хотел бы этого сам. Чей мир не мог принять наличие такого БОГА. Не мог… И не принял. Это того стоит, подумал Иуда. За это можно дорого заплатить. И он был готов… Он, Иуда! Выразитель желания всего человечества жить так, как хотели они. Сами! А не как рассказывал ОН! ОН не понял… им не надо советовать! Нужно просто приказывать. Тогда они поймут, люди. Тогда они или испугаются или просто покорятся воле ТОГО, кто говорит, а не увещевает, кто не удосуживается объяснять, но лишь велит покоряться ЕГО воле. Безропотно и без сомнений.

Ещё раз тренькнули монеты. Цена оценённого. Нет, они не нужны были Иуде. Эти грязные деньги. Он оставит их здесь, в этом ящике для пожертвований, который натёр ему плечи и как будто сросся с ним. Или – да! Вернёт их Анне. Который ничего не понял или сделал вид, что не понял. Ухватился за Иуду. Глупец! Надеется прикрыться Иудой, этими деньгами! Не выйдёт, первосвященник. Но их надо было взять. Надо, необходимо было… Чтобы ОН и все, кто попытаются в будущем понять то, что ОН говорил, знали, что и ЕМУ и всем им есть цена. В медяках, сребрениках ли или в золотых монетах… Цена есть у каждого и у всего в этом мире. Грязь не на деньгах, а в душах. И вычистить этот нужник, это отхожее место не под силу никому. Невозможно. И он, Иуда, покажет это и ЕМУ и всем живущим на земле. Так и написано на расписке, которую дал он, Иуда, покупателю. Первосвященнику Анне. И подписал, завизировав акт. Купли-продажи… Купли-продажи того, как один человек продавал другому человеку Бога. В дверях он хотел ещё раз обернуться, ещё раз глянуть на светлый силуэт, перед которым на столе стояла простая деревянная чаша, из которой он несколько минут назад принимал размоченный в вине хлеб… «СЕ ТЕЛО МОЁ, СЕ КРОВЬ МОЯ», – повторил он. И ухмыльнулся. Сделал шаг. За его спиной громыхал Пётр: «Я не отрекусь…» Иуда покачал головой и шагнул к двери. Он хотел обернуться, чувствуя взгляд ЕГО, но тихие слова остановили его… «Не пропоёт и петух и трижды отречёшься от Меня». Так и будет, кивнул Иуда и не стал оборачиваться. Незачем. Так и будет.

Все видели, но никто как будто не заметил его нарочитого ухода. Лишь тяжело вздохнула, почти всхлипнула в задней комнате мать, да один из учеников, с растрёпанной бородой и длинными, седеющими на глазах волосами, смотрел ему вслед не мигая. Его брат всё ещё продолжал клясться и обещать… В глазах у всех, сгрудившихся вокруг низкого стола, плескалось оранжевое и жёлтое пламя светильника. Разливалась тоска.

Страх. Тот, кто уходил с Вечери, впитывал его как губка и будто вырастал на глазах. Иуда, широко открыв дверь, распрямил спину и развернул плечи. Шагнул в просторный проём… и пропал в ночи, которая расступалась перед ним, потому что темнота вокруг его фигуры пугала даже её, чёрную, как бездна, Иерусалимскую ночь. Она обречённо погасила все звёзды и затихла, печально и уныло. Последняя ночь…

Глава первая

1246 год. Поволжье. Город Сарай-Бату

Пыль закрыла солнце, превратив ясный день в серый, жуткий вечер. Кривые сабли с глухим свистом резали воздух и людей. Всё смешалось. Половецкая орда хана Котяна, только что с визгом бросившаяся на центр монгольского войска, повернула назад резко и дружно, не успев даже потерять какое-либо значительное количество всадников. Повернула и врезалась в русские полки, рассеивая слаженный порядок, разбрасывая и топча пеших, сталкиваясь с конными. И уносясь в свои знакомые степи, подвывая то ли от страха, то ли с торжеством. Мелькнуло широкоскулое лицо Котяна, его желтоватые глаза и кривые зубы. Улыбка щелью прорезала его тонкие губы. И не было у него на лице страха. Лишь злорадство предателя… Мелькнуло и исчезло за спинами своих воинов. Растворилось за пылью. Немного времени и порядок удалось бы восстановить: русские дружины умели воевать со степняками, но как раз времени монголы русичам не дали. Удар тяжёлой конницы, как мощной волны после первого, пристрелочного прилива, был страшен и неумолим…

Его дружинники держались вместе, вместе отбивались и отбились, вместе поскакали прочь. Всё было кончено. Серо-коричневые волны Калки смотрели вслед печально и горько. Тяжёлый запах степных трав, смешавшихся с кровью, был тоже горьким, удушливым, пьянящим до смерти. Почему?

Князь открыл глаза, пошевелил ногой в мягком сапоге и сменил позу. Ночь была тиха и прекрасна. Луна нехотя, тягостно вывалилась из-за облака белёсым, круглым шаром и нависла прямо над шатром, заливая всё кругом странным, искусственным светом. Залюбовавшись ею, соловьи на миг прекратили свои трели, но вот вступил один, ему ответил второй, и новый песенный, мелодичный пересвист охватил всё вокруг. Серые гусляры расселись на своих ветвях и, оставаясь невидимыми даже в лунном сиянии, продолжили рассказывать друг другу наперегонки свои птичьи баллады. Ночь заострила и прочертила все тени тонкой, искусной резьбой. Всё застыло, покорившись этой царице, в звёздном венце которой плыл, переваливался белым, тревожным отблеском круглый лунный лик. Только ночной ветерок принёс вместе с желанной прохладой всё тот же запах степи и смерти.

Монгольская ставка затихла и, казалось, вымерла. Несколько стражников, присев невдалеке прямо на землю, тихо, гортанно переговаривались. Качали длинногривыми головами кони русичей, косо поглядывая на приземистых собратьев с обрезанными гривами и короткими хвостами. Те, чувствуя свою неполноценность в родовом обличье, зло показывали им зубы и теребили копытом полынную, сухую землю. Тревожно ходили в соседнем шатре приехавшие с Михаилом князья и бояре. Только здесь, в его последнем пристанище, было тихо и темно. Как в могиле, подумал кстати князь, грустно усмехнулся и вновь закрыл глаза.

Почему?

Разом качнулись ветви елей и упали с них снеговые шапки, накрыли сугробы у мощных, в три охвата, стволов. Батый обернулся… Сулицы и стрелы полетели неумолимым дождём, выбивая из сёдел монгольских дремавших всадников. Рёв страдания и ненависти, донёсшийся вслед за этим из леса, напоминал медвежий, но на опушку, обрушивая снег с деревьев лавиной, вышли люди. Огромный, закованный в блистающие латы ратник-вожак поднял длинный меч, что-то прорычал и отряд, сверкающим, закованным в сталь клином, врубился в ряды ханских телохранителей. Топоры, копья и мечи разрывали всадников, рубили, кололи и метали молнии. Высокий, русобородый предводитель русичей, то ли князь, то ли боярин, вращал кровавым мечом, отбрасывал трупы в стороны и рвался-прорубался к хану. Неумолимым тараном…

Батыя закрыли телами, тонко завизжал старик Субедэй, собирая свой тумен. Проскакал храбрец Джэбе, увязая в снегу и разворачивая испуганных воинов. Рёв русичей перешёл в торжествующий клич «Рязань!», от которого Батыю хотелось убежать или хотя бы закрыть уши руками. «Мёртвые восстали! Горе нам!» – кричал, барахтаясь в снегу, Кулькан. Такой сечи Батый, прошедший десятки сражений, ещё не видел. «Сколько их?» – в панике спрашивал он себя, но нового нападения не последовало. Безмолвной стеной стоял вокруг лес, заваленный снегом. Лишь лязг и топот схватки эхом проносился-копошился внутри него, затихая где-то в утробе.

Отряд был невелик и помощи ему ждать было неоткуда. Рязанский боярин Евпатий, по прозвищу Коловрат, не успел в город из Чернигова к началу осады, и его отряд нашёл лишь дымящиеся развалины родного города, пять суток отбивавшего приступы Батыя, горы трупов и смрад смерти. Нашли они и труп князя Фёдора Рязанского, взятого в плен и отказавшегося привести свою жену к хану. Нашли и тела княгини Евпраксии, с маленьким сыном Иваном. Слухи о красоте Евпраксии дошли до Батыя, и он отдал приказ доставить её к себе. Княгиня прижала сына к груди и шагнула из окна высокого терема…

Евпатий бросился в погоню за Батыем, нагнал в Суздальской земле и ударил в центр войска, отягощённого добычей, растянувшегося в марше самоубийственно и самоуверенно. Но у Коловрата было лишь полторы тысячи воинов… И всё было предрешено. Но много позже, к вечеру. Когда сотня выживших, отборных дружинников, латы которых не брали стрелы, во главе с Евпатием, были оттеснены на опушку, где и встали стеной, каменной глыбой, окровавленной и не отступавшей более ни на шаг. По колено в кровавом снегу и телах своих и врагов, очередная атака которых отхлынула назад, как волна от утёса… Русичи не собирались скрываться в лесу, а их предводитель всё так же вздымал вверх свой страшный меч. Воины отказывались вновь идти в атаку, невзирая на то что нескольких хан зарубил собственноручно.

Камнемётные машины разворачивали долго. Лишь они одни и смогли разметать отряд. Но даже каменные глыбы не выбили меч из мёртвой руки Евпатия, на которого пришёл посмотреть Батый. Взглянул на спокойное лицо грозного врага и побрёл обратно, через завалы из трупов своих воинов и русских ратников, через кровавый снег… Чтобы вскоре ступить на кровавый лёд.

Почему?

Кровавый лёд… Уже через несколько дней Батый пережил очередной ужас. Полки русичей, под командованием Великого князя Юрия Всеволодовича, выстроились в пойме Москвы-реки под Коломной. Несмотря на троекратное превосходство монголов, битва снова была ужасной. Рязанцы и новгородцы, стоявшие в центре, умирали и убивали, растапливая лёд своею и чужой кровью. Не двигаясь назад ни шагу. Владимирцы и суздальцы на флангах пытались атаковать, откатывались и тоже стояли, будто вмёрзшие в январский лёд. Три дня стояли русичи стеной, не уступая и пяди московского льда. Пали воевода Еремей Глебович и князь Роман Ингваревич и князь Михаил Пронский…