Текст книги "Чаша. Последний обряд"

Заключительный, отчаянный, надсадный удар тяжёлой конной дружины великого князя был страшен и тяжёл в своей последней ярости. Разрезав надвое монгольское войско, разметав ряды лучших воинов хана, дружина пробилась к ставке, откуда наблюдали монгольские вельможи за битвой. Зарубили сына Чингисхана Кулькана и многих других. Батый бросился в бегство… Дело вновь спасли опыт Субедэя и мужество Джэбе. Бросили шестой тумен в битву, сохранив его до последнего, для решительного удара, как учил Чингиз. Ведь сил и резервов у русичей больше не было… До следующих битв на реке Сити, где погибнет великий князь, под Тверью и Смоленском, до многодневных осад Владимира, Суздаля, Торжка, Козельска, Киева…

И иссякнет сила монгольского войска и поход к «последнему морю» станет лишь несбыточной мечтой «потрясателя вселенной». Его забытым повелением потомкам-чингизидам. Со временем, сытым и ленивым временем, забудутся и другие заветы Чингисхана, а незыблемый принцип – сохранять резерв до решающего часа битвы – применит Дмитрий Донской на Куликовом поле. Когда удар засадного полка князя Волынского-Боброка решит судьбу грандиозного сражения. А впереди будут и другие… Сбросившие Золотую некогда Орду в воды Вожи, Угры, Пахры, Оки и Волги. Навсегда.

Почему?

– Почему? Почему он не погиб тогда на Калке? Не пошёл с Евпатием, лицо которого окаменело после его отказа идти под Рязань? Почему не оказался с ним в том лесу или с Юрием на льду Москвы-реки или на берегу Сити? Почему не пал на стенах Киева, рядом с могилами Ярослава и Владимира? Почему? – князь Михаил Всеволодович Черниговский не заметил, как простонал этот вопрос вслух.

Только зашевелился в углу его недавний друг и спутник, а луна озарила окладистую бороду боярина Фёдора и высветила добрый, прощающий блеск его глаз.

– Не мучайся, княже, – пророкотал он тихо. – Пора принять Святые Дары и готовиться к смерти.

– Я воин, а не мученик! – бросил в него слова, как копьё, князь и отвернулся: – Почему я не погиб с мечом в руке в битве? Такой смерти я хотел, но не вчерашних унижений. И сегодняшних тоже…

– То не тебе решать, князь. И разве смерть с крестом в руке и с верою в душе меньше той, что принимают на бранном поле? – наставительно произнёс Фёдор.

– Ты прав, боярин, – вздохнул князь через минуту. – Но что тебе до меня и до всего? Я едва знаю тебя, а ты готов идти со мною насмерть…

– Зато я тебя давно знаю, князь, – улыбнулся Фёдор. – И не всегда освобождение и победа приходят в битве, в сражении. Тебе ли, воину, не знать о том, что побеждает тот, кто сильнее духом. И правдой. И верой. Не мы с тобою первые и не нам быть последними. Многие придут ещё на нашу землю, и не за самою землею, княже. Нет. Много страданий и горя выпадет тем, кто придёт за нами и встанет на защиту нашей святой земли. Но я знаю, что выдержат они, отстоят главное. А теперь, что же, наш черёд. Примем покорно и спокойно участь нашу, нами же выбранную, ибо Господь завещал каждому свой путь и, слава Ему, можем мы сами этот путь избрать. И пройти до конца.

– Сами? – задумался князь. – Да, ты прав, старик. Я твёрд, не сомневайся во мне. Сам я избрал свой путь и пойду до конца, только… Ах, если б мне только знать хоть что-нибудь. Не чуда ищу я, ибо ведаю, не дастся оно тем, кто жаждет его увидеть. Так написано в Святом Писании и помню я его. Но надежду… Надежды лишь прошу я у Господа. Велика воля Его, и может Он утешить и укрепить меня в последнем моём шаге. Надежду…

– Надежду… – повторил боярин. – Милостив Господь. Что же, вправе и я решить. Слушай князь, слова мои. Легенда это иль нет – решать тебе. Слушай…

Боярин сел рядом с князем и понизил голос до отрывистого шёпота… Рассказ окончился скоро. Князь заплакал светлыми, очистительными слезами, прислонившись головою к плечу старика. Затем пружинисто встал, поводя широкими плечами, откинул полог, взглянул в темноту ночи. Вдохнул свежий предрассветный воздух, улыбнулся и вернулся в шатёр.

Он не заметил, как от шатра отползла чёрная фигурка, пролежавшая у стены всю ночь, внимательно слушая и запоминая каждое слово, которое могла услышать. Отползла ужом, скрываясь в ковылях, и встала вдалеке во весь свой корявый росточек. Превратившись в чернявого, вертлявого мужчину с крючковатым носом, в чёрной католической рясе, лицо которого светилось торжеством вперемежку со страхом и паникой. Он вытер потную тонзуру грязным рукавом и засеменил к ханскому шатру. Снова валяться в пыли, просить, выпрашивать и умолять. Терпеть грязные шутки, лобызать мерзкие жирные пальцы и вонючие сапоги… Только теперь он знал, за что ему всё это. Почти знал…

Заалел кроваво рассвет, затем небо ласково порозовело. Просыпался город на колёсах, кибитки оживали, и женщины разводили костры. Двое же мужчин в своём шатре готовились к казни. И не было в сердцах их больше страха. Лишь надежда…

Как ни спешил Плано Карпини в ставку Батыя, но всё было кончено за три дня до его приезда. Он сполз огромным своим телом со спины измученного ослика и потащился за встречавшим его монахом. Переваливаясь и стеная почти в голос. Ехидный хохот монгольских женщин и пара кусков кизяка, запущенных ему в спину мальчишескими меткими руками, прибавили к физическим страданиям весомые моральные. Монах сочувственно, с мнимой заботой, умело скрывая ехидную мстительность от своего благодетеля, а по совместительству и мучителя, заславшего его к этим дикарям, вздыхал рядом. Но вскоре и Карпини, полулёжа в убогом и пыльном шатре, принимая заботы вертлявого человечка, прикладывавшего листы с какой-то бурой, отвратно пахнувшей мазью к его стёртым в кровь, жирным ляжкам, понял, что всё было не зря.

Монах, очевидно боясь последствий, тараторил на родном латинском языке, по которому соскучился, без умолку, но Карпини вскоре убрал его слишком заботливые руки, запахнул полу коричневой рясы и уставился на него карими, немигающими глазами. Монах начал почему-то издалека. Точнее, с конца, но посланник Ордена, поняв, что заблестело что-то важное, как монетка в фонтане, не перебивал его. Могучий разум Карпини настроился на главное. Он даже не задавал, по своему обыкновению, уточняющих вопросов. Собрата по азиатским несчастьям и унижениям стоило поддержать…

Ободрённый монах быстро, озираясь, рассказал о казни князя и боярина. Карпини нашёл необходимым проявить христианское сострадание и поднял глаза к воображаемым небесам. Которые виднелись краешком сквозь дыру-домоход в серой материи, служившей шатру крышей. Монах продолжал рассказывать, а Карпини слушал, уже не удивляясь самоуправству и какой-то отчаянной смелости своего помощника. После убийства Михаила, который так и не пошёл на попятную и на последнее предложение об отречении ответил светлой улыбкой и решительным «нет», монах проявил невиданную активность. Под горестный плач князей и бояр из свиты обезглавленного князя, он протолкался к хану. Бросившись ему в ноги, он просил того сохранить жизнь строптивому боярину, призывая его к милосердию и уважению к сединам Фёдора. Монах напомнил Батыю (залившему полмира кровью) его давнее прозвище Саинхан, что значило «Добродушный», и тот, спешивший к тому же в то утро на любимую соколиную охоту, неопределённо махнул рукой…

Только Фёдор подачки в виде жизни не принял и резко обратился к хану, обвиняя того в безбожии, невинных жертвах и подлом убийстве князя. «Добродушный» выслушал слова боярина и отпихнул монаха сапогом. Отступник Даман подошёл к Фёдору с окровавленным ножом, но монах не успокоился. Обхватил красный сапог хана и обвился вокруг него всем телом, как змея. К возмущению монгольской знати, он униженно просил Батыя пообещать боярину Фёдору княжеское достоинство, если тот отречётся. Хан, вопреки всем условностям и монгольскому укладу, где только кровь была истинным мерилом знатности, рассмеялся. Он воспринял это как шутку, унижавшую прежде всего присутствовавших на казни князей-родственников Михаила, и разрешил, под гогот быстро поменявших мнение вельмож. Когда же Фёдор презрительно отказался поменять веру на княжескую шапку, всё было кончено. Терпению и шутливому настроению хана пришёл конец и монаха кинули в пыль…

Монах поднял глаза на Карпини, который наклонился к нему и тихо спросил:

– Брат мой, ты проявил невиданное христианское сострадание и смирение, пытаясь сохранить жизнь незнакомому тебе человеку. Теперь объясни, что двигало тобою, кроме этого? И почему именно боярина, а не князя так хотел ты спасти? Я жду…

– Выполняя твои, брат Плано, указания, я следил за узниками. В последнюю ночь тоже. Я лежал у шатра на земле без движения и слушал. Надеялся услышать что-либо… Перед смертью люди бывают откровенны. Я не ошибся! – монах зашептал возбуждённо, потирая руки.

– Скорее! – Карпини скинул маску добряка, и его тёмные глаза превратились в две дыры-провала, в глубине которых зажёгся желтоватый свет.

Монах заторопился, поняв, что набивать себе цену и интриговать Карпини более не стоит:

– Я слышал не всё, они говорили тихо… Князь просил Фёдора поддержать его дух перед казнью, и тот рассказал ему одну легенду. Русские называют это сказаниями. Легенду о Чаше…

– Чаше? – Карпини сгрёб мощной рукой монаха за ворот и покраснел, мгновенно покрываясь потом.

– Да! Да! – пискнул монах и зашептал быстро, сбивчиво: – Фёдор сказал, что Чаша, которую привёз на Русь один из апостолов, оставлена им здесь. Она хранилась на северном острове, а теперь её оттуда забрали и оберегают какие-то люди… Что-то про руки, я не понял. Ещё про князей, тоже неслышно. И, пока она здесь, слово ЕГО не угаснет и ничего не страшно… Все завоеватели будут побеждены, и страна возродится. Это всё, всё! Нет, князь сказал, что слышал про этот остров и Чашу, но думал, что это лишь миф… И ещё – князь упоминал имена Ярослава и Анны.

– Теперь всё? – Карпини отпустил монаха и отдувался, вытирая пот рукавом рясы. Потом он надолго задумался, не обращая внимания на притихшего монаха. Наконец, Карпини тяжело встал, бросил взгляд на монаха с высоты своего огромного роста и произнёс:

– Твоё пребывание здесь окончено. Скоро мы отправимся в обратный путь. Нужно спешить и рассказать всё Великому магистру. Не сомневаюсь, тебя ждёт заслуженная награда. Я похлопочу о приходе.

Монах встал с колен и потянулся губами к руке Карпини, но тот неожиданно схватил того за подбородок толстыми, липкими от пота пальцами и зашипел:

– Если ты, конечно, не напомнил Батыю о завещании Чингиза… О его словах на смертном одре, когда хан всех монголов вспомнил предсказание странного дервиша…

– Нет! – замахал руками монах. – Нет!

– Хорошо, – Карпини кивнул. – У хана Батыя уже столько побед и завоеваний, что он быстро забыл о многих заветах своего великого деда. Главное для нас, что он больше не смотрит на Запад. Его поход к «последнему морю» закончился, и теперь он и его потомки будут кочевать здесь, в этих степях. Наблюдая за русскими князьями и терзая эту страну. Долгие годы. И незачем ему напоминать о былых предсказаниях. Они умрут вместе с ним. Правда, есть ещё его наследник Сартак. Он много знает и приверженец христианства… Что ж, придёт время, мы подумаем и о нём. Орден же получил первые факты о том, что Чаша здесь. И о её хранителях. Один из которых казнён. Значит, они существуют и решили, что пришло время им принять участие в судьбе своей страны. Это – самое важное из всего…

Они вышли из шатра на жаркое степное солнце. Невдалеке несколько русских мужиков грузили на телеги два обезглавленных тела.

– Хан повелел бросить тела князя и боярина на съедение собакам, – проворчал монах. – Но эти вечно голодные твари, похожие на шакалов, не тронули их. Даже не подошли. И солнце тоже не повредило. Удивительно, ведь прошло уже три дня. Русские просили хана, и тот разрешил им забрать останки…

– Мудрое решение, – вздохнул Карпини. – Потому что мученики, даже мёртвые, могут доставить столько хлопот и задать такие вопросы, ответить на которые не сможет ни один хан. Нелегко будет и Ордену и всем нам. Если легенда правдива, а я в этом почти не сомневаюсь…

Глава вторая

Михайлов шёл по коридору в направлении кабинетов высших руководителей Службы. Решение было принято им сегодня ночью. Очередной бессонной ночью. Принято – надо выполнять. Слежку за собой и своей квартирой полковник ощущал буквально ежесекундно. Да и те, кто следил, не особенно таились. То тут, то там он замечал знакомые машины и лица, в сочетании и без. Профессионалы, вздохнул полковник. Которые отлично знают, что почти открытая слежка действует на нервы гораздо сильнее слежки тайной. Да и «объект» был не первой важности… Так, для подтверждения серьёзности намерений, не более. Глинников и искатели были у них, а Михайлов – собачка на коротком поводке. Некогда боевая, а теперь домашняя, ручная.

Но как раз это Михайлова всерьёз и не удручало. Он был честолюбив в меру, а с рождением сына и всеми этими событиями так и подавно спустился с небольшого облачка (не то что с небес) на землю. И пресловутая офицерская честь, не говоря уже про имидж «фирмы-конторы» его не особенно трогали. Профессиональные установки ушли из сознания настолько стремительно, что он не успел и заметить. Осталось чувство вины за Кирилла, его Анну (ещё и беременную), Ника и профессора. У которых тоже были почти жёны и настоящие, а не почти, дети.

В глазах же его собственной жены, с дня короткого похищения, поселился прям-таки тупой, какой-то коровий страх. И ничего не помогало его изгнать. Да Михайлов, в общем, и не пытался. Чувства вины и страха прочно делили их с женой время все последние дни. За столом, в спальне, в постели. Везде. Радость от рождения сына иногда озаряла семью минутами забытья от всех проблем, но ребёнок был ещё слишком мал, чтобы отвлечь родителей своими проделками от неприятных мыслей надолго. Потому что маленьких дел его было пока немного: поесть, поспать, иногда всплакнуть, чаще громко потребовать-покричать грудь да памперсы использовать по назначению. Попытки и успешное держание спинки, что означало умение сидеть, медленное, а затем стремительное ползание по полу, первые шажочки, слова, падения и прочие интересные и важные события в жизни малыша и одновременно хлопоты для родителей были ещё впереди. Пока же он только начал улыбаться. Или им так казалось. Тогда темнота уходила из квартиры, улетучивалась, как дым в трубу. Но малыш вскоре уставал и засыпал. А тьма возвращалась, и говорить взрослым было не о чем. Жена, привыкшая не спрашивать у мужа о делах, молчала, но её выжидающий взгляд следовал за ним неотступно. Она, как любая мать, готова была пожертвовать собой ради ребёнка, а уж мужем-то и подавно. Михайлов это понимал и не обижался. Но и держаться больше сил не было. У обоих. Взрыв был неминуем.

Михайлов не выдержал первым и принял решение. Собственно, выполнить инструкции и доложить вышестоящему начальству. Но легче от этого, вопреки ожиданиям и затасканной присказке: «Живи по уставу – завоюешь честь и славу» – не стало. Что-то протестовало против этого, логичного и оттого такого простого решения. Что-то, называемое внутренним голосом, третьим глазом или шестым чувством. Напоследок почему-то вспомнился старый и поэтому смешной анекдот про ковбоя, скачущего от индейцев и советующегося со своим внутренним голосом по поводу, что теперь ему… конец. Внутренний голос отвечает, мол, нет, это ещё не конец, убей вождя, мол. Ковбой, неожиданно получивший надежду на спасение, на скаку стреляет и убивает пресловутого вождя. На что наглый внутренний голос цинично заявляет, а вот теперь точно… конец.

Подойдя к тяжёлой двери, полковник протянул руку к большой, витой ручке, но остановился. Рука дотронулась до холодной латуни, и полковник тут же отдёрнул её, словно обжёгся. Он резко развернулся и широкими шагами пошёл обратно, как человек, забывший нечто важное. И ведь действительно забыл, идиот! – почти задыхаясь от волнения подумал он, влетая в свой кабинет и бросаясь к сейфу.

Он быстро открыл железно-серое, типовое чудовище и достал оттуда книжку явно российского издательства начала девяностых. Серо-желтая бумага, слепой шрифт, наспех склеенная и обтянутая пузырящейся уже через неделю тонкой плёнкой «произведение» одной из чувашских (подмосковных, ленинградских и т. п.) типографий. Бестселлер «впопыхах», как говорил один знакомый издатель, сделавший почти бешеные деньги на Рексе Стауте, Агаше (как он её называл) Кристи и прочих Чейзах. Детективная беллетристика, неизвестная в СССР, но не ставшей от этого плохой… Не говоря уже о Стивене Кинге или там Питере Бенчли, Азимове и Брэдбери. Только издавай! Переноси буквы на бумагу в нужном порядке и в огромных тиражах. Пока не хлынули «видики» и народишко читать не разучился…

Книги, бывшие гордостью советских людей, со своими многотомно-позолоченными корешками и семейными экслибрисами, за стеклом чешских «стенок» и румынских светлых стеллажей, мгновенно превратились в картонно-полиэтиленовое, мягкое чтиво. Под девизом: прочёл-забыл. Валяющееся на столиках и под ними. В пятнах от оранжево-ядовито-бордовой (которую отец метко называл «химической»), якобы финской салями, способной храниться в толстенно-бронебойных упаковках тройного целлофана годами и «не портиться», шоколадных «Сникерсов» с Марса и различных кол и кок. Издатель, уже давно живший где-то в «Средиземье» (как он любил шутить), дело знал и поймал ветер всеми парусами. Своими.

Полковник бросил книгу на стол, и серо-коричневая обложка показала ему рисунок с силуэтом старого «форда» и тремя фигурами в характерных мафиозных шляпах с большими полями и смятым верхом. С ещё более характерными автоматами с круглым диском, отдалённо походящими на наш знаменитый ПэПэШа. Полковник сел и взялся за книгу, ещё раз увидев название давным-давно читанного и до дыр зачитанного, сто раз сравненного с фильмом и Марлоном Брандо на экране, и в своём представлении почти четверть века назад о том, как «в натуре» выглядит Крёстный отец. Марио Пьюзо так и назвал свой знаменитый роман, который пару дней назад оказался в его почтовом ящике, предусмотрительно запрятанным в толстую рекламную газету. Именно в таком, знакомом и даже знаковом издании. Михайлов тогда якобы рассеянно сунул его в портфель и так же аккуратно убрал в сейф. Нет, он не забыл про него, просто голова была занята принятием того самого решения. Которое он только что отложил, чтобы всё же заглянуть в нежданный подарок.

Он просмотрел оглавление и пролистал книгу Ничего. Даже на семнадцатой, такой важной во времена оны странице, где обычно красовался библиотечный штамп или выдумки хозяина сокровища (от экслибриса до тривиальной росписи), ничего не было. Лишь после третьего пролистывания Михайлов нашёл то, что искал. Видимо. Слабым, мягким карандашом был подчёркнут абзац, в котором отошедший от дел Дон Корлеоне наставляет сына внимательно выслушивать всех его старых мафиозных друзей. Выдвигая гениальную в своей простоте мысль: тот, кто предложит мир с его врагом и возьмёт на себя роль посредника в переговорах, тот и есть предатель. Дальнейшее – дело техники в виде удавки, стилета или автомата. Что сын и запомнит, и исполнит. Спасая свою жизнь, громя врагов и выводя свой клан на новую ступень мафиозного развития.

Михайлов отложил книгу, переваривая сам по себе сильный эпизод романа и пытаясь как-то осмыслить его применительно к себе и к тому, что хотел сказать ему неведомый автор с карандашом через автора с, видимо, пишущей машинкой. Он же – посланник книги. Полковник убрал книгу обратно в сейф и закурил у приоткрытого окна. Внизу негромко, застенчиво шумела Лубянская площадь с сиротливым постаментом, на которой некогда высился длинно-шинельный Феликс. Почему-то на постаменте взгляд Михайлова и сфокусировался. А вслед за взглядом начала выстраиваться и цепочка последних событий…

Разговоры с Губашем продолжали, естественно, иметь место. Часто и по-деловому. Михайлов выполнял его указания скорее автоматически. Мысли улетали куда-то вдаль, хотя голова и всё остальное привычно делали свою работу. Анализировали, звонили, писали справки и отчёты, посылали запросы, собирали и систематизировали данные. Начальник был внешне доволен. Частенько тактично, но ёмко хвалил, растапливая последний, как казалось, ледок. И ледок таял, как будто соревнуясь с весной в борьбе с остатками и останками зимы. То есть, так думал Губаш. Михайлов же просто плыл по течению, хотя поддержка нового начальника была не только приятна в профессиональном, но и своевременна в психологическом плане. И всё же… Первое впечатление, которое вообще редко подводило Михайлова, с возрастом и опытом переросло в некий внутренний закон. А законы, как известно, нарушать не рекомендуется. Но придраться к генералу было решительно, как говорят современные остряки, «ни о чём». Кроме…

Михайлов ещё раз воспроизвёл абзац из мафиозного романа и вспомнил недавний разговор с Губашем. Конечно, интерпретация его мало походила на слова полуграмотного макаронника, который за счёт железной воли и спокойной жестокости, под маской Робина Гуда, стал тем, кем стал. Но смысл… Смысл был именно однозначным. Губаш прозрачнейше намекнул, что Михайлову стоит поскорее определиться со своей дальнейшей судьбой (то есть – с ним, Губашем, или как-то ещё). Потому что «с ним», значит, в лифт или хотя бы «вверх по лестнице». Потому что намечаются серьёзные перемены. Потому что много что намечается.

Михайлов откинулся в кресле с прямой спинкой (новомодных компьютерных уродцев марки «Ура! Скалиоз!» и модели «Через месяц заменим, если что» он на дух не переносил) и задумался. Ненадолго, впрочем. Все разговоры последних недель выстроились в ряд и оттуда, казалось, прямо перед ним стали падать на стол нужные слова, фразы, обрывки и огрызки впечатлений, взгляды и ухмылки, паузы и многозначительное молчание. Мысли неожиданно стали ясны и прозрачны, а тело налилось тяжёлой силой. Он посмотрел на свои пальцы, сжал их в кулаки, так что обручальное кольцо на правой руке больно впилось ему в палец, и резко встал:

– За работу, товарищ полковник!

Он неожиданно для самого себя (и про себя) спел строфу из старой песни «Но вверх по лестнице, ведущей вниз…» и быстро вышел из кабинета, лёгкий и мускулистый, каким он и был когда-то… В лейтенантах.

В тот же вечер подполковник Сизов вылетел в Питер. По докладу Михайлова Губашу – заниматься выполнением его распоряжений по проверке «Дяди Петра». Но на это время тратить ему Михайлов не разрешил, тем более что некоторые данные были собраны и их вполне хватало для доклада. Сизов поехал за информацией на другого человека.

Михайлов же на следующий день получил тем же надёжным и классическим «шпиёнским» способом диск с фильмом «Лицо со шрамом». Разгадать очередную мафиозную задачку уже не составило труда. Но сначала нужно было дать ответ генералу. Теперь с положительным (конечно!) ответом затягивать было нельзя. Игра началась, масть объявлена, взятки заказаны, но, как всегда, почти вся надежда была на «прикуп», усмехнулся опытный преферансист Михайлов. Знать бы прикуп, да не взять бы десять взяток на мизере. Потому что он мог заказать только его. Мизер. И, скорее всего, без прикупа. Только так можно перебить десятерную игру, которую уже заказали его противники.

Мизер без прикупа или даже «втёмную» (вообще не поднимая своих карт, а делая выводы из заказов соперников) – высший смысл прекрасной, интеллектуальной карточной игры. Которой и в подмётки не годится новомодный покер, с его прыщавыми тинейджерами, прячущими глазки за тёмными очками и громадными козырьками кепок. Тянущими энергетик и простую «обезгаженную» воду, вместо преферансного напитка под названием «Бренди», вперемежку с сигаретной затяжкой. Но нет, юнцам нельзя… Чтобы свинячьи глазки ожиревшего «мастера» (по совместительству – чемпиона) ненароком не углядели по их лицам блеф или преждевременную радость, когда они начнут считать «сложнейшие» комбинации из двух-трёх пальцев (пардон, карт). Преферанс… Тут всё в одном. А мизерок втёмную, пожалуй, сыграем. Тут ведь главное – «последняя рука», а я как раз заказываю после всех. Шанс есть! – почти весело рассмеялся про себя Михайлов и снял трубку для звонка Губашу. Пора было согласиться с предложением нового начальника…

Глава третья

Грета провела три дня, наблюдая за работой искателей. Магистр почти не появлялся, занятый какими-то делами, о которых он Грете не считал нужным докладывать. Грета и не интересовалась. Они слушала, наблюдала. «Кино» было интересным, и она с удовольствием окунулась в другой, незнакомый для себя мир.

Первый день начала работы был тяжёлым и напоминал поиски кошки в тёмной комнате… Которой там ещё не и не было к тому же.

Кир, оглядев Веню и Ника, начал отрывисто и быстро:

– Итак. Чтобы идти вперёд, давайте быстро пробежимся по нашим недавним поискам, потому что именно там, я считаю, есть несколько ниточек, за которые можно потянуть. И, надеюсь, вытянуть. Начнём…

Веня кивнул, сел и открыл свою записную книжку, а Ник устроился за компьютером, в который были скачаны все результаты их работы с его ноутбука. Сам же ноутбук был после этого унесён в неизвестном направлении молчаливым охранником.

Кир продолжил:

– Если считать, что наши предположения верны, то Андрей оставил Чашу Нового Завета на Валааме. Следовательно, нам необходимо искать её именно там или же считать, что она уже в другом месте. Какие идеи, Вениамин?

Веня кивнул и пробурчал:

– Я считаю, что Чаши на Валааме нет. Пока без доказательств.

Ник, не дожидаясь указующего перста Кира, быстро сказал:

– Согласен с Венстасом. Только у меня тоже никаких доказательств. Ни пока, ни вообще. Тем более что это, Кир, твоя теория. Мы-то искали Чашу, а нашли тетрадь. Хотя… Одна догадка у меня есть. Теперь нужна тетрадь, чтобы найти Чашу. Бред, правда?

Ник оглядел всех нарочито простодушными глазами и получил в ответ ожидаемое: Веня оторвался от тетради, и переглянулся с Киром и не удержался:

– Стервец говорит дело. Как всегда, кося под дурачка. Реальная ниточка там может быть.

– Я бы попросил без оскорблений! – хихикнул Ник, довольный своею догадкой.

Анна молчала, устроившись в кресле и поглаживая живот. Кир тоже сел.

– Пока оставим тетрадь. Я согласен с Вениамином. Чаши на Валааме нет. Кое-какие слабые доказательства в виде теории у меня имеются, но об этом позже. Следовательно, Чаша в России, но не на Валааме. Отсюда вопрос: где?

– Вопрос понятен, только давай не будем сейчас бить в главную цель, а рассмотрим второстепенные. – Веня подключил свою знаменитую логику вовремя, и Кир с радостью отметил «идейное возвращение» профессора. Веня же продолжал:

– Давайте по порядку. У нас имеются, насколько это ясно, две группы, которые занимались или занимаются поисками Чаши. Это Гамильтоны – магистры Ордена тамплиеров, который не тихо умер после разгрома 1307 года. А наоборот, процветает и здравствует…

– Да-да, – добавил Кир. – И не ушёл в рыцарскую мишуру, а занят конкретными и опасными делами. Имея свою цель…

– Угу! Крадёт людей и заставляет их работать на себя, здесь, в России, – злобно перебил его Ник, но Веня не отреагировал, а продолжил:

– Спасибо, Николай. Именно в России, куда они направили свои основные поиски. Не сомневаюсь, что помощников и агентов у них тут немало.

Ник показал Вене карандашом на камеры в комнате, но тот махнул рукой:

– Да понятно всё, Коля! Пусть слушают, нам уже хуже не будет… Значит, с тамплиерами, будем считать, разобрались. А вот с Брюсами-то вопрос открытый! Никто ни о каком Ордене Андрея Первозванного как организации не слышал. Поэтому, пока это легенда, и нам ждать помощи тоже не от кого.

Кир покивал головой согласно и возразил:

– С другой стороны, о современном Ордене тамплиеров (а он оказался далеко не последней организацией на деле) тоже никто до поры не знал. Да и вообще, всегда, и сейчас даже особенно, существуют сотни или тысячи организаций, о которых толком ничего не известно. Поэтому и Орден Андрея может существовать.

– И? – спросил Ник.

– И всё пока с Орденами, – подвёл итог Веня.

– Но только пока, – твёрдо закончил Кир. – Только пока…

Веня черкнул что-то в своей книжице карандашом и продолжил:

– Идём дальше. Какие ещё фигуры были нами перечислены в ходе поисков уже здесь, в России? Пётр Великий, братья Яков и Роберт Брюсы, князь Яков Долгоруков, Мария Гамильтон, ещё несколько знаменитых шотландцев типа Барклая де Толли и Лермонтова… Что нам здесь может понадобиться, а вернее, кто?

– Да все! – неожиданно воскликнул Ник громко, заставив Анну вздрогнуть. – И я не сомневаюсь что ты, шеф, уже заказал материалы по ним этому… Магистру. Думаешь, привезёт?

– Уверен, – коротко кивнул Кир.

– И у меня сомнений нет. К счастью или к сожалению, – вздохнул Веня и продолжил: – Хорошо. Привезут, посмотрим. Кто ещё? Ворожцов, Бокий или Барченко? Тоже люди не последние.

– Тут, думаю, можно их не рассматривать уже. Они в основном случайные свидетели и исполнители. И свою роль отыграли. Как и Белецкий.

– Отлично! Вычёркиваем, – подхватил Ник. – Круг лиц всё уже и это здорово, а то мы так закопаемся. Подождите, а как же другой профессор? Шварц?

– Вот тут дело посложнее. Густав Карлович знал, что ищет, и знал, где искать. Мало того, он был членом того, дореволюционного Ордена Грааля. Его вычёркивать пока нельзя, – задумчиво ответил Кир.

– Соглашусь. И ещё одного, который тоже много знал и делал, я бы вообще рассмотрел под микроскопом, – вставил Веня.

– Кто это? – спохватился Ник.

– Штабс-капитан Скрынников, конечно, – ответил за Веню Кир, а профессор немедленно кивнул, поддерживая догадку Кира.

Грета вспомнила, что точное попадание в фигуру Скрынникова тогда почти поразило её, и с этого момента она слушала внимательно, почти не отрываясь. Она почти физически ощутила, как безжалостный подход к поискам истины, отсекающий всё лишнее, называемый «бритвой Оккама», как будто наяву отрезает куски живой плоти от неё самой. Искатели почти мгновенно выделили не кого-нибудь, а именно Скрынникова… Но ведь они ничего не знают про кинжал! Или уже? Грета превратилась в слух, а Кир продолжал:

– По нему, я надеюсь, нам кое-что разъяснит сам магистр. А если нет, то нам придётся иметь его в виду, потому что с ним явно связано что-то важное.

– Откуда такая уверенность? – не удержался Ник.

– Не знаю. Просто… задумался Кир, но фразу не закончил.

Веня, впрочем, и не ждал её окончания, быстро вспомнив манеру Кира периодически «выпадать» из беседы, идя на поводу у каких-то своих мыслей. В таких случаях Кир ходил по комнате или курил. На этот раз произошло последнее, и Веня привычно продолжил: