Текст книги "Клио и Огюст. Очерки исторической социологии"
Автор книги: Вадим Долгов
Жанр: Прочая образовательная литература, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Китайцы затем могли использовать имя и очерк такого солдата в антиамериканских радиопрограммах, которые транслировали не только на весь свой лагерь, но и на другие лагеря для военнопленных в Северной Корее, а также на захваченные американцами южнокорейские территории. Внезапно оказывалось, что ни в чем не повинный солдат «осознанно и добровольно сотрудничает с врагом, в его интересах, во вред своему государству», т. е. оказывался «коллаборационистом». Зная, что он написал злополучный очерк без особого принуждения, человек менял представление о самом себе, чтобы соответствовать ярлыку «коллаборационист», что часто выливалось в более тесное сотрудничество с врагом. Таким образом, как пишет доктор Шайн, «большинство солдат сотрудничало с противником в то или другое время, совершая поступки, которые казались самим солдатам тривиальными, но которые китайцы ловко обращали к собственной выгоде… Китайцам это особенно хорошо удавалось, когда в ходе допроса они добивались разного рода признаний» (Schein, 1956)[30]30
Чалдини Р. Психология влияния. С. 78.
[Закрыть].
Думается, идейное расслоение населения в постсоветской России во многом можно объяснить закономерностью, выявленной Чал-дини. Лишь у немногих представителей политически-вовлеченной интеллигенции политические убеждения были результатом серьезных и осознанных рассуждений. Кроме того, нельзя сказать с полной уверенностью, не было ли их теоретизирование желанием подвести рациональную базу под эмоциональный выбор. Основная часть населения оказалась во власти стихийно образовавшихся ментальных ловушек, приковавших людей к «коммунистическому», «демократическому», «националистическому» или любому иному лагерю.
Когда я был ассистентом, на кафедре работал профессор Б. Ф. Плющевский – человек интересной биографии. Он был сыном репрессированного «военспеца», офицера царской армии, петербуржского дворянина, перешедшего на службу советской власти. Отец его был репрессирован по «делу Тухачевского», а сам он с матерью вынужден был уехать в Среднюю Азию, где жизнь их была весьма трудной. Профессор рассказывал о том, что приют они нашли в бедной хижине, а спастись от крайней нищеты помогло только каким-то чудесным образом привезенное из Ленинграда пианино. Пианино у состоятельных местных граждан почиталось редкостью. За него удалось выручить некоторые средства, позволившие не умереть с голоду. Несмотря на пережитое, профессор не растерял аристократических манер, которые весьма ярко контрастировали с общей «рабоче-крестьянской» атмосферой, царившей на историческом факультете провинциального университета. В общем и целом профессор, безусловно, осознавал, что судьба и советская власть обошлась с ними несправедливо. Но даже в разгар Перестройки, когда критика советского строя достигла максимального накала, он не позволял себе высказываться в антисоветском духе. Меня тогда это удивляло: бояться было уже нечего, да и не выглядел проф. Плющевский испуганным. Почему же он сохранял верность «коммунистическим идеалам», с которыми у него, как казалось, не было ничего общего? Теперь я думаю, что он прежде всего желал оставаться последовательным. Он сделал успешную карьеру ученого в советское время. И хотя занимался он историей XIX в., избежать в процессе защиты докторской диссертации реверансов в сторону «классиков марксизма-ленинизма» он не мог. А раз марксистские методологические принципы были заявлены в его научной работе, то менять их ему не позволяло воспитание. Он оставался верным себе даже тогда, когда причина, вынудившая его вступить на эту дорожку, уже исчезла.
Наконец, последний факт, на который бы хотелось обратить внимание читателя в этой главе, заключается в том, что механизмы формирования авторитета не универсальны и полностью зависят от культуры, которой они порождены, и в рамках которой функционируют. Лучше всего эта тема была разработана представителями отечественной школы потестарно-политической этнографии, родоначальником которой был упомянутый выше Л. Е. Куббель.
Куббель выдвинул тезис, который при всей своей очевидности до сих пор не вполне завоевал общественное признание: отношения власти/подчинения как культурная система имеют этническую специфику. Он писал: «Как известно, в обществах до– и раннеклассовых вся культура в целом может рассматриваться в качестве традиционно-бытовой в силу своего бесписьменного характера (это означает опору прежде всего на устно передаваемую традицию) и недостаточной специализации отдельных своих сфер. Вместе с тем значительная степень нерасчлененности свойственна и культуре античного и восточного обществ (исключением была, пожалуй, Древняя Греция, на многие столетия опередившая другие регионы мира на пути специализации частей культуры), да и феодальному обществу на довольно продолжительном этапе его развития. Но совершенно очевидно отношения власти и властвования образуют особую область человеческой деятельности и соответственно особую сферу культуры любого общества – культуру потестарную и политическую. О ней у нас еще пойдет речь особо; пока же хочу сказать только, что, не будучи до конца выделена из традиционной культуры любого докапиталистического общества, эта ее часть оказывается вполне закономерно входящей в предметную зону этнографической науки, тем более что организация отношений власти и властвования на этом этапе общественного развития служит весьма существенным элементом этнической специфики»[31]31
Куббель Л. Е. Очерки потестарно-политической этнографии. М., 1988. С. 24–25.
[Закрыть].
Таким образом, одним из этнодифференцирующих признаков, например, древнерусского этноса помимо языка и материальной культуры было то, что власть в границах расселения этого этноса принадлежала династии Рюриковичей. Распад же единого потестарного пространства привел в конечном итоге и к распаду этнической общности.
Даже при сходных функциональных характеристиках властные институты имеют черты этнического своеобразия точно так же, как при общем сходстве формы и назначения вышивка рубахи или орнамент кувшина для воды различаются в разных традиционных культурах.
Внутренние механизмы реализации власти по сути своей едины в разных обществах: в их основе лежит принуждение. «Дубина и копье – вот что санкционирует право», – писал Э. Э. Эванс-Причард, анализируя правовые обычаи нуэров[32]32
Эванс-Причард Э. Э. Нуэры. Описание способов жизнеобеспечения и политических институтов одного из нилотских народов. М.: Наука, 1985. С. 151.
[Закрыть]. Но он же описывал весьма колоритные сцены реализации этого инварианта:
Из заметок ранних путешественников о вождях нуэров нельзя сделать вывод, что это были люди, облеченные большой властью. Уже первые британские чиновники, посещавшие страну нуэров, совершенно определенно писали о том, что у нуэров нет лиц, облеченных властью или (за исключением некоторых «пророков») пользующихся достаточным влиянием, чтобы стать основой какой-либо административной системы. Упомянутые в этих отчетах «шейхи», которые якобы не имели никакой власти, очевидно, и были те лица, которых позднее европейцы назвали вождями – носителями леопардовой шкуры. Вождь – носитель леопардовой шкуры (куаар муон) находится в священной связи с землей (мун), что дает ему определенную ритуальную власть, в частности право на благословение и проклятие. Однако чтобы не создалось впечатления, будто право на проклятие дает вождю большую власть, я сразу же должен сказать, что не помню случая, когда вождь воспользовался бы этим правом. Есть много рассказов о страшных последствиях проклятия, но я думаю, что вождь, выступая в своей ритуальной роли при урегулировании конфликтов, как правило, только угрожает произнести проклятие, ибо это составляет часть всей процедуры. А в нынешние времена право на проклятие не дает вождю никакой власти.
Его именуют также куаар твач, потому что только он носит перекинутую через плечо леопардовую шкуру (твач). Слово куаар имеет ритуальное значение во всех нилотских языках, но, не касаясь того, каким словом лучше всего передать его смысл, мы будем, как и прежде, употреблять его для обозначения человека в роли вождя, подчеркивая при этом, что у него нет никакой светской власти, так как, на наш взгляд, его общественная деятельность носит главным образом ритуальный характер. И тем не менее его функции – политические, ибо через него регулируются отношения между политическими группами, хотя он и не является контролирующей их политической властью. Его деятельность в основном сводится к урегулированию кровной вражды, ибо таковая не может быть урегулирована без его вмешательства, и в этом заключается его политическое значение. Иногда вождь предотвращает столкновение между общинами, бегая между двумя шеренгами воинов и мотыгой вскапывая то там, то здесь землю. После этого старики пытаются урезонить юношей и добиться урегулирования конфликта путем переговоров. Однако мы полагаем, что таким путем столкновение можно предотвратить только в том случае, если участники конфликта – близкие родственники и не склонны убивать друг друга. Помимо участия вождей в улаживании вражды они также совершают ритуалы очищения участников актов кровосмешения и в какой-то мере «умеют» вызывать дождь, хотя нуэры не придают особого значения этому искусству. В целом можно сказать, что вожди нуэров – фигуры сакральные, хотя они отнюдь не обладают в силу своей святости общей властью, за исключением определенных социальных ситуаций. Я ни разу не замечал, чтобы нуэры относились к вождю с бо́льшим уважением, чем к остальным людям, или говорили бы о вождях как о важных персонах. Они рассматривают их как агентов, через которых можно уладить некоторые споры или очиститься от осквернения. Я часто слышал такие замечания: «Мы выбрали их, дали им леопардовые шкуры и сделали нашими вождями, чтобы они участвовали в жертвоприношениях по случаю убийства». Сфера ритуальной деятельности этих вождей редко выходит за пределы отдела племени[33]33
Там же. С. 153–154.
[Закрыть].
В данном случае уникальным является не только символ власти вождя: леопардовая шкура (хотя, это, конечно, весьма яркий элемент потестарной культуры нуэров), но и границы полномочий вождей, их поведенческие паттерны, идейное оформление и пр. Понятно, что и русские князья XII в. принуждали к подчинению силой: в их случае не дубиной, а мечом и копьем. Но помимо этого важного сходства было немало не менее важных отличий: они не носили леопардовых шкур, а носили аксамитовое кързно, не бегали с мотыгой по полю между воинами, а скакали перед войском на горячем коне и пр. Игнорировать отличия было бы столь же ошибочно, как не замечать сходства.
Л. Е. Куббель писал, что этническое своеобразие в отношениях власти/подчинения проявлялось только в докапиталистическую эпоху. Но иное в рамках марксистской теории утверждать было невозможно. Понятно, что эпоха капитализма принесла с собой частичное истирание национального своеобразия. Это проявилось во многих сферах культуры: в костюме, в пище, в музыке и изобразительном искусстве. Но даже и сейчас этничность не исчезла полностью. Более того, этнологи пишут о феномене «взрыва этничности», охватившем большую часть мира в 1980–1990-е гг. Сейчас культурный субстрат влияет на политические процессы больше, чем сорок-пятьдесят лет назад. Возможно, именно этим следует объяснять политические процессы в современной России. Неправдоподобно высокая поддержка президента Путина выглядит для невовлеченных западных наблюдателей как результат фальсификаций на выборах или «создания атмосферы страха», которые практикует «диктатор». Иначе зачем гражданам России, живущим в материальном смысле не очень хорошо, поддерживать президента? В рамках рациональной логики – незачем. Но рациональная логика, как было показано в этой главе, имеет очень немного общего с механизмами реализации власти и авторитета.
Глава 2. Социальная стратификация и мобильность
Социальная стратификация появилась в человеческом обществе давно. Однако она все-таки младше его. И младше значительно. Некоторые человеческие сообщества смогли дожить без стратификации до самого XX в., сохраняя первобытную простоту общественного устройства. Благодаря этому с нестратифицированными обществами успела познакомиться современная наука.
Одно из последних племен, не имевших никакой социальной стратификации, было описано известным финским натуралистом и кинодокументалистом Яном Линдбладом. Это было племя индейцев акурио, к настоящему времени исчезнувшее. Многие индейские и африканские племена, даже в общем и целом сохраняющие первобытный уклад жизни, все-таки пользуются некоторыми благами европейской цивилизации. Достаточно вспомнить колоритных индейцев из произведений Фенимора Купера: это люди родоплеменной эпохи. Однако уже в XIX в. они стреляли из ружей, произведенных в Европе, скакали на завезенных из Европы лошадях, снимали скальпы стальными европейскими ножами и пр. А акурио даже во второй половине XX в. сохраняли по-настоящему первобытный образ жизни: не использовали огнестрельное оружие, не ведали денег, не знали металла и тканей. Охотились они при помощи самых примитивных луков, наконечники стрел были костяными или деревянными, использовали каменные топоры, идентичные древнеамериканским, и пр.
Их общественная организация была чрезвычайно простой. Небольшими группами человек по десять-двенадцать они бродили по тропическим лесам Южной Америки. Линдблад отмечает, что в этих группах не было никаких вождей (хотя, казалось бы, «индейский вождь» – вполне стереотипная фигура, без которого невозможно представление о жизни американских аборигенов). То есть их общественная организация была даже проще той, которую мы находим в обезьяньем стаде или волчьей стае. В стаде обычно есть вожак – альфа-самец, владелец «гарема». Он доминирует над самками и омега-самцами, которые периодически бросают ему вызов, проверяя его лидерские качества на прочность. Однажды вожак стареет, и какой-нибудь молодой самец побеждает его в поединке. Персона вожака меняется, но сама система общественного устройства остается прежней.
У акурио даже такой весьма примитивной иерархии не было. Все члены группы были равны между собой. Линдблад пишет, что в племени невозможно было принудить кого-либо пойти на охоту или заняться иным другим делом: можно было только предложить, позвать.
Не было у аукурио и семей даже в самом зачаточном состоянии. Когда одна кочующая группа встречалась с другой, на общей стоянке происходил обмен партнерами. Затем группы расходились и больше не вспоминали друг о друге до следующей встречи. Спустя положенное время рождались дети, которых воспитывали сообща, не думая о том, что их биологические отцы бродят по каким-то совершенно иным тропинкам тропического леса.
Со временем, однако, общество начинает понемногу усложняться. Первым провозвестником социальной стратификации стало половозрастное деление общества. Для такой системы характерно деление общества на мужчин и женщин, а также на взрослых и детей.
Человеку современного постиндустриального общества может показаться, что такое деление существует и сейчас: люди по-прежнему делятся на мужчин и женщин, на взрослых и детей. Это, конечно, так. Но это только на первый взгляд. Если взглянуть на ситуацию глубже (даже если оставить в стороне институализацию «среднего пола» и прочие гендерные новации), она выглядит уже совершенно иначе.
Если мы надумаем покупать квартиру, нам будет совершенно безразлично, женщина или мужчина ее собственник. Современный институт собственности нечувствителен к полу. Владеть квартирой может и ребенок. Причем его права оказываются защищены даже лучше, чем права взрослого.
Точно так же и начальником в нашем обществе может быть как мужчина, так и женщина. Конечно, представления о власти в современном российском обществе еще не вполне освободились от пережитков гендерного неравенства. Ни разу еще главой России не была женщина. Но значение этих пережитков очевидно снижается. Они сохраняются на уровне инерций массового сознания, но ликвидированы на формальном уровне: женщина президентом России не была, но с формально-юридической точки зрения эта возможность у женщин имеется. Кроме того, женщины повсеместно занимают руководящие должности на среднем и низовом уровне.
Совсем иначе дело обстояло в родовых сообществах первобытной эпохи. Этнографические описания жизни племен африканских или полинезийских аборигенов, американских индейцев дают нам совершенно иную модель общественного устройства. В ней правящей группой являются взрослые мужчины.
Как в любую правящую группу, в число взрослых мужчин попасть непросто. Во-первых, для этого нужно родиться мальчиком. Если человек родился девочкой – восхождение по карьерной лестнице заканчивается, не начавшись: game over. Но и рождение мальчиком ничего не гарантирует. Мальчик, даже в том случае, если он не умер в детстве, а дожил до взрослых лет, совсем не обязательно становится взрослым мужчиной институционально. Для того чтобы попасть в правящую группу он должен преодолеть испытание, называемое этнологами инициацией.
Инициация – не просто «вступительный экзамен». Это нечто большее. В самом общем виде инициация работает следующим образом. Каждый мальчик племени знает, что взрослые мужчины-воины потому занимают господствующее положение, что в свое время, в недавнем прошлом одолели в бою некую глобальную опасность. Назовем эту опасность драконом. Так вот мужчины одолели в бою дракона, о чем ежечасно напоминают шрамы и рубцы на их телах. Мужчины и сейчас охраняют племя от дракона, поэтому при распределении пищи и иных материальных благ им достается первый кусок. Мальчики в племени понимают, что когда они вырастут, право и обязанность защищать племя от драконов перейдет к ним. Поэтому они готовятся: упражняются в метании копий, развивают силу и выносливость.
Наконец наступает заветный день, и мужчины-воины объявляют подросткам, что в лесах неподалеку объявился очередной дракон. В сражении с ним у подрастающего поколения есть возможность доказать свою силу и обрести права взрослых.
Воины с подростками уходят в лес. Там мальчишкам объясняют, что такого дракона, как они привыкли думать с детства, такого дракона, о котором им рассказывали матери, укладывая их спать, – не существует. Всё на самом деле иначе, чем это представляется женщинам и детям. Но мало им не покажется.
Начинаются испытания. Мальчики прыгают через огонь, пролазят через колючие кусты. С ними проводят болезненный ритуал шрамирования, заменяющий темнокожим обитателям тропических широт татуировку[35]35
Острым сколом кремня на коже вырезают узоры. Затем в свежие раны втирают землю. Рана воспаляется, нагнаивается и через некоторое время, когда гной выйдет, по линии разреза образуется фигурный рубец.
[Закрыть]. Напоследок новоповерстанным воинам строго-настрого наказывают держать всё увиденное в тайне.
После завершения «мероприятия» воины с инициированными новичками возвращаются в родную деревню. Их, окровавленных, усталых, но счастливых, с восторгом встречают женщины и дети. Теперь юноши – уже не дети, а воины, обладающие всеми подобающими их положению правами и обязанностями.
Те мальчики, которых мужчины сочли не готовыми пройти инициацию, остаются институализированными детьми вне зависимости от возраста. Быть ребенком в первобытном обществе – дело не из приятных. Это теперь дети живут припеваючи: конечно, современная школа доставляет им немало хлопот, но по-настоящему тяжелый физический труд в развитом обществе им, как правило, уже не грозит. Советский лозунг «Всё лучшее детям» в первобытные времена не вызвал бы понимания. Тогда действовал обратный принцип: «всё худшее детям». А лучшее полагалось отдавать взрослым воинам и женщинам. В этом был рациональный смысл: воин получает лучший кусок потому, что пока он жив и силен, у племени есть надежда сохраниться и выжить. В случае серьезной катастрофы уцелевшие мужчины и женщины могут нарожать еще детей и продолжить род даже в том случае, если старшие дети не выжили. Если же племя не уберегло сильных мужчин и принадлежащих им плодовитых женщин, оно обречено.
Поэтому эпоха первобытности ставила перед ребенком трудную, но привлекательную задачу: стать взрослым. Человек, который взрослым так и не стал, не был похож на романтического Маленького принца, придуманного графом де Сент-Экзюпери. Наиболее близкий аналог ему в современном обществе это loser – человек, чья карьера не удалась. Кусок ему доставался в последнюю очередь, права высказываться в совете он не имел. Весьма шатки были и его брачные перспективы: если ему и доставалась невеста, то по остаточному принципу, а участь детей от этого брака изначально была незавидна.
Представленная выше схема, конечно, во многом умозрительна. Это «идеальный тип», реальные воплощения которого могли иметь разнообразные вариации, широко представленные в трудах отечественных и зарубежных этнографов. Однако релевантность этой схемы подтверждает конкретно-исторический материал. Например, древнерусское наименование раба – «холоп» обнаруживает непосредственную связь с описанной формой общественного устройства. Если по-древнерусски слово «холоп» обозначало раба, то во многих других славянских языках оно имеет знание «мальчик», «паренек». Таково значение этого слова (в форме «хлопец») в украинском языке или в болгарском («хлапе»).
Одной из самых интересных социологических проблем является проблема социальной мобильности. Важный вклад в развитие социологических исследований в этом направлении сделал американский социолог русского происхождения Питирим Сорокин. Он ввел в науку понятие социальной мобильности и дал ему весьма интересную характеристику.
Социальная мобильность в общем виде – это изменение положения человека в обществе. Выделяют восходящую и нисходящую социальную мобильность, а также мобильность горизонтальную. Если статус человека повысился – он был простым рабочим, а стал мастером или директором завода – говорят о восходящей социальной мобильности. Если был директором, но был уволен и стал безработным – мобильность нисходящая. Если жил в одном городе, но переехал в другой – мобильность горизонтальная.
Сорокин установил, что в современном обществе единого направления социальной мобильности нет: восходящие потоки соседствуют с нисходящими и они взаимно переплетаются и находятся «в динамическом равновесии»[36]36
Капитонов Э. А. Социология XX века. Ростов-на-Дону: Феникс, 1996. С. 110.
[Закрыть]. Причем, общее направление их в конечном итоге не зависит ни от уровня, на котором происходит передвижение, ни от общей социально-экономической ситуации. То есть в эпоху кризиса разнорабочий из бедного квартала имеет такую же возможность подняться до уровня высшего класса, как в «тучные годы», а представитель «золотой молодежи» может опуститься в низы. Этот вывод вошел в концепцию «бесцельных флуктуаций», согласно которой передвижение отдельных индивидов вверх и вниз по социальной лестнице не затрагивает конструкции самой этой лестницы.
Конструкции социальных лестниц – большая научная проблема как для историков, так и для социологов. Для внешних и внутренних наблюдателей очевидны крайние точки социального диапазона: представители верхов (аристократы, олигархи, номенклатура) явно и зримо противостоят низам (рабам, пролетариату, люмпенам). Но всё, что находится между этих двух полюсов общества, разложить по полчкам не так просто.
Я долгое время профессионально занимался историей Древней Руси XI–XIII вв. Социальная стратификация древнерусского общества была и остается одной из самых важных исторических проблем. Казалось, корень всех затруднений – недостаток источников. Шутка ли сказать: тысяча лет прошла.
Каково же было мое удивление, когда я из любопытства решил почитать работы по социальной стратификации общества современного. Уж здесь-то недостатка в материалах быть не должно: в наличии несчетное количество документов, да и само общество и составляющие его индивиды – живы и здравствуют. Оказалось, однако, что с современным обществом дела обстоят ничуть не лучше. Более того, древнерусские источники дают нам устойчивые наименования социальных групп: князья, бояре, холопы, смерды и т. д. Современное общество не дает и этого: в плане терминологии в нем царит полная аморфность. Нет никакого внятного представления об устройстве общества и у самих индивидов, его составляющих.
В целом, опять же, все понимают, что есть некие «верхи» и «низы», но дальше начинается полная неразбериха. Большая часть людей склонны вести отсчет от той социальной ступени, на которой находятся они сами. Поэтому свое положение воспринимают как «среднее». Средней чувствует себя семья с совокупным доходом в 30 тыс. руб., живущая в поселке городского типа и пользующаяся автомобилем «Лада» десятилетней «выдержки»; средней чувствует себя и московская семья с доходом в 300 тыс., в которой отец семейства ездит на трехлетнем «Мерседесе», а его жена – на новеньком малолитражном «Форде». Между этими двумя семьями дистанция почти непреодолимая. Как же их можно объединить в рамках одной социальной категории? Но и у тех, и у других есть для своего мироощущения весомые основы. Для поселка зарплата в 30 тыс. – далеко не самая низкая, скорее наоборот. И автомобилем «Лада» может похвастаться далеко не каждый его житель. Для них уровень благосостояния московской семьи – это заоблачная высь, о которой не стоит даже мечтать. Почти олигархи. Но для самого столичного жителя очевидно, что он совсем не олигарх. Живет в типовой трехкомнатной квартире в спальном районе, покупает продукты в сетевых супермаркетах, отдыхает в Турции и в Доминикане. Настоящий же олигарх живет в загородном дворце, перемещается по городу в бронированном лимузине с личным шофером, летает по миру на частном самолете. Для него, пожалуй, с его ракурса разницы между нашим гипотетическим москвичом и провинциалом нет.
В повседневных представлениях об устройстве общества людей, его составляющих, нет никакой системы, и поэтому при глубинных опросах граждан России могут быть обнаружены очень разные, подчас фантастические варианты таких представлений. В основном, конечно, решающим критерием был и остается уровень материального благосостояния. Однако бывают и исключения. Знакомый автора этих строк делил людей на два неравных класса: «нормальных пацанов» и «лохов по жизни», «терпил». Причем ни материальная, ни профессиональная составляющая не играла в этой системе решающей роли. Один человек, даже не имея никакого имущества или высокой зарплаты, мог быть зачислен в «нормальные пацаны», другой же, состоятельный и успешный, вполне мог оказаться в числе «лохов». Если рационально выразить решающий критерий (или, точнее, группу критериев), то важными его составляющими будут: видимая физическая сила, твердая или даже несколько агрессивная манера общения, опыт занятия «мужскими» видами спорта (единоборства, футбол, хоккей). Важным был даже стиль одежды: «реальный пацан» никогда не надел бы обтягивающие джинсы, розовую рубашку или любой другой элемент костюма, который можно было бы прочитать как «феминный». В свете таких воззрений президент В. В. Путин, например, вполне выполнял норматив «нормального пацана», а премьер-министр Д. А. Медведев, несмотря на должность и материальное благополучие, оставался «лохом по жизни». При обсуждении этой картины социального устройства я пытался возражать, что Медведев – богатый и влиятельный человек, и поэтому не может быть зачислен в «лохи», о такой карьере мечтают многие. Возражение моего собеседника сводилось к тому, что если он встретит Д. А. Медведева один на один, когда тот не будет защищен охраной и статусом, то Медведеву не поздоровится. Как же можно считать успешным человека, не способного постоять за себя в драке? Для интеллигентного человека, занятого нефизическим трудом, живущего в крупном городе и проводящего большую часть своей жизни в кондиционированном рабочем офисе солидной фирмы такой взгляд на социальную структуру может показаться диким. Однако в иных условиях, скажем, вечером на темных переулках городских окраин эта система уже не будет казаться такой уж далекой от реальности. Другими словами, опыт жизни в обществе не дает внятного представления о его устройстве. Оно не очевидно. А раз так, в дело вступает социологическая теория.
В силу исторических причин наиболее популярным остается марксистский взгляд на устройство общества. Согласно ему, существуют два антагонистических класса: капиталисты, владеющие средствами производства, и пролетариат, вынужденный продавать свою рабочую силу. На теоретическом уровне всё понятно. Но для практической ориентации в социальном пространстве не очень подходит. Владелец киоска, торгующего шоколадом, жевательной резинкой и пивом из-под полы, объективно относится к классу капиталистов. У него есть средства производства: ларек и содержащийся в нем товар на общую сумму в 10 тыс. рублей. Он эксплуатирует пролетария – несчастную женщину, сидящую в его «скворечнике» и в жару, и в мороз. Но на роль «верхов» этот человек не тянет.
С другой стороны, есть топ-менеджер нефтяной компании с зарплатой в день, равной всем активам «капиталиста» из предыдущего примера. Формально – это наемный рабочий, «пролетарий». Но по образу жизни и имеющимся возможностям к верхам его можно отнести вполне уверенно. Марксистская схема учитывает это, вводя уточнения: лавочник будет записан в «мелкую» буржуазию, а топ-менеджер в верхушку интеллигенции, обслуживающей господствующий класс. Но это лишает ее главного преимущества: простоты, ясности и инструментальности.
В своей классической работе «Социальная и культурная мобильность» П. А. Сорокин писал:
Социальная стратификация – это дифференциация некой данной совокупности людей (населения) на классы в иерархическом ранге. Она находит выражение в существовании высших и низших слоев. Ее основа и сущность – в неравномерном распределении прав и привилегий, ответственности и обязанности, наличии и отсутствии социальных ценностей, власти и влияния среди членов того или иного сообщества. <…> Конкретные ипостаси социальной стратификации многочисленны. Однако всё их многообразие может быть сведено к трем основным формам: экономическая, политическая и профессиональная стратификации. Как правило, все они тесно переплетены. Люди, принадлежащие к высшему слою в каком-то одном отношении, обычно принадлежат к тому же слою и по другим параметрам, и наоборот. Представители высших экономических слоев одновременно относятся к высшим политическим и профессиональным слоям. Неимущие же, как правило, лишены гражданских прав и находятся в низших слоях профессиональной иерархии.
Таково общее правило, хотя существует и немало исключений. Так, к примеру, самые богатые далеко не всегда находятся у вершины политической или профессиональной пирамиды, так же и не во всех случаях бедняки занимают самые низкие места в политической и профессиональной иерархиях. А это значит, что взаимосвязь трех форм социальной стратификации далека от совершенства, ибо различные слои каждой из форм не полностью совпадают друг с другом. Вернее, они совпадают друг с другом, но лишь частично, т. е. до определенной степени. Этот факт не позволяет нам проанализировать все три основные формы социальной стратификации совместно. Для большего педантизма необходимо подвергнуть анализу каждую из форм в отдельности.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?