Текст книги "Россия. Век XX. 1901–1964. Опыт беспристрастного исследования"

Впрочем, М. Л. Гаспаров в другом месте своей книги дает совершенно верное определение исходного смысла мандельштамовской «оды» Сталину – в сопоставлении со смыслом памфлета 1933 года:

«В середине “Оды”… соприкасаются… прошлое и будущее – в словах “Он (Сталин. – В. К.) свесился с трибуны, как с горы. В ряды голов. Должник сильнее иска”. Площадь, форум с трибуной… это не только площадь демонстраций, но и площадь суда. Иск Сталину предъявляет прошлое за все то злое, что было в революции и после нее (разумеется, включая коллективизацию. – В. К.); Сталин пересиливает это светлым настоящим и будущим… Решение на этом суде выносит народ… В памятной эпиграмме против Сталина поэт выступал обвинителем от прошлого – по народному приговору он неправ…» (цит. соч., с. 94) – надо думать, «неправ» именно теперь, в 1937-м, когда безмерно трагическое время коллективизации – это уже «прошлое».

* * *

Пришвин, Булгаков, Мандельштам… Это настолько высокие и весомые личности (и вместе с тем глубоко своеобразные), что их сознание и поведение в 1930-х годах уместно рассматривать как часть, как компонент самой истории страны. И изменение их восприятия Сталина или, вернее, экономико-политического курса, осуществлявшегося под знаком этого имени, являло собой отнюдь не какое-либо «приспособленчество», а изменение основы, стержня общественного сознания России, которое не могло не «одобрять» переход – или хотя бы установку на переход – от разрушения к созиданию.

Естественно, встает вопрос о том, как понимать тогда жестокий конец Осипа Мандельштама, который был 2 мая 1938 года вновь арестован (срок его ссылки за стихи о Сталине окончился за год до того, 16 мая 1937 года), приговорен к пяти годам лагеря и вскоре умер там (27 декабря 1938)…

Как уже говорилось, Мандельштама нельзя причислить к тому слою и типу людей, против которых был целенаправлен террор 1937 года, о чем, между прочим, писала и его вдова. Весьма показательно, что отдавший приказ об аресте поэта в 1934 году Агранов был арестован 20 июля 1937 года (то есть намного раньше вторичного ареста Осипа Эмильевича) и расстрелян 1 августа 1938 года (за месяц до того, как поэта отправили в лагерь). А допрашивавший Мандельштама в 1934 году Шиваров был арестован на полгода раньше него, в декабре 1937-го, отправлен в лагерь и там в июне 1938-го (опять-таки раньше гибели поэта) покончил с собой[563]563
  См.: Нерлер П. М. «С гурьбой и гуртом…» Хроника последнего года жизни О. Э. Мандельштама. – М., 1994, c. 79.


[Закрыть].

Эти факты сами по себе побуждают задуматься о сути происходившего. Главнейшим словом в терроре 1937-го было слово «троцкизм»; даже судебный процесс над Бухариным и присовокупленными к нему лицами назывался процессом над «антисоветским правотроцкистским блоком» – что несло в себе привкус абсурда, ибо Бухарин, находясь у власти, выступал как антипод Троцкого…

И в обвинительном заключении по «делу» О. Э. Мандельштама от 20 июля 1938 года утверждалось, что он-де «разделял троцкистские взгляды»[564]564
  Там же, c. 21.


[Закрыть]. А в постановлении Особого совещания (ОСО) НКВД от 2 августа сказано, что О. Э. Мандельштам осужден «за к.-р. деятельность». Уже шла речь о том, что «контрреволюционный» по своей внутренней сути переворот преподносился как борьба с «к.-р.»; стоит сообщить, что подписавший постановление «ответственный секретарь ОСО тов. И. Шапиро» был арестован всего через три с небольшим месяца, 13 ноября 1938 года (когда поэт еще был жив), и позднее расстрелян[565]565
  См.: Правда-5, 1997, № 18, с. 10.


[Закрыть].

Разумеется, Осип Эмильевич не имел отношения ни к троцкизму – вдова поэта вспоминала, как он, находясь в столовой и узнав, что туда идет Троцкий, убежал, бросив столь ценимый тогда обед[566]566
  Мандельштам Н. Я. Воспоминания. – М., 1989, c. 97.


[Закрыть], – ни к тому, что, согласно верному определению Георгия Федотова, подразумевалось под «троцкизмом». Большинство репрессированных в 1937-м, разумеется, отнюдь не принадлежало к троцкистам как таковым, но так или иначе было причастно тому, что Федотов определил словами «революционный», «классовый», «интернациональный».

Однако едва ли есть основания связывать с этим слоем людей Осипа Мандельштама и тем более о. Павла Флоренского, который был 25 ноября 1937 года приговорен «тройкой» Ленинградского УНКВД во главе с комиссаром ГБ 1-го ранга Заковским (Штубисом) к расстрелу «за к.-р. троцкистскую деятельность» и расстрелян 8 декабря 1937-го[567]567
  П. А. Флоренский: арест и гибель. – Уфа, 1997, с. 135–136; см. также: Флоренский Павел, священник. Сочинения в 4 тт. Т. 4. – М., 1998, c. 779.


[Закрыть] (самого Заковского арестовали через четыре месяца, 29 апреля 1938 года, и расстреляли 29 августа).

В высшей степени показательна в этом отношении и история гибели Николая Клюева. Томское УНКВД также собиралось обвинить его в троцкизме (абсурдном – «правом»), но 25 марта 1937 года на совещании руководящих сотрудников ГБ Западно-Сибирского края выступал прибывший из Москвы начальник контрразведывательного отдела ГУГБ НКВД, комиссар ГБ 2-го ранга Миронов, который дал следующее указание: «Клюева надо тащить по линии монархическо-фашистского типа, а не на правых троцкистов»[568]568
  Пичурин Л. Ф. Последние дни Николая Клюева. – Томск, 1995, c. 55; см. также: Шенталинский В. А. Рабы свободы. В литературных архивах КГБ. – М., 1995, c. 273.


[Закрыть].

Правда, и предложенное обвинение было неуместным, ибо Николай Алексеевич в свое время подвергался тюремному заключению как раз за борьбу против монархии, но обвинение в троцкизме являлось просто нелепым.

Томские чекисты последовали указанию Миронова, и Клюев был расстрелян как «монархист» в конце октября 1937 года; к тому времени Миронов уже давно (14 июня) был арестован – расстрелян он был позже, в 1938-м.

Приведенные факты важны для понимания ситуации того времени, но прежде чем подводить итоги, вернемся к Осипу Мандельштаму, о судьбе которого, кстати сказать, так беспокоился в своей сибирской ссылке Николай Клюев (см. выше).

Считается, что главным или даже единственным виновником второго ареста Осипа Эмильевича (2 мая 1938 года) был бывший секретарь РАПП (Российская ассоциация пролетарских писателей), а с 1936 года «ответственный секретарь» Союза писателей СССР В. Ставский (В. П. Кирпичников, 1900–1943; погиб на фронте). 16 марта 1938 года он направил на имя наркомвнудела Ежова письмо с «просьбой»: «помочь решить… вопрос об О. Мандельштаме»[569]569
  Нерлер П. М. Цит. соч., c. 13.


[Закрыть].

Но, если разобраться, Ставский сочинил это послание не потому, что чуть ли не жаждал ареста поэта, но из элементарной осторожности, или, если выразиться резче, трусости. К тому времени многие его бывшие сподвижники по РАПП были арестованы; они вообще составляли самую большую количественно группу среди репрессированных тогда литераторов, поскольку принадлежали к наиболее «революционным» из них (Л. Авербах, И. Беспалов, И. Вардин, А. Веселый, А. Горелов, В. Кириллов, В. Киршон, Б. Корнилов, Г. Лелевич, М. Майзель, Д. Мазнин, И. Макарьев, А. Селивановский, А. Тарасов-Родионов и еще многие). Не так давно были опубликованы «доносы» на Ставского самому Сталину (!), принадлежащие зав. отделом печати и издательств ЦК Никитину и секретарю ЦК и члену Политбюро Андрееву и написанные как раз в феврале-марте 1938 года…[570]570
  См.: «Счастье литературы». Государство и писатели. 1925–1938. Документы. – М., 1997, c. 268–273, 276.


[Закрыть]

И поскольку «ответственность» за положение в литературе лежала на Ставском как на ответсеке ССП, он, не без оснований опасаясь, что его обвинят по меньшей мере в отсутствии «бдительности», решил отправить указанное письмо. Характерно, что в письме главный упор был сделан не на самом Осипе Мандельштаме, а на сложившийся вокруг него «ситуации».

Разумеется, Ставский написал о поэте как об «авторе похабных, клеветнических стихов о руководстве партии и всего советского народа» (то есть стихов о Сталине 1933 года). Но он приложил к своему посланию отзыв широко тогда известного и влиятельного писателя Петра Павленко о новых стихах поэта, в котором было недвусмысленно сказано: «Есть хорошие строки в “Стихах о Сталине” (1937 года. – В. К.), стихотворении, проникнутом большим чувством…». О новых стихотворениях в целом Павленко написал: «Советские ли это стихи? Да, конечно…». Правда, рецензент сделал оговорку, что «только в стихах о Сталине это чувствуется без обиняков, в остальных же стихах – о советском догадываемся» (Нерлер П. М. Цит. соч., с. 14, 15), но тем не менее констатировал, что Осип Мандельштам с 1933 года идеологически «исправился».

И Ставский в своем послании, основываясь, конечно, и на павленковской «экспертизе» теперешней идеологической «линии» Осипа Эмильевича («Советские ли это стихи? Да, конечно»), писал: «Вопрос не только и не столько в нем (поэте. – В. К.) … Вопрос об отношении к Мандельштаму группы видных советских писателей», которые, как сказано в письме выше, «его поддерживают, собирают для него деньги, делают из него “страдальца”…» и т. д. То есть речь шла, в сущности, не о «прегрешениях» самого поэта, а о «непорядках» в определенной «части писательской среды» (по выражению Ставского).

Могут возразить, что зловещий смысл имела следующая формулировка Ставского, основанная на отзывах Павленко и других «товарищей»: «…особой ценности они (новые стихотворения поэта. – В. К.) не представляют», – формулировка, которая как бы лишала Осипа Эмильевича «охранной грамоты». Но, во-первых, подобная грамота тогда не являлась спасением: «особая ценность» прозы Исаака Бабеля или стихов Павла Васильева имела почти всеобщее признание, но это не помешало их уничтожению. А во-вторых, ценность поэзии Мандельштама осознавалась – за исключением весьма узкого круга «ценителей» – медленно; даже Борис Пастернак в 1930-х годах говорил Ахматовой, что «терпеть не может» его стихи[571]571
  См.: Чуковская Л. К. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. – М., 1997, с. 103.


[Закрыть], и впоследствии, в 1950-х годах, честно «покаялся», что долго «недооценивал» поэта…

Ставский сочинил свое письмо, как уже сказано, 16 марта 1938 года; спустя почти полтора месяца, 27 апреля, была составлена справка по этому делу в НКВД. В ней в общем излагалось содержание письма Ставского, но была добавлена, в сущности, противоречащая смыслу письма фраза, обосновывавшая арест: «По имеющимся сведениям, Мандельштам до настоящего времени сохранил свои антисоветские взгляды». Автор справки, капитан ГБ – то есть, по общевойсковой мерке, полковник – Юревич был в следующем году арестован и затем расстрелян; распорядившегося об аресте Мандельштама замнаркома Фриновского отстранили от его поста 8 сентября – именно тогда, когда поэт был отправлен в лагерь (это произошло между 7 и 9 сентября), а 6 апреля 1939 года Фриновский был арестован и позже расстрелян. Та же судьба постигла и утвердившего 20 июля обвинительное заключение майора ГБ (то есть ранг комбрига) Глебова (Зиновия Юфу). «Уцелел» тогда – чтобы оказаться арестованным в иную эпоху, в 1951 году, – только один из вершителей судьбы поэта, ст. лейтенант ГБ (то есть майор) Райхман (с 1945-го – генерал-лейтенант).

В литературе – в частности, в уже не раз цитированной книге Павла Нерлера (см. с. 7, 18, 55) – высказано основательное предположение, согласно которому истинной причиной второго ареста поэта было не письмо Ставского и изложенные в нем «факты», а обнаруженные в мандельштамовском «деле» 1934 года (которое, без сомнения, «изучалось» в 1938-м) сочувственные послания Бухарина, изъятые (это точно известно) при первом аресте Осипа Эмильевича в ночь с 13 на 14 мая 1934 года. Когда Бухарин писал эти послания, он еще состоял в ЦК, но незадолго до второго ареста поэта, 13 марта 1938 года, был осужден в качестве руководителя «антисоветского правотроцкистского центра» и 15 марта расстрелян. И поскольку дело шло о тесной связи Осипа Мандельштама с одним из наиглавнейших «контрреволюционеров» («главнее» его был, пожалуй, один только Троцкий), поэта, так сказать, не сочли возможным оставить на свободе – хотя в «деле» реальная «причина» этого решения не отразилась (что вообще было типично для того времени).

Обо всем этом важно было сказать для уяснения общего положения вещей в 1937–1938 годах. Есть основания утверждать, что второй арест и «осуждение» Осипа Мандельштама не являли собой «закономерность»; поэт не принадлежал к людям, против которых было направлено острие тогдашнего террора. Одно из подтверждений этому – судьба наиболее близкого ему поэта – Анны Ахматовой, чье собрание стихотворений вскоре после ареста Мандельштама начало готовиться к публикации в главном издательстве страны; это была наиболее солидная книга Ахматовой, и после выхода ее в свет весной 1940 года сам Фадеев – член ЦК ВКП(б)! – выдвигал ее на соискание Сталинской премии (правда, присудили премии «по поэзии» ровеснику Ахматовой Асееву и молодому Твардовскому); позднейшие злоключения Анны Андреевны – это уже иной вопрос.

Так же не было, надо думать, «закономерным» и вторичное «дело» (осенью 1937-го) П. А. Флоренского, который, подобно Мандельштаму, «закономерно» был осужден ранее, в 1933 году. Показательно, что пережившие арест на рубеже 1920–1930 годов М. М. Бахтин и А. Ф. Лосев (кстати, непосредственный ученик Флоренского) в 1937-м не подверглись новым репрессиям, – как и целый ряд репрессированных в начале 1930-х годов историков и филологов, многие из которых в конце 1930-х – 1940-х годах, напротив, получили высокие звания и награды. Не исключено, что в гибели П. А. Флоренского определяющую роль сыграла чья-то личная враждебная православному мыслителю воля. В судьбе Н. А. Клюева такая воля более или менее обнаруживается: в «указании» комиссара ГБ 2-го ранга (то есть, по-нынешнему, генерал-полковника) Миронова «тащить» Николая Клюева «не на правых троцкистов», а «по линии монархическо-фашистского типа» уместно увидеть стремление погубить лично враждебного чекисту поэта наиболее «надежным» способом. При этом следует вспомнить, что «указание» было дано 25 марта 1937 года, Клюева арестовали 5 июня, а самого Миронова – 14 июня. Но некоторые ближайшие его коллеги по НКВД были арестованы еще до 25 марта (комиссар ГБ 2-го ранга Молчанов – 3 февраля, майор ГБ – то есть комбриг – Лурье – 22 марта), и нельзя исключить, что Миронов уже осознавал близящийся конец своей «деятельности» и стремился «на прощанье» нанести удар недругу, – пусть даже это стремление и не было всецело сознательным…

Вообще внедренная в умы версия (в сущности, просто нелепая), согласно которой террор 1937-го, обрушившийся на многие сотни тысяч людей, был результатом воли одного стоявшего во главе человека, мешает или даже вообще лишает возможности понять происходившее. В стране действовали и разнонаправленные устремления и, конечно же, бессмысленная, бессистемная лавина террора, уже неуправляемая «цепная реакция» репрессий. И, без сомнения, погибли многие люди, не имевшие отношения к тому «слою», который стал тогда объектом террора, или даже, в сущности, противостоявшие этому «революционному» слою. Генерал от идеологии Волкогонов назвал свое объемистое «сталиноведческое» сочинение (в последнее время был опубликован целый ряд отзывов, показывающих его крайнюю поверхностность и прямую ложь) «Триумф и трагедия», так «объясняя» сие название: «Триумф вождя оборачивался страшной трагедией народа»[572]572
  Волкогонов Д. А. Триумф и трагедия… кн. 1, ч. 2, c. 212.


[Закрыть] (эти слова выделены Волкогоновым жирным шрифтом как основополагающие).

Но «народ» – это все же не люди власти, а в 1937-м «мишенью» были те, кто располагали какой-то долей политической или хотя бы идеологической власти – прежде всего члены ВКП(б).

Рассмотрим теперь совершившиеся с 1934-го по 1939 год изменения в численности членов ВКП(б). В январе 1934 года в ней состояло 1 млн 874 тыс. 488 членов и 935 тыс. 298 кандидатов в члены[573]573
  Эти и дальнейшие сведения см.: Советская историческая энциклопедия, т. 7. – М., 1965, c. 702.


[Закрыть], которые к 1939 году должны были бы стать полноправными членами, – и численность таковых составила бы около 2,8 млн человек. Так, в июне 1930-го имелось 1 млн 260 тыс. 874 члена ВКП(б) и 711 тыс. 609 кандидатов, то есть в целом 1 млн 972 тыс. 483 человека – почти столько же, сколько в январе 1934-го стало полноправных членов (как уже сказано – 1 млн 874 тыс. 488).

Однако к марту 1939 года членов ВКП(б) имелось не около 2,8 млн, а всего лишь 1 млн 588 тыс. 852 человека – то есть на 1 млн 220 тыс. 932 человека меньше, чем насчитывалось совместно членов и кандидатов в члены в январе 1934-го! И эта цифра, фиксирующая «убыль» в составе ВКП(б), близка к приведенной выше цифре, зафиксировавшей количество репрессированных («политических») в 1937–1938 годах (1 млн 344 тыс. 923 человека)[574]574
  Земсков В. Н. Политические репрессии в СССР (1917–1990 гг.) // Россия-XXI, 1994, № 1–2, c. 110.


[Закрыть].

Вполне понятно, что дело идет не о точных подсчетах. Так, определенная часть «убыли» в составе ВКП(б) с 1934-го по 1939 год была неизбежна в силу естественной смертности. С другой стороны, «убыль» в целом за это время была, вероятно, больше, чем следует из произведенного сопоставления цифр, ибо в ВКП(б) могли быть приняты с 1934-го по 1939 год не только те, кто к началу этого периода состояли в кандидатах. Но, так или иначе, сама близость двух количественных показателей – число репрессированных и число убывших с 1934-го по 1939 год из ВКП(б) – не может не учитываться при решении вопроса об «объекте» террора 1937–1938 годов. И, исходя из этого, уместно говорить о тогдашней «трагедии партии», но не о «трагедии народа».

Лев Разгон в своем не раз упомянутом сочинении рассказал, в частности, что, оказавшись в середине 1938 года в переполненной тюрьме, он встретил там всего только одного русского патриота – М. С. Рощаковского, и ему, как он утверждает, даже «стало жалко» этого человека – как «совершенно одинокого»: «Я здесь со своими, а он с кем?» («Плен в своем Отечестве», с. 155).

Конечно, в разгуле тогдашнего террора было репрессировано и множество «чужих» Разгону людей (о некоторых из них шла речь выше). Но суть 1937-го это не отменяет.

* * *

В заключение имеет смысл перевести разговор в иную плоскость – обратиться к проблеме экономического развития во второй половине 1930-х годов. Вообще-то эта проблема еще не так давно была на первом плане в работах историков (хотя «сведение» истории к развитию экономики – едва ли плодотворное занятие), и читателям, интересующимся этой стороной дела, нетрудно обрести соответствующую информацию. И все же целесообразно охарактеризовать здесь общее состояние экономики после «1937-го», ибо оно, это состояние, по-своему подтверждает, что страшное время было все же трагедией определенного социально-политического слоя, а не народа – то есть бытия страны в целом.

Сведения, которые излагаются далее, основаны, главным образом, на уже цитированном выше объективном исследовании М. М. Горинова и на книге (кстати, заостренно «критической», что ясно уже из ее заглавия, но содержательной и сохраняющей объективность взгляда) Л. А. Гордона и Э. В. Клопова[575]575
  Гордон Л. А., Клопов Э. В. Что это было? Размышления о предпосылках и итогах того, что случилось с нами в 30–40-е годы. – М., 1989, c. 64.


[Закрыть] – книге, на которую, между прочим, опирался и М. М. Горинов.

В ходе совершавшегося с 1934 года «поворота», о котором подробно говорилось выше, основные показатели промышленного производства увеличились к 1940 году более чем в два раза – что являло собой, в сущности, беспрецедентный экономический рост. Многие ныне ставят вопрос о непомерной «цене» этого роста, которая как бы сводит его на нет, но, как мы видели, непосредственно в те годы не было – вопреки не основанному на реальных фактах «мнению» – действительно массовой гибели людей (в отличие от 1929–1933-го) – смертность была даже ниже, чем в «нэповские» 1923–1928-й годы. Другое дело коллективизация; но о ней подробно говорилось выше.

За вторую половину 1930-х добыча угля выросла почти на 120 %, выплавка стали – на 165 %, производство электроэнергии – даже на 200 %, цемента на 115 % и т. д. Не столь резко увеличилась добыча нефти – на 53 %, поскольку тогда были освоены, по существу, только ее бакинское и грозненское месторождения, однако в целом прирост количества энергоносителей (пользуясь популярным ныне термином) был очень внушительным. Достаточно сказать, что если в дореволюционное время Россия располагала в 5 (!) раз меньшим количеством энергоносителей, чем Великобритания, и в 2,6 раза меньшим, нежели Германия, то в 1940-м СССР в этом отношении «обогнал» и первую (хоть и не намного – на 5 %), и вторую (на 33 %) и уступал только США. Примерно так же обстояло дело и с выплавкой стали.

В связи с этим естественно возникает вопрос об «отсталости» дореволюционной России – вопрос, который я затрагивал в начале этого сочинения (в главе «Что такое Революция?»). Тезис о крайней промышленной отсталости России был одним из основных аргументов в пользу Революции, которая обеспечит, мол, «свободу» для мощного экономического развития.

При трезвом подходе к делу становится ясно, что готовность к сокрушению русского государства и общественного строя из-за этого самого «отставания» представляет собой одно из проявлений столь характерного для России «экстремизма». Ибо по объему промышленного производства дореволюционная Россия уступала всего лишь трем странам мира – США, Великобритании и Германии, в которых действовала мощная энергия «протестантского духа капитализма». Еще одна тогдашняя «соперница» России – католическая Франция – если и «обгоняла» ее по объему промышленного производства, то весьма незначительно. И нельзя не признать, что резкое недовольство и даже негодование многих русских людей такой «отсталостью» (их страна делит с Францией 4-е место в мире, а не, скажем, 1-е с США!) – являло собой именно экстремизм.

Впрочем, в этом плане наша страна явно «неизлечима». Ибо спустя семь десятилетий после Революции, в 1980-х годах, массой людей вновь овладел подобного рода экстремизм – хотя теперь дело шло об отставании не столько экономики вообще, сколько уровня жизни. Разумеется, в так называемых «высокоразвитых» странах этот уровень намного или даже гораздо выше, чем в России, но обычно как-то забывается, что в этих странах живет всего лишь примерно 15 % населения Земли, а остальное население планеты, то есть (без бывшего СССР) 80 % (!), живет хуже или даже гораздо хуже, чем жило к 1985 году население СССР.

Экстремистское (о том, почему его следует определить именно так, еще пойдет речь) «требование» наиболее высокого уровня жизни, выпавшего на долю всего лишь одной седьмой части населения Земли, подкрепляли крикливые идеологи, основывающиеся, в сущности, на марксистском[576]576
  Эти идеологи, хотя они ныне проклинают марксизм, ничего другого всерьез не изучали…


[Закрыть] – к тому же упрощенном, вульгаризованном – положении о решающей роли «производственных отношений»: перейдем, мол, к рыночной экономике – как у «них» – и только благодаря этому вырастет уровень жизни (ранее то же самое утверждали – иногда те же самые, но затем «перестроившиеся» – идеологи о социалистической экономике).

При этом с присущей всякому экстремизму догматической узостью подобные идеологи и их сторонники не задумывались хотя бы над следующими двумя «обстоятельствами». Во-первых, более или менее конкретное знание истории убеждает, что, скажем, в основных странах Западной Европы уровень жизни был заведомо выше, чем в России, и 300, и 500, и 1000 лет назад, а вовсе не только в условиях современной «рыночной экономики». А во-вторых, эта самая экономика имеет место ныне в преобладающем большинстве стран мира, однако в 1980-х годах, согласно результатам произведенного экспертами ООН исследования (цитирую), «ежегодно от голода или связанных с ним причин в мире умирает около 20 млн (! – В. К.) человек», а «не менее 435 млн человек на земном шаре страдают от разных стадий и форм голода» (цит. по кн.: Ковалев Е. В. Развивающиеся страны: новые тенденции в развитии аграрной сферы. – М., 1991, c. 22).

И, между прочим, к 1995 году один из главнейших «рыночников», Гайдар, оказавшись не у дел, «сумел» наконец «заметить», что, как он – неожиданно для своих поклонников – заявил, «большинство стран с рыночной, капиталистической экономикой пребывает в жалком состоянии, застойной бедности. Они куда беднее, чем Россия…» (Гайдар Егор. Государство и эволюция. – М., 1995, c. 9; выделено мною; имеется в виду, кстати сказать, Россия 1995-го, а не, допустим, 1985 года).

Но ведь если дело обстоит таким образом, абсолютно ясно, что «рыночная экономика», которая, без сомнения, существенно изменяет строй жизни в стране, в то же время вовсе не обеспечивает высокий уровень жизни. Основываясь не на упрощенной марксистской догматике, а на всей полноте человеческой мысли об основах материального бытия, не так уж трудно понять, что высота уровня жизни определяется сложнейшим взаимодействием многообразных условий и причин – от географического (и, шире, геополитического) положения страны до выработанного веками характера ее народа (включая господствовавшую в стране религию).

Это можно бы доказать с помощью многих и различных аргументов; ограничусь одной стороной дела – климатическими условиями. Лет десять назад, знакомясь с содержательным статистическим справочником «СССР и зарубежные страны. 1988», я был удивлен одним «несоответствием»: в СССР производилось почти в 2 раза больше цемента, чем в США, но почти в 8 раз (!) меньше картона и фанеры. Зачем им столько? – долго недоумевал я. Но в 1995 году в Москве была издана книга «Россия и опыт Запада», принадлежащая эмигранту во втором поколении Б. С. Пушкареву, который стал в США видным специалистом в области градостроительства. В книге упоминалось о резком превосходстве США над Россией по количеству жилой площади на душу населения: 49 кв. м против российских 15 кв. м, то есть в 3 с лишним раза больше! Однако Пушкарев как специалист в этой сфере тут же сообщил о принципиальной (цитирую) «дешевизне господствующей в США легкой, не огнестойкой (и, конечно, не морозостойкой! – В. К.) конструкции односемейных жилых домов из деревянных планок, фанеры и картона, в которых живет три четверти (! – В. К.) населения»[577]577
  Пушкарев Б. С. Россия и опыт Запада. Избранные статьи 1955–1985. – М., 1995, c. 184.


[Закрыть].

Если помнить, что северная граница США находится на широте Волгограда-Сталинграда, от которого уже не столь далеко до южной границы России, господство картонно-фанерных жилищ в США вполне понятно. А вместе с тем понятно, что для преодоления более чем трехкратного «отставания» России от США по количеству жилой площади на душу населения действительно надежным способом является изменение российского климата… В свои молодые годы я подолгу жил под Москвой именно в картонно-фанерном домике, оборудованном, между прочим, хорошей печкой, и знаю, что уже с ноября эта жизнь становится трудно переносимой…

Дело, конечно, вовсе не только в жилищной проблеме. Американский историк Ричард Пайпс, который, между прочим, родился и вырос в соседней с Россией Польше, констатировал в 1981 году:

«Важнейшим следствием местоположения России является чрезвычайная краткость периода, пригодного для сева и уборки урожая» – всего в разных климатических зонах – от четырех до шести месяцев. «В Западной Европе, для сравнения, – продолжал Пайпс, – этот период длится восемь-девять месяцев. Иными словами, у западноевропейского крестьянина на 50–100 % больше времени на полевые работы». По-своему не менее существенно и другое отличие: «…особенность осадков в России состоит в том, что дожди обыкновенно льют сильнее всего во второй половине лета», из-за чего часто бывает засуха «весной и ранним летом, за которой следуют катастрофические ливни в уборочную. В Западной Европе дожди на протяжении всего года распределяются куда более равномерно». Следствие всего этого – предельно «низкая урожайность в России»[578]578
  Пайпс Р. Россия при старом режиме. – М., 1993, c. 17, 15, 18.


[Закрыть].

Не исключено, что кто-либо напомнит о сельскохозяйственных успехах Канады и стран Скандинавии, которые расположены в тех же географических широтах, что и Россия. Но такое возражение предвидел сам Пайпс: «Подавляющее большинство канадского населения всегда жило в самых южных районах страны, по Великим озерам и реке Св. Лаврентия, то есть на 45°, что в России соответствует широте Крыма… К северу от 52 параллели в Канаде (соответствует широте Курска и Воронежа. – В. К.) мало населения и почти нет сельского хозяйства» (там же, с. 17).

Что же касается скандинавских стран, не следует забывать (об этом не забыл в своей книге и Пайпс) о близости к ним мощного теплого морского течения Гольфстрим и вообще об их близости к океану: «океанический» климат гораздо «благоприятнее» для сельского хозяйства, чем континентальный, и зима в южной части Скандинавии короче и теплее, нежели в расположенной в 1800 км южнее нее Кубанской степи!

Сейчас многие норовят поиздеваться над известной формулой – так сказать, тоталитарно-большевистской – «борьба за урожай». Но почти полтора века назад замечательный поэт Петр Вяземский (кстати, объездивший всю Европу) так обращался к соотечественникам:

 
…За трапезой земной печально место ваше!
Вас горько обошли пирующею чашей.
На жертвы, на борьбу судьбы вас обрекли:
В пустыне снеговой вы – схимники Земли.
Бог помощь! Свят ваш труд, на вечный бой похожий…
 

И возмущаться тем, что Россия по уровню жизни отстает (как отставала всегда) от так называемых высокоразвитых стран – это не более чем экстремистская претензия. Между прочим, само слово «высокоразвитые» – дезориентирующее, ибо в основе «развитости» – изначальное «превосходство» этих стран, без которого они и не могли бы так «развиться». Нельзя не сказать еще, что Ричард Пайпс – в отличие от многих «туземных» авторов (которые, казалось бы, должны были знать ситуацию лучше, чем иностранец) – совершенно справедливо утверждает, что «российская география не благоприятствует единоличному земледелию… климат располагает к коллективному ведению хозяйства» (там же, c. 30. Выделено мною), и далее этот американский историк прослеживает господствующую роль общинности во всей сельскохозяйственной истории России. Между тем в 1990-х годах многие «туземные» авторы начали безапелляционно уверять, что отставание нашего сельского хозяйства будет немедля преодолено, ежели колхозников сменят «фермеры»…

Любопытно, что во время распространения упомянутого «недовольства» низким, в сравнении с Западом, уровнем жизни широкое хождение получила ироническая «формулировка»: мы хотим работать так, как мы работаем, а жить так, как живут «они»… Этот «самокритический» юмор, имевший в виду, что в СССР достаточно много людей работало без особого напряжения, уместно осмыслить и по-иному. Ведь, скажем, в сельском хозяйстве на российской территории с ее описанными выше «условиями» и невозможно работать столь же плодотворно, как в США, Франции или Австралии…

Но вернемся во вторую половину 1930-х годов. Выше было сказано о тогдашнем впечатляющем сдвиге в сфере промышленности. В сельском хозяйстве дело обстояло гораздо скромнее – уже в силу изложенных только что причин (промышленность зависит от местоположения страны в значительно меньшей степени, чем сельское хозяйство). И в последнее время постоянно высказывается мнение, что сельское хозяйство в тот период было менее эффективным, чем в нэповское время, ибо население росло быстрее, чем урожаи зерновых. Так, по подсчетам Л. А. Гордона и Э. В. Клопова, на душу населения в 1928 году приходилось 470 кг зерна (на год), а в 1938-м – 430 кг. Однако эти стремящиеся к объективности авторы тут же сообщают, что в первом случае перед нами результат труда «50–55 млн крестьян-единоличников», а во втором – всего «30–35 млн колхозников и рабочих совхозов» (цит. соч., c. 80), – то есть на 40 % меньше.