Текст книги "Россия. Век XX. 1901–1964. Опыт беспристрастного исследования"

Твардовский, в сущности, утверждал то же самое поэтически; не менее существенно его поэтическое осознание того, что суть дела была не в Сталине, а в мифе о Сталине:

 
…Но кто из нас годится в судьи —
Решать, кто прав, кто виноват?
О людях речь идет, а люди
Богов не сами ли творят?..
 
 
Кому пенять! Страна, держава
В суровых буднях трудовых
Ту славу имени держала
На вышках строек мировых…
 

Следует отметить, что цитированные только что строки Твардовский переиздавал до самой своей кончины (последнее прижизненное издание вышло в 1970 году). Убеждения поэта, конечно, развивались, но не представляли собой легко заменяемую в зависимости от идеологического курса «позицию»…

* * *

Уже было сказано, что культ Сталина после Победы 1945 года стал поистине беспредельным, и это имело тяжелые последствия во многих сферах жизни страны – в частности, в литературе, притом наиболее прискорбным было воздействие безмерного культа на сознание и поведение тех, кто тогда только еще вступал на литературный путь.

Ярким образчиком может служить в этом отношении фигура Евгения Евтушенко, достигшего чрезвычайной популярности, в силу чего он стал достаточно значительным явлением самой истории 1950–1970 годов (другой вопрос – как оценивать сие явление), хотя никак нельзя причислить сочиненное им к значительным явлениям поэзии.

Недавно был опубликован посвященный Евтушенко раздел из «Книги воспоминаний и размышлений» Станислава Куняева[921]921
  Наш современник, 1999, № 5, с. 127–135.


[Закрыть]. Я согласен со всеми его суждениями, но считаю уместным добавить, что с объективно-исторической точки зрения Евтушенко являет собой своего рода «жертву культа Сталина». Это, как станет ясно из дальнейшего, отнюдь не «оправдывает» его, но многое объясняет в его сочинениях и поступках.

Станислав Куняев процитировал евтушенковские строки, восхваляющие Сталина и выделившиеся из многоголосого хора своей «задушевностью», благодаря чему их автор был за свою первую же, вышедшую в 1952 году, тонкую книжку немедля принят в члены Союза писателей СССР, минуя тогдашнюю ступень «кандидата в члены СП», и стал, не имея аттестата зрелости (уникальный случай!), студентом Литературного института СП. Стоит привести его прямо-таки «интимные» строчки о Сталине (см. также другие строчки, приведенные Станиславом Куняевым):

 
…В бессонной ночной тишине
Он думает о стране, о мире,
Он думает обо мне.
Подходит к окну. Любуясь солнцем,
Тепло улыбается Он.
А я засыпаю, и мне приснится самый хороший сон.
 

Итак, даже хорошими снами мы обязаны вождю! Ныне Евтушенко «оправдывается»: «…я очень хорошо усвоил: чтобы стихи прошли (то есть могли в 1949–1952 годах попасть в печать. – В. К.), в них должны быть строчки о Сталине»[922]922
  Евтушенко Е. А. Волчий паспорт. – М., 1998, с. 73.


[Закрыть]. Но это беспардонная ложь; так, истинный поэт Владимир Соколов, начавший печататься почти одновременно с Евтушенко, в 1948-м, о Сталине не писал, и не потому, что был «антисталинистом», а не желая добиваться «успеха» не имеющими отношения к творчеству «достижениями». Позволю себе сослаться и на свой литературный путь: выступая в печати с 1946 года, я при жизни Сталина ни разу не упомянул о нем, и опять-таки не потому, что в те времена «отрицал» вождя, но потому, что считал воспевание его чем-то недостойным…

Евтушенко, «задушевно» превознося Сталина, конечно же, сознавал, что это – способ добиться громкого «успеха» без подлинного творческого труда… И он сразу же обрел статус «ведущего молодого поэта», начал выступать «в одном ряду» с тогдашними «мэтрами» – например, на считавшейся наиважнейшей дискуссии о Маяковском в январе 1953 года, где ему предоставили слово, единственному из его поколения, – стихи его стали публиковаться в газетах рядом со стихами самых «маститых» (разумеется, с официальной точки зрения) и т. д. В частности, будучи «незаконно» (без аттестата) принятым в Литинститут, он не счел нужным в нем учиться, ибо сам уже стал, в сущности, «маститым».

Я назвал Евтушенко «жертвой культа Сталина», имея в виду, что именно этот культ создал условия, в которых громкий «успех» мог быть достигнут предельно легким путем. Это, повторю, нисколько не оправдывает Евтушенко, ибо пуститься или нет на такой «путь», каждый человек решал сам.

Могут напомнить, что до Евтушенко многие подлинно значительные поэты воспевали Сталина: в 1935 году это сделал (кстати, первым из русских поэтов) Пастернак, в 1945-м – Исаковский, в 1949-м – Твардовский. Но тут есть принципиальное различие, ибо эти поэты уже имели к тому моменту бесспорное признание, достигнутое на пути творчества. Совсем иное дело – превознесение вождя автором, еще ровно ничего не сотворившим: такой «дебют» затруднял или вообще преграждал путь к подлинному творчеству…

Выше шла речь о том, что Твардовский и после «разоблачения» Сталина, не опасаясь гонений, воплощал в поэзии свои убеждения, – и это обнажает все ничтожество Евтушенко, ибо, когда он позднее стал самым резким образом «разоблачать» Сталина, это было столь же конъюнктурным делом (кстати, тот же Владимир Соколов этим не занимался), как и прежние его восхваления. Вернее, даже более недостойным, ибо Евтушенко теперь добивался нового успеха, отвергая как раз то, что обеспечило ему прежний! Сейчас Евтушенко рассказывает[923]923
  Я ссылаюсь на его изданную в 1998 году книгу «Волчий паспорт» – книгу, уникальную по своей очевидной лживости, сочетающейся с дремучим невежеством. Чтобы показать это в целом, пришлось бы составить книгу такого же объема (то есть около 600 страниц). Приведу только один пример. Евтушенко упрекает автора знаменитого «Одного дня Ивана Денисовича»: «Солженицын взял в герои не либерала-интеллигента, какими были набиты тогдашние (то есть 1940-х годов. – В. К.) лагеря» и т. д. (с. 450). Между тем, согласно точным данным, люди с высшим образованием составляли в 1940-х годах только 2 процента от общего числа заключенных (см. «Социологические исследования», 1991, № 6, с. 18). Это, между прочим, не так уж мало, если учитывать, что высшее образование имело тогда не более 1 процента населения страны; то есть количество интеллигентов в лагерях в 2 раза превышало их долю в населении. Но утверждать, что лагеря были «набиты» интеллигентами (то есть что последние составляли большинство заключенных) может только полнейший невежда. Вместе с тем ясно, что объявляя «либералов-интеллигентов» главными насельниками лагерей, Евтушенко не исходил из каких-либо известных ему цифр, а попросту повторял лживую либеральную версию.


[Закрыть] о том, как его «антисталинские» стишки (определение вполне адекватное, ибо с точки зрения художественной ценности они ничтожны) были напечатаны в главном органе ЦК КПСС «Правде» по распоряжению самого Хрущева[924]924
  Евтушенко Е. А. Волчий паспорт, с. 242.


[Закрыть]. Привыкнув к своему «пути», он попросту не отдает себе отчета в том, что хвастаться таким оборотом дела по меньшей мере неприлично. Особенно если учесть, что в этом же своем мемуарном сочинении он с совсем уж наглой лживостью заявляет: «…я написал и чудом пробил сквозь цензуру “Наследники Сталина”» (там же, с. 9. Выделено мною). Ведь это все равно что похвальба зайца, победившего-де лису, ибо на его стороне выступил медведь!

Вероятно, следующее мое суждение будет воспринято как парадокс, но, если вдуматься, Евтушенко проявил больше «смелости» не при сочинении своих «антисталинских» стишков в 1962 году – то есть после окончательно «заклеймившего» Сталина XXII съезда КПСС – а во второй половине января – феврале 1953 года, когда он сочинил стишки о «врачах-убийцах». Как он в ироническом тоне объясняет теперь, «я… поверил тому, что врачи хотели-таки отравить нашего родного товарища Сталина, и написал на эту тему стихи» (с. 434); однако, сообщает он, добрые друзья отговорили его отдавать их в печать.

Рассказывая ныне об этом, Евтушенко явно хочет покрасоваться своей «покаянной» искренностью. Однако в профессиональной литературной среде этот факт стал известен тогда же, в 1953-м[925]925
  Лично я, правда, узнал об этом много позже, ибо вошел в эту среду только к середине 1960-х годов (принят в СП в 1965-м).


[Закрыть], ибо на деле Евтушенко-таки отдал свое сочинение о врачах в печать, но редакторы не решались его опубликовать, а уже 5 марта Сталин умер, и 4 апреля врачи были объявлены невиновными…

Дело в том, что после сообщения в печати (13 января 1953 года) о кремлевских «врачах-убийцах» атмосфера в Москве (я это хорошо помню) была крайне тревожной и неясной, и работники печати опасались резких жестов. Евтушенковское же сочинение было не без резкости; так, о кремлевских врачах в нем говорилось:

 
Пусть Горький другими был убит,
убили, кажется, эти же —
 

то есть выходило, что врачи-убийцы безнаказанно творили свое черное дело уже в продолжение семнадцати лет!.. По-своему «замечательно», что в действительности-то пятеро из двадцати восьми находившихся в 1953 году под «следствием» врачей, к тому же принадлежавшие к наиболее «важным» – В. Н. Виноградов, М. С. Вовси, Э. М. Гельштейн, В. Ф. Зеленин и Б. Б. Коган, – в 1937 году обвинили видного врача Д. Д. Плетнева во «вредительских методах» лечения Горького, и Дмитрий Дмитриевич был приговорен к заключению сроком на 25 лет, а 11 сентября 1941 года расстрелян в Орле[926]926
  Костырченко Г. В. Цит. соч., с. 324–325.


[Закрыть] (3 октября в город вошли танки Гудериана).

Один уже факт, что под следствием находились врачи-убийцы, которые ранее сами разоблачали врачей-убийц, показывает всю остроту и запутанность ситуации. И, между прочим, сам Евтушенко в нынешних своих мемуарах обнаруживает знание сложности положения в 1949-м – начале 1953 года: «…по рукам ходила, – вспоминает он, – пародийная поэма Сергея Васильева “Без кого на Руси жить хорошо” – настолько откровенно антисемитская, что ее даже не решились напечатать» (с. 433). Вот именно не решились! – так же, как и стишки Евтушенко о врачах…

Не приходится уже говорить о том, что общая политическая ситуация 1953 года была гораздо более «суровой», чем 1962-го. И, повторю, Евтушенко проявил значительно большие смелость и рисковость, сочинив стихи о врачах, нежели при сочинении им стихов против Сталина, чьи останки незадолго до того, в 1961 году, были выброшены из Мавзолея. Правда, евтушенковская «смелость» в 1953 году диктовалась его еще довольно ограниченными понятиями о политической конъюнктуре; в 1962-м он на подобный риск едва ли бы решился…

Много лет спустя после 1953 года я оказался в кафе Центрального дома литераторов за одним столом с давним близким приятелем Евтушенко Евгением Винокуровым, который известен написанным им в 1957 году текстом песни «В полях за Вислой сонной…», – текстом, если вдуматься, странноватым[927]927
  Один из героев песни – «Витька с Моховой», то есть с московской улицы, на которой давно уже не имелось ни одного жилого дома; «одни в пустой квартире их матери не спят» – в Москве почти не было тогда отдельных квартир, и к тому же одиноких матерей в таких квартирах наверняка бы «уплотнили»; «девчонки, их подруги, все замужем давно» – спрашивается, каким же образом, если в поколении, которому было от 20 до 30 лет в 1946 году, имелось 15,6 млн женщин и всего 10,8 млн мужчин, то есть на 4,8 млн меньше?


[Закрыть]. Он выпил лишнего, к тому же был тогда, вероятно, за что-то зол на давнего приятеля и неожиданно выразил сожаление, что те самые стихи о врачах-отравителях не решились в начале 1953 года опубликовать.

– Пожил бы Сталин еще немного – глядишь, стихи о врачах напечатали бы, и тогда никакого Евтушенко не было бы! – не без едкости объявил Винокуров. И был, вероятно, прав…

Нельзя не учитывать, что непомерно падкий на легкие успехи Евтушенко, как явствует из ряда свидетельств, не позднее начала 1960-х годов был тесно связан с КГБ, играя роль своего рода «агента влияния», – не исключаю, что в какой-то мере и до какого-то момента делая это не вполне «сознательно». Генерал-лейтенант ГБ П. А. Судоплатов в 1990-х годах рассказал в своих воспоминаниях, что в 1962 году известный ему подполковник ГБ Рябов решил «использовать популярность, связи и знакомства Евгения Евтушенко в оперативных целях и во внешнеполитической пропаганде», и вскоре тот был направлен «в сопровождении Рябова на Всемирный фестиваль молодежи и студентов в Финляндию»[928]928
  Судоплатов П. А. Спецоперации… с. 637.


[Закрыть]. Не приходится удивляться поэтому, что, как хвастливо сообщает теперь Евтушенко, он «побывал в 94 (!) странах» (с. 9), – никто, пожалуй, из его современников не может в этом отношении с ним сравниться, а ведь в вопросе о выезде за рубеж решающую роль в «доперестроечные» времена играл КГБ…

Стоит рассказать о том, что на фестивале в Хельсинки (28 июля – 6 августа 1962 года) имел место неприятный эпизод: какие-то молодые финны – как тогда сообщалось, потомки погибших на советско-финской войне – бросали камни в автобус с делегацией СССР. Вернувшись в Москву, Евтушенко опубликовал об этом стишки под названием «Сопливый фашизм». Встретив его в Доме литераторов, я сказал, что стыдно писать подобное: вспомни, что Твардовский назвал ту войну «незнаменитой», то есть недостойной славы… Но мой упрек был, конечно, тщетным.

Весьма осведомленный публицист Рой Медведев сообщил в 1993 году: «Андропов (председатель КГБ в 1967–1982 годах. – В. К.) помогал поэту Евтушенко в организации его многочисленных поездок за рубеж. Поэт получил от шефа КГБ прямой телефон и разрешение звонить в необходимых случаях. Еще в 1968 году Евтушенко сделал резкое заявление с протестом против ввода советских войск в Чехословакию… В 1974 году такая же ситуация повторилась, когда Евтушенко публично высказался против высылки из СССР А. И. Солженицына… Евтушенко признался, что в обоих случаях он сначала звонил Андропову»[929]929
  Медведев Р. А. Генсек с Лубянки (Политическая биография Ю. В. Андропова). – М., 1993, с. 80.


[Закрыть].

То есть «дерзкие» протесты Евтушенко в действительности представляли собой санкционированные КГБ акции, призванные внушить миру, что в СССР есть свобода слова (вот, мол: Евтушенко протестует, а никакие репрессии в отношении его не применяются, и он по-прежнему путешествует по всем странам!)[930]930
  Ср. сообщение Судоплатова о том, что еще в начале 1960-х годов подполковник Рябов решил «использовать» Евтушенко «во внешнеполитической пропаганде»; позднее этим занимался уже генерал армии Андропов!


[Закрыть].

Конечно, подобные факты стали известны много позже, но и в 1960-х годах можно было догадываться о них. В 1965 году я выступал на дискуссии о современной поэзии, стенограмма которой – правда, к сожалению, сильно урезанная – была опубликована в начале 1966 года. В частности, при публикации выбросили мои слова о том, что Евтушенко, несмотря на ту или иную критику в его адрес, являет собой «официального певца хрущевского режима», – как ранее был сталинского.

Из зала, в котором я выступал, мне тут же задали вопрос:

– А кто же тогда Николай Грибачев?

Этот автор, по тогдашней «терминологии», был крайне «правым».

– Разумеется, оппозиционный режиму автор, – ответил я.

В опубликованном тексте остался лишь намек (но все же достаточно прозрачный) на это мое суждение:

«История литературы, я уверен, “снимет” с Евтушенко и его соратников надуманное обвинение в том, что в их стихах были некие грубые “ошибки”. Они выразили именно то, что нужно было выразить во второй половине пятидесятых – первой половине шестидесятых годов»[931]931
  Кожинов В. В. Поэты и стихотворцы // Вопросы литературы, 1966, № 3, с. 35.


[Закрыть].

Имелось в виду: нужно власти. И Евтушенко был определен в моем опубликованном тексте как представитель «легкой поэзии», коренным образом отличающейся от «серьезной» – то есть истинной поэзии, к которой в евтушенковском поколении я причислил тогда Владимира Соколова, Николая Рубцова, Анатолия Передреева. Подлинная поэзия «рождается, когда слово становится как бы поведением цельной человеческой личности, узнавшей и оберегающей свою цельность» (там же, с. 36).

Выше было сказано об «уникальной лживости» нынешних евтушенковских мемуаров. Это определение может кое-кому показаться преувеличением. Однако, чтобы убедиться в правоте такого «приговора», даже не нужно сопоставлять эти мемуары с какими-либо документами. Лживость ясно обнаруживается в самих мемуарах. Евтушенко утверждает, что после его заявления, протестующего против введения в августе 1968 года советских войск в Чехословакию (как уже говорилось, этот протест был санкционирован председателем КГБ Андроповым), «разбили матрицы» его готовых к печати книг, и он был уверен: «меня арестуют» (с. 301). Однако как бы «по недосмотру» Евтушенко в той же книге хвастается, что вскоре же побывал (продолжая двигаться к «рекорду» в 94 страны) в Бирме (с. 246) и Чили (с. 364), а в следующем, 1969 году издал свой объемистый «однотомник» (с. 247).

Возвращаясь к тому, с чего я начал, следует сделать вывод, что Евтушенко не смог или не захотел сберечь в себе «творческое поведение», соблазнившись «легкими» успехами; это в равной мере выразилось и в его восхвалении Сталина, и в позднейших проклятиях в его адрес, причем, второе, в сущности, вытекало из первого: добившись один раз легкого успеха, Евтушенко был вполне готов сделать то же самое еще раз… Это, конечно, представляло собой его собственный «выбор», но все же сама возможность выбора «легкого» пути коренилась в том, что назвали «культом», и потому с определенной точки зрения Евтушенко, как сказано, его «жертва». Позднейшее его сотрудничество с КГБ – закономерное следствие начала его «пути»…

* * *

…Для того чтобы яснее понять период 1946–1953 годов, мне пришлось забежать далеко – может быть, даже слишком далеко – вперед, в будущее. Но следующая глава этого сочинения возвратится к тем послевоенным годам, когда (это, надеюсь, ясно из только что изложенного) завязывались своего рода исторические узлы, которые затем очень долго развязывались, – да и, пожалуй, не развязаны до конца и по сей день…

Обратимся вновь к послевоенным внешнеполитическим проблемам страны. Ныне в моде представления, согласно которым СССР в последние годы жизни Сталина вел себя на всемирной арене крайне агрессивно или даже чуть ли не ставил человечество на грань третьей мировой войны. Но, если исходить из реальных фактов, такого рода оценки значительно более уместны по отношению к послесталинскому периоду. Если «бунт» 1948 года в Югославии против СССР не вызвал военного вмешательства, то волнения в июне 1953-го (то есть уже после смерти Сталина) в Восточном Берлине были подавлены с использованием двух танковых дивизий, а при попытке Венгрии выйти из-под эгиды СССР была проведена крупномасштабная военная операция (ноябрь 1956 года – всего через несколько месяцев после считающегося поворотом к «либерализму» XX съезда КПСС!). Не приходится уже говорить о доставке в 1962 году немалого количества войск СССР – да еще и с ядерным оружием! – на Кубу, то есть почти на морскую границу США.

Дело в том, что при Хрущеве совершается многосторонняя «реанимация» идеологической и политической «революционности», которая, в частности, противопоставлялась «консерватизму» сталинского правления (подробнее об этом – далее). Очень характерным выражением сей тенденции является соответствующая «критика» Сталина в хрущевских воспоминаниях.

Рассказывая о единственном имевшем место в 1946–1952 годах факте перерастания «холодной войны» в «горячую» – о начавшемся летом 1950 года противоборстве тесно связанной с СССР КНДР и армии США, Хрущев подчеркнул: «Должен четко заявить, что эта акция была предложена не Сталиным, а Ким Ир Сеном»[932]932
  Вопросы истории, 1991, № 12, с. 66.


[Закрыть] («вождь» Северной Кореи). И Никита Сергеевич с недоумением и даже негодованием поведал, что Сталин был категорически против действительного ввязывания в Корейскую войну, допустив только, чтобы «наша авиация прикрывала Пхеньян» (столицу КНДР) и делала это к тому же сугубо тайно. «Мне осталось совершенно непонятным, – признался Хрущев, – почему, когда Ким Ир Сен готовился к походу, Сталин отозвал наших советников… Ведь он (Ким Ир Сен. – В. К.), размышлял я, революционер, который хочет драться за свой народ… Если бы мы оказали помощь… то, безусловно, Северная Корея победила бы» (с. 68).

Хрущев утверждал даже (впрочем, возможно, выдумывая), что он дважды решительно спорил со Сталиным, призывая его принять действенное участие в Корейской войне, но тот «враждебно» и «очень остро реагировал» на эти хрущевские предложения (с. 67, 68).

Словом, нынешняя версия об особенной агрессивности Сталина в 1946 – начале 1953 года по меньшей мере сомнительна. Хотя СССР, конечно же, противостоял США (и Западу в целом), реальные действия заокеанского соперника были гораздо более агрессивными – что столь очевидно выразилось в Корейской войне. Ведь СССР граничит с Кореей, а США отделяют от нее ни много ни мало 8 тысяч км, и тем не менее американская армия, насчитывавшая несколько сот тысяч (!) военнослужащих, сражалась на корейской земле, потеряв более 54 тысяч человек убитыми…

Могут, конечно, возразить, что Сталин в данном случае предпочел воевать «чужими руками» – главным образом китайскими (Хрущев, в частности, не без огорчения упомянул о том, что в ходе Корейской войны «погиб китайский генерал, сын Мао Цзэдуна» (с. 69)). Но факт остается фактом: после завершения Второй мировой и до смерти Сталина боевых действий СССР не предпринимал, хотя при этом рисковал отдать под эгиду США Северную Корею (Хрущев, между прочим, привел такие сталинские слова: «Ну, что ж, пусть теперь на Дальнем Востоке будут нашими соседями Соединенные Штаты Америки. Они туда придут…» (там же, с. 68)), а ранее, в 1948-м, утратил свое влияние в Югославии…

Поэтому совершенно безосновательна точка зрения уже упоминавшегося Радзинского, который в конце своего опуса «Сталин» утверждает, что, если бы Иосиф Виссарионович не скончался 5 марта 1953 года, он вскоре же развязал бы новую мировую войну. В предыдущей главе моего сочинения сообщалось о тщетных попытках «революционно» настроенных югославских лидеров побудить Сталина поддержать антизападное восстание в Греции. Хотя Иосиф Виссарионович, будучи марксистом, полагал, что в конечном счете весь мир станет социалистически-коммунистическим, он все же не имел планов расширения военным путем той «советской зоны», которая создалась в результате Победы 1945 года, и даже не предпринял в 1948 году «силовой» акции против отколовшейся Югославии – что представляет явный контраст с действиями Хрущева в 1956 году в отношении Венгрии.

При этом важно учитывать, что в 1948 году в компартии Югославии, в том числе в ее высшем руководстве, имелось весьма значительное количество людей, которые в разразившемся конфликте были на стороне СССР. Достаточно сказать, что в течение 1948 года более 55 тысяч членов КПЮ (в том числе – что многозначительно – 1722 сотрудника органов внутренних дел) пришлось исключить из нее, 16 312 из них были брошены в концлагеря (среди них – два члена Политбюро ЦК КПЮ – С. Жуйович и А. Хербанг), а некоторые деятели были просто убиты – в частности, начальник Верховного штаба югославской армии А. Йованович; наконец, тысячи югославских коммунистов стали эмигрантами[933]933
  Гиренко Ю. С. Сталин – Тито. – М., 1991, с. 391.


[Закрыть].

В Москве хорошо знали о положении дел в Югославии (так, например, член Политбюро и генеральный секретарь Народного фронта СФРЮ Жуйович тайно информировал посла СССР о самых «секретных» обстоятельствах (там же, с. 347)), и естественно было прийти к выводу, что военное вмешательство может получить достаточно существенную поддержку внутри самой Югославии. Тем не менее нет никаких сведений хотя бы о планировании подобного вмешательства. Правда, Хрущев привел в докладе на XX съезде слова Сталина: «Вот шевельну мизинцем – и не будет Тито. Он слетит…» – и прокомментировал их так: «Сколько ни шевелил Сталин не только мизинцем, но и всем, чем мог, Тито не слетел»[934]934
  Реабилитация. Политические процессы 30–50-х годов. – М., 1991, с. 52, 53.


[Закрыть].

Можно допустить, что Иосиф Виссарионович действительно высказался в этом духе, но вместе с тем как раз Хрущев «шевелил, чем мог», в Венгрии в ноябре 1956 года – спустя всего девять месяцев после его цитированного доклада, а в 1948 году ничего подобного не произошло.

Из этого, разумеется, отнюдь не вытекает, что Сталин был «человечнее» Хрущева; его отказ от военной акции против Югославии уместно объяснить преодолением «революционизма», который, напротив, стал реанимировать, придя к власти, Хрущев. В предыдущей главе сообщалось, что 1 марта 1948 года вождь Югославии выразил полное согласие с тезисом: «…политика СССР – это препятствие к развитию международной революции». И «примирение» с Югославией, первый шаг к которому Хрущев сделал уже в июне 1954 года, направив соответствующее послание ЦК КПСС в Белград, основывалось именно на своего рода восстановлении в СССР «революционного» духа.

Для Сталина же СССР был прежде всего и главным образом государством, одной из двух великих держав, действовавшей на мировой арене на основе (при всех возможных отступлениях и искажениях) правового статуса, установленного Ялтинской и Потсдамской конференциями 1945 года, – что с очевидностью выразилось и в крайне минимальном участии СССР в Корейской войне, и в отказе от военной акции в отношении «предательской» Югославии.

Современный американский историк Дэвид Холловэй, объективно исследовав развитие событий в послевоенный период, пришел к уверенному выводу: «Сталин хотел использовать давление для достижения своих целей, но он не хотел развязать войну. Хотя его политика вызывала тревогу на Западе – к чему он и стремился – в ретроспективе ясно, что Сталин вел себя осторожно и в конце концов он отказался бы от своих целей, чтобы избежать войны»[935]935
  Холловэй Д. Сталин и бомба. Советский Союз и атомная энергия 1939–1956. – Новосибирск, 1997, с. 342.


[Закрыть].

Другое дело, что в руководстве СССР – в частности, военном – были люди, настроенные иначе. Не могу забыть, как в 1975 году один из прославленных полководцев Второй мировой войны, главный маршал бронетанковых войск П. А. Ротмистров в присутствии множества людей гневно воскликнул, прервав мою речь: «Проморгали Константинополь, проморгали!». Это «агрессивное» заявление прозвучало на вечере, посвященном Ф. И. Тютчеву, участниками которого были знаменитый певец И. С. Козловский, столь же знаменитый артист М. И. Царев, литературовед, правнук поэта К. В. Пига-рев. Я, которому было поручено вести этот вечер, имел «неосторожность» заметить, что, по убеждению (я, правда, оговорил – утопическому) Тютчева, Константинополь в будущем станет одной из столиц Российской державы. А как известно, в конце сентября 1944 года наши танки, вышедшие на южную границу Болгарии, находились на расстоянии одного броска от древнего средоточия Православия, и вполне вероятно, что Павел Алексеевич, бывший тогда заместителем командующего бронетанковыми и механизированными войсками страны, предлагал Верховному Главнокомандованию осуществить этот несложный в ту пору бросок, но получил категорический отказ; напомню, что Сталин позднее резко возразил югославским лидерам, предлагавшим поддержать восстание в Греции, ибо, как он сказал, Великобритания и США «не допустят разрыва своих транспортных артерий».

Словом, мнение, согласно которому Сталин планировал развязать третью мировую войну, является заведомым вымыслом. Это, в частности, подтверждается следующим фактом: 4 апреля 1949 года был создан военно-политический союз – Организация североатлантического договора (НАТО), в который вошли США, Великобритания, Франция, Бельгия, Нидерланды, Люксембург, Канада, Италия, Португалия, Норвегия, Дания, Исландия и, позднее, в 1952-м, Греция и Турция. Между тем противостоявший НАТО союз, известный под названием Варшавского договора, был создан только через шесть лет, 14 мая 1955 года, когда Хрущев, сместив 8 февраля с поста председателя правительства Маленкова, стал уже полновластным «вождем».

Конечно, противостояние Запада и «соцлагеря» было непримиримым и до заключения Варшавского договора, но все же достаточно существенно, что официальное утверждение этого противостояния реализовал не Сталин, а Хрущев. Речь при этом идет вовсе не о каком-либо «осуждении» Никиты Сергеевича, а об адекватном понимании и мировой политической ситуации, и внешней политики СССР.

Во-первых, Запад выступил инициатором (и далеко опередил СССР!) создания военного блока, с очевидностью заостренного против нашей страны, а во-вторых, через шесть лет именно Хрущев с его «революционистским» сознанием сделал ответный ход, «оправдываемый», впрочем, тем фактом, что 27 февраля 1955 года, то есть за два с половиной месяца до заключения Варшавского договора, в НАТО вступила ФРГ, – а это было, если прибегнуть к «недипломатическому» выражению, наглым актом Запада (в части 1-й этой книги, посвященной Второй мировой войне, сообщалось, что Черчилль в 1945 году мечтал о войне против нас вместе с германской армией, – и вот через десять лет его мечта потенциально реализовалась…). Было поэтому естественно, что Варшавский договор 1955 года объединил с войсками СССР, Албании, Болгарии, Венгрии, Польши, Румынии, Чехословакии также и армию ГДР…

Не исключено такого рода возражение: Сталин не проявлял той «воинственности», которая выразилась в ряде акций Хрущева, потому, что страна в первое время после Второй мировой войны была слишком ослабленной. Правда, к тому моменту, когда послесталинская власть бросила в атаку на берлинское население – в двух шагах от расположения оккупационных войск США, Великобритании и Франции! – две танковые дивизии, миновало всего три с половиной месяца со дня смерти Сталина, и военная мощь страны не могла сколько-нибудь значительно вырасти… И даже если принять во внимание это возражение, нельзя отрицать, что воинственность СССР на мировой арене в послесталинское время с очевидностью увеличилась (а не наоборот).

* * *

Вышеизложенное наверняка будет воспринято теми или иными читателями как своего рода апология Сталину – в противовес Хрущеву (и опять-таки одни будут этим возмущаться, а другие радоваться). Однако, как мне уже не раз представлялось необходимым подчеркивать, суть дела вовсе не в личных качествах Сталина и Хрущева, но в объективном ходе истории. Поведение Сталина на внешнеполитической сцене диктовалось не каким-либо его «миролюбием», а тем, что он в определенной мере осознавал тогдашнюю геополитическую ситуацию (что ясно выразилось в его решительном отказе от попытки присоединить имевшую важное значение в Средиземноморском бассейне Грецию к «соцлагерю»). Но вместе с тем (об этом уже шла речь в предыдущей главе) Сталин, очевидно, не осознавал бесперспективность вовлечения в геополитическое поле России-Евразии оккупированных в ходе войны стран Восточной Европы. Сам по себе тот факт, что эти страны в результате Победы оказались под контролем СССР, был естествен и, в сущности, неизбежен – что признавали позднее и некоторые способные к беспристрастным суждениям западные историки. Но в геополитическом плане «присоединение» европейских стран к Евразии не имело сколько-нибудь надежного будущего.

Ф. М. Достоевский сто двадцать с лишним лет назад очень едко, но и столь же метко писал о будущем европейских славян (все им сказанное тем более относится к другим восточноевропейским народам). Он констатировал, что, по их убеждению, «они племена образованные, способные к самой высшей европейской культуре, тогда как Россия – страна варварская, мрачный северный колосс… Они будут в упоении, читая о себе в парижских и в лондонских газетах телеграммы, извещающие весь мир, что после долгой парламентской бури пало наконец министерство в Болгарии и составилось новое из либерального большинства… славяне с упоением ринутся в Европу, до потери личности своей заразятся европейскими формами, политическими и социальными». Поэтому, заключал Достоевский, у России «и мысли… быть не должно никогда, чтобы расширить за счет славян свою территорию, присоединить их к себе политически…»[936]936
  Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. в 30 тт., т. 26. – М., 1984, с. 79–80.


[Закрыть].

Но не забудем, что это присоединение было неизбежным последствием Победы 1945 года – ее оборотной бедой. Да, именно бедой, ибо позднейший откол «соцлагеря» с его 140-миллионным населением явился первотолчком распада самого СССР…

Из изложенного выше естественно сделать вывод, что нынешнее преувеличение агрессивности внешней политики СССР имеет сугубо тенденциозный характер. Запад, и прежде всего США, были намного более агрессивны; достаточно указать на тот общеизвестный факт, что по всему периметру границ СССР были, начиная с 1946 года, созданы их мощные военные базы. И эта западная агрессивность вполне объяснима. Уже к середине ХV века Западная Европа «обогнала» остальной мир в плане динамичности и технологического развития и, начав покорение других континентов, за сравнительно короткий срок так или иначе подчинила себе обе Америки, Африку, Австралию и преобладающую часть Азии. Только Евразия-Россия, несмотря на ее соседство с Западом и отсутствие отделяющих ее от него океана или хотя бы горного хребта, не была покорена – несмотря на то, что натиск на Россию с Запада начался еще в ХI веке! Эта «непокоряемость» в конечном счете породила русофобию – в буквальном смысле страх перед Россией, хотя последняя никогда не предпринимала агрессивных походов на Запад[937]937
  См. об этом же мою статью об известном маркизе де Кюстине в журнале «Москва» (1999, № 5).


[Закрыть]. С 1812 года и до наших дней на Западе имеет хождение фальшивка – так называемое «Завещание Петра Великого», в котором грядущей целью России объявлено завоевание Европы и мира в целом. В 1946 году историк Е. Н. Данилова опубликовала подробное исследование о многократном использовании этого «документа» в западной пропаганде[938]938
  Данилова Е. Н. «Завещание» Петра Великого. – В кн.: Проблемы методологии и источниковедения истории внешней политики России. – М., 1986, с. 213–279.


[Закрыть]. И вполне закономерно, что после Победы 1945 года русофобия Запада чрезвычайно резко возросла.