Текст книги "Россия. Век XX. 1901–1964. Опыт беспристрастного исследования"

Но Борщаговский все же не отказывается от характерных для него «странностей», ибо далее он пишет: «Ссылка, депортация евреев страны не миф, но мифологический, близкий к фантастике образ вожделений и тайных планов Сталина, его неутоленной жажды; дополнительный мотив ненависти из-за сознания невыполнимости его мечты» (там же) – имеется в виду невыполнимая «мечта» о тотальной расправе с евреями. Тем самым Борщаговский представляет себя в качестве некоего медиума, который-де точно постиг «дух» Сталина. В действительности мифологический и не «близкий к фантастике», а чисто фантастический образ жаждущего уничтожить всех евреев Сталина искусственно сконструирован и такими людьми, как Борщаговский (сначала – в приятельских разговорах, а в годы «перестройки» – в публикуемых сочинениях).

Подводя итог теме послевоенных репрессий, целесообразно еще раз сказать о том, что они принципиально отличались и в «количественном», и в «качественном» отношении от предвоенных репрессий, – хотя многие авторы ставят между ними знак равенства, а подчас даже объявляют репрессии 1949 – начала 1953 года наиболее страшными. Но выше уже говорилось, что в 1950–1952-м за год выносилось в среднем столько же смертных приговоров, сколько в 1937–1938-м за день!

В главе «Загадка 1937 года» первого тома этого сочинения доказывалось, что тогда произошла, в сущности, «замена» преобладающего большинства людей, которые играли правящую роль на всех уровнях (от членов ЦК и наркомов до секретарей мелких партячеек и колхозных бригадиров). Те или иные авторы оспаривают такое решения вопроса, говоря о множестве репрессированных тогда людей, не имевших отношения к партии, государству и управлению экономикой (хотя бы на самом низком уровне). Речь идет и о репрессированных в те годы людях церкви, культуры, науки, и о рядовых служащих, рабочих, крестьянах. Но, во-первых, не следует забывать, что рядовые служащие, рабочие и крестьяне – это 99 % тогдашнего населения страны, а репрессированы в те годы были 1,2 % населения, и, значит, урон «рядовых» людей незначителен. А во-вторых, репрессии тех лет, направленные все же именно на «правящий» слой (по всей его вертикали), захватывали иные слои населения, так сказать, не закономерно, а в силу становившейся неуправляемой цепной реакции террора. Но, конечно, точный ответ на вопрос о том, какая часть репрессированных ни в коей мере не принадлежала к власти (в самом широком смысле этого слова), можно дать лишь на основе трудоемких исследований.

Но обратимся к послевоенному времени. Выше было показано, что большинство репрессированных тогда по политическим обвинениям людей – это осужденные (другой вопрос – обоснованно или нет) за сотрудничество с врагом, притом даже это тяжкое обвинение в крайне редких случаях приводило к смертному приговору: ведь из числа политических обвиняемых в 1946–1953 годах всего лишь 1,6 % были осуждены на смерть.

А что касается известных политических «дел» послевоенных лет, направленных против людей, занимавших более или менее высокое положение (от члена Политбюро до, скажем, члена ЕАК), их изучение дает основание сделать вывод, что в 1946–1953 годах отнюдь не было той «безличной» махины политического террора, которая обрушилась на многие сотни тысяч людей в довоенное время. Скорее уж напротив: целый ряд репрессий 1946–1953 годов был инициирован отдельными лицами.

Правда, во многих сочинениях и террор второй половины 1930-х годов целиком приписывают отдельным лицам – Сталину, Ягоде, Ежову, Кагановичу, Молотову, Жданову, Хрущеву, Маленкову и т. п. Однако это уместно только в отношении репрессий в самом верхнем слое; неверно, да и просто нелепо полагать, что около 2 млн осужденных тогда по политическим обвинениях людей (из них – около 700 тыс. со смертными приговорами) были непосредственными жертвами Сталина и других отдельных лиц. Они представляли собой жертвы самого тогдашнего «климата», царившего в партии и власти (сверху и донизу), которые, в сущности, предались «самопожиранию», – что я стремился показать в главе «Загадка 1937 года».

После войны «климат» был уже совсем иным, и многое зависело теперь от сознания и поведения отдельных лиц во власти. Выше сообщалось, например, что министр ГБ Абакумов отказался предъявлять обвинения в «терроризме» врачу Я. Г. Этингеру (на чем настаивал Рюмин) и юношам и девушкам, создавшим «Союз борьбы за дело революции», а злодей Рюмин, добившись ареста Абакумова, жестоко расправился с этим «Союзом» и развернул «дело» Этингера в «дело» почти трех десятков высокопоставленных врачей… И, конечно же, решающую роль сыграл здесь сам Сталин, который поверил Рюмину, а ранее, в 1949-м, поверил в так называемый ленинградский заговор (не исключено, что и тут не обошлось без какого-нибудь Рюмина, о коем, правда, ничего неизвестно, – по крайней мере пока).

Как говорилось выше, в последние годы жизни подозрительность Сталина явно приобрела маниакальный характер, что достаточно четко проявилось как раз в его отношениях с Рюминым: он поверил его доносу и высоко вознес его, затем, полтора года спустя, вообще изгнал его из ГБ, однако доносу все же продолжал верить… Нередко утверждают, что «безумие» владело Сталиным и в 1937 году, однако, если уж на то пошло, «безумие» владело тогда массой людей – иначе бы террор захватил только тех, о ком вождь так или иначе знал лично, а не почти два миллиона человек…

Вполне вероятно, что вышеизложенное будет воспринято теми или иными читателями с недоумением либо даже возмущением. Вот, мол, нас призывают чуть ли не радоваться тому, что политический террор в послевоенное время становится менее массовым и жестоким, между тем как этот террор – при любых его масштабах и относительно малом числе смертных приговоров – все равно явление чудовищное.

Однако никуда не деться от того факта, что каждая «настоящая» революция являет собой в принципе уничтожение существовавшего до нее общества в целом. Вспомним, что Наполеон был возведен в главные полководцы Французской революции потому, что «отважился» в упор расстрелять из пушек безоружную толпу парижан (такое было впервые в истории…), и то, что происходило в России в 1917–1921 годах, не могло не «воспитать» массу готовых к беспощадным репрессиям людей.

И, говоря о весьма значительном уменьшении количества политических репрессий в послевоенные годы (и тем более смертных приговоров), я предлагаю, конечно же, не «радоваться» этому, а осознать закономерную «дереволюционизацию» страны (ибо именно революция отменила все правовые и моральные нормы, и ее идеологи – как не раз было показано выше – совершенно открыто об этом объявляли). Притом нельзя не подчеркнуть, что это уменьшение масштабов и жестокости репрессий происходило в напряженнейшей ситуации холодной войны и угрозы атомного нападения США, и, следовательно, перед нами закономерный ход «внутреннего» развития страны.

* * *

В заключение этой главы целесообразно коснуться еще одного явления послевоенных лет – начавшейся в январе 1949 года «борьбы с космополитами» (в бранном словоупотреблении – «безродными космополитами») – тем более что ныне это явление характеризуется чаще всего крайне неадекватно. Так, например, бывший «космополит» А. М. Борщаговский, выступая в 1998 году вместе со своим собратом Д. С. Даниным в телепрограмме «Старая квартира. Год 1949-й», многозначительно сообщил (впрочем, точно я не помню – возможно, это сделал не он, а Данин), что вот, мол, мы только двое и уцелели из «космополитов». И малоосведомленные телезрители (а таких – большинство) вполне могли подумать, что другие «космополиты» были казнены. А ведь почти все причисленные к этой «категории» люди родились в 1890–1900-х годах (Борщаговский и Данин принадлежали к самым молодым из них – 1913 и 1914 г. рожд.), и чтобы «уцелеть» к 1998 году, им надо было дожить до ста или по меньшей мере до девяноста лет…

Вообще, как явствует из фактов, «борьба с космополитами» – которые являлись театральными, литературными и художественными критиками – представляла собой в основном не политическое, а литературное (и шире – «искусствоведческое») явление, и хотя те или иные лица (прежде всего Константин Симонов), как мы увидим, пытались превратить его в политическое (делая это либо с перепугу, либо из-за особой вражды), эти попытки остались тщетными. Могут возразить, что один из «космополитов», И. Л. Альтман, был все же ненадолго арестован; однако это произошло 5 марта 1953 года, то есть в день смерти Сталина, и объяснялось, вероятно, растерянностью каких-либо лиц в МГБ.

Следует сказать еще и о том, что некоторые люди, объявленные «космополитами», например критик и литературовед И. М. Нусинов, были арестованы как участники «сионистского заговора», но тот же Нусинов пострадал не из-за своей литературной деятельности, а в качестве активного члена ЕАК.

В общественное сознание давно внедрено представление о критиках-«космополитах» как о живущих интересами подлинного искусства личностях, составивших далекий от властей и вообще всего «официального» критический цех, который, естественно, не только поддерживал все лучшее, но и критиковал недостойное, чем нажил злобных врагов, обрушивших на него страшные гонения.

Прежде всего, едва ли есть основания считать причисленных к «космополитам» критиков служителями истинного искусства. Борщаговский в своих мемуарах «Записки баловня судьбы» пишет, например, о своем собрате А. С. Гурвиче: «…мысль его чиста и благородна. Он ищет близости в духовности, в нравственном уровне людей» и т. п. (с. 79). Однако ведь этот самый «благородный» Гурвич в 1937 году изничтожал Андрея Платонова, который подвергся жестокому гонению в 1930 году за свое произведение о трагедии коллективизации и в 1937-м с трудом издал небольшую книгу «Река Потудань», а Гурвич тут же на нее набросился; много позднее, в 1997 году, поэт С. И. Липкин писал, что в 1949-м «ветхозаветный Бог мести наказал Гурвича». Другие «космополиты» – Б. В. Алперс, С. Д. Дрейден, В. Я. Кирпотин, И. М. Нусинов – в свое время жестоко травили Михаила Булгакова.

Борщаговский сопоставляет участь критиков-«космополитов» с судьбой издававшегося в 1930-х годах журнала «Литературный критик», как он его определяет, «детища новой литературной атмосферы», который «был прихлопнут по инициативе Фадеева в 1940 году». Роль Фадеева в этом прискорбном деле мне неизвестна, но известно, что И. Л. Альтман (тот самый) опубликовал тогда уничтожающую статью, обвинившую «сотрудников “Литературного критика” в “антипартийности”» (см.: Советское литературоведение и критика… – М., 1996, с. 350).

Далее, не соответствует действительности представление, согласно которому «космополиты» были далеки от властей, являлись, так сказать, чисто «творческими» личностями. В 1946–1948 годах Л. М. Субоцкий был секретарем Правления Союза писателей СССР, И. И. Юзовский и Г. Н. Бояджиев поочередно занимали пост председателя Объединения театральных критиков СССР, Л. А. Плоткин являлся заместителем директора Института русской литературы, В. Я. Кирпотин исполнял ту же должность в Институте мировой литературы и т. д. И даже самые молодые из «космополитов», Борщаговский и Данин, успели к 1949 году, оказаться в «начальниках»: первый был одним из ведущих членов редколлегии «Нового мира» и одновременно заведующим литературной частью Театра Красной Армии, принадлежавшего к важнейшим, второй исполнял обязанности председателя комиссии по теории литературы и критике Союза писателей СССР.

Наконец, ложно широко распространенное мнение, что на мирно служивших делу искусства «космополитов» вдруг агрессивно напали их враги; напротив, именно будущие «космополиты» начали атаку против ряда писателей, которые затем, как говорится, перешли в контратаку.

Борьба шла между «интернационалистами» и «патриотами». В годы войны будущие «космополиты» мирились с мощным возрождением русского патриотизма, ибо дело шло о разгроме нацизма. Но затем патриотизм стал все больше раздражать эту группу критиков.

В 1948 году А. С. Гурвич писал о русском патриотизме, громя одну из пьес известного драматурга Н. Ф. Погодина: «Понятно, что самые отсталые, отягощенные предрассудками советские люди должны были найти для себя в страшных испытаниях войны доступную для них моральную опору… Но воспеть этот древний слепой инстинкт самосохранения как бессмертную силу духа народного – значит повернуть время вспять». И издевался над погодинской пьесой, где, по его словам, «непостижимая тайна русской народной души предстает перед нами как идея в штанах… Идея эта – исконный, вечный, непоколебимый дух русского человека, а штаны – старые казацкие штаны с лампасами»[1042]1042
  См.: Новый мир, 1949, № 3, с. 188.


[Закрыть].

Надо сказать, Погодин (Стукалов) не был истинным художником, но Гурвич напал на него не поэтому; до войны он как раз восхвалял этого драматурга, а в то же время громил одного из значительнейших писателей – Платонова…

Вообще критики, зачисленные позднее в «космополиты», делая вид, что они ратуют за высокое искусство, на самом-то деле выступали, как правило, против писателей патриотической направленности. Конечно, атакуемые ими А. В. Софронов, Н. М. Грибачев, А. А. Первенцев, М. С. Бубеннов и другие (не говоря уже о драматурге-плагиаторе А. А. Сурове) отнюдь не были значительными писателями, но «средних» и «посредственных» писателей было тогда (как, впрочем, и во времена Пушкина, Достоевского или Блока) сколько угодно. Однако критики, о которых идет речь, расходовали свой пыл почти исключительно на «патриотов».

Ныне дожившие до нашего времени «космополиты» рассказывают о своих атаках на «патриотов» как об очень трудных, чуть ли не геройских деяниях. Д. С. Данин пишет, например: «В 46-м мне удалось напечатать статью против Софронова под непрощаемым заголовком – “Нищета поэзии”… А в 48-м мне удалось напечатать антигрибачевскую (т. е. против Грибачева. – В. К.) главу в большой статье о “драматическом начале” в нашей поэзии… произошло нечто беспрецедентное – подвергалась осуждающей критике поэма, только что получившая Сталинскую премию 1-й степени… Я… рискнул на тот шажок из молодого экстремизма. Была тут и психологическая подоплека – уязвленность бессильем перед низостью власти».

Что касается «экстремизма», Даниила Семеновича в данном случае подвела память (лгать он бы не стал, так как факты ничего не стоит проверить): его статья, «осуждающая» поэму Грибачева, появилась в октябре 1948 года, а Сталинская премия была присуждена за сию поэму в апреле 1949-го. Но поскольку борьба, которую-де Данин вел с «низостью власти», кажется ему теперь чем-то героическим, он «припомнил», что экстремистски выступил, в сущности, против мнения самого Сталина!

Впрочем, главное в другом. В не раз цитированном трактате Г. В. Костырченко впервые предстала подлинная история «борьбы с космополитами». И выяснилось, что атаки будущих «космополитов» в 1946–1948 годах на «патриотов» велись отнюдь не против «власти», а, наоборот, под руководством идеологической власти – прежде всего в лице Д. Т. Шепилова, который с 1946 года был редактором «Правды» по отделу пропаганды, с 1947-го – первым заместителем начальника Агитпропа (Управления пропаганды и агитации) ЦК, а с 1948-го – заведующим Агитпропом («выше» него в идеологической власти стояли только Маленков и, разумеется, Сталин). Он разделял позиции будущих «космополитов» до января 1949 года, когда, узнав, что Сталин решает вопрос иначе, повернулся, как говорится, на 180 градусов. Был на стороне «космополитов» и 1-й заместитель генерального секретаря Союза писателей СССР А. А. Фадеева, К. М. Симонов, который имел едва ли меньшую власть, чем сам генеральный (как и Шепилов, он затем обрушился на недавних «друзей»).

Нельзя не обратить особого внимания на тот факт, что такие очень осведомленные люди, как Шепилов и Симонов, до января 1949-го всячески поддерживали будущих «космополитов». В нынешних сочинениях о событиях того времени (между прочим, в известной мере даже в глубоко объективном исследовании Г. В. Костырченко) утверждается, что «антикосмополитическая (и, как считается, “противоеврейская”) кампания» готовилась задолго до 1949 года. Конечно, те или иные лица (в частности, настроенные действительно антисемитски) могли планировать нечто подобное. Но поведение Шепилова и Симонова, которые (это известно) чрезвычайно дорожили своим высоким положением, убеждает, что на вершине власти подобных планов не имелось, и только после конфликта с Израилем могла стать реальностью «антикосмополитическая кампания».

Г. В. Костырченко на строго документальной основе показал[1043]1043
  Костырченко Г. В. Цит. соч., с. 177–206.


[Закрыть], что к концу 1948 года будущие «космополиты» под «командованием» зав. Агитпропом ЦК Шепилова и 1-го зама генсека СП Симонова пошли в настоящую атаку на «патриотов», притом для названных руководителей главной целью атаки был генсек СП Фадеев, которого должен был заменить Симонов. Стоит сообщить, что Шепилов, помимо прочего, возглавлял редакцию самой «страшной» тогда цекистской газеты «Культура и жизнь». Забавно, что ныне бывший «космополит» Д. С. Данин, переносясь в своих мемуарах уже в давнее прошлое, «констатирует»: «“Культура и жизнь” выносит приговоры, нигде обжалованию не подлежащие»[1044]1044
  Данин Д. С. Бремя стыда. – М., 1996, с. 73.


[Закрыть], – в самом деле забавно, ибо собратья Данина нередко выступали в этой «палаческой» газете!

В декабре 1948 года борьба против «патриотов» дошла до своего рода крайности: Фадеев и его сторонники попытались отбиться на состоявшемся 18 декабря 1948 года ХII пленуме Союза писателей, но Шепилов попросту запретил публикацию большинства материалов этого пленума!

Лишь через месяц поддерживавший Фадеева секретарь ЦК Г. М. Попов, будучи принят Сталиным, доложил ему об «антипатриотической атаке» на выдающегося писателя, «соотношение сил» кардинально изменилось, и 28 января 1949 года в «Правде» была опубликована разгромная редакционная статья «Об одной антипатриотической группе театральных критиков».

Но Шепилов и Симонов вышли сухими из воды, ибо мгновенно заняли прямо противоположную позицию. 18 февраля Симонов, дабы отмыться от своего недавнего единства с «космополитами», выступил на собрании драматургов и критиков с беспрецедентно резкими политическими обвинениями в их адрес, а в мартовском номере «Нового мира» опубликовал пространную статью, в которой, в частности, так «разоблачал» критиков: «Прямые высказывания – это только открыто опубликованная часть программы… в большинстве случаев у этих критиков-антипатриотов забрало было опущено или только чуть-чуть приподнято. Они знали, что если они поднимут забрало и скажут все, что они на самом деле думают, то их забросают камнями[1045]1045
  Надо сказать, диковатый ход мысли, ибо расправа посредством бросания камней издали – это «библейский» способ, постоянно упоминаемый и в самой Библии, и в евангелиях.


[Закрыть] на улице…». Они-де стремились «продать» русский народ «в рабство американскому империализму… Вот что такое космополитизм в искусстве, если поглядеть в самый его корень»[1046]1046
  Новый мир, 1949, № 3, с. 185–186.


[Закрыть].

То есть Симонов предъявил «космополитам» такое обвинение, по какому к этому времени уже были арестованы «еврейские националисты» из ЕАК… Однако власти не вняли сему обвинению. Так, 28 марта Симонов (кстати, вместе с Софроновым) отправил послание Сталину и Маленкову, в котором «ставил вопрос» об исключении целого ряда «космополитов» из Союза писателей, но поддержки не получил, и впоследствии, в 1950 году, исключен был один только И. Л. Альтман, который считался наиболее «пламенным» (он в феврале 1948-го разоблачал – см. выше – «антипатриотизм» выдающегося режиссера Василия Сахновского!..).

Правда, ряд «космополитов» был исключен из партии, но это тогда являлось очень широко распространенным «наказанием» даже за весьма мелкие прегрешения. И в связи с этим стоит сообщить о процедуре исключения из партии недавнего секретаря правления СП «космополита» Л. М. Субоцкого, который, помимо литературной карьеры, заседал начиная еще со времени революции в различных трибуналах. Уже упоминавшийся Данин воспроизвел (и за это нельзя не поблагодарить его!) реакцию Субоцкого на исключение из партии:

«– Я заявляю! – обвел он нас всех зачеркивающим жестом маленькой волевой руки. – И прошу занести это в протокол! Трибуналы революции… трибуналы войны… Я отправил на расстрел больше нечисти, чем сидит вас сейчас в этом зале! Понятно?!» (Данин. Цит. соч., с. 350).

Эта сцена показывает всю ложность внедряемых в сознание людей представлений, согласно которым все «космополиты» были этакими служителями высокого искусства, на коих набросились свирепые громилы. Кстати, Данин, в отличие от многих других сочинителей, честно сообщает, что уже в 1950 году он стал снова выступать в печати, начав с опубликованной «Литературной газетой» статьи, как он пишет, «о молодом поэте Ф.» (с. 356). Имя не называется, по-видимому, потому, что этот поэт, Владимир Федоров, был, во-первых, не менее «патриотичен», а во-вторых, менее «поэтичен», чем Анатолий Софронов, статью о стихах которого Данин еще не столь давно озаглавил уничтожающе: «Нищета поэзии». Между тем песню «Шумел сурово брянский лес…», слова которой Анатолий Владимирович сочинил более полувека назад, многие ценят и сегодня – хотя, конечно же, нет оснований считать ее автора значительным поэтом.

И из того факта, что Данин Софронова отверг, а Федорова расхвалил, естественно сделать четкий вывод: критик атаковал в лице Софронова не безнадежно плохого, по его мнению, поэта и даже не «патриота», а влиятельного представителя враждебного «лагеря»; Федоров же жил не в Москве и не принимал участия в литературной борьбе (потому его можно было хвалить).

Как уже сказано, к концу 1948 года перевес сил в этой борьбе был на стороне «космополитов»; затем в дело вмешался Сталин, но – несмотря на приведенные выше тяжелейшие обвинения Симонова в адрес «космополитов» – не только не распорядился о репрессиях, но даже не поддержал предложение об исключении «преступников» из Союза писателей.

Вернусь еще раз к утверждениям об «антисемитизме» Сталина, который связывают и с гонениями на «космополитов» (за немногими исключениями, евреев). Как уже сказано, в 1949–1952 годах по воле Сталина удостоенных высоких почестей евреев было больше, чем подвергшихся опале. Другой вопрос, что те или иные лица воспользовались развернувшейся кампанией для нападок на евреев в силу в самом деле присущего этим лицам антисемитизма либо по крайней мере с целью устранить мешающих им «конкурентов».

Я, учившийся в то время на филологическом факультете Московского университета, был непосредственным свидетелем и, более того, «участником» подобной акции. Курс лекций по русской литературе ХIХ века читал доцент А. А. Белкин – и читал, по тем временам, неплохо. Я близко знал его, так как исполнял обязанности «старосты курса» и постоянно общался с Абрамом Александровичем. «Антипатриотом» он ни в коей мере не являлся, его любовное отношение к русской литературе было несомненным. Незадолго до окончания его лекций до меня дошли сведения о готовящемся увольнении Белкина из университета, и, наивно рассчитывая воспрепятствовать этому, я составил очень лестный для него «адрес», который подписали почти все студенты курса, и торжественно вручил ему сей «документ» после завершающей лекции. Вскоре меня вызвал заместитель декана факультета М. Н. Зозуля и потребовал рассказать о том, как Белкин подготовил упомянутый «адрес», что, конечно, было бы использовано для полнейшей его дискредитации. Это меня окончательно возмутило, и вместе с Зоей Финицкой (позднее известной журналисткой) я «организовал» своего рода делегацию протеста из двух-трех десятков студентов к секретарю партбюро факультета Николаевой.

Теперь я склонен думать, что эти действия только способствовали увольнению Белкина, ибо каким-нибудь вышестоящим лицам, которые должны были утвердить увольнение, по всей вероятности, преподносили наш «бунт» как результат «подстрекательства» со стороны Абрама Александровича. Но мне было более или менее ясно тогда и вполне ясно теперь, когда «загадки» того времени исследуются по сохранившимся документам, что Белкина уволили не из-за предписания власти о некой «расовой чистке» (ведь в те же самые годы множество евреев получало высшие почести!), но по воле тех или иных лиц (хотя бы упомянутого Зозули), воспользовавшихся кампанией «борьбы с космополитизмом» для своей собственной выгоды или удовлетворения антисемитских вожделений. Если бы дело обстояло иначе, были бы абсурдными и тогдашнее наличие евреев в ЦК КПСС, и тот факт, что треть Сталинских премий по литературе доставалась в 1949–1952 годах евреям.

Не столь давно были опубликованы воспоминания А. Л. Штейна «Как я был космополитом», которые убедительно подтверждают мои суждения о «деле» А. А. Белкина. Близко знакомый мне Абрам Львович Штейн (однофамилец вышеупомянутого драматурга) – видный исследователь зарубежной и русской драматургии, в частности, автор ценных работ о творчестве А. Н. Островского. Он вспоминает, как в 1949 году его, преподавателя Московского института иностранных языков, вместе с его коллегой М. О. Мендельсоном (в публикации он назван Изиксоном) намеревались изгнать в качестве «космополитов», и делалось это потому, что на кафедре были раздутые штаты и кого-либо необходимо было уволить. И «конкуренты» решили воспользоваться начавшейся кампанией против «космополитов» и сократить две «лишние» единицы за счет евреев.

Однако на собрании, долженствующем «разоблачить» врагов, выступил один из профессоров института, который одновременно был работником ЦК партии.

«Мы подвели первые итоги борьбы против космополитизма, – заявил он. – И что же оказалось? Почему-то вышло, что космополитами являются одни евреи. Это неправильно, товарищи. Космополитами могут быть люди любой национальности». Как потом стало известно, ранее имело место «совещание» в ЦК по вопросу о космополитизме, которое Сталин открыл именно этими словами»[1047]1047
  Вопросы литературы, 1994, вып. III, с. 218.


[Закрыть].

И в результате уволили именно ту преподавательницу, которая обличала своего конкурента-еврея, вторая «лишняя» преподавательница перешла на другую кафедру, и положение «стабилизировалось»…

Уже знакомый читателям А. И. Ваксберг, не стесняющийся писать любые нелепицы, так характеризует «кампанию против космополитов»: «это была тщательно продуманная и хорошо организованная психологическая обработка населения перед грядущими катаклизмами (имеется в виду поголовная депортация евреев. – В. К.), которую предначертал обезумевший диктатор» (цит. соч., с. 261). Но как это согласуется с одновременным очень щедрым производством евреев в лауреаты, народные и заслуженные артисты и т. п., о чем, кстати сказать, узнавали несоизмеримо более широкие слои населения, нежели те, которые слышали что-либо о критиках Борщаговском, Данине и т. п.? Так, в 1949–1952 годах стали известными всей стране лауреатами Сталинской премии (часть из них – даже дважды) артисты еврейского происхождения Марк Бернес, Ефим Березин (сценическое имя – Штепсель), Владимир Зельдин, Марк Прудкин, Фаина Раневская, Марк Рейзен, Лев Свердлин и др.

Словом, с прискорбием помня о репрессиях и гонениях 1949–1952 годов, затронувших значительное количество людей еврейского происхождения, необходимо вместе с тем освободиться от многочисленных домыслов, вымыслов и зловещих мифов, которые затемняют или вообще заслоняют историческую реальность этого – в сущности, не столь уж далекого – времени.