Автор книги: Вадим Кожинов
Жанр: Публицистика: прочее, Публицистика
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 33 (всего у книги 68 страниц)
Необходимо при этом учитывать, что Мандельштам очень высоко ценил поэзию совсем еще молодого, 24–25-летнего Павла Васильева, даже в какой-то мере «завидовал» ему, говоря в 1935 году:
«Вот Есенин, Васильев имели бы на моем месте социальное влияние. Что я? – Катенин, Кюхля»[440]440
Ежегодник рукописного отдела Пушкинского Дома на 1993 год. – СПб., 1997, c. 62.
[Закрыть] (то есть находившиеся как бы на обочине главного пути поэты пушкинской эпохи). Но дело не только во «влиятельности»; тогда же Мандельштам утверждает: «В России пишут четверо: я, Пастернак, Ахматова и П. Васильев» (там же, с. 83–84). В данном случае речь идет уже не о конкретном «смысле» поэзии Васильева, а об ее собственно художественной ценности. Можно, конечно, оспаривать эту мандельштамовскую оценку, считать ее преувеличенной. Но если он даже и преувеличивал, то, надо думать, потому, что видел в васильевской поэзии воплощение истинного восприятия трагической эпохи коллективизации.
Многозначительно, что в двух стихотворениях Мандельштама, созданных в одно время с антисталинским памфлетом, в ноябре 1933 года, – «Квартира тиха как бумага…» и «У нашей святой молодежи…» – присутствует тема коллективизации («…грозное баюшки-баю колхозному баю пою. Какой-нибудь изобразитель, чесатель колхозного льна…»; «колхозного бая качаю, кулацкого пая пою…»).
Как уже сказано, до начала коллективизации Осип Эмильевич не питал непримиримости к власти – хотя некоторые нынешние авторы, «вдохновленные» столь широко разлившейся в последнее время волной тотального «отрицания» Революции, пытаются превратить поэта в бескомпромиссного «контрреволюционера». Между тем достаточно обратиться к целому ряду мандельштамовских статей 1921–1929 годов, чтобы убедиться в ложности подобных утверждений.
Разумеется, далеко не все в тогдашней драматической и трагической действительности поэт мог «принять», но он, например, вполне искренне писал в 1927 году: «Нужна была революция, чтобы раскрепостить слово…»[441]441
Мандельштам О. Э. Цит. изд., т. 2, c. 310.
[Закрыть]. Резкий перелом в мировосприятии Мандельштама совершается именно во время коллективизации.
Здесь целесообразно напомнить широко известные и чрезвычайно показательные фразы Эренбурга из его позднейших воспоминаний «Люди, годы, жизнь» о времени писательского съезда 1934 года, накануне которого Мандельштам как раз и был репрессирован: «…мое имя, – констатировал Илья Григорьевич, – стояло на красной доске, и никто меня не обижал. Время было вообще хорошее, и мы все (обратим внимание на это “мы все”. – В. К.) думали, что в 1937 году, когда должен был по уставу собраться второй съезд писателей, у нас будет рай».
Перед нами по-своему замечательное «саморазоблачение» человека «либерального» образа мыслей. Можно понять и, как говорится, простить длинную речь Эренбурга, произнесенную в 1934 году на писательском съезде, – речь, в которой на все лады восхвалялась, по его определению, «глубокая человечность нашего социалистического общества»[442]442
Первый Всесоюзный съезд советских писателей… c. 186.
[Закрыть], – невзирая ни на только что завершившуюся трагедию коллективизации, ни на недавний арест «коллег» по литературе – Клюева и Мандельштама. Тогда, в 1934-м, могли иметь место непреодолимые иллюзии. Но приведенные выше фразы написаны в 1960-х годах, когда, казалось бы, все уже было ясно…
И суть дела в том, что для «либеральной» идеологии, фундаментом которой является принципиальный индивидуализм, абсолютизация личности, типичен именно такой подход к положению в обществе: раз «мое имя» (и моих друзей) «на красной доске» и «никто меня» (и моих друзей) «не обижает» – значит, время вообще «хорошее»!
В связи с этим нельзя не сказать о том, что Осип Мандельштам решился на роковой конфликт с властью в период, когда его личная судьба складывалась в силу тех или иных причин (исследовать их для нашей темы не так уж важно) отнюдь не столь уж «плохо». Вот краткие сведения о его «успехах» с весны 1932-го до осени 1933 года.
23 марта 1932 года О. Э. Мандельштаму «за заслуги перед русской литературой» назначена пожизненная персональная пенсия (поэту, кстати, исполнился тогда всего только 41 год); в апреле и июне циклы его стихотворений публикуются в журнале «Новый мир»; в апреле же в газете «За коммунистическое просвещение» появилась его статья о Дарвине; 8 сентября подписан договор с «престижным» Государственным издательством художественной литературы об издании книги Мандельштама «Стихи»; 10 ноября состоялся вечер поэта в «Литературной газете» и затем, 23 ноября, публикация на ее страницах его стихотворений; 31 января 1933 года подписан еще один договор об издании книги «Избранное»; в феврале-марте состоялись четыре вечера поэта – два в Ленинграде и два в Москве (один из них – в известном зале Политехнического музея); в мае в журнале «Звезда» была опубликована книга очерков поэта «Путешествие в Армению», а в июле Издательство писателей в Ленинграде уже подготовило гранки отдельного ее издания; в августе получен ордер на двухкомнатную квартиру в «престижном» доме около Арбата, где поэт и поселился в октябре 1933 года. И тем не менее вскоре же, в ноябре, Осип Эмильевич пишет острейшее антисталинское стихотворение и читает его десятку различных литераторов…
Эренбург впоследствии, в 1960-х годах, писал о Мандельштаме как о чрезвычайно высоко ценимом им с давних пор поэте и человеке, но есть все основания не сомневаться в полной правоте вдовы поэта, Н. Я. Мандельштам, которая утверждала, что в 1930-х годах «Эренбург мало интересовался Мандельштамом. Ему казалось, что Мандельштам принадлежит прошлому… Поведение Мандельштама было неразумное (в глазах Эренбурга. – В. К.) … Писал бы себе про ос (имеется в виду стихотворение “Вооруженный зреньем узких ос…”. – В. К.), и ничего бы с ним не случилось… Это… точка зрения “победителей”…». Надежда Яковлевна называла так людей, которые были, в общем и целом, довольны всем, что совершалось в стране, и, в частности, праздновали в 1934-м «победу» на съезде писателей. Их ужаснул только (цитирую вдову поэта) «тридцать седьмой год, отнявший у них плоды победы. Все, что происходило до 37 года, считалось закономерностью и вполне разумной классовой борьбой, потому что крошили не “своих”, а “чужих”…»[443]443
Мандельштам Н. Я. Вторая книга. – М., 1990, c. 390–391.
[Закрыть].
Здесь может возникнуть недоумение, ибо ведь Мандельштам погиб, условно говоря, как раз в «тридцать седьмом» (собственно календарно – 27 декабря 1938-го в лагере на окраине Владивостока). Но к этому скорбному итогу мы еще вернемся; отметим только, что вдова поэта явно – и правильно – не считала его жертвой именно «тридцать седьмого».
Между тем позднее Мандельштама без сколько-нибудь серьезных обоснований «приплюсовали» к тем, кто стал «жертвой» именно и только в тридцать седьмом. Кроме того, литераторы, «уцелевшие» в 1937-м, начали задним числом рассказывать о своем изначальном преклонении перед Мандельштамом. На деле он был, в сущности, чужд героям писательского съезда 1934 года. И, надо сказать, лишь один из делегатов этого съезда, Борис Пастернак, честно признался в 1956 году, что в свое время «недооценил» Мандельштама (и потому в 1934-м уклонился от ответа на вопрос Сталина о том, является ли Мандельштам «мастером»)[444]444
Пастернак Б. Л. Воздушные пути. – М., 1982, c. 460.
[Закрыть], а, скажем, делегаты съезда 1934 года Каверин (Зильбер), Паустовский, Шкловский – как и Эренбург – впоследствии уверяли, что они-де всегда знали истинную (высшую) цену Мандельштаму. Между тем Каверин в 1937 году отказался дать Осипу Эмильевичу небольшую сумму денег взаймы, сославшись на то (поразительная моральная глухота!), что деньги нужны ему самому, так как он строит дачу… (В 1977 году Каверин сделал «выговор» вдове поэта: «Напрасно вы об этом вспомнили»[445]445
Мандельштам Н. Я. Воспоминания… c. 304.
[Закрыть].)
Мандельштама сейчас ставят в один ряд с теми, кто в 1934-м, после его ареста, «праздновал победу» на писательском съезде. Так, в незаурядном в целом исследовании Виталия Шенталинского «Рабы свободы. В литературных архивах КГБ» (1995) на c. 14 дан перечень этих самых «рабов», в котором имена арестованных перед писательским съездом Флоренского, Клюева и Мандельштама оказались «в одном строю» с именами делегатов съезда – Бабеля, А. Веселого (Кочкурова), М. Кольцова (Фридлянда)… А ведь Бабель и А. Веселый служили в ВЧК. Кольцов же занимал, пожалуй, еще более «ответственное» положение – был своего рода личным «эмиссаром» Сталина.
И гораздо уместнее было бы поставить вторую «тройку» в совсем иной «ряд» – скажем, Кольцова – вместе с его приятелем, заместителем главы НКВД в 1936–1937 годах, начальником ГУЛАГа М. Д. Берманом, который был арестован в том же декабре 1938-го[446]446
См.: Медовой Б. Б. Михаил и Мария. – М., 1991, с. 282–285.
[Закрыть], что и Кольцов, а Бабеля – с его многолетним другом, виднейшим деятелем ВЧК-ОГПУ, начальником СОУ (Секретно-оперативного управления) ОГПУ Е. Г. Евдокимовым[447]447
3 февраля 1935 года Бабель сообщал в письме к матери и сестре: «…прибыли мои товарищи – Евдокимов… Калмыков… На них уходит много времени, ложусь спать в четыре-пять утра» (Бабель И. Э. Сочинения. – М., 1991, т. 1, с. 345–346).
[Закрыть], арестованным опять-таки в одно время с Исааком Эммануиловичем (Бабель даже был расстрелян 27 января 1940 года в одной «группе» с женой и сыном Евдокимова[448]448
См.: Поварцов С. Н. Причина смерти – расстрел… – М., 1996, c. 177.
[Закрыть]; последнего расстреляли несколькими днями позже вместе с Ежовым).
Осип Эмильевич – человек и поэт совсем иного «ряда», о чем совершенно верно писали и его вдова, в глазах которой «уничтожение Мандельштама, Клюева, Клычкова»[449]449
Мандельштам Н. Я. Вторая книга… c. 168.
[Закрыть] – единый акт, и «боевой» стихотворец Алексей Сурков, с чьей точки зрения, высказанной в 1936 году, «только по паспорту, а не по духу – советские: Клюев, Клычков, Мандельштам»[450]450
Цит. по кн.: Пастернак Е. Б. Борис Пастернак. Материалы для биографии. – М., 1989, c. 515.
[Закрыть] – тот же «ряд»… И еще одно существеннейшее имя: «Последним “мужем совета”, – писала вдова поэта, – для Мандельштама был Флоренский, и весть об его аресте… он принял как полное крушение и катастрофу»[451]451
Мандельштам Н. Я. Цит. соч., c. 59.
[Закрыть]. П. А. Флоренский был арестован 25 февраля 1933-го – то есть за год с небольшим до ареста Мандельштама.
Как-то сближать Мандельштама с Бабелем нет оснований уже хотя бы потому, что поэт, о чем свидетельствует его вдова, «категорически отказывался» от какого-либо литературного «союза с одесситами»[452]452
Там же, c. 52.
[Закрыть], то есть писателями бабелевского круга, а также пришел к выводу, что Бабель пишет «не по-русски»[453]453
Ежегодник рукописного отдела Пушкинского Дома… c. 58.
[Закрыть].
Тем более это относится к М. Кольцову, ибо, как сообщает Н. Я. Мандельштам, даже и В. Б. Шкловский мечтал в 1930-х годах о том, чтобы репрессии ограничились «собственными счетами» людей власти, и «когда взяли Кольцова, он сказал, что это нас не касается»[454]454
Мандельштам Н. Я. Воспоминания… c. 286.
[Закрыть].
Словом, присущее массе нынешних сочинений «приравнивание» совершенно различных людей, погибших в 1930-х годах, означает не только явное упрощение, но и грубое искажение реальности. Те же Бабель и М. Кольцов, если уж на то пошло, были гораздо ближе к уничтоженному в 1940-м Ежову, в доме которого они запросто бывали в качестве дорогих гостей, чем к Флоренскому, а также и к Мандельштаму.
Бабель много лет работал над сочинением о чекистах, и ему мешало только следующее: «…не знаю, справлюсь ли, – признавался писатель, – очень уж я однообразно думаю о ЧК. И это оттого, что чекисты, которых знаю… просто святые люди. И опасаюсь, не получилось бы приторно. А другой стороны не знаю. Да и не знаю вовсе настроений тех, которые населяли камеры, – это меня как-то даже и не интересует»![455]455
См.: Поварцов С. Н. Цит. соч., с. 18.
[Закрыть] А вот суждения М. Кольцова: «…работа в ГПУ продолжает требовать отдачи всех сил, всех нервов, всего человека, без отдыха, без остатка… Не знаю, самая ли важная для нас из всех работ работа в ГПУ. Но знаю, что она самая трудная…» и т. д. Ежова М. Кольцов воспел в «Правде» от 8 марта 1938 года как «чудесного несгибаемого большевика… который дни и ночи… стремительно распутывает и режет нити фашистского заговора…»[456]456
Медовой Б. Б. Цит. соч., c. 310; Волкогонов Д. А. Триумф и трагедия… – М., 1989, кн. 1, ч. 2, c. 280.
[Закрыть].
Бабеля – не говоря уже о Кольцове – «категорически» отделяет от Мандельштама уже одно только восприятие коллективизации, которой Исаак Эммануилович не только восхищался (выше приведено одно из соответствующих его высказываний), но и сам лично осуществлял. С февраля по апрель 1930 года он, по его собственному определению, «принимал участие в кампании по коллективизации Бориспольского района Киевской области». Вернувшись в Москву в апреле 1930-го, Бабель сказал своему другу Багрицкому: «Поверите ли, Эдуард Георгиевич, я теперь научился спокойно смотреть на то, как расстреливают людей»[457]457
Липкин С. И. Цит. соч., c. 59.
[Закрыть]. В начале 1931 года Бабель вновь отправился в те места[458]458
Воспоминания о Бабеле. – М., 1989, c. 327.
[Закрыть].
Осип Мандельштам, казалось бы, столь далекий от Николая Клюева, воспринял коллективизацию как космическую катастрофу («природа своего не узнает лица…»); в написанной Клюевым незадолго до ареста (но опубликованной лишь в наше время) «Песне Гамаюна», которую, вполне вероятно, слышал из его уст Осип Эмильевич, воплотилось именно такое восприятие, предстающее сегодня поражающе провидческим (стихотворение это сохранилось только в архиве ОГПУ):
Да уж, в самом деле, Гамаюн – птица вещая… И как прав был Мандельштам, написавший ранее: «Клюев – пришелец с величавого Олонца, где русский быт и русская мужицкая речь покоится в эллинской важности и простоте. Клюев народен потому, что в нем сживается ямбический дух Боратынского с вещим напевом неграмотного олонецкого сказителя»[460]460
Мандельштам О. Э. Сочинения в 2 тт. Т. 2, c. 265.
[Закрыть].
Вполне закономерно, что в 1934 году ордера на арест Клюева и, через три с половиной месяца, Мандельштама подписал один и тот же зампред ОГПУ Я. С. Агранов, а допросы их вел один и тот же Н. Х. Шиваров; его отчество – Христофорович, из-за чего некоторые читатели усматривают в нем сына русского священника. Между тем Шиваров, подобно известному Христиану Раковскому (Станчеву), был выходцем из Болгарии, то есть «коммунистом-интернационалистом», каковых в составе ВЧК-ОГПУ имелось множество.
Невозможно переоценить тот факт, что Николай Клюев, находясь с 1934 года в предельно тяжкой и окончившейся гибелью (в октябре 1937-го) сибирской ссылке, пишет в Москву 25 октября 1935 года о своем в очередной раз оказавшемся в заключении молодом последователе: «Жалко сердечно Павла Васильева, – и тут же спрашивает: – Как поживает Осип Эмильевич? Я слышал, что будто он в Воронеже?»[461]461
Новый мир, 1988, № 8, с. 187.
[Закрыть]. И через четыре месяца, 23 февраля 1936-го: «Очень меня волнует судьба Васильева, не знаете ли Вы его адреса?». И опять-таки: «Очень бы хотелось написать Осипу Эмильевичу, но его адреса я тоже не знаю» (там же, с. 191). Напомню, что Мандельштам в своей ссылке 5 августа 1935 года говорил о Павле Васильеве как об одном из трех наиболее выдающихся поэтов современности (см. выше). Стоит еще привести слова Н. Я. Мандельштам о Сергее Клычкове: «…мы всегда дружили с ним. Ему посвящена третья часть “Стихов о русской поэзии”…»[462]462
Мандельштам Н. Я. Воспоминания… c. 249.
[Закрыть] (отмечу, что в наследии Мандельштама весьма немного таких посвящений, – кроме «шуточных» стихотворений, одно из которых, кстати, обращено к Павлу Васильеву).
Эти взаимоотношения Мандельштама с Клюевым, Клычковым и Павлом Васильевым с известной точки зрения неожиданны и даже странны. Ведь перечисленные три поэта в 1920–1930 годах (а в какой-то мере это продолжается и сегодня) преподносились в качестве заведомых русских «националистов», «шовинистов» и, конечно же, «антисемитов»; достаточно упомянуть, что Сергей Клычков арестовывался по обвинению в «антисемитизме» в 1923 году, а Павел Васильев – в августе 1935 года, – то есть как раз тогда, когда Осип Мандельштам говорил о нем как об одном из трех наиболее ценимых им поэтов!
В начале 1930-х годов критик О. Бескин, являвшийся, между прочим, ответственным секретарем редакции «Литературной энциклопедии», писал о поэзии Клычкова как о «националистически-шовинистической лирике»[463]463
Литературная энциклопедия, т. 5. – М., 1931, c. 320.
[Закрыть]. И тогда же некто С. Розенталь на страницах самой «Правды» (10 августа 1933 года) заявил, что «от образов Мандельштама пахнет… великодержавным шовинизмом»[464]464
Мандельштам Н. Я. Вторая книга… c. 344.
[Закрыть].
Итак, О. Э. Мандельштам – «шовинист», и, разумеется, дело идет не об еврейском, а о русском «шовинизме». Это обвинение было выдвинуто «главной» партийной газетой, редактируемой тогда Л. З. Мехлисом, который, между прочим, до 1918 года был членом сугубо «национальной» еврейской партии «Поалей Цион» («Рабочие Сиона»)… И Розенталь, и Мехлис были по-своему «правы»: ведь «дерзнул» же Осип Эмильевич опубликовать в советской газете статью (я ее только что цитировал), в которой, говоря о поэзии Клюева, выразил свое преклонение перед еще теплившейся тогда «исконной Русью», где, по его определению, «русский быт и русская мужицкая речь покоится в эллинской важности»…
В те времена (как, кстати сказать, и сегодня) каждый человек, для которого Россия представляла собой безусловную самостоятельную ценность (а не всего лишь «материал», из коего необходимо нечто «выработать»), рисковал быть «обвиненным» в «национализме», «шовинизме», «фашизме» и, разумеется, «антисемитизме». Именно в этих «преступлениях» были обвинены тогда П. А. Флоренский, А. Ф. Лосев, С. Ф. Платонов, М. М. Бахтин…
Впрочем, вроде бы, в самом деле, есть основания усматривать в Сергее Клычкове или Павле Васильеве «националистическую» настроенность, которая выражалась в их недовольстве засильем «чужаков» – «инородцев», «иноземцев» – и в литературе, и в жизни страны в целом. Так, арестованный Клычков признался – по всей вероятности, вполне искренне – что власть в СССР «в моем представлении и в разговорах с окружающими рисовалась узурпатором русского народа, а руководители ВКП(б) – иноземцами, изгоняющими и принижающими русский дух»[465]465
Куняев Ст. Ю., Куняев С. С. Растерзанные тени. – M., 1995, c. 343.
[Закрыть].
Однако ведь с теми же основаниями можно обвинить в «национализме» Мандельштама, который в своем весьма кратком (всего 16 строк) памфлете не преминул все же «сообщить», что Сталин – «горец» и «осетин», а также заявил (о чем уже говорилось), что Бабель пишет «не по-русски»… Более того: в мандельштамовском стихотворении о Сталине, по всей вероятности, содержится бессознательная, а может быть, даже полусознательная «полемика» с известной статьей Бухарина «Злые заметки» (1927) – несмотря на то, что Николай Иванович не раз поддерживал поэта.
Бухарин в этой статье с крайней резкостью выступил против пресловутого «русского национализма». Он писал, цитируя строку второстепенного стихотворца 1920-х годов: «“На кой же черт иные страны!” – вот один уровень “национальной гордости” мещанина. “Умом Россию не объять”[466]466
Это искаженная Бухариным строка Тютчева.
[Закрыть] – вот вам другой уровень, поквалифицированнее. Некий разговорец (выделено мною. – В. К.) насчет “жидов” и “инородцев” – вот еще форма воспитания… Так помаленечку просовывает свои идеологические пальцы новая российская буржуазия»[467]467
Бухарин Николай. Революция и культура. – М., 1993, c. 108.
[Закрыть] (выделено Бухариным). У Мандельштама же сказано:
…где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлевского горца…
Будучи ознакомлен с этим стихотворением близким ему наркомвнуделом Ягодой, Бухарин, как известно, в гневе не пустил на порог жену поэта, пришедшую просить о смягчении его участи. Конечно, главное было здесь в самом факте выступления поэта против Сталина, но не исключено, что Бухарина возмутило и как бы признание законности, естественности «полразговорцев» о властвующем «инородце» в мандельштамовском стихотворении… Эта законность и естественность определялись тем, что «чужаки» в самом деле играли громадную и нередко страшную роль.
Из вышеизложенного, полагаю, вполне ясно, что и «полразговорца» 1930-х годов, и теперешний мой разговор о «чужаках» отнюдь не имеют в виду проблему так называемой «крови», то есть вообще всех людей нерусского происхождения, которые-де, заняв существенные места в русской культуре и русском бытии, в силу самой своей «нерусскости» наносят вред этой культуре и этому бытию. История Руси-России опровергает подобную «точку зрения» буквально на каждом своем шагу, ибо поистине бесчисленные люди иной «крови» играли в этой тысячелетней истории весомую и плодотворную роль. И речь идет у нас только о таких людях нерусского происхождения, которые не имеют духовной, да и просто жизненной связи с русским бытием и культурой, но в силу той или иной кризисной ситуации все же занимают эти самые существенные места.
И такие люди были враждебны и Николаю Клюеву, и Осипу Мандельштаму в равной мере…
Вдова поэта в своих написанных тридцатью с лишним годами позднее воспоминаниях заметила – правда, мимоходом, не развивая тему, – что «Мандельштам, еврей и русский поэт, платил… по двойным… счетам»[468]468
Мандельштам Н. Я. Вторая книга… c. 411.
[Закрыть], – то есть гонения на него были, мол, вызваны как его принадлежностью к подлинной русской поэзии, так и его еврейским происхождением. Но второе утверждение явно безосновательно, и, рассказывая о пути поэта, приведшем его к аресту в мае 1934 года, мемуаристка сама начисто опровергает это свое утверждение, ибо почти все «враги» поэта, о которых она сообщает, – евреи…
Надежда Яковлевна вспоминает, что еще в 1917 году поэт вызвал враждебное отношение к себе со стороны двух «вождей» – Каменева и (цитирую) «особенно Зиновьева. Мы это остро чувствовали, когда жили в середине двадцатых годов в Ленинграде» (там же, с. 87; Зиновьев с 1917-го до 1926 года был «хозяином» Ленинграда). Поддерживал поэта как раз русский по происхождению «вождь» – Бухарин, «который привлек на свою сторону еще и Кирова» (там же, с. 106; Киров-Костриков в 1926 году сменил Зиновьева в качестве «хозяина» Ленинграда).
Впрочем, еще в 1918 году поэт оказался в крайне остром конфликте с влиятельнейшим тогда деятелем ВЧК – и это опять-таки был еврей Блюмкин (там же, c. 95–100). Н. Я. Мандельштам пишет также, что «в доме у Брика, где собирались литераторы и сотрудники Брика по службе (а он служил тогда в ВЧК-ОГПУ. – В. К.), – они там зондировали общественное мнение и заполняли первые досье – О(сип) М(андельштам) и Ахматова уже в 22 году получили кличку “внутренние эмигранты”. Это сыграло большую роль в их судьбе» (там же, c. 160).
В 1924 году агрессивный литдеятель Г. Лелевич (Калмансон) «кипел ненавистью», обличая: «Насквозь пропитана кровь Мандельштама известью старого мира» (там же, с. 161, 413). Влиятельный литератор Абрам Эфрос «был организатором фельетона» Давида Заславского (в 1929 году в «Литературной газете»), ставившего задачу дискредитации поэта. Уже говорилось об С. Розентале, который в 1933 году с санкции Л. Мехлиса обвинил поэта в «великодержавном шовинизме» (до ареста Мандельштама оставалось тогда меньше года…). Далее, вероятным доносчиком, передавшим в ОГПУ текст мандельштамовской эпиграммы на Сталина, был еврей Л. Длигач, а «подсадной уткой», помогавшей аресту поэта, Надежда Яковлевна называет Давида Бродского. Наконец, приказ об аресте отдал в мае 1934 года зампред ОГПУ Я. Агранов (Сорензон)…
Чрезвычайно показательна и ситуация после ареста поэта. Н. Я. Мандельштам вспоминала, что перед отправлением мужа (вместе с нею) в ссылку 28 мая 1934 года было решено собрать какое-то количество денег: «Анна Андреевна (Ахматова. – В. К.) пошла к Булгаковым (нельзя не сказать, что ныне Булгакова, как и Клычкова с П. Васильевым, “принято” считать “антисемитом”. – В. К.) и вернулась, тронутая поведением Елены Сергеевны (супруги писателя. – В. К.), которая заплакала, услыхав о высылке, и буквально вывернула свои карманы. Сима Нарбут (жена поэта-акмеиста. – В. К.) бросилась к Бабелю, но не вернулась»[469]469
Мандельштам Н. Я. Воспоминания… c. 35.
[Закрыть]. И это вполне понятно: Бабель никак не мог сочувствовать поэту, выступившему против Сталина; вскоре, на писательском съезде, Исаак Эммануилович беспрецедентно превознесет вождя…
Словом, явно неуместна версия, согласно которой гонения на русского поэта Мандельштама, завершившиеся арестом, хоть в какой-то мере были связаны с его еврейским происхождением. Правда, Надежда Яковлевна рассказывает еще об имевшем место в 1932–1934 годах конфликте поэта с писателем С. П. Бородиным и затем с поддержавшим последнего А. Н. Толстым. Однако перед нами чисто «бытовая» стычка, которая закончилась пощечиной, нанесенной Толстому Мандельштамом (а не наоборот!..). Вдова поэта пишет, что до нее «дошла фраза», якобы произнесенная тогда, в начале мая 1934 года, самим М. Горьким: «Мы ему покажем, как бить русских писателей…»[470]470
Мандельштам Н. Я. Вторая книга… с. 11.
[Закрыть], фраза, которая-де сыграла зловещую роль. Однако все, что мы знаем о Горьком, убеждает в абсолютной немыслимости подобного высказывания в его устах. Достаточно вспомнить, что именно в то время Горький, по сути дела, назвал Павла Васильева «фашистом» («Правда» от 14 июня 1934 года; статья была напечатана в тот же день и в трех других газетах).
Горький никак не мог бы негодовать из-за того, что еврей дал пощечину «русскому писателю», ибо он был прямо-таки мистическим «юдофилом» (знать об этом немаловажно, ибо Алексей Максимович в первой половине 1930-х годов так или иначе возглавлял все литературное дело). 26 сентября 1929 года он гордо заявил на страницах «Правды»: «По мере сил моих я боролся с антисемитизмом лет тридцать»[471]471
Горький М. Публицистические статьи. – М., 1931, c. 83.
[Закрыть], хотя, казалось бы, с 1917 года он вполне мог «доверить» эту борьбу ВЧК-ОГПУ… Очень характерна деталь из рассказа о быте Горького в 1930-х годах:
«Желающих побывать у Алексея Максимовича было слишком много, и очередность посещений устанавливал строгий его секретарь (П. П. Крючков, тесно связанный с Г. Г. Ягодой. – В. К.). Но была категория людей, которые, по договоренности с Алексеем Максимовичем, “обходили” секретаря и пробирались “нелегально”… В “нелегальные” попали и Исаак Эммануилович Бабель, и Соломон Михайлович Михоэлс, и Самуил Яковлевич Маршак, и Михаил Кольцов»[472]472
Воспоминания о Бабеле… c. 67. Выделено мною. – В. К.
[Закрыть] (Михаил Ефимович Фридлянд).
Словом, нет ровно никаких оснований полагать, что беды Мандельштама зависели от его еврейского происхождения.
В связи с этим уместно сказать, что в глазах иных нынешних авторов сам Осип Эмильевич предстает в качестве… «антисемита». Именно таково, например, мнение активнейшего специалиста «по данному вопросу» М. Золотоносова. В своей изданной в 1995 году книге «“Мастер и Маргарита” как путеводитель по субкультуре русского антисемитизма (СРА)»[473]473
В книге не раз употреблена эта аббревиатура, что волей-неволей заставляет аналогично воспринимать фамилию автора, ибо слово «золото» с давних пор иронически использовалось и для обозначения совершенно иного «вещества», связанного с просторечным глаголом, начинающимся с букв СРА.
[Закрыть] сей автор утверждает, что творцу знаменитого романа присущ «элементарный антисемитизм, разрушающий ту “оптимизированную” биографию Булгакова (неправомерно сближенную с Идеалом), которая внедрилась в общественное сознание»[474]474
Золотоносов М. Н. «Мастер и Маргарита» как путеводитель по субкультуре русского антисемитизма (СРА). – СПб., 1995, с. 10.
[Закрыть].
В цитируемой книге говорится, в частности, о концепции «легендарной вины евреев за то, что “они Бога распяли”… Булгаков имел в виду эту концепцию при работе над “Мастером и Маргаритой”. Впрочем, – добавляет, сокрушаясь, М. Золотоносов, – что говорить о Булгакове, если даже О. Э. Мандельштам… писал: “Если победит Рим – победит даже не он, а иудейство – иудейство всегда стояло за его (Рима. – В. К.) спиной и только ждет своего часа…”» (там же; речь идет об ожидании казни Иисуса Христа).
Определение «вины» как «легендарной» основывается, очевидно, на попытке Золотоносова трактовать евангельские сведения о распятии Христа как беспочвенную «легенду» – к тому же опять-таки «антисемитскую» легенду (что утверждалось не раз). Однако имеется, например, талмудический текст, полностью совпадающий с «версией» Евангелия:
«В течение сорока дней перед этим (распятием. – В. К.) ходил перед ним (Иисусом. – В. К.) вестник, возвещавший, что его, Иешу из Назарета, намерены побить камнями за то, что он занимался колдовством, обманывал и сводил Израиль с пути истинного. Пусть имеющий сказать нечто в его защиту выйдет наперед и защитит его. Но не было обнаружено ничего в его защиту, и накануне Пасхи его повесили»[475]475
Неоспоримые свидетельства. (Исторические свидетельства, факты, документы христианства). – М., 1990, c. 74.
[Закрыть].
Таким образом, если даже считать сообщение о распятии Христа «легендой», ее недопустимо толковать как «антисемитскую», ибо она содержится и в еврейском Талмуде! И, по воспоминаниям драматурга Е. А. Ермолинского, Булгаков опирался именно на иудейские сведения о казни Христа[476]476
Ермолинский С. Из записок разных лет. Михаил Булгаков. Николай Заболоцкий. – М., 1990, c. 57.
[Закрыть]. А «золотоносовское» причисление Осипа Мандельштама (как и Булгакова) к носителям сконструированой этим автором «СРА» с особенной ясностью обнаруживает истинный смысл жупела «антисемитизм».
И следует с полным правом скорректировать суждение Н. Я. Мандельштам о том, что Осип Мандельштам «платил по двойным счетам», – как «еврей и русский поэт». Да, «платил» (и, оказывается, продолжает еще и сегодня «платить»!) – но как русский поэт и человек, причастный христианству (а не иудаизму).
* * *
Выше подробно говорилось о том, что в революционные эпохи вполне закономерно и даже неизбежно выдвижение на первый план «чужаков». Яркий пример – роль во Франции корсиканца, то есть итальянца, Наполионе Буонапарте, продемонстрировавшего, в частности, чрезвычайную «беспощадность», о которой метко сказал Достоевский. И уже одна эта «способность» ни в коей мере «не щадить» основы иного национального бытия решительно выдвигала «чужаков» на командные посты в пору грандиозных переворотов.
Трудно спорить с тем, что состав самых верхних этажей власти формируется далеко не случайно. И просматривается вполне определенная «закономерность» в том, что на исходе гражданской войны, к 1922 году, в Политбюро числился только один русский из пяти его членов, далее, за время нэпа, к 1928 году, в Политбюро, состоявшем тогда из девяти членов, осталось, напротив, только двое нерусских (Сталин и Рудзутак), а к 1931 году, в условиях «второй революции», Политбюро включало в себя пятерых русских и пятерых же нерусских… При этом – что необходимо учитывать – под «русскими» здесь и далее имеются в виду все три «ветви» восточного славянства – собственно русские, украинцы и белорусы, которые в 1920– 1930-х годах совместно составляли около 80 процентов (!) населения страны.
В прочем, еще более, пожалуй, многозначителен другой «отбор» руководящих лиц во время коллективизации. Действительной причиной, вызвавшей коллективизацию, явилась, как показано выше, фатальная нехватка товарного хлеба. Мне могут возразить, что идея «обобществления» сельского хозяйства была провозглашена намного раньше. Но одно дело – идея, и совсем иное – ее практическое, и к тому же чрезвычайно поспешное, осуществление на рубеже 1920–1930-х годов. Многие идеи, заявленные в большевистской программе, никогда не реализовывались – например, идея замены армии «вооруженным народом» или идея ликвидации денег (хотя подчас, в экстремальных условиях, «социалистическая торговля» на краткий период фактически заменялась распределением) и т. д. и т. п. Практическое требование неотложной и «сплошной» коллективизации, выдвинутое летом 1928 года Сталиным, явилось неожиданностью даже для тогдашнего Политбюро…
Как уже говорилось, обоснование необходимости коллективизации тем, что нельзя «базироваться» на обобществленной промышленности и противостоящем ей «единоличном» сельском хозяйстве, представляло собой чисто идеологический аргумент, который и сформулирован-то был не сразу; вначале (в июне 1928 года) Сталин заявил только о несомненной неспособности «единоличного» крестьянства обеспечить стране даже безусловно необходимый минимум товарного хлеба. И уместно напомнить, что, например, в «социалистической» Польше 1940–1950-х годов (а также и позднее) коллективизация вообще не проводилась…
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
