Текст книги "Станислав Лем – свидетель катастрофы"

Оттепель

Я использовал эту повесть для доказательства того, что от инструментально, возможно, эффективных мер необходимо отказаться по сверхинструментальным, чисто культурным соображениям <…> Но этого тезиса не удалось полностью доказать в силу использованных в «Возвращении со звезд» исходных посылок <…> Этот тезис («у человека нельзя хирургически ампутировать „зло“, ибо „зло“, как и „добро“, неотъемлемо и фундаментально для всего человечества») нуждается в более сложной аргументации <…> Таким образом, «Возвращение со звезд» ни достаточных доказательств вышеуказанного тезиса, ни полемики с биомелиоризмом (биологическим улучшением. – В. В.) не представляет, а лишь пытается сделать вид, будто разрешило проблематику, в общих чертах описанную в повести. К тому же проблема была еще сильнее исковеркана романтической историей героя <…> так как из чисто человеческих побуждений (чтобы хоть как-то скрасить жизнь этому бедолаге) я довел повествование до happy-end'а или его подобия. Но оказывать подобные услуги своим персонажам – последнее дело, на которое имеет право писатель[376]376
  Лем С. Структурные классификаторы научной фантастики // Фантастика и футурология. Т. 1 / Пер. С. Макарцева. М., 2008. С. 438.


[Закрыть].

Станислав Лем, 1970

…Книга, о которой я не могу сказать, что ее не люблю, но не очень ценю, – это «Рассказы о пилоте Пирксе». Кроме двух-трех рассказов, это не очень удачный сборник[377]377
  Tako rzecze… S. 82.


[Закрыть].

Станислав Лем, 1982

«Эдем» мне сегодня безразличен. Может быть, так себе. Как литература это неудача, поскольку он страдает схематизмом персонажей и плоским изображением мира <…> Это второстепенная литература, которая в сравнении с типичной science fiction, возможно, и хороша, но нельзя же поставить человека обычного роста среди горбатых и утверждать, что это Аполлон[378]378
  Ibid. S. 83.


[Закрыть].

Станислав Лем, 1982

28 марта 1956 года парторганизация варшавского отделения СПЛ собралась на открытое заседание, чтобы заслушать текст доклада Хрущева «О культе личности и его последствиях». Компанию партийным писателям составили беспартийные – и не только писатели: пришли художники, артисты, режиссеры и другие творческие люди. Мест не хватило, люди стояли вдоль стен и в проходах, никто не произносил ни звука, а с трибуны летели такие откровения, от которых кровь стыла в жилах. Сначала доклад зачитывал 29-летний журналист и литературовед Тадеуш Древновский (бывший шеф отдела критики «Новы культуры»), затем его сменил 29-летний поэт и переводчик из группы «прыщавых» Анджей Мандалян – сын высокопоставленной сотрудницы Отдела пропаганды и агитации ЦК. Когда Мандалян дошел до рассказа про следователя Родоса, его голос сел: именно Родос вел дело его отца, армянского коммуниста, расстрелянного в 1941 году[379]379
  Bikont A., Szczęsna J. Op. cit. S. 271.


[Закрыть].

За несколько дней до этого состоялось заседание Совета по культуре и искусству, которое внезапно превратилось в суд над минувшим этапом. Традиционно остро выступили те, кто уже давно мутил воду в писательской организации, – Слонимский и Пшибось. Всем запомнились яркие характеристики, которые раздавал Слонимский: язык публицистики и литературной критики он назвал «мешаниной фени и литургии», а Союз польских литераторов – «Красной армией Спасения», занимающейся «битьем в бубны» и публичными исповедями. И вот все эти формулировки, за которые еще вчера выгнали бы из организации, не только не получили отпора, а, наоборот, встретили самый теплый прием. Слонимского поддержали Котт, Яструн и даже «прыщавые»![380]380
  Rokicki K. Op. cit. S. 99–100.


[Закрыть]

Дальше – больше. 20 апреля парторганизация варшавского отделения СПЛ собралась на очередное открытое заседание. На нем присутствовал секретарь ЦК Ежи Моравский, отвечавший за культуру, но дебаты так всех увлекли, что пришлось через неделю созывать новое собрание. Партийная сторона имела семь дней на подготовку отпора недовольным, однако результат вышел еще хуже: главе СПЛ Леону Кручковскому даже не дали закончить доклад, топотом и свистом согнав с трибуны. С негодованием говорилось о недавних угрозах начальника Главного политуправления Войска Польского Казимира Виташевского, который в речи на одном из лодзинских предприятий обвинил интеллигенцию в распространении смуты и заявил, что если бы на завод приехал Слонимский, то рабочие встретили бы его так, что у поэта слетела бы голова (утверждалось также, будто генерал выражал желание самолично пройтись по спине Слонимского газовой трубой)[381]381
  Ibid. S. 104.


[Закрыть].

А предшествовала всему этому празднику непослушания смерть Берута, наступившая в Москве 12 марта 1956 года. Лидер партии скончался от простуды, но вряд ли стоит сомневаться, что к могиле его подтолкнуло услышанное в последний день съезда КПСС, когда Хрущев выступил со своей знаменитой речью о культе личности. Информация о тайном докладе Хрущева дошла до высших партийных кругов Польши очень быстро. Уже 3–4 марта на собрании центрального партактива глава варшавской парторганизации Стефан Сташевский, отсидевший восемь лет на Колыме, заявил, что бериевщина была прямым следствием сталинских порядков, и призвал реабилитировать всех коммунистов. А 10 марта «Трыбуна люду» без разрешения ЦК опубликовала статью, озаглавленную так же, как доклад Хрущева: «О культе личности и его последствиях». Кончина первого секретаря окончательно высвободила стихию, одновременно вызвав разброд в партии. 20 марта не без поддержки Хрущева, прилетевшего на пленум (новое дело!), лидером выбрали 50-летнего Эдварда Охаба, который всего лишь двумя годами раньше стал полноправным членом Политбюро. Куда более реальным претендентом выглядел 46-летний Роман Замбровский – один из четверых членов узкого руководства. Но Замбровский был евреем, и это делало его непроходным, о чем чуть ли не в открытую говорили на пленуме.

С апреля пошла волна недовольства в прессе и в обществе. Одни, как газета Życie Warszawy («Жиче Варшавы»/«Жизнь Варшавы»), взялись пропагандировать югославский опыт, в котором видели альтернативу сталинизму. Другие, как еженедельник Po prostu («По прóсту»/«Попросту»), призывали построить реальную власть советов, создать независимую от партии молодежную организацию коммунистов и допустить к строительству социализма всех желающих, в том числе аковцев. Третьи, как основатели варшавского Клуба кривого колеса, сделали ставку на превращение клубов интеллигенции в массовое движение, действующее в сцепке с партией. Четвертые, как парторганизация варшавского автомобильного завода, выступили за рабочее самоуправление на предприятиях. Наконец, были и такие (к примеру, Ян Котт), кто заикнулся о реальном парламентаризме. И все это выплескивалось на страницы газет, отпечатывалось в листовках, гремело на собраниях. В конце апреля по амнистии из тюрем вышли арестованные военные, а в обратном направлении проследовали несколько крупных функционеров госбезопасности. Двое членов Политбюро, чьи имена теснее всего были связаны с репрессиями – Якуб Берман и Станислав Радкевич, – потеряли места в высшем партийном руководстве.

Одним из центров бурления внезапно стала парторганизация варшавского отделения СПЛ, чей исполком в июне – июле трижды присылал списки требований в ЦК. Партийные писатели негодовали на массовые цензурные изъятия статей из прессы, на запрет ежедневным газетам перепечатывать материалы из литературной периодики, на партийные взыскания, налагаемые на литераторов. Исполком призывал установить равноправные отношения с СССР и вернуть на родину депортированных граждан Польши[382]382
  AAN. 237/XVIII – 153. S. 86–93.


[Закрыть].

В партии все громче слышались призывы реабилитировать Гомулку и… поувольнять всех евреев. Открыто об этом было заявлено на июльском пленуме, собравшемся в связи с бунтом работников вагоностроительного завода в Познани, случившимся в конце июня, когда рабочие вышли на акцию протеста против повышения норм выработки. Этот бунт неожиданно выявил неприятные для партии вещи: рабочие очень легко поддались антиправительственным настроениям и пошли громить партком, госбезопасность, штурмовать тюрьму и арсенал, а еще кричали: «Долой русских!» Пришлось вызывать армию, чтобы, как при режиме санации, подавить выступление пролетариата. Стыд и срам!

С трибуны июльского пленума неслись речи о вражеских происках, идейном хаосе и распустившейся прессе. Некоторые пытались возражать: происки происками, но хорошо бы немного ослабить вожжи. По странному совпадению сторонники твердой руки были все, как один, поляками, а их оппоненты (за несколькими исключениями) евреями, хотя до недавних пор и те и другие одинаково ретиво насаждали сталинизм. Разгадка проста: поляки имели поддержку Москвы, а евреи – нет, так что им ничего не оставалось, как искать доверия общества.

К сентябрю положение достигло такого накала, что недавний претендент на высшую власть в стране Замбровский предложил вернуть Гомулку в партийный ареопаг. Это было немыслимо, неслыханно! Если возвращать Гомулку, то кому-то придется уйти: вряд ли бывший лидер станет терпеть рядом с собой тех, кто его сажал. Первым кандидатом на выход был, естественно, Охаб – в советской системе не было принято, чтобы в одном Политбюро сидели два первых секретаря. Но и остальные не могли себя чувствовать спокойно – прежде всего сам Замбровский, некогда входивший в ближний круг Берута. Кроме того, как на это посмотрят товарищи в Москве? Ведь там Гомулка все еще проходил по разряду правонационалистических уклонистов, и ничто не указывало, будто советское руководство изменило свою позицию. Да и зачем? Хрущев уже высказался за Охаба. Неужто теперь советскому лидеру отказывать в поддержке недавнему ставленнику? Опасный прецедент!

Тем временем с каникул вернулись студенты, и Варшаву, Краков и Вроцлав захлестнули массовые митинги учащейся молодежи под лозунгами возврата на «польский путь к социализму». В Кракове возник студенческий ревком, отказавший в доверии руководству Союза польской молодежи (СПМ). Скоро такие же ревкомы возникли во всех учебных центрах. Развал СПМ наложился на повсеместный распад сельских кооперативов (колхозов), паралич профсоюзов и акции неповиновения на заводах, когда рабочие просто вывозили своих директоров на тачках за территории предприятий. 20 сентября на варшавском автомобильном огласили проект рабочего самоуправления, а 25-летний глава тамошней парторганизации Лехослав Гозьдзик, в одночасье превратившийся в самого популярного человека в столице, начал колесить по другим городам, пропагандируя реформу управления промышленностью. Политбюро, поддаваясь напору масс, 8 и 10 октября приняло решение выслать в СССР советских офицеров, занимавших посты в силовых ведомствах, пересмотреть невыгодный договор с Москвой о поставках угля и возвратить на родину поляков, по разным причинам остающихся на территории Советского Союза (в том числе бывших подпольщиков, сидящих в лагерях и тюрьмах).

16 октября паксовская газета Słowo Powszechne («Слово повшехне»/«Всеобщее слово») опубликовала статью своего лидера Пясецкого «Государственный инстинкт». Вполне в духе эндецкой традиции (само выражение прославил еще в 1913 году один из идеологов эндеции), Пясецкий призывал к осторожности и стремился охладить «повстанческие» настроения. В частности, он предостерегал общественность от чрезмерного увлечения лозунгами свободы и демократии и прозрачно намекал на возможность крутых мер в случае дальнейшего обострения обстановки. «Следует сказать <…> что если мы не введем нашу дискуссию в рамки ответственности, то вместо демократизации получим процессы, которые потребуют реализации государственных интересов в условиях, близких к исключительным». И дальше Пясецкий формулировал два принципа, которые, по его мнению, должны были оставаться вне огня критики: социалистический строй внутри страны и ориентация на СССР во внешней политике. «В отношении двух этих принципов, составляющих стержень государственного инстинкта современной Республики, необходимо заявить, что они не только должны быть изъяты из нынешней дискуссии, но сама дискуссия в сегодняшних условиях должна всячески способствовать их утверждению в сознании граждан»[383]383
  Piasecki B. Instynkt państwowy // Słowo Powszechne. 16.10.1956.


[Закрыть]. В преддверии пленума, который, по мнению всех, должен был вернуть к кормилу власти Гомулку, выступить с таким текстом означало противопоставить себя народу. Видимо, Пясецкий надеялся, что поляки убоятся советских танков, но они не испугались. А Тырманд в ноябре издал статью «Дело Пясецкого», в которой напоминал о довоенной политической карьере лидера ПАКСа и обвинял его в работе на советские органы[384]384
  Tyrmand L. Sprawa Piaseckiego // Świat. 18.11.1956.


[Закрыть].

18 октября собрался Восьмой пленум ЦК ПОРП. Собрался без одобрения Москвы, поэтому на следующий день в Варшаву нагрянули Хрущев, Молотов, Микоян и Каганович, а Жуков привел в движение советскую танковую дивизию в Лигнице. Гомулка встретил гостей на правах лидера партии, хотя формально еще даже не вошел в Политбюро. В итоге стороны договорились, что Москва соглашается на возвращение Гомулки и даже на удаление из ЦК «выразителей польско-советской дружбы» (как на новоязе именовались самые преданные СССР товарищи – например, Рокоссовский), а Польша остается в Организации Варшавского договора.

Гомулка тут же показал, что держит слово: ни словом не осудил советскую интервенцию в Венгрии, случившуюся в начале ноября. Поляков же судьба Венгрии задела за живое: одна журналистка, которая вела репортажи из охваченного боями Будапешта, по возвращении покончила с собой, а ее похороны превратились в многотысячную манифестацию. Ворошильский, который на протяжении 1956 года приложил немало усилий для развала окостеневшего Союза польской молодежи, закончил год публикацией «Будапештского дневника». 2 декабря «Нова культура» опубликовала «Заявление польских писателей» в поддержку венгров. Подписанное двумястами девяносто одним человеком, оно увидело свет в последний день съезда СПЛ, на котором председателем избрали Слонимского. А главным редактором органа СПЛ, «Новы культуры», стал Ворошильский.

Чуть ранее возродился почти в прежнем составе «Тыгодник повшехный». Да не просто возродился, а стал рупором целого политического движения католиков-мирян, которое с благословения освобожденного тогда же примаса Вышиньского приняло участие в январских выборах в Сейм, проведя тринадцать депутатов! Их фракция, получившая название «Знак» (по имени теоретического журнала, в котором обсуждались проблемы католицизма), стала единственной во всем советском блоке легальной политической группой, которая не признавала руководящей роли партии и не опиралась на марксизм.

Настроения Лема в тот период менялись в унисон с колебаниями общественной атмосферы. Например, еще 22 ноября 1955 года он заверял Сцибор-Рыльского в письме, обсуждая антитоталитарный (но лояльный строю) роман Анджеевского «Темнота скроет землю»: «Партия ведь многого не знала. Партия <…> народу не лгала». И заканчивал письмо пожеланием по-русски: «С коммунистическим приветом»[385]385
  Orliński W. Lem w PRL-u… S. 355, 358.


[Закрыть]. В начале февраля 1956 года, по свидетельству Щепаньского, Лем восторгался новомодной «Обороной Гренады» Казимира Брандыса: «Оттепельные марксисты восхищаются и делают из него образец смелости. Лем тоже дал себя провести»[386]386
  Szczepański J. J. Dziennik. T. I. S. 595.


[Закрыть]. 4 апреля Лем фиксировал торможение оттепели, а 12 апреля докладывал, вернувшись из Варшавы: «Редактор „По просту“ временно отстранен, „Нову культуру“ и „Пшеглёнд“ обкорнала цензура, Османьчик[387]387
  Османьчик Эдмунд Ян (1913–1989) – ведущий повстанческого радио во время Варшавского восстания, после войны депутат Сейма шести созывов и многолетний зарубежный корреспондент польского радио.


[Закрыть] получил нагоняй в ЦК за тексты о Сейме. Только Путрамент, как обычно, „во главе“ и там, где нужно»[388]388
  Szczepański J. J. Dziennik. T. I. S. 609.


[Закрыть]. А вот запись в дневнике Щепаньского от 29 апреля: «Три дня назад Лем читал великолепную фантастическую повестушку с невероятно ядовитой сатирой на марксизм. Тешит себя ложной надеждой, что у него возьмут это на публикацию» (речь, конечно, о «Тринадцатом путешествии» Ийона Тихого). Где-то в это же время, очевидно, Лем написал и антисталинскую пьесу «Низкопоклонство», в которой, как сам потом вспоминал, высмеял слоган советской пропаганды о низкопоклонстве перед Западом. В поздних интервью, когда ему казалось, что пьеса утеряна, он утверждал, будто сочинил ее еще до свадьбы и даже записал на магнитофон. Но других свидетельств этому нет, а магнитофон Лем купил лишь в июне 1956 года, посетив ГДР. К тому же говорящие фамилии героев пьесы очень напоминают такие же фамилии персонажей пьесы Маяковского «Баня», чей польский перевод вышел как раз в 1956 году[389]389
  Kiedy powstało Korzenie. Mały przypis do ewolucji światopoglądowej Stanisława Lema wraz z wypisami z Dziennika Jana Józefa Szczepańskiego // Блог Kompromitacje – URL: http://kompromitacje.blogspot.com/2019/11/lem-i-korzenie.html (проверено 12.02.2022).


[Закрыть].

В конце мая – начале июня, как упоминалось, Лем провел две недели в Берлине: восточногерманские кинематографисты собрались экранизировать «Астронавтов», а издатели взялись переводить «Неутраченное время» и только что опубликовали «Магелланово облако». Лем был ошеломлен – его встречали как европейскую знаменитость: каждый вечер водили в театр, устроили ему несколько теле– и радиоинтервью и две пресс-конференции! А еще осыпали деньгами, благодаря чему он купил магнитофон и подарки для Барбары, заодно заехав в западную, капиталистическую часть города. Этот триумф настолько потряс Лема, что он даже забыл на время о своей неприязни к немцам[390]390
  Gajewska A. Stanisław Lem… S. 274–275.


[Закрыть]. Да и как тут не изумиться? В Польше он был всего лишь автором пары нишевых романов (впрочем, довольно популярным: в феврале ему организовали встречу с читателями в Национальном музее столицы), а «Неутраченное время», на которое возлагалось столько надежд, во-первых, искорежила цензура, испортив всю композицию, а во-вторых, оно утонуло в потоке куда более громких сочинений, тоже дожидавшихся своего часа. Вырваться из фантастического гетто никак не удавалось, как Лем ни пытался[391]391
  «Я хотел бы как можно быстрее взяться за современную тематику, – говорил Лем на встрече с читателями в начале февраля 1956 года. – Хоть я и люблю научную фантастику, она для меня как острая приправа. Но одна приправа, пусть и самая лучшая, не утолит голода без хлеба». См.: Czwartki literackie // Życie Warszawy. 12–13.02.1956.


[Закрыть]. К тому же в Польше появился еще один юный властитель дум, сменивший в этой роли погибшего Боровского, Марек Хласко. Его рассказ «Первый шаг в тучах», вышедший в ноябре 1955 года на страницах «Новы культуры», так прогремел, что премьер Циранкевич уже в апреле предложил Хласко квартиру в любом новом доме столицы, а одноименный сборник рассказов за год был издан трижды общим тиражом в 50 000 экземпляров! И это у 22-летнего автора, который даже не был членом СПЛ![392]392
  Marek Hłasko // Портал Culture.pl – URL: https://culture.pl/pl/tworca/marek-hlasko (проверено 12.02.2022).


[Закрыть] Лем и мечтать не мог о таком ажиотаже вокруг своего имени. Пока не оказался в ГДР.

Вернувшись, он застал Барбару совершенно больной и пытался развлекать ее электрической железной дорогой и советскими песнями, которые записывал на магнитофон. В июле Лем с женой на прогулочном судне «Мазовия» совершили вояж по Балтике с заходом в Осло, Берген, фьорд Ставангер и Копенгаген. Путешествие оформлялось через СПЛ, который располагал четырьмя местами на корабле, но в «писательской» каюте оказались только Лемы, поскольку двое других претендентов отказались доверять свои жизни речному судну. Лемы имели 34 доллара на двоих (сверх этой суммы менять было запрещено), так что насладиться покупками не удалось. Зато насладились видами, особенно луна-парком в датской столице. Видимо, под этим впечатлением Лем потом описал космодром в «Возвращении со звезд»[393]393
  Gajewska A. Stanisław Lem… S. 275–278.


[Закрыть]. По окончании вояжа Лем опубликовал в «Нове культуре» свои ощущения от путешествия, которые, в общем, вписывались в дежурный нарратив о мире развитого капитализма: очень благоустроенное, но бездуховное общество потребления. Знаменательно, однако, что Лем ничего не сказал о классовой борьбе – все-таки оттепель![394]394
  Lem S. Oslo – Begren – Kopenhaga // Nowa Kultura. 1956. № 34.


[Закрыть]

Этот текст увидел свет после июньского кризиса отношений писателя с «Новой культурой», когда он отказался отправлять туда материалы, обиженный на члена редколлегии Леона Пшемского, который не хотел брать у Лема ничего, кроме научно-популярных текстов (а Лем отправил ему, кроме всего прочего, статью «Человек и власть» и отрывок из «Диалогов»)[395]395
  Орлиньский В. Указ соч. С. 166.


[Закрыть]. Пшемского можно было понять: незадолго перед тем ему приостановили членство в ПОРП из-за чрезмерного либерализма, так что он не хотел лезть на рожон. Зато «Пшекруй» 29 июля опубликовал, пожалуй, самое знаменитое путешествие Ийона Тихого – четырнадцатое – про сепульки и охоту на курдлей. Один этот рассказ принес Лему славы больше, чем все предыдущее творчество[396]396
  Там же. С. 181–182.


[Закрыть]. Надо думать, что в нем Лем в юмористическом ключе изобразил собственные мучения при написании «Диалогов»: недаром в рассказе встречается мотив копирования разумных существ, чему посвящен первый диалог.

Бурные события 1956 года – разоблачение культа личности Сталина, шумиха вокруг Лема в ГДР, путешествие в Данию и Норвегию, успех рассказа про сепульки, возвращение к власти Гомулки, будапештское восстание – на какое-то время лишили писателя присущей ему осторожности. В конце ноября он с внезапным пылом взялся перехватить у Махеека «Жиче литерацке». С ним заодно действовали 32-летний театровед Ян Павел Гавлик, 40-летний историк искусства Януш Богуцкий и 25-летний литературный критик Ян Блоньский (еще один «выпускник» школы Выки). Подбили на «заговор» и Щепаньского. Махеек месяцем ранее вошел в состав исполкома краковского комитета партии, чем усилил свои позиции (хотя секретарем ему стать не удалось). На этом посту он проявил решительность и даже некоторую оппозиционность: выступил за то, чтобы выбрать нового председателя краковской парторганизации, не дожидаясь решения Варшавы. Им стал бывший социалист Болеслав Дробнер, с которым у Махеека когда-то был конфликт[397]397
  Drabik S. Władysław Machejek – partyjny literat // Komunizm. System, ludzie, dokumentacja. 2017. № 6. S. 218.


[Закрыть]. То ли поэтому, то ли еще по какой причине, но в беседе с «заговорщиками» Махеек неожиданно оказался уступчив и согласился включить всех пятерых в редколлегию, однако затруднился с кандидатами на увольнение. Тем временем в самой редакции вспыхнул бунт из-за «реакционности» шефа, поддержавшего подавление будапештского восстания и осудившего студенческий ревком. Соратники Лема охладели к «перевороту», так что на последнюю встречу с Махееком явился он один – вот только не пришел сам Махеек. Щепаньский предположил, что ловкий политикан просто использовал их для создания видимости либерализма[398]398
  Szczepański J. J. Dziennik. T. I. S. 656–658; Gajewska A. Stanisław Lem… S. 278–279.


[Закрыть]. Как бы то ни было, Гавлик, Блоньский и Богуцкий вскоре стали членами редколлегии «Жича литерацкого», а Лем, наоборот, отказался от сотрудничества с газетой.

Конец года ознаменовался для Лема изданием «Путешествия тринадцатого» в журнале Общества польско-советской дружбы Przyjaźń («Пшиязьнь»/«Дружба»), а также тем, что Лем все же порвал с «Новой культурой», но не из-за несмелости редакции, а, наоборот, из-за ее радикализма. Он отправил письма Ворошильскому и Сцибор-Рыльскому, объяснив, что не имеет смысла превращать газету в место полемики со сталинистами, как делали они, ибо партия неисправима и держится на насилии, а отнюдь не на идеологии[399]399
  Gajewska A. Stanisław Lem… S. 279–281; Орлиньский В. Указ. соч. С. 168–170.


[Закрыть].

Между тем всплеск свободомыслия в Польше вызвал и обострение юдофобии, которую дополнительно раскручивали многие партийцы, желавшие свалить ответственность за берутовский период на евреев и тем самым выйти сухими из воды. В январе 1957 года корреспондент агентства «Юнайтед пресс» Э. Кавендиш отмечал «зловещее усиление антисемитизма» в Польше, которое, по его словам, использовала в своих интересах растущая оппозиция Гомулке[400]400
  АВП РФ. Ф. 122. Оп. 13. П. 747. Д. 1385. Л. 364–366.


[Закрыть]. ЦК ПОРП даже обратился 26 апреля 1957 года с письмом ко всем членам партии с призывом начать борьбу с проявлениями национализма, шовинизма и расизма[401]401
  Там же. Л. 483.


[Закрыть]. Очевидно, это не помогло, ибо уже в мае по Варшаве циркулировали слухи (зафиксированные корреспондентом агентства «Синьхуа»), что скоро «консервативная группировка» в партии вынудит Гомулку уйти в отставку, а сама, придя к власти, устроит суд над Минцем и Берманом, дабы свалить на них всю вину за ошибки в области экономики и права. Оба они евреи, отмечал корреспондент, и это позволит консерваторам «одним ударом убить двух зайцев»[402]402
  РГАНИ. Ф. 5. Оп. 30. Д. 229. Л. 167–169.


[Закрыть].

И сразу возобновилась эмиграция в Израиль. В 1957 году из Польши уехали примерно 40 000 евреев[403]403
  Костырченко Г. В. Указ. соч. С. 311.


[Закрыть]. Среди них было немало бывших сотрудников милиции и спецслужб[404]404
  С этими людьми молва связала одно из самых таинственных преступлений в ПНР – убийство Богдана Пясецкого, 15-летнего сына лидера ПАКСа, которого 22 января 1957 года похитили неизвестные и, вероятно, в тот же день умертвили (его тело было найдено лишь в декабре 1958 года). Я. Ю. Щепаньский написал 6 февраля 1957 года в дневнике: «Варшава кипит слухами о Пясецком. Распространено мнение, что к похищению Богдана Пясецкого причастен НКВД. Якобы это следствие переговоров Пясецкого с Гомулкой. Все возможно» (Szczepański J. J. Dziennik. 1957–1963. T. II. Kraków, 2011. S. 14). Расследование, проводившееся милицией и самими членами ПАКСа, вышло на нескольких отставных сотрудников репрессивных органов, которые почти сразу после похищения Богдана Пясецкого уехали в Израиль. Однако в итоге никто не был осужден за это преступление, а глава ПАКСа, отчаявшись добиться справедливости, в конце пятидесятых годов попытался прорваться в Москву, чтобы убедить советских товарищей пересмотреть свое отношение к польскому лидеру (см.: Волобуев В. В. Внутрипартийная борьба в Польше и охлаждение советско-китайских отношений в конце 1950-х гг. // Историк-славист. Призвание и профессия. К юбилею В. В. Марьиной. М.; СПб, 2013. С. 180–184). Из этой затеи ничего не вышло, но в 1967–1968 годах, когда в стране вспыхнула «антисионистская кампания», Пясецкий все же отвел душу на ненавистных ему евреях.


[Закрыть]. Одним из таких эмигрантов оказался Марсель Рейх-Раницкий – бывший шеф бюро переводов варшавского юденрата и работник Министерства общественной безопасности, – который затем как литературный критик сведет в ФРГ знакомство с Лемом и научит его нелегально менять восточные марки на западные[405]405
  Tako rzecze… S. 67–68.


[Закрыть].

Немало евреев, впрочем, перебирались тогда в Польшу из Советского Союза. На основании подписанного 25 марта 1957 года соглашения о репатриации в Польшу к марту 1959 года прибыли 224 тысячи человек, из коих было 40 тысяч евреев[406]406
  Eisler J. Op. cit. S. 97–98.


[Закрыть]. Вернулись и выжившие в советских лагерях и тюрьмах антикоммунисты, добавившие свою дозу оппозиционности в и без того не слишком расположенное к СССР общество.

В январе 1957 года прошли парламентские выборы, к которым обновленное руководство партии отнеслось столь серьезно, что даже просило епископат призвать паству идти на избирательные участки (что тот и сделал – единственный раз в истории ПНР). В феврале Гомулка снял с поста председателя варшавского парткома Сташевского, сыгравшего немалую роль в событиях 1956 года, а в Кракове сменил Дробнера на другого бывшего социалиста Люциана Мотыку, работавшего до того в Министерстве культуры и искусства. В мае на пленуме Гомулка объявил, что главной опасностью для партии является не сталинизм, а ревизионизм, и персонально раскритиковал духовного вождя коммунистической фронды, философа Лешека Колаковского (помянув заодно Ворошильского и отчаянного публициста «По просту» Романа Зиманда). К тому времени бурление в молодежных организациях закончилось: усилиями властей все многочисленные ревкомы свели в три структуры: Союз социалистической молодежи, Союз сельской молодежи и Союз польских студентов, действовавшие под патронажем ПОРП и ее младшего партнера – Объединенной крестьянской партии. Формально независимым остался лишь возрожденный Союз польских харцеров, но и там заправляли только лояльные правящей верхушке деятели. Почти все клубы интеллигенции были ликвидированы за неподобающий идеологический облик, остались лишь Клуб кривого колеса, который посещала интеллектуальная элита столицы, и пять клубов католической интеллигенции, составлявших основу движения «Знак». Осенью 1957 года была проведена большая чистка в газетах, журналах, на радио и телевидении. Политбюро поручило Центральной комиссии партийного контроля рассмотреть личные дела ряда теле– и радиожурналистов, а также сотрудников редколлегий[407]407
  Орехов А. М. Советский Союз и Польша в годы «оттепели»: из истории советско-польских отношений. М., 2005. С. 257.


[Закрыть]. В начале декабря «по собственному желанию» ушел с поста главного редактора «Новы культуры» Ворошильский, а сама редакция была реорганизована (среди прочих ее покинули Колаковский и Конвицкий). Всего за 1957 год с работы были уволены около 150 журналистов[408]408
  Юсупов Р. Р. Польская интеллигенция в период народной демократии. 1944–1980 гг. Казань, 1998. С. 273.


[Закрыть]. В конце декабря потерял свой партийный пост «трибун варшавского люда» Гозьдзик, исключенный затем и из исполкома заводской парторганизации. В декабре 1958 года Сейм изменил устав о рабочем самоуправлении, введя в его состав парткомы и профкомы. Таким образом, рабочее движение тоже оказалось под колпаком партии.

Едва появившись, был запрещен к изданию журнал «Европа», в редакцию которого входили несколько крупных партийных литераторов (Ежи Анджеевский, Адам Важик, Станислав Дыгат, Павел Хертц, Мечислав Яструн, Юлиуш Жулавский и др.). В начале ноября 1957 года Анджеевский, Яструн, Жулавский, Важик, Котт, Дыгат и др., не в силах «вписаться» в новую политику партии, добровольно положили партбилеты на стол[409]409
  Записки некоторых из упомянутых людей с обоснованием такого шага см.: AAN. PZPR KC. 237/XVIII—183. S. 1–5.


[Закрыть]. Неудачный опыт с «Европой» заставил правящие круги зарубить другие проекты – в частности, инициативу Пшибося по изданию журнала «Жечь» («Дело»). Зато появилось литературное приложение к «Трыбуне люду» – «Трыбуна литерацка», – где выступали поборники партийного курса.

Пиком кампании по «наведению порядка» в прессе явилось закрытие «По просту» 2 октября 1957 года. Редакцию еженедельника обвинили в том, что она «развивала деятельность, вредную для политики партии и правительства, противоречащую решениям VIII и IX пленумов ЦК…»[410]410
  Цит. по: Орехов А. М. Указ соч. С. 257.


[Закрыть]. Это решение вызвало волну студенческих демонстраций в Варшаве, продолжавшихся до 7 октября. Во время столкновений с органами правопорядка пострадали 79 манифестантов и 95 милиционеров, 536 человек были задержаны[411]411
  Там же. С. 258.


[Закрыть]. Бывший главный редактор «По просту» Элигиуш Лясота был исключен из ПОРП (оставшись, правда, депутатом Сейма).

Давление цензурных тисков вызвало такое недовольство в литературных кругах, что, по замечанию партийных функционеров, ему поддались даже «товарищи, до сих пор отличавшиеся умеренностью…»[412]412
  AAN. PZPR KC. 237/XVIII – 172. S. 13–14.


[Закрыть]. Например, в ноябре 1958 года сотрудники Комиссии по культуре ЦК переслали члену Политбюро Замбровскому «для ознакомления с настроениями в писательской среде» письмо партийного писателя Адольфа Рудницкого, отправленное главному редактору одного из литературных журналов. В нем Рудницкий отзывал свою статью из журнала, так как, по его словам, «цензура объявила мне войну, а я не хочу прогибаться под нее»[413]413
  Ibid. S. 68–69.


[Закрыть]. Марек Хласко и вовсе в феврале 1958 года уехал из страны. В июле прошел первый политический процесс: за распространение эмигрантского журнала «Культура» получила три года геодезистка Анна Шажиньская-Ревская, в прошлом боец АК и участница покушения на руководителя СС и немецкой полиции в Варшаве Франца Кутчеру. Суд над ней освещался по радио «Свободная Европа» и на страницах самой «Культуры», а в зале заседаний присутствовали такие люди, как Яструн, Пшибось и глава польского Пен-клуба Ян Парандовский[414]414
  Rokicki K. Op. cit. S. 159–160.


[Закрыть]. Интересно, что «Культура», которой руководил уроженец Минска Ежи Гедройц (бывший сотрудник Бюро пропаганды армии Андерса в Италии), легально распространялась по польским библиотекам, а также рассылалась по адресам некоторых ученых, творческих работников и партийных функционеров (Лем журнала не получал, но попал в список лиц, который в октябре 1957 года заместитель заведующего Отделом культуры ЦК представил члену Политбюро Моравскому, рекомендуя рассылать им его номера[415]415
  AAN. 237/XVIII – 172. S. 9–12.


[Закрыть]). И если при этом сажали человека, осмелившегося делиться экземплярами журнала с посторонними, это был ясный сигнал, что время либерализма закончилось: отныне только государство решало, кому можно читать «Культуру».

В такой обстановке партийное руководство сочло за лучшее провести встречу партийного актива с представителями литературного сообщества. Нельзя сказать, чтобы результаты этой встречи удовлетворили писателей, но недовольство среди деятелей культуры на время утихло. Возможно, этому способствовало то, что ряду оппозиционеров (Слонимскому, Важику, Яструну, Пшибосю, Анджеевскому, Котту) предложили войти в Совет по культуре и искусству при Совете министров ПНР, причем Слонимский как глава СПЛ стал его вице-председателем. Появилась надежда, что власть начнет обсуждать возникающие спорные вопросы в спокойном русле. Это, казалось, подтверждали и последующие регулярные встречи представителей ЦК с правлением СПЛ. Как следствие, на состоявшемся 2 декабря 1958 года заседании варшавского отделения СПЛ, посвященном избранию депутатов общего съезда, прежние оппозиционеры из числа «ревизионистов» старались умерить страсти, разгоревшиеся по поводу вмешательства цензуры в издательский процесс, а Слонимский заявил, что у Главного правления нет претензий к цензорам. Впрочем, представители партийных органов, присутствовавшие на заседании, отметили и другую деталь: среди писателей, как членов ПОРП, так и беспартийных, налицо было неприязненное отношение к главным выразителям воли партии в СПЛ – писателям Ежи Путраменту и Леону Кручковскому. В силу этого Кручковский вообще не набрал необходимого количества голосов, а Путрамент занял среди избранных депутатов последнее место[416]416
  Rokicki K. Op. cit. S. 134–137.


[Закрыть].