Текст книги "Стратегии выдающихся личностей"

Совсем иной, почти противоположный, но не менее поучительный пример другого эстета – австрийского. Стефан Цвейг как будто «грешит» принадлежностью к плеяде людей, которые пошли широкой, добротно умащенной дорогой безупречного классического образования. Однако и тут не все так просто, как кажется на первый взгляд. «В том, что после начальной школы меня отправили в гимназию, не было ничего удивительного. Каждая состоятельная семья, хотя бы из соображений престижа, настойчиво стремилась к тому, чтобы дать сыновьям «образование»: их заставляли учить французский и английский, знакомили с музыкой, для них приглашали сначала гувернанток, а затем домашних учителей», – такое четкое представление об образовательном вопросе своего времени и своего социального круга дает Стефан Цвейг в книге «Вчерашний мир». Словно перекликаясь с Бернардом Шоу, он далее указывает, что «педантичная заданность и черствый схематизм делали наши уроки неживыми – бездушная обучающая машина никогда не настраивалась на личность…» И еще одну запись нельзя обойти, прежде чем попытаться понять образовательную систему Цвейга: «Это недовольство школой не было некой моей личной настроенностью; не могу вспомнить ни одного из своих друзей, кто не чувствовал бы с отвращением, как это унылое однообразие тормозит лучшие наши устремления и интересы. […] фактически миссия учителя тогда сводилась к тому, чтобы по возможности приспособить нас к заведенному порядку, не повысив нашу энергию, а обуздав ее и обезличив». И все-таки писатель признался, что давление развило рано проявившуюся страсть к свободе, и это, пожалуй, важный штрих к познанию самого феномена противоречий и противостояний навязываемым моделям. Это привело к тому, что «под обложками латинских грамматик лежали стихи Рильке», под партой взахлеб читали Ницше и Стриндберга, а из-за походов на премьеры Рихарда Штрауса и Герхарда Гауптмана «две трети учеников заболевали». Так рождалась индивидуально-коллективная система, отличная от школьной, навязываемой: «Нами, словно лихорадка, овладела страсть все знать, докопаться до всего, что происходит в искусстве и науке». Цвейг шел дальше, не слишком уверенно, но неотступно, подобно саперу со щупом: Кьеркегор, Данте, Достоевский, Гофмансталь и так далее, это уже становилось системой и началом пути, свернуть с которого затем уже не представлялось возможным. Дальше идея родилась сама собой, она стала производной захватывающего познания, неожиданно сформированной собственной системы понимания мироздания. Упомянутые примеры свидетельствуют, даже при всей их сугубой индивидуальности, о роли некоторых, неотъемлемых от процесса обучения, принципов. Свобода мысли, раннее вовлечение в процесс получения знаний и здоровая среда предпочтительны. Но еще более действенны негативные перспективы, стимулирующие действие страхов и инстинктов. Восприятие смерти, яркие впечатления любви и ненависти, тяжелые для психики формы социального отвержения, воздействие нищеты и многие иные формы неудовлетворенного сознания способны совершать чудеса в формировании мотивации. Особенно сильные ощущения возникают при пересечении нескольких факторов. Тогда наблюдается эффект падающего парашютиста, у которого спутались стропы парашюта: либо ему хватит сил и сноровки открыть запасной и победить ситуацию, либо он разобьется. Разумеется, в данной ситуации мы говорим о знаниях, опуская свойства личности и факторы формирования характера. Ведь направленность мотивации может при известных обстоятельствах изменить созидательные устремления на устойчивые желания деструктивного и наоборот.

И все-таки многочисленные образовательные системы, методики и формы обучения, традиционные и альтернативные, как правило, хромают на обе ноги по одной-единственной причине – удаленности знаний от жизненных потребностей. Это воздвигает гигантскую, непреодолимую стену между учителем, стремящимся передать знания (или отбывающим свой срок в школе), и учеником, который не усматривает в освоении омертвелых дисциплин никакой практической пользы.

Раннее профессиональное ориентирование, рискованные родительские решения в выборе образовательных платформ для своих детей и сбалансированные подходы во все времена были предметом тяжелых дискуссий взрослых. И все это ни к чему полезному не приводило. За исключением тех редких случаев, когда учителю удавалось просто увлечь учеников, оказаться убедительной личностью. Или еще лучше, когда какая-нибудь трепещущая детская душа натыкалась в жизни на нечто такое интересное, что навсегда завораживало, увлекало и побуждало пополнять запасы знаний. Одним словом, когда независимо от взрослых, неожиданно для родителей и учителей зарождалась устойчивая мотивация к знаниям. Не ко всему необъятному, не к пугающему массиву накопленной человечеством мудрости, но лишь к той его части, что может сослужить практическую службу, помочь в поисках ответов на мучительно-острые вопросы. Вероятно, Создатель прекрасно продумал это дело, потому что беспорядочное приобщение к сокровищнице знаний не просто вносит хаос в головы страждущих в школах детей, но деморализует и отвращает от идейного и структурированного подхода к самой жизни. Полученный интеллектуальный продукт у них скисает еще до применения…

Образовательные системы и опыт выдающихся личностей

Может показаться странным, но истинные гении всегда выступали против любой образовательной системы. Это объясняется достаточно просто: волевой лидер всегда смел, а его готовность предложить новое или даже просто выпяченное свое собственное, сметая на пути устоявшиеся стереотипы, базируется на индивидуальной силе духа, способности действовать активнее, быстрее, шире, глубже среднего, обыденного уровня. Бросая вызов, он ориентируется на собственный внутренний голос. А образовательная система, как правило, разрабатывается под определенный стереотип среднестатического учащегося с учетом определенных обществом запросов, требований, условий. Поэтому любая образовательная система несовершенна уже по своей идеологической сути, не говоря уже о темпах усвоения материала и приоритетности векторов обучения. И ни одна образовательная система неспособна поставить перед индивидуумом такие же заоблачные цели и ориентиры, как одержимость отдельно взятого упорного человека. Нюанс тут, пожалуй, только в том, на каком этапе просто увлеченный, любознательный и наделенный стремлением к успеху человек обретает кремниевую твердость и непоколебимость в своем движении к какой-то определенной, обязательно выдающейся цели. Сила же так называемых элитных заведений заключается лишь в том, что два взаимосвязанно действующих фактора – учителя с мощным интеллектом и пытливые, настроенные на активное взаимодействие ученики – создают плодотворную, потенциально питательную среду – одно из условий личностного роста.

Совершенно очевидно, что главной целью любого образования должно стать приобщение к качественному мышлению, анализу и синтезу. Речь идет и о способности мыслить вообще, и об узкопрофильных направлениях мыслительной деятельности. Вместо насыщения карманов и полок мозга данными учитель должен научить работать с любой информацией. И так как ничего не происходит без мотивации, первым шагом любого образовательного процесса становится даже не приобщение к способу мышления, а собственно стимулирование желания думать, задавать себе основополагающие, определяющие само существование вопросы и отвечать на них. Все-таки при детальном рассмотрении мотивов овладения знаниями выясняется их поразительное разнообразие.

На деле же едва ли не всякая образовательная идея, общая для большой группы людей, связана всего лишь с насаждением определенного формата знаний, как будто отборное мясо нанизывается на металлический прут для будущего шашлыка. Но часто те, которые такое мясо отбирают, сами давно привыкли к тухлятине, а порой нарочно не желают принимать во внимание существование на свете вегетарианцев. Навязывание тех или иных систем не поощряет развитие независимого мышления, поэтому склонные к свободному мышлению ученики, как правило, подавлялись нещадно и безапелляционно. Свобода всегда рассматривалась как угроза самой системе, послушание же и аккуратные, дозированные инъекции формализованных знаний, напротив, становились высшим достоинством учащегося. Нередко такое положение дел считалось нормой и для высших учебных заведений, или, что еще хуже, люди, пришедшие в них после обучения в ущербной начальной и средней школе, уже не нуждались ни в каком новаторстве. Ростки независимого мышления были напрочь уничтожены эрозией первого этапа приобщения к общей для масс системе.

«Студентам положено изучить столь многое, что у них едва ли остается время и силы думать. Не интерес к изучаемым предметам или к познанию и постижению как таковым, а знание того, что повышает меновую стоимость – вот побудительный мотив получения более широкого образования», – констатирует Эрих Фромм. Происходит все та же позорная подмена понятий, которая порой цинично поощряется самими учебными заведениями, – в виде нагромождения ненужных и малопригодных дисциплин с целью усиления мифической разносторонности образования. Нам давно ясно: все дело в мотивации. Самый верный выбор человек всегда делает тогда, когда жизнь без жалости припирает его к стенке своим неумолимым приговором. И в этой связи очень показательна судьба Стивена Хокинга, всемирно известного британского астрофизика. Этот пример проясняет очень многое как в человеческой мотивации, так и в предназначении человека на земле. Хокинг поступил в Оксфордский университет совершенно здоровым человеком; перед ним простиралась долгая, во всех отношениях увлекательная жизнь. Но уже после окончания начального университетского курса течение его жизни резко изменило свое веселое и беспечное русло – молодому человеку поставили чудовищный диагноз: амиотрофический латеральный склероз. Суть его в неизлечимости болезни, в постепенной потере контроля над опорно-двигательным аппаратом с атрофией разных групп мышц и неминуемым параличом. Медики отмерили Хокингу два с половиной года жизни – в ту пору ему исполнился двадцать один. «Я ощущал себя приговоренным к казни и вдруг понял, что я очень многим мог бы заняться, если бы исполнение приговора отложили», – вспоминал Хокинг о первом знакомстве со своей страшной линией судьбы. И что же? Он с остервенелостью, с могучей яростью ухватился за работу. Двигался быстрее остальных, защитил диссертацию, стал доктором философии, взялся за теоретическую физику, вскоре был избран членом Королевского общества и Лукасианским профессором математики. Он не победил болезнь полностью, но замедлил ее ход, забил собственной сосредоточенностью. Вместо смерти он избрал жизнь, и жизнь очень активную. Ему очень помогла поддержка жены и матери, но все остальное Хокинг сделал сам. На свою свадьбу он пришел, опираясь на палочку, к моменту рождения старшего сына ходил на костылях, а ко времени появления на свет дочери и младшего сына уже был в инвалидной коляске. Но не успокоился, не пал духом и не остыл к знаниям и победам, завоеванным на их основе. «Если вы знаете, что завтра утром вас повесят, это помогает вам хорошо сосредоточиться. И он действительно сосредоточился на своей работе так, как, я думаю, не смог бы сосредоточиться в противном случае», – сказала как-то мать ученого. «Эйнштейн наших дней», как называли Хокинга во второй половине 90-х годов XX века, остался неисправимым оптимистом, весьма оригинальным и неутомимым философом. Его книга «Краткая история времени. От Большого взрыва до черных дыр» была издана тиражом в несколько десятков миллионов экземпляров на многих языках, возглавляя долгие годы список бестселлеров. Ученый предложил новое толкование модели Вселенной, но не это главное в его жизни. Из своей жестокой, несправедливой судьбы целеустремленный человек создал философскую, праведную миссию. Столь необычная, экзотическая и крайне упорная миссия была важнейшим вкладом Хокинга в понимание обратного воздействия мотивации. Мотивация активного действия и, в частности, приобретения и использования знаний совершает революцию в сознании, производит детонацию мозговых клеток. Мотивация, усиленная сосредоточенностью, укрепляет жизнеспособность индивидуума в десятки раз, открывает потаенные двери для неведомых до того возможностей самореализации, она, в конечном итоге, формирует его судьбу. Сила мотивации безгранична, потому вовсе не случайно, что британского физика, знаменитого в начале XXI века, английские юноши в возрасте от шестнадцати до восемнадцати лет назвали одним из трех самых уважаемых современников.

Опыт обучения выдающихся личностей состоит, прежде всего, в их сосредоточении не на обучающей системе или объеме знаний, а на понимании структуры мира и поиске состыковки недостающих утилитарных знаний для строительства в этом мире новых плоскостей восприятия действительности. Наиболее реализованные практики всегда шли путем постижения себя и своего места в хаосе бытия, в то время как схоластически настроенные рассудительные мужи от науки направляли усилия на то, чтобы этим хаосом овладеть или, по меньшей мере, систематизировать его проявления. Потому-то попытки последних крайне редко венчались успехом, а их кабинетные размышления чаще всего покрыты слоем пыли. И это принципиальное различие в подходах всегда приводит к тому, что академические ученые – увы – приносят себе и людям слишком мало пользы, решительно отвергая, между прочим, тех самых успешных двигателей прогресса.

Существует множество комических историй о том, каким оглушительным фиаско завершалась академическая карьера того или иного известного человека, проявившего себя в будущем в качестве бесспорного покорителя массового сознания. Это вполне понятно: для успеха необходима иная структура мышления, воинственный подход к решению проблем, а не скромное фиксирование наблюдений. Стоит лишь вспомнить, как финансист-философ Джордж Сорос потерпел решительное поражение в попытках поставить свой локомотив на академические рельсы. Еще более печальны истории преподавательской деятельности писателя Николая Гоголя и философа Григория Сковороды. О первом говорили, что «вследствие патологической организации нервной системы, своего параноического характера он не мог готовиться к лекциям, как вообще не мог учиться, не мог быть скромным и любезным по отношению к простым смертным». По словам Ивана Тургенева, «для студентов стало ясно, что Гоголь ничего не смыслит в истории». В результате выдающийся мастер слова был попросту изгнан из Петербургского университета. Незаурядный и вызывающе провокационный Сковорода из-за повышенной конфликтности своей натуры не сумел продолжительное время преподавать поэтику в Переяславской семинарии, затем в течение десяти лет его трижды отлучали от преподавательства в Харьковском коллегиуме. Нонконформизм бесил окружающих, а сам же философ и не думал согласовывать свои поступки и проявления характера с существующей системой. И не стоит питать иллюзии в отношении профессорства, скажем, Зигмунда Фрейда или Карла Юнга – тут нет никакой видимой связи с академической карьерой, а лишь ловкое встраивание своих идей в научную систематизацию, столь уважаемую в современном мире за кастовость и привлекательное оформление имиджа. Примеров несогласованности неординарных личностей с социумом более чем достаточно, что свидетельствует преимущественно об их неортодоксальном мышлении, иной форме взаимоотношений с миром.

Классическое образование и учителя

Любая система образования предусматривает универсальность и усредненный подход, тогда как выдающиеся достижения – всегда результат исключительной деятельности индивидуума. Именно поэтому многие яркие личности не проявили себя в школе, ибо там их выход за рамки среднего казался следствием какого-нибудь негативного влияния со стороны. Любые творческие порывы являются результатом импульсов свободы, а едва ли не всякая школа цербером стоит на страже проявлений вольности духа, считая их вредными и недопустимыми. Наверное, поэтому из плеяды известных людей, оставивших след в мировой истории, не столь многие оказались счастливыми обладателями классического образования. И еще меньше из них на это образование ориентировались. Тем не менее, отвергать значение и влияние яркого окружения не стоит; важно вынести правильные уроки из его формирования.

Пожалуй, первое, о чем следовало бы непременно упомянуть в контексте группового образования – то есть в школах, лицеях, гимназиях – Царскосельский лицей Александра Пушкина. Это был, без преувеличения, достойный образовательный проект, хотя и высокопарный, но на редкость амбициозный и неожиданно глубокий. По задумке тогдашнего министра Михаила Сперанского в двадцати верстах от российской столицы было создано особое учебное заведение закрытого типа для очень небольшого числа дворянских детей. Последняя деталь ключевая – речь идет не о массовом образовательном проекте, а об отдельном, особо подготовленном и организованном заведении всего на тридцать мест. Поэтому, на самом деле, образование Пушкина никак нельзя отнести к «массовому образовательному продукту»; стоит лишь вспомнить невиданный ажиотаж, вызванный открытием лицея. В учебное заведение попали фактически только дети из самых известных семей, одаренные, прекрасно подготовленные в домашних условиях. Сам факт их предварительного отбора также нельзя игнорировать, ведь для их детского восприятия это уже была искусственно сформированная, почти неигровая конкуренция, состязание за личную эффектность и неординарность. Каждый старался проявить себя, хотя для мальчиков это была особая форма экстравагантной игры. В учебном заведении порой важнее всего окружение, и не случайно одноклассник Пушкина по лицею записал о будущем великом поэте, что он, «живши между лучшими стихотворцами, приобрел много в поэзии знаний и вкуса».

Не стоит, однако, вдаваться в детали учебы и становления Пушкина – они известны многим и, как случается с формированием гения, слишком многоплановы и фактурны, чтобы можно было вычленить из них непосредственно учебу. В жизни великого русского поэта лицей являлся одним из факторов лепки его личности, впрочем, значимым ровно настолько, чтобы не оставить его без внимания. Более того, из воспоминаний Корфа, записанных Вересаевым, следует, что в лицее Пушкин «решительно ничему не учился, но как и тогда уже блистал своим дивным талантом, и, сверх того, начальников пугали его злой язык и едкие эпиграммы, то на его эпикурейскую жизнь смотрели сквозь пальцы… Вспыльчивый до бешенства, вечно рассеянный, вечно погруженный в поэтические свои мечтания, с необузданными африканскими страстями, избалованный с детства похвалою и льстецами, Пушкин ни на школьной скамье, ни после, в свете, не имел ничего любезного и привлекательного в своем обращении». Отметим лишь некоторые нюансы, нерасторжимо связанные с его заоблачным полетом, подтверждающие, однако, вторичность даже такого образования для человека, слишком свободного от норм. С раннего детства и до последних дней поэт оставался эгоцентричной личностью; в лицее Пушкин не стал менее раздражительным, его неустойчивая психика с цикличными сменами настроения не способствовала росту симпатии к нему. Другими словами, Пушкин вовсе не желал быть в учебном заведении покладистым, внимательным, заслуживающим доверия и похвал взрослых наставников. Напротив, благовоспитанность он легко заменил ершистостью, а уверенность в собственной одаренности он вынес гораздо раньше – с раннего детства. Поэтому лицей как воспитательная система не оказал на Пушкина сдерживающего влияния, и именно в этом главный итог учебы непреклонного гения.

Через схожие ситуации прошли и другие воспитанники классической системы образования. Интересным является пример Николая Рериха. Прежде чем упоминать университет и школу, необходимо отметить особую роль детского чтения захватывающих исторических книг: легенд, сказаний, былин. В частной гимназии Карла Мая у будущего мыслителя пробудились пытливость и острый интерес к познанию. А доминирование в обучении познавательных игр, всяческое и безоговорочное поощрение и ободрение любых инициатив имели решающее значение в становлении личности. Обычный для школ обмен послушания на поощрение отсутствовал, и это открывало ученикам частной школы путь к невиданной свободе. В итоге гимназист с удовольствием читал Гете в оригинале, удивлял обширными познаниями в географии, самостоятельными переводами Демосфена, необыкновенной страстью к рисованию. Все это проистекало из непринужденного открытия мироздания и в атмосфере исключительной доброжелательности. Учителя выступали, как и должно, ненавязчивыми поводырями. Университет же просто стал дополнением в сформированной системе познания, к тому же отец спровоцировал первую серьезную фрустрацию выбора. Проигнорировав намерение сына стать живописцем, настойчивый родитель вынудил его окончить юридический факультет, но сын принял нестандартное решение совмещать эту учебу с Академией художеств. Если бы молодой Рерих не прошел свою первую в жизни борьбу с запретом и не выбрал в качестве главного ориентира дух свободы, его жизнь могла бы сложиться совсем по-другому. К счастью для своего будущего, он осознавал, что слепое послушание не является добродетелью, и поэтому предпочел смело идти на зов внутреннего голоса. Знакомство с работами Репина, Шишкина, Васнецова, Сурикова, Куинджи заложило основы для стиля. А то, что студент Рерих сам должен был позаботиться о дополнительном заработке и разрывался между учебой и живописью, укрепило его самостоятельность, веру в себя, создало железную конструкцию незыблемой самооценки. Пожалуй, следующей вехой в его жизни стала поездка к великому старцу Толстому, который похвалил полотно молодого художника. Оценивая роль классического образования в становлении Рериха, можно отметить, что главным импульсом стала свобода выбора на всех этапах формирования личности. Проявление интереса к тем или иным дисциплинам было следствием личных побудительных мотивов, рефлексией на знакомство с книгами, картинами, историей. Индивидуальные решения в конце концов привели его к делу всей жизни. Частная школа и университет, таким образом, придали фон и остроту его поискам, но никак не явились принципиальными условиями его выбора. При этом гимназия сыграла несоизмеримо бoльшую роль, такую, что университет уже фактически не имел весомого значения и даже был в какой-то степени дополнительной нагрузкой.

Современные ученые, политики, различные специалисты гуманитарного толка нередко оказывались выходцами из стен престижных учебных заведений. Там они получали и основы широкоформатных знаний и навыки выстраивания отношений в коллективах. Такое образование, тем не менее, несло эффект «дополнительности». Президент Соединенных Штатов Америки Франклин Рузвельт может послужить прекрасным лекалом для прототипа самоуверенного, ясно видящего цель и в какой-то степени беспринципного карьериста. Единственный сын состоятельного землевладельца и предпринимателя и «чрезвычайно благородной» домохозяйки был слишком часто обласкан своей матерью. Весьма любопытно, что он даже не посещал начальную школу, получив домашнее образование под руководством матери и гувернантки. Только подростком франклин стал воспитанником привилегированной частной школы для отпрысков из семей высшего общества. В этом специализированном социуме его обучали и готовили играть роль представителя «белой кости», «сливок» общества. Учеба имела второстепенное значение в сравнении с воспитанием манер, оттачиванием жизненной позиции, постановкой целей и другими жизненно важными нюансами. Впрочем, даже в далекой от идеальной академической цитадели юноша не блистал знаниями, не имел непоколебимой тяги к постижению наук, не отличался успехами в спорте. Он, скорее, вел себя подобно баловню судьбы, в легкие которого мать вдохнула воздух непокорства, надменного нонконформизма и сухого прагматизма. Правда, в престижнейшем Гарвардском университете он изменился, а выбор в качестве специальности истории и государственного управления уже был намеком на его амбиции и растущие непомерные желания совершить в жизни нечто важное. Наконец, незадолго до женитьбы на дальней родственнице Элеоноре (как утверждают многие исследователи, это был ключевой шаг периода его становления) Рузвельт стал еще и студентом школы права Колумбийского университета, а после ее окончания прошел практику в качестве юридического консультанта в одной из влиятельных фирм. Итак, что дала честолюбивому молодому человеку учеба в престижных учебных заведениях? Если говорить о знаниях, то, пожалуй, стандартный набор, обеспечивающий становление в социуме сынка богатых родителей. Если рассматривать вехи его политического восхождения, то тут, скорее, на первый план выступают качества его характера, мало связанные с учебой, а также специальные знания и навыки, появившиеся в результате увлечений. К примеру, будучи помощником морского министра, франклин Рузвельт лихо конвертировал свои обширные знания военно-морского дела в усиление американского флота, чем обратил на себя определенное внимание политиков и чиновников. Тем не менее, его близкий друг и соратник, журналист Луис Хоу, заявил, что, «возможно, франклин, никогда не стал бы президентом, если бы его не поразила болезнь». Именно роковой случай обострил его мотивацию, активизировал, позволил применить обширные пассивные знания. Именно крупная проблема сделала возможным применение того образовательного багажа, который, возможно, оказался бы невостребованным, не случись большого несчастья на физическом уровне.

Альберт Гор, лауреат Нобелевской премии мира и сорок пятый вице-президент США, после окончания столичной школы Сент-Олбенс поступил в Гарвардский университет, который окончил с отличием в 1969 году, получив ученую степень бакалавра. В 1971–1972 годах учился в школе богословия, в 1974—1976-м – в Школе права Вандербильтского университета. Родился он в семье сенатора-демократа от штата Теннесси Альберта Гора, известного в Соединенных Штатах политика, происходившего из семьи фермеров и самостоятельно добившегося столь высокого общественного положения. Мать Паулина окончила университет Вандербильта и была уважаемым юристом. Но опять-таки, Гор-младший начал активно проявлять себя лишь тогда, когда столкнулся с жестокой конкуренцией, иррациональную природу которой он не мог понять и не принимал во внимание. Однако только после проигрыша на президентских выборах Альберт Гор начал свое реальное восхождение к достижениям, к реализации миссии.

Противоречивой можно назвать учебу Уинстона Черчилля, которого боготворят многие британцы, считая его великим человеком. О нем сообщают шокирующие факты: «Уинстон был самым последним учеником. Его считали тупым и неспособным». Однако не все так просто. Как и Рузвельт, Черчилль был изнеженным ребенком, которого мать опасалась подвергнуть какому-либо серьезному испытанию. Воспитание личности она старалась заменять невообразимой свободой и столь же необузданной, слепой материнской любовью, предопределившей демонстративное поведение, дерзость и строптивость в его нетривиальном характере. Действительно, успехами в начальной школе Черчилль не блистал, но, скорее, потому, что всегда стремился действовать наперекор учителям, вопреки правилам. Он был патологическим нарушителем, хулиганом, нетерпимым к любой необходимости покориться. И мать во всем потакала сыну. Когда в первой престижной подготовительной школе (Сент-Джордж в Аскоте) его за нарушения дисциплины подвергли унизительной порке, мамочка тут же перевела любимчика в другое заведение (школу сестер Томсон в Брайтоне). Но и там из тринадцати учеников юный Черчилль замыкал чертову дюжину в аттестации поведения. За его бесчисленными эскападами и дрянными выходками проступало желание обратить на себя внимание, показать свою исключительность. Следующим местом учебы стала престижная школа Харроу – одно из лучших учебных заведений страны. Опять он вел себя вызывающе и учил лишь то, к чему испытывал неподдельную склонность. Заметно отставал в точных науках, что его ничуть не смущало. Зато прослыл непревзойденным гуманитарием (отклонившим, правда, мертвые языки – латинский и греческий). Объясняя отставание молодого Черчилля в школе безграничным упрямством, многие современники и биографы добавляют, что этот строптивец не упускал случая поправить преподавателя (за что его вряд ли могли бы любить). Но те же исследователи особенностей его характера обязательно вспоминают необычаймо феноменальную память будущего политика: «А однажды получил премию, без единой ошибки прочитав 1200 строк из книги Маколея о Древнем Риме». Процесс поступления в Королевский военный колледж в Сэндхерсте обнажил образовательные бреши. «После второй неудачной попытки поступить в колледж Уинстону пришлось прибегнуть к помощи «репетитора», знавшего все вопросы, которые могли быть поставлены абитуриентам, и вдалбливавшего их в головы подопечных», – сообщает Владимир Белов. Можно поражаться, но такое отставание никак не сказалось на его самооценке и растущем самомнении. Однако за поступлением последовало выравнивание позиций и упорное освоение неприступных бастионов малолюбимых дисциплин (по окончанию он был в учебе двадцатым из ста тридцати). Кажется, основной причиной этого стала отцовская драма, разыгрывавшаяся практически на глазах сына. Министр-отставник, он остро переживал прекращение своей политической карьеры. Это обстоятельство, а вовсе не желание учиться стало завершающим штрихом в образовательной эпопее будущего легендарного премьера.

Таким образом, классическое образование представляет собой солидные законсервированные возможности, реализация которых происходит преимущественно под воздействием внешних, нелицеприятных обстоятельств. Впрочем, бывают, конечно, случаи, когда воспитанники классического бразования являются гораздо бoльшими прагматиками, чем профессора-наставники. Они не принимают близко к сердцу все то академическое нагромождение, на которое порой так хочется навесить неприятный для теоретиков ярлык «научный хлам». Николай Гончаренко, первый советский автор, писавший о гениях, обратил внимание как раз на такую деталь в образовании Александра Блока: «Блока учили профессора. Кстати, одному из них на выпускном экзамене в университете Блок, уже будучи известным поэтом, не смог ответить на вопрос «из чего состоят стихи» (ответ – «из строф»)», что, по-видимому, в какой-то мере свидетельствует, что учеба у теоретиков приносит мало пользы.