Текст книги "Ангелы и демоны литературы. Полемические заметки «непрофессионала» о «литературном цехе»"

Красота спасет мир?

Влюбиться можно в красоту, но полюбить – лишь только душу!

Уильям Шекспир

О литературе и эстетике

Боязнь эстетики – есть первый признак бессилия.

Федор Михайлович Достоевский, Роман «Преступление и наказание» (слова Родиона Раскольникова)

Художественная литература – важнейший вид искусства. А любое искусство характеризуется, прежде всего, эстетическим началом. В толковых словарях эстетика (нем. Ästhetik, от др. – греч. αἴσθησι – «чувство, чувственное восприятие») определяется как философское учение о сущности и формах прекрасного в художественном творчестве, в природе и в жизни. Многие авторы считают искусство и эстетику чуть ли не синонимами. Хотя некоторые философы (например, А. Ф. Лосев) полагают, что эстетика – понятие универсальное, применимое к любой области действительности, любой сфере общественной жизни. Основные парные категории эстетики: прекрасное – безобразное, красивое – уродливое, возвышенное – низменное, гармоничное – дисгармоничное, стройное – разрозненное, поэтическое – прозаическое, глубокое – поверхностное и т. п.

Уже первые философы античной эпохи интересовались вопросами эстетики. Например, Демокрит, который отметил подражательный характер искусства. Софисты (в частности, Горгий) подчеркивали относительность категории прекрасного. Значителен вклад в эстетику Платона, который посвятил этому философскому жанру специальные произведения, например «Гиппий больший», где впервые отчетливо ставится вопрос «что такое прекрасное?» В диалоге «Пир» прекрасное ассоциируется с вожделенным, объектом Эроса. В диалоге «Ион» подчеркивается мистический, иррациональный характер вдохновения как основы искусства, тогда как в «Государстве» основой искусства предстает мимесис (подражание искусства действительности). Другим значительным представителем античной эстетики был Аристотель, автор трактата «Поэтика». Суммируя изыскания предшественников в области эстетики, он отмечает существенность чувства в постижении прекрасного и катарсиса (нравственное очищение, возвышение души через искусство) как результата этого постижения.

Над природой такой фундаментальной эстетической категории, как красота, задумывались пифагорейцы. Она у них отождествлялась с гармонией и числовой пропорцией. Во все века были последователи пифагорейцев, которые пытались вывести математически выверенные формулы прекрасного. Особенно таких мыслителей привлекала музыка. Имеется большое количество трактатов, испещренных математическими формулами идеальных музыкальных произведений[48]48
  См.: Волошинов А. В. Математика и искусство. – М.: Просвещение, 1992.


[Закрыть]. В изобразительном искусстве большое внимание уделяется так называемому «золотому сечению» (другие названия: «золотая пропорция», «золотой принцип», «Божественная пропорция»). Леонардо да Винчи является едва ли не самым известным поклонником «золотого принципа» в живописи. Композиция многих его картин построена именно на основе «Божественной пропорции». Многие исследователи подвергают анализу наиболее значимые произведения искусства и уверяют, что во всех них присутствует «Божественная пропорция». Вот, например, А. Гумерова приводит примеры из разных сфер творчества[49]49
  Гумерова А. Золотое сечение в природе, человеке, искусстве (http:// bapachi.by/zolotoe-sechenie-v-prirode-cheloveke-iskusstve/).


[Закрыть]: «В архитектуре самые известные здания и сооружения: египетские пирамиды, пирамиды майя в Мексике, Нотр-Дам де Пари, Парфенон греческий, Петровский дворец и др. В музыке: Аренский, Бетховен, Гайдн, Моцарт, Шопен, Шуберт и др. В живописи: почти все картины знаменитых художников написаны согласно сечению: разносторонний Леонардо да Винчи и неподражаемый Микеланджело, такие родные в писании Шишкин с Суриковым, идеал чистейшего художества испанец Рафаэль, подаривший идеал женской красоты итальянец Боттичелли и многие-многие другие. В поэзии: упорядоченная речь Александра Сергеевича Пушкина, в особенности “Евгений Онегин” и стихотворение “Сапожник”, поэзия замечательных Шоты Руставели и Лермонтова и многих других великих мастеров слова. В скульптуре: статуя Аполлона Бельведерского, Зевса Олимпийского, прекрасной Афины и грациозной Нефертити и другие скульптуры и статуи».

В более поздние времена эстетика нередко воспринималась как философия искусства, достаточно обособленная от основных философских изысканий. Впрочем, по мнению многих мыслителей, эстетика – неотъемлемая часть любой философской системы. Она касается внешней формы, противостоящей содержанию, сущности предмета и явления. Основной тезис философии эстетики состоит в том, что между внешней формой и содержанием существует органическая связь, внешняя форма помогает понять и раскрыть сущность предмета и явления.

Категории «содержание» и «форма» были разработаны в немецкой классической эстетике. Георг Гегель подчеркивал, что «содержанием искусства является идеал, а его формой – чувственное образное воплощение». Во взаимопроникновении «идеала» и «образа» Гегель видел творческую специфику искусства. Дух его эстетического учения – подчинение всех деталей изображения, и прежде всего предметных, высшей, метафизической идее. Важным понятием философии художественного творчества является целостность, или единство произведения: подчинение всех его частей, деталей общей идее.

Философия подчеркивает большую практическую значимость эстетики: совершенствуя формы жизни, человек может изменять к лучшему и содержание самой жизни, и самого себя. Именно для этого и существует искусство как творчество прекрасного. Живопись, музыка, литература воспитывают человека на прекрасном, тем самым делая его лучше. Если наука призвана, в первую очередь, изменять окружающий физический мир, то эстетика (вместе с этикой), по мнению философов, призвана в конечном счете преобразовывать человека.

Художественная литература, согласно многим научным трактатам, представляет собой органическое сочетание художественной формы и содержания. Содержание есть отражение реальной жизни, бытия. А художественная форма – плод воображения, фантазии, творчества писателя или поэта[50]50
  См.: Фесенко Э. Я. Теория литературы: Учебное пособие для вузов. – Изд. 3-е, доп. и испр. – М.: Академический проект; Фонд «Мир», 2008.


[Закрыть]. Потребность человека в красоте, красивом такая же неизбывная, как потребность в хлебе насущном.

Размышления Ф. М. Достоевского о красоте
Роман «Идиот»

Красота, как полагал Достоевский, «есть необходимая потребность организма человеческого» (т. е. человека как целого, а не только духовного существа), «без нее человек, может быть, не захотел бы и жить на свете»[51]51
  Достоевский Ф. М. Записки о русской литературе // Собр. соч., т. 18, с. 94.


[Закрыть]. Поэтому «искусство есть такая же потребность для человека, как есть и пить». Падший человек живет в несовершенном физическом и социальном мире, который характеризуется отсутствием гармонии, а порой явным безобразием и уродством. Поиск человеком красоты усиливается «наиболее тогда, когда человек в разладе с действительностью, в негармонии, в борьбе, т. е. когда он наиболее живет, потому что человек наиболее живет именно в то время, когда чего-нибудь ищет и добивается; тогда в нем появляется наиболее естественное желание всего гармонического, спокойствия, а в красоте есть гармония и спокойствие (курсив Достоевского – В. К.)»[52]52
  Там же, с. 94.


[Закрыть].

Достоевский выступает против утилитаристов, отрицающих красоту как бесполезное, и утверждает, что «красота всегда полезна», поэтому и «…искусство всегда современно и действительно, никогда не существовало иначе и, главное, не может иначе существовать». Красота имеет, по Достоевскому, не только эстетический, но и нравственный смысл: возражая всё тем же утилитаристам, Достоевский пишет: «Трудно измерить всю массу пользы, принесенную и до сих пор приносимую всему человечеству, напр., “Илиадой” или Аполлоном Бельведерским, вещами, по-видимому, совершенно в наше время не нужными». Достоевский рассуждает, что по прошествии многих лет человек, который в молодости любовался прекрасной статуей, совершит какой-то хороший поступок. А, «может быть, в массе причин, заставивших его поступить так, а не этак, заключалось, бессознательно для него, и впечатление Аполлона Бельведерского…»[53]53
  Там же, сс. 77–78.


[Закрыть]

Литература (как, впрочем, и другие виды искусства) получила большое оправдание своего существования после того, как в конце позапрошлого века родилась крылатая фраза «красота спасет мир». Авторство фразы приписывается Федору Михайловичу Достоевскому. Помню, даже в советской школе на уроках литературы она упоминалась. А советские художники, писатели, поэты и артисты очень любили ее повторять, иногда упоминая Достоевского, иногда нет.

Достоевский действительно был поглощен размышлениями о природе красоты. В одном письме к Полонскому Достоевский пишет (в 1876 году): «Хотел бы писать о литературе и о том, о чем никто с тридцатых годов ничего не писал – о чистой красоте»[54]54
  Цит. по: Мочульский К.: Достоевский. Жизнь и творчество // Глава 21. «Дневник писателя» (1876–1877) (http://dostoevskiy-lit. ru/dostoevskiy/bio/mochulskij-dostoevskij-zhizn-i-tvorchestvo/gla– va-21-dnevnik-pisatelya-1876-1877.htm).


[Закрыть]. Вместе с тем буквально фразы «красота спасет мир» ни Достоевский, ни герои его романов никогда не произносили. Как выясняется, фраза принадлежит одному из литературных героев Достоевского, причем слова фразы расположены в иной последовательности: «мир спасет красота». Это фраза из романа «Идиот» (1868). Впервые ее произносит 17-летний чахоточный юноша Ипполит Терентьев, обращаясь к главному герою романа князю Мышкину: «Правда, князь, что вы раз говорили, что мир спасет “красота”? Господа, – закричал он, громко всем, – князь утверждает, что мир спасет красота! А я утверждаю, что у него оттого такие игривые мысли, что он теперь влюблен». Ипполит намекает на влюбленность князя в Настасью Филипповну. Он спрашивает, действительно ли так говорил князь Мышкин и, не получив ответа, начинает развивать этот тезис. А вот главный герой романа в таких формулировках не рассуждает про красоту и только однажды уточняет про Настасью Филипповну, добра ли она: «Ах, кабы добра! Всё было бы спасено!»

Эти же слова в другом контексте произносит героиня романа Аглая Епанчина. Причем для нее фраза является крамольной, неприемлемой, относящейся к запретным темам. «Слушайте, раз навсегда, – не вытерпела наконец Аглая, – если вы заговорите о чем-нибудь вроде смертной казни, или об экономическом состоянии России, или о том, что “мир спасет красота”, то… я, конечно, порадуюсь и посмеюсь очень, но… предупреждаю вас заранее: не кажитесь мне потом на глаза!»

Но это слова героев романа. Верил ли сам автор, что «мир спасет красота»? В черновиках романа имеется следующий тезис: «Мир красотой спасется. Два образчика красоты». Одним образчиком красоты, по замыслу Достоевского, должен стать князь Мышкин, другим – Настасья Филипповна. Первая красота – внутренняя, духовная. Вторая – внешняя, плотская. Во время работы над романом Федор Михайлович писал поэту и цензору Аполлону Майкову, что поставил себе целью создать идеальный образ «вполне прекрасного человека» – князя Мышкина. Что касается Настасьи Филипповны, то она своей внешней красотой поражает даже другую героиню-красавицу – Аглаю Епанчину. Та смотрит на портрет Настасьи Филипповны и произносит слова: «Такая красота – сила… с этакою красотой можно мир перевернуть!» И что же, мир перевернулся? Богатый купец Рогожин, страстно влюбленный в Настасью Филипповну, гибнет – нравственно и физически. А сама Настасья Филипповна – мертва. Любопытнейшая деталь: ее охладевшее тело становится пристанищем для мухи. Кого спасла такая красота и кого сделала счастливым?

Впрочем, задача создать абсолютно прекрасный образ в лице князя Мышкина до конца не была выполнена Достоевским. Можно сказать, что и его внутренней красоты оказалось недостаточно. Это выразилось в том, что князь, тайно влюбленный в Настасью Филипповну, после ее гибели окончательно сошел с ума, стал полным идиотом.

«Бесы»

Достоевский продолжает размышлять над проблемой красоты и в других своих романах. Так, в романе «Бесы» (1871–1872) один из главных героев Петр Верховенский[55]55
  Главный «бес», руководитель тайной организации. Прототипом Петра Верховенского послужил С. Г. Нечаев (в черновиках он так поначалу и именовался), отразились в этом образе и отдельные черты М. В. Петрашевского (в тех же черновиках: «Нечаев – отчасти Петрашевский»), еще очевиднее – петрашевца Р. А. Черносвитова, а также Д. И. Писарева».


[Закрыть] произносит такую фразу: «Я люблю красоту. Я нигилист, но люблю красоту. Разве нигилисты красоту не любят?». Вероятно, это признание одного из главных «бесов» романа должно нас подвести к мысли о том, что воспитание в человеке чувства прекрасного еще не гарантия того, что человек получится хороший. Красота и нравственность не совпадают. Красивое любят и «бесы». Более того, красивое используют в качестве приманки для того, чтобы губить людей.

А вот выступление Степана Трофимовича Верховенского[56]56
  Одно из важных действующих лиц романа. Помещик, «профессор», «либерал»; отец Петра Степановича Верховенского, «друг» Варвары Петровны Ставрогиной, воспитатель Николая Всеволодовича Ставрогина. Прототипом этого персонажа послужил, главным образом, Т. Н. Грановский, но проявились в этом образе черты и других либералов-западников, которых Достоевский знал-наблюдал лично, к примеру, В. Ф. Корша.


[Закрыть] перед собранием на праздничном вечере:

«Я, отживший старик, я объявляю торжественно, что дух жизни веет по-прежнему, и живая сила не иссякла в молодом поколении. Энтузиазм современной юности так же чист и светел, как и наших времен. Произошло лишь одно: перемещение целей, замещение одной красоты другою! Всё недоумение лишь в том, что прекраснее: Шекспир или сапоги, Рафаэль или петролей? […]

– А я объявляю, – в последней степени азарта провизжал Степан Трофимович, – а я объявляю, что Шекспир и Рафаэль – выше освобождения крестьян, выше народности, выше социализма, выше юного поколения, выше химии, выше почти всего человечества, ибо они уже плод, настоящий плод всего человечества и может быть высший плод, какой только может быть! Форма красоты уже достигнутая, без достижения которой я, может, и жить-то не соглашусь… О Боже! – всплеснул он руками, – десять лет назад я точно так же кричал в Петербурге, с эстрады, точно то же и теми словами, и точно так же они не понимали ничего, смеялись и шикали, как теперь; коротенькие люди, чего вам недостает, чтобы понять? Да знаете ли, знаете ли вы, что без англичанина еще можно прожить человечеству, без Германии можно, без русского человека слишком возможно, без науки можно, без хлеба можно, без одной только красоты невозможно, ибо совсем нечего будет делать на свете! Вся тайна тут, вся история тут! Сама наука не простоит минуты без красоты, – знаете ли вы про это, смеющиеся, – обратится в хамство, гвоздя не выдумаете!..»

У Верховенского-старшего мы видим тот же примат красоты (эстетики) над всем остальным. Не только над социальными отношениями или наукой, но и над нравственностью (этикой). Плюс к этому понимание красоты как чего-то непостоянного, меняющегося от поколения к поколению. Казалось бы, слова героя «Всё недоумение лишь в том, что прекраснее: Шекспир или сапоги, Рафаэль или петролей?» имели оттенок явного эпатажа, эффектный оборот речи, призванный привлечь внимание аудитории. Но разве сегодня мы не видим, что бренды Apple или Nokia интересуют молодежь больше, чем Шекспир или Рафаэль. Такова «эстетика» постхристианского мира.

Напомню, что выступление Верховенского-старшего было воспринято залом настороженно и даже негативно. Вероятно, уже Верховенские (старший и даже младший) были недостаточно последовательными борцами с традицией. Видимо, в зале были более радикальные, чем Степан Трофимович, нигилисты, которые воспринимали любую эстетику как «предрассудки».

А вот разговор Варвары Петровны Ставрогиной[57]57
  Помещица, вдова генерал-лейтенанта Всеволода Николаевича Ставрогина; мать Николая Всеволодовича Ставрогина, «друг» и покровительница Степана Трофимовича Верховенского.


[Закрыть] со Степаном Трофимовичем Верховенским:

«Нынче никто, никто уж Мадонной не восхищается и не теряет на это времени, кроме закоренелых стариков. Это доказано.

– Уж и доказано?

– Она совершенно ни к чему не служит. Эта кружка полезна, потому что в нее можно влить воды; этот карандаш полезен, потому что им можно всё записать, а тут женское лицо хуже всех других лиц в натуре. Попробуйте нарисовать яблоко и положите тут же рядом настоящее яблоко – которое вы возьмете? Небось, не ошибетесь. Вот к чему сводятся теперь все ваши теории, только что озарил их первый луч свободного исследования».

Откуда такие оригинальные воззрения Варвары Петровны на красоту и эстетику? Судя по роману, дама она начитанная. Могла подпитываться нигилистическими идеями Н. Г. Чернышевского, Н. А. Добролюбова, Д. И. Писарева.

Последний из них написал большую статью «Реалисты» (1864), в которой доказывал, что эстетика – «пережиток прошлого», тормозящий «прогресс»[58]58
  Борьбе с эстетикой посвящены также статьи Писарева «Пушкин и Белинский», «Разрушение эстетики», «Посмотрим!» (1865).


[Закрыть]. «Эстетика и реализм, – говорит Писарев, – находятся в непримиримой вражде между собой… реализм должен радикально истребить эстетику, которая в настоящее время отравляет и обессмысливает все отрасли нашей научной деятельности… эстетика есть самый прочный элемент умственного застоя». А вот еще цитаты из работы: «Эстетика, безотчетность, рутина, привычка – это всё совершенно равносильные понятия. Реализм, сознательность, анализ, критика и умственный прогресс – это также равносильные понятия, диаметрально противоположные первым». Всю русскую художественную литературу, включая Пушкина и Гоголя, Писарев предлагал отправить на помойку как совершенно бессмысленную и ненужную «эстетику»[59]59
  См.: Кузнецов Ф. Ф. Публицисты 1860-х годов // Глава «Разрушение эстетики» (https://biography.wikireading.ru/231096).


[Закрыть].

Как мы уже не раз говорили выше, многие по недоразумению воспринимают эстетические идеи Достоевского в виде формулы «Красота спасет мир». У нигилистов формула противоположная: «Красота мир губит». Очевидно, что не верна ни та, ни другая формула. Д. И. Писарев себя и своих единомышленников называл «мыслящими реалистами». На самом деле они самые банальные нигилисты в духе Петра Верховенского.

«Братья Карамазовы»

В своем последнем романе «Братья Карамазовы» (1880) Достоевский уделяет теме красоты и эстетики большое внимание. Один из главных героев романа Дмитрий Карамазов (один из трех братьев) выражает настороженно-негативное отношение к красоте: «Красота – это страшная и ужасная вещь! Страшная, потому что неопределимая, и определить нельзя потому, что Бог задал одни загадки. Тут берега сходятся, тут все противоречия вместе живут… Иной высший даже сердцем человек и с умом высоким, начинает с идеала Мадонны, а кончает идеалом содомским. Еще страшнее, кто уже с идеалом содомским в душе не отрицает и идеала Мадонны, и горит от него сердце его и воистину, воистину горит, как и в юные беспорочные годы… Что уму представляется позором, то сердцу сплошь красотой. В содоме ли красота?.. Ужасно то, что красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей».

Чаще всего современные литературоведы вспоминают лишь последние слова – о битве дьявола с Богом за человека. А мысли Мити Карамазова о красоте содомской и красоте вышней не менее важны и интересны. Красота – важнейшая и сложнейшая проблема человеческого бытия, такая же, как например, свобода. Обратим внимание на то, что Дмитрий называет красоту вещью “неопределимой”. Она неопределима лишь для духовно слепых людей. А поскольку сегодня такая слепота стала массовым явлением, то о красоте начинают спорить. То, что одним кажется красивым, другим кажется уродливым и безобразным. И наоборот. Разве мы не сталкиваемся сегодня с такими спорами? – Особенно часты они среди интеллектуальной элиты общества. Границы представлений о красоте и безобразии явно размываются в эпоху постмодернизма в искусстве и литературе.

Красота как таковая не спасает мир, но она может содействовать нашему спасению или, наоборот, подталкивать человека к гибели. Всё зависит от того, на какую красоту человек отзывается. В «Дневниках писателя» и записных книжках Достоевского мы находим ряд мыслей самого Федора Михайловича о двух видах красоты. Земная красота может быть в лучшем случае отблеском горней красоты, а в худшем – искусной подделкой дьявола. А горняя красота есть красота Христова. Об этом у него есть запись в подготовительных материалах к роману «Бесы».

В то же время Достоевский дает ясное указание на то, чтó для него истинная красота: «Мир спасет красота Христова»[60]60
  Достоевский Ф. М. Бесы. Подготовительные материалы. Заметки. Характеристики. Планы сюжета. Диалоги. Июнь 1870 г. Продолжение фантастических страниц // цит. по: А. Митрофанова. Красота спасет мир? // Журнал «Фома». № 2 (14), 2002.


[Закрыть]. В замысле «Идиота», как видим из одного письма Достоевского, было «изобразить положительно прекрасного человека. Труднее этого нет ничего на свете…

Прекрасное есть лишь идеал… на свете есть одно только положительно прекрасное лицо – Христос»[61]61
  Письмо Ф. М. Достоевского С. А. Ивановой от 1 (13) января 1868 г. из Женевы.


[Закрыть].

Горняя красота есть красота Христа. Сын Божий отождествляется с красотой, подобно тому, как отождествляется со светом и истиной. Эта мысль часто встречается в учениях православных святых отцов[62]62
  См.: Шарапов С. А. Красота, согласно православному вероучению (http://www.biblioteka3.ru/biblioteka/krasota/index.html#v1).


[Закрыть]. Скорее всего, от них Достоевский воспринял эту идею (хотя нигде в «Дневниках писателя» и записных книжках ссылок на них нет). В «Записной тетради 1876–1877 годов» он писал: «Христос – 1) красота, 2) нет лучше, 3) если так, то чудо, вот и вся вера…» (ЗТ-2, апрель 1876 года). Истинная красота в его понимании тождественна Богу. Другими словами, сказать «мир спасет красота» – всё равно что сказать: «Христос есть Спаситель мира»[63]63
  А. Митрофанова. Красота спасет мир? // Журнал «Фома». № 2 (14), 2002.


[Закрыть].

О стихотворении Н. А. Заболоцкого. Связь с Достоевским

Надо отдать должное и некоторым другим писателям и поэтам, которые задумывались над вопросами красоты. Многие, например, знают стихотворение советского поэта Николая Заболоцкого «Некрасивая девочка» (1955). Приведу его полностью:

 
Среди других играющих детей
Она напоминает лягушонка.
Заправлена в трусы худая рубашонка,
Колечки рыжеватые кудрей
Рассыпаны, рот длинен, зубки кривы,
Черты лица остры и некрасивы.
Двум мальчуганам, сверстникам ее,
Отцы купили по велосипеду.
Сегодня мальчики, не торопясь к обеду,
Гоняют по двору, забывши про нее,
Она ж за ними бегает по следу.
Чужая радость так же, как своя,
Томит ее и вон из сердца рвется,
И девочка ликует и смеется,
Охваченная счастьем бытия.
 
 
Ни тени зависти, ни умысла худого
Еще не знает это существо.
Ей всё на свете так безмерно ново,
Так живо всё, что для иных мертво!
И не хочу я думать, наблюдая,
Что будет день, когда она, рыдая,
Увидит с ужасом, что посреди подруг
Она всего лишь бедная дурнушка!
Мне верить хочется, что сердце не игрушка,
Сломать его едва ли можно вдруг!
Мне верить хочется, что чистый этот пламень,
Который в глубине ее горит,
Всю боль свою один переболит
И перетопит самый тяжкий камень!
И пусть черты ее нехороши,
И нечем ей прельстить воображенье —
Младенческая грация души
Уже сквозит в любом ее движенье.
А если это так, то что есть красота
И почему ее обожествляют люди?
Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде?
 

Иеромонах Макарий (Маркиш) комментирует приведенные выше строки: «Завершается стихотворение вопросом далеко не риторическим, настоятельно требующим ответа. В образном контексте стихотворения он, естественно, повисает в воздухе, но мы на него легко ответим: разумеется, у красоты есть и формальная сторона, и содержательная. Однако обратим внимание на предыдущую строчку: обожествляя красоту в том или ином ее проявлении, мы гарантируем себе нравственную катастрофу. Непростительным заблуждением (буквально непростительным: наши дети нам его не простят) было бы отождествить формальную красоту, сосуд, который сам по себе пуст, с греховным, “мирским” ее восприятием, а содержательную, глубинную – с благодатным, одухотворенным, “церковным”. Страшная и таинственная вещь – содомский идеал красоты, буря сладострастья, которую Митя (Карамазов – В. К.) видит у себя в сердце и переносит на “огромное большинство людей” и которая, в конце концов, сгубила самого Митю, – она-то и есть тот самый огонь, не столько мерцающий, сколько пылающий, “и горит от него сердце”, и если мы, забыв Христа, обожествляем огонь, то, словно мотыльки, в нем и сгораем»[64]64
  Иеромонах Макарий (Маркиш). Красота – на спасение или на погибель? (https://pravoslavie.ru/43084.html).


[Закрыть].