Текст книги "Рождение волшебницы"

Крысы! Очень голодные крысы. Стоило пошарить вокруг себя внутренним оком в расчете распугать шайку безмолвным окриком, как Золотинка ощутила испепеляющую волну злобы, алчной дерзости. С этим трудно было справляться, и она тотчас же замкнулась, внутренне оградившись. Наглость этой сволочи питалась ее множеством – они набегали и набегали из коридора на запах живого существа. Ударившись рукой о стену, она не могла уразуметь, что это за стена и с какой стороны дверь. И надо было помнить, что нет поблизости бочки или ящика, чтобы забраться туда, спасаясь от крыс.

«Свету!» – страстно жаждала Золотинка. И свет ей почудился.

Можно было думать, что светится в голове, как бывает при закрытых глазах. Но глаза оставались открыты. Она обнаружила источник – прямо на груди, подступая к горлу, светилась переплетенная тенями черта. Это был шнурованный разрез платья. Золотинка поспешно сунула руку и сняла цепь через голову – Сорокон озарил подвал и прянувших прочь тварей.

– Свету! – велела Золотинка уже сознательно. Изумруд послушно прибавил яркости. – Свету! – подстегнула она, торжествуя.

Сорокон засверкал так, что пришлось прикрыться ладонью. Золотинка опустила подвеску. Крысы забились в углы, две или три твари пошустрее шмыгнули в дверь, но те, что остались, подавленные ярко-зелеными сиянием, не способны были бежать.

– Ага! – злорадно сказала себе Золотинка и повторила: – Свету!

Ослепительный, невероятный для рядового волшебного камня, солнечной силы свет проявил мельчайшие подробности, до шерстинки, до коготка. Крысы помертвели и окончательно перестали шебаршиться. Золотинка чувствовала исходящее от камня тепло.

«Еще прибавить?» – подумала она. Не было ни малейшей необходимости испепелять все вокруг, но любопытство и торжество, пьянящее чувство удачи подзуживали Золотинку.

– Свету! – задорно велела она, подозревая уже, что превзошла меру возможного и разумного. Она заранее закрыла глаза, но даже сквозь сомкнутые веки ощутила жгучую ярость лучей. Цепь в отставленной руке почему-то заскользила, проворачиваясь, и потянула вбок. Золотинка попробовала удержать подвеску – напрасно! Она вынуждена была переступить.

– Может, хватит? – сказала она с некоторым удивлением.

Однако камень тянул неудержимо и стоило чуть расплющить веки, как ослепляла жгучая резь. Раздался звук, похожий на смачный поцелуй, тянущая сила сразу уменьшилась, и сияние как будто ослабло. Золотинка разглядела, что сверкающий, словно капля солнца, камень, оттянув цепь, сомкнулся с железным наличником замка. Прилип.

Железо в месте соприкосновения быстро краснело. Жар распространялся, и все железные части замка засветились вишневым цветом, который ближе к камню волнами переходил в малиновый и в белое сияние. Руку пекло, но Золотинка не выпускала подвеску, опасаясь за Сорокон. Под раскаленным наличником уже задымились доски, занялись язычки пламени.

– Хватит! – испуганно крикнула Золотинка. – Свету убавить!

Камень и в самом деле как будто притух, но с железом не расцепился. Ничего больше не оставалось, как рвануть цепь на себя, и Золотинка напрочь выдрала весь замок из двери! Горящая тяжесть оборвалась вниз вместе с цепью, вокруг зияющей дыры дымилось обугленное дерево. Железо съежилось и потекло, превращаясь в раскаленный ком, который начал вращаться прямо под изумрудом. Стоило сильно тряхнуть подвеску, как тяжесть оборвалась и звучно шлепнулась на пол, обдавая искрами. Заверещали подпаленные крысы. Похожий на кубарь ком продолжал вращаться и покатился по полу, рассыпая огонь, с силой врезался в гущу помертвелых крыс – они взвились, как взбитая ударом грязь.

Навстречу кому под стеной и в углу засветились погнутые железяки, верно, гвозди. Ком слизнул гвоздь, потом другой, вмиг был проглочен третий. Раскаленный кубарь завращался еще живее, как подстегнутый, вихрем ударился в стену и прянул вспять. Золотинка поспешно отступила, повсюду натыкаясь на беспомощных, расслабленных крыс. А огненный ком уже нашел выход: выкатился в коридор. Она устремилась следом. Позади тлела и дымилась дверь.

Не отставая от ожившего огня, Золотинка отметила, что натворивший бед изумруд, словно успокоившись, сияет ровным умеренным светом. Впереди, озаряя узкий проход, быстро катился раскаленный железный колоб.

– Эй, остановись! – крикнула она, предчувствуя худое. – Как тебя там, эй!

Верно, нужно было читать «Дополнения», чтобы знать как его. «Дополнения», хотя бы в самом кратком изводе!

Приостановившись возле двери с большим висячим замком, огненный колобок напружился и в прыжке звучно чмокнул замок, проглотив его взасос. Железо мигом засветилось; прежде чем успели разгореться доски, колобок слизнул и содрал с двери все, что только было железного, включая отдельные гвозди. Дверь, оставшись без петель, обвалилась, а заметно отяжелевший колобок плюхнулся на пол, вздымая искры. Золотинка терялась, не зная, как к нему подступиться, и подобрала порядочный обломок камня. Прикрыв глаза рукой, она швырнула камень, едва только настигла удирающее чудище. Хлюпкий шлепок и шипящий взрыв – огненные брызги обдали ее, обжигая подол. Некоторое время она ничего не видела и не слышала, а когда приоткрыла веки, то обнаружила, что колобков стало два. Тот, что побольше, быстро катился прочь, а меньший ошалелым вихрем колотился в стену.

Вместо камня Золотинка подхватила доску и без промедления огрела малыша – с коротким посвистом он распался на десяток крошечных. Огненная мелюзга, следуя известным повадкам всякой шушеры, кинулась врассыпную. Первого же, кто подвернулся, она затоптала, на полу остался размолотый черный след. Проку от этой победы было немного, Золотинка видела, что опоздала: в каменных ходах подземелья клубилась удушливая гарь. Находя путь по отсветам, она оказалась в пылающем коридоре, где горели две двери, а колоба уже не было. Жутко было представить, в какое чудовище он превратился, безнаказанно заглотив столько железа.

Произошло нечто непоправимое. Размеры беды трудно было еще уразуметь.

Она терялась в путанице подземелий и, даже обнаружив собственные знаки, оставленные размазанной копотью факела, не могла в них разобраться. Надо было, наверное, определить тягу – ток горячего воздуха найдет выход. Но мутные клубы дыма, слабо перемешиваясь, висели тусклой, плохо расползающейся пеленой. От удушья стучало сердце.

Проклиная себя за беспечность, Золотинка двинулась наугад, несколько раз повернула, посветив Сороконом, и по мелким приметам узнала коридор, в котором очутилась, – здесь она уже как будто была. Не умея разобраться в расположении ходов, она сделала круг. А дышать уже было нечем.

И пока она колебалась, все больше пугаясь, послышался нарастающий свист, стена на изгибе коридора осветилась, полыхнуло зарево, и выскочил безобразно раздувшийся, пышущий жаром ком, распухший до размеров бычьей головы. Золотинка прянула в первый попавшийся ход – колоб свернул туда же. Она пустилась бежать на слабеющих, замлевших ногах и уткнулась в тупик. С шипением вскидывая искры, катился за ней колоб. Несмотря на огромную тяжесть, он резво подскакивал.

Золотинка увидела в стене коридора углубление, неясного назначения выемку в камне. Места хватало, чтобы встать… С гулким посвистом колоб пронесся мимо и сокрушительно долбанул тупик. Грохот, блистательный сполох ослепили и оглушили разом. Едва опомнившись, она увидела, что колобки – добрый десяток – сыплются назад, на ходу сливаясь между собой. Они живо соединились в целое, и большой колоб ринулся на преграду, разгоняясь для нового удара. Золотинка зажмурилась – грохот и вспышка!

После третьего или четвертого удара обожженная почернелая стена дрогнула, обозначились трещины, и вот – рухнуло все. Тупиковая стена пала грудой обломков, вздыбилась пыль. Опаляя эту муть клубящимся светом, колобки, едва откатившись, ринулись вскачь через завал.

На той стороне обнажился точно такой же ход: прорубленная в скале выработка. Не успела Золотинка, преследуя колобков, взобраться на завал, как впереди загрохотало.

Продвигаясь дальше, она нашла горящие обломки деревянной двери. За дверью началось нечто совсем иное… Низкий потолок при широком проходе навел Золотинку на мысль о пигаликах. И кто, кроме пигаликов, мог устроить чистую, как обеденный стол, мостовую? Колобки оставили на белых плитах неряшливые ржавые следы.

За поворотом коридора, который полого спускался вниз, что-то еще раз лопнуло, и засиял свет. Здесь, глубоко под землей, послышались голоса растревоженной, пришедшей в смятение улицы: крики, призывы, испуганные восклицания.

С тяжелым сердцем, предчувствуя самое дурное, Золотинка медленно, как бы нехотя, спускалась на шум, на неожиданный гомон многолюдства.

За проломленной перегородкой сиял день. День без солнца и неба, потому что это была огромная подземная пещера. Благоустроенный рукотворный мир. Одного взгляда хватило Золотинке, чтобы с обостренной восприимчивостью охватить все. Похожий на цветник город спускался круговыми ярусами к расположенной внизу площади. Между тесно сомкнутыми домами чудесных расцветок не было и двух одинаковых. При том, что каждый в отдельности походил более на изделие ювелира, чем на жилище. На плоских многоярусных крышах цвели сады. Небесный свод сиял множеством красных, зеленых, синих, желтых, фиолетовых звезд, которые все вместе порождали ровный белый свет.

На улицах, на лестницах и висячих переходах чудесного городка начиналась оголтелая беготня, маленькие человечки что-то тащили с криком, бежали, неслись взад-вперед, едва не сбивая друг друга, но Золотинка, очарованная, ошеломленная открывшимся ей зрелищем, не вовсе еще прониклась ужасом происходящего, она жадно, по-воровски оглядывала пещеру, словно бы сознавая, как мало отпущено ей времени.

Несомненно, это был маленький, но совершенный мир, и каждая с бесконечным тщанием сработанная мелочь ложилась в точно назначенное ей место. Всякая вещь у этого трудолюбивого и самодовольного народца делалась навсегда – для вечности.

На этот чудесный мирок и обрушилась жестокая беда. Все сонмище человечков и каждый из них в отдельности, ничего еще толком не сообразив, уже кидались что-нибудь делать. Одни запасались камнями, для чего разваливали какие-то стоечки. Другие скидывали с крыш вазы с помидорами и целые яблони в кадках, чтобы устроить на улицах завалы.

Несколько колобков были уже погашены, кое-где занимались дымы пожаров. Золотинка разглядела расположенные во двориках сооружения, похожие на внутренность башенных часов: зубчатые колеса с коромыслами, несомненно, железные! Главное происходило там, где проворный хищный колобок впился в железный механизм, начиная его раскалять. Пигалики самоотверженно колотили кипящий расплав камнями – летели искры, отползали обожженные человечки. То же самое можно было видеть и пониже, на другом ярусе. Судьба города решалась сейчас в этих двух местах. Жутко было представить, что станется с городком и его обитателями, если колоб успеет разбухнуть до размеров тележного колеса. Тяжесть раскаленного железа сокрушит трехъярусный дом несколькими ударами. Сгорит все.

– Какой ужас! – стиснула кулаки Золотинка и ударила себя по щеке, закусив губу. Сокрушенно тряся головой, она обронила случайный взгляд вниз, на ближайшие подступы к пролому и в считанных шагах от себя обнаружила двух пестро одетых человечков.

– Вот колдунья! – вскрикнул один.

Второй сдернул с плеча взведенный самострел с маленьким железным луком и наставил – целил он прямо в лоб. И только полная оторопелость девушки перед лицом угрозы и ее искаженное лицо заставили пигалика замешкать. Товарищ толкнул стрелка под руку, отчего тетива жестко звякнула, короткая стрела в крошево разнесла каменный завиток обок с Золотинкиной головой. Она ринулась наутек.

Хриплое дыхание и топот погони преследовали ее по пятам. Удачно, одним броском она проскочила пролом, рванула, оставив клок платья, и понеслась дальше, не чуя ног.

Вскоре пигалики наладили погоню всерьез – большим числом и с фонарями. Золотинка толкала все двери подряд, какие встречались, и, когда попалась незапертая, вошла. Посветив Сороконом, увидела ступени вниз и длинное сводчатое помещение, загроможденное бочками. Воздух здесь был почище, чем в коридорах. А она чувствовала, что угорела – голова шла кругом и подкашивались ноги. Сил хватило пробраться в дальний закуток и присесть.

Преследователи возвестили о себе кашлем – им тоже приходилось несладко. Кладовая осветилась.

– Что теперь? Упустили? – сказал кто-то.

Голос вполне человеческий, не писклявый. Кажется, людишки остановились или присели, испытывая потребность отдышаться.

– Происки Рукосила. Без него не обошлось.

– Эка хватил: Рукосил! Когда бы это было в его власти – вызвать искрень! О! Братец ты мой, да он бы уж всю Слованию головней покатил. И до нас добрался.

– Но, ребята, ведь искрень! Искрень! Откуда? Чтоб я что-нибудь понимал!

– И понимать нечего – это война! Семидесяти лет спокойной жизни как не бывало… Но если это колдунья… Удушил бы собственными руками!

– Подожди душить, – возразил кто-то со смешком, – я открываю.

Протяжно заскрипело. Дохнуло свежим воздухом. Сырым воздухом подземелья, но свежим, без гари.

Они вернулись к тому, что занимало помыслы.

– Она запустила искрень, так? Это конец! Против искреня нам не постоять всей Республикой…

– Я готов умереть, – сказал кто-то, кто прежде не принимал участия в разговоре. И так просто сказал, что все смолкли.

Золотинку подмывало признаться. Потребность признаться была сродни тому желанию, которое возникает на краю пропасти – прыгнуть. О пигаликах она знала только то, что рассказывали на ночь глядя люди. Рассказывали разное, хорошего мало. Дотошный, упрямый, недоверчивый народец. И злопамятный.

– Посмотрим здесь и пошли, – нарушил молчание один.

Золотинка осторожно выглянула: четверо… нет, пятеро. На головах светились огни. Двое отошли, один сунулся в пустую бочку, освещая ее изнутри. А сбоку от Золотинки зиял черный зев открытого пигаликами хода. Соблазн был велик, и она не удержалась. Переступая протяжным шагом, ощупывая стену, она стала углубляться во тьму. Здесь оказался на удивление гладкий, хотя и скошенный пол, так что она временами останавливалась, нелепо размахивая руками, чтобы не съехать по лощеной плоскости неведомо куда. Немного погодя она обнаружила, что не может дотянуться до стены или потолка, а гладкая поверхность под ногами закончилась уступом или ступенью, за которой начались колдобины. За спиною метался свет, но он не задевал Золотинку, а пропадал в пустоте.

Тут могла быть и пропасть. Золотинка остановилась и присела.

Пигалики пошептались на входе. Свет от их фонариков пропал. Раздался протяжный скрип и все стихло. Прекратился легкий ток воздуха, который ощущался слева и сзади. На пределе постижения с правильной равномерностью слышался влажный шлепающий звук.

Золотинка поняла, что осталась одна. Помедлив еще, она стащила через голову подвеску и ярко зажгла Сорокон. Свет едва достигал противоположного конца природной пещеры с выглаженными сводами. Дно огромного покоя представляло собой волнистую поверхность, на которой проросли кое-где каменные растения, состоящие из сверкающих колючек.

Золотинка огляделась, пытаясь найти ход, которым сюда попала. Но хода не было. Пигалики замкнули скалу просто и естественно, как мы закрываем дверцу шкафа. Только у них это вышло еще лучше – без зазоров. Пигалики ничего не делали наполовину или кое-как, если уж закрывали, то закрывали, так что и самой двери не было.

Тогда она запомнила несколько походивших на груды остекленелой глины натеков, чтобы можно было вернуться сюда по приметам, и решилась обследовать пещеру.

Здесь не было и не могло быть ничего живого. Кроме воды. Но и влага, которая капала где-то с размеренной, мертвой правильностью, наводила на мысль о вечности.

Долгий неровный уклон, который изобиловал глубокими промоинами и порогами, привел ее понемногу к сужению, оно превратилось в узкую наклонно положенную щель. Пришлось подобрать подол за пояс и опуститься на колени. Где на карачках, где ползком Золотинка проникла в новый подземный покой, тоже огромный и тоже безжизненный. Пологий уклон продолжался и здесь; справа можно было приметить темный провал, означавший, возможно, боковое ответвление, но Золотинка не стала отвлекаться, а спустилась до низа пещеры. Снова начался извилистый перекрученный ход, иногда расширявшийся до размеров большой комнаты и опять сужавшийся в нору, вел он все вниз и вниз, без перемены вниз. Прыгая с камня на камень, сползая где-то на животе, Золотинка одолевала препятствие за препятствием и очутилась в третьем покое, мало чем отличавшемся от предыдущих. Он был поменьше, выглаженные стены и своды потемнее, а в самом низу нашлась округлая яма сажени в две шириной.

Ровный, словно обточенный камень воронкой переходил в дыру. Золотинка цеплялась, чтобы ненароком не соскользнуть. Это была не яма даже – широкий колодец; саженью ниже стояла разломленная черной тенью вода. Заслоняясь от слепящего глаза изумруда, Золотинка заметила на стенах колодца мутноватые кольца, иногда отчетливые, иногда нет. Кольца отмечали уровень воды, менявшийся за последние столетия много раз.

Однако возле такого колодца можно было бы умереть от жажды: до воды не доберешься, а если на беду соскользнешь, то уж никаким способом не выберешься.

Западня. Жуткая ловушка в мертвящей тишине подземелья, где жила только, мерно капая, одна вода.

Золотинка попятилась, ползком удаляясь от гладко западающего вниз края и двигалась осторожно, пока не выбралась на более безопасное место. Нисколько не отдохнув, возбуждаясь одной надеждой, она поднялась к боковому ходу средней пещеры, и здесь понадобилось ей немало ловкости. Подъем, где крутой, где пологий, завершился в плоском, с низкими сводами покое. Когда-то здесь было продолжение хода, теперь безнадежно заваленное щебнем и глыбами…

Обратный путь, сначала вниз, а потом вверх, вымотал Золотинку до изнеможения. Если судить по усталости, прошло, наверное, пять или шесть часов с тех пор, как пигалики замкнули ее в пещере. А ей уже стало страшно. Но и этот испуг, наверное, был всего лишь предчувствием того тоскливого ужаса, что ожидал ее впереди.

Замурована и забыта. Вот что происходит с людьми, про которых говорят – сгинул.

Недолго полежав на ледяных камнях, Золотинка взялась за поиски горной двери пигаликов. Узкие прямые трещины отграничивали неправильных очертаний затвор – она нашла его, когда пересмотрела скалу пядь за пядью. Увы! не было ни малейшей надежды открыть дверь, не зная пигаликовых хитростей и заклятий. Тут и могущественный Сорокон не подмога – если не знаешь!

Верхняя часть пещеры представлялась совершенно замкнутой, но оставался вопрос, как же попадала сюда вода, которая намыла эти застывшие каменные волны, пороги, рытвины и груды гальки? Шаг за шагом Золотинка обошла и облазила пещеру, ощупала стены, исследуя каждую промоину, и ход наконец нашелся. В самом высоком месте пещеры, над головой, чернела порядочная дыра – вода попадала сюда сверху. Вот откуда.

Промоина эта, возможно, выводила на поверхность. Но оставалась совершенно недоступна для узницы – едва камень добросишь. Чтобы подняться к дыре, понадобилась бы лестница величиной с корабельную мачту. Или чтоб кто-нибудь спустил сверху веревку. Или построить кучу камней – лет за пять это можно было бы сделать.

А она имела в запасе дни и недели. Дней сорок отделяли ее от голодной смерти. Да и то сказать – дней! В глухом безмолвии подземелья не было даже этого. Не было здесь ни дня, ни ночи, время тянулось без счета.

Не размеряя часов и дней, Золотинка засыпала и падала в голодный обморок. Еще раз она спустилась вниз к колодцу, пытаясь отыскать какой незамеченный прежде ход, и с трудом, из последних сил вскарабкалась наверх, к порогу пигаликовой двери. Словно бы голодная смерть у порога казалось ей предпочтительнее, чем внизу у колодца. Потом она ослабела так, что оставалась там, где пришлось, где застиг ее последний голодный обморок.

Немного проку было и от Сорокона – разве посветить. Верно, великий волшебный камень мог бы сгодиться и на что иное. Но булыжники оставались булыжниками, напрасно она пыталась обратить их в хлеб. Не получался из Сорокона ключ для пигаликовой двери. Не крошился под ним камень. И ничего не выходило из настойчивых попыток Золотинки ползать, подобно мухам, по отвесной стене.

И она никак не могла согреться. Было так невыносимо зябко, что, кажется, впору было бы закоченеть насмерть. Неумолимо сказывался голод: живот сначала распух, а потом запал, руки и ноги исхудали. Верно, прошло недели две или три. А может четыре. Жизнь ее истончилась. Золотинка увядала, как лишенный света росток. Ладно еще хоть воды здесь хватало… Жизнь ее все больше походила на забвение. Право же, обморочная, томительная действительность не имела заметных преимуществ перед обморочным небытием. Она тупела.

Она уже не вставала, все больше дрожала, прикорнув в каменной яме, – то ли с открытыми глазами, то ли с закрытыми. Так среди путанных, тусклых мечтаний привиделся ей хотенчик, кое-как обделанная рогулька, которая бестолково тыкалась ей в лицо и в грудь.

Вдруг она сообразила, что хотенчик это и есть. Наяву.

Золотинка подскочила. То есть, это ей мнилось, что подскочила, на самом деле с трудом нашла силы, чтобы сесть. И оглянулась, ожидая того, кто пришел вслед за хотенчиком.

Безмолвие подземелья не было нарушено ни шагом, ни вздохом. Покачивался в исхудалой руке Сорокон, и колебались за валунами тени. Никто, однако, не притаился во мраке, чтобы удивить Золотинку неожиданным появлением. Никто не пришел за хотенчиком. Явилось одно желание.

Кто же это мог быть, кроме Юлия? Привет от Юлия.

Но и этого, одного, было бы достаточно, чтобы заплакать. Если бы оставались слезы.

Наверно, освобожденный Юлием от кандалов, хотенчик нашел Золотинку под землей, спустился в пещеру через горные щели и промоины. Юлий, видно, бросил рогульку на волю ветра.

– Спасибо! – прошептала Золотинка, прижимая к груди волшебную деревяшку.

Немного погодя, передохнув, она сняла пояс, крепко обвязала развилку хотенчика, а другой конец перепустила задвижным штыком на запястье: три плотных витка с косым перехватом, надежный, мягко держащий узел. Теперь можно было не опасаться, что чудесный гость с белого света улизнет, когда она потеряет сознание – так страшно было бы опять остаться в полном одиночестве. Захватанный Золотинкиными руками, расцелованный хотенчик уже тянул ее к дырявому куполу пещеры – словно она сама не знала, где выход и как жаждет она спасения!

Однако неослабевающее упорство волшебной рогульки поставило ее на колени, она вынуждена была подняться, увлекаемая намотанным на запястье поясом. Невольно сделала шаг, но не попала никуда ногой, а качнулась в воздухе, как подвешенная, – пролетела над вздыбленным дном пещеры. И больше уж не коснулась земли, а зависла на левой руке, туго затянутой в запястье поясом.

Хотенчик поднимался под купол, а Золотинка на нем болталась!

Медленно-медленно вращалась и покачивалась вся пещера. И все внизу уходило во тьму, в тень, в прошлое, а будущее наплывало ярко освещенным, уже совсем близким куполом, в середине которого разрасталась округлая дыра.

Исхудавшая от истощения Золотинка весила, наверное, не больше бездомной собаки или козочки, но и эта пустячная ноша трудно давалась хотенчику, не имевшему в себе никакой иной воли и силы, кроме собственного Золотинкиного устремления. Без всякой опоры, в пустоте, она поднималась под действием собственного хотения!

Они втянулась в завитый винтом ход, поплыли вниз освещенные Сороконом стены. В крутом, хотя и неровном колодце Золотинка не смогла бы подняться без поддержки хотенчика даже и в лучшие времена, когда она крепко стояла на ногах.

Ход сужался, и становилось тесно, потом он начал заваливаться набок, и нужно было уже ползти в плоской косой щели, то и дело задевая головой своды. Щель вывела в высокую узкую пещерку. Но тут хотенчик переменил направление и потащил Золотинку не вверх, к расселине в потолке, а вбок и вниз, через какой-то гребень, чему она не успела даже удивиться. Единым духом она скатилась по затейливым извивам и плюхнулась в ледяную воду. Хотенчик не смутился и этим, а продолжал тянуть, так что скоро Золотинка ощутила ногами дно.

Она обнаружила себя в длинном полузатопленном подвале, который живо напомнил ей Дракуловы подземелья. Дальний конец подвала замыкался ржавой железной дверью, в нее-то хотенчик и стукнулся, вытащив девушку на сушу.

Золотинка светила Сороконом, пытаясь уразуметь, куда же это тащит ее собственное, вероятно, очень уж затаенное желание. Намокшее рваное платье леденило, она едва держалась на ногах и, по правде говоря, плохо понимала, чего теперь хочет. Оставалось довериться хотенчику, который настойчиво советовал ей эту проржавленную дверь. Он стучал просительно и часто, как ослабший от голода доходяга.

– Кому там не терпится? – раздался вдруг потрясающий звероподобный рык на той стороне преграды.

Пока Золотинка мешкала, слабо соображая, как бы это не упасть от слабости, неимоверной силы удар сотряс дверь – брызнула окалина и железо толщиной в палец выгнулось пузырем.

– Ну давай, давай, если жизнь не дорога! – рычал громоподобный голос, от раскатов которого сыпалась с потолка труха.

Нужно отметить, что, в полуобморочном состоянии, Золотинка не очень хорошо понимала, дорога ли ей жизнь, и чувствовала необходимость уяснить себе этот вопрос. Она хранила смутное понятие, что дорога, в то время как хотенчик, которому Золотинка во всем доверяла, давал прямо противоположный ответ, то есть упрямо тянул ко входу. Поэтому Золотинка ничего не предпринимала и молчала – дверь брызнула, лопнула и вот – распахнулась, безнадежно при этом перекорежившись. Видимо, Золотинка отскочила – иначе бы увесистый предмет, пущенный в дверь с той стороны проема, сшиб ее с ног.

Упрямая рогулька тянула ее ко входу и оказалась сильнее. Сунув погасший изумруд в разрез платья, сопротивляясь, Золотинка втащилась в тускло освещенное подземелье и предстала перед огромным язвительно ухмыляющимся зверем. В то время как хотенчик, не обращая внимания на чудовище, ткнулся в небольшого размера кадку, из которой разило дурманящим духом съестного. Тут же на полу валялась ободранная мясная туша, капустные горы и прочая съедобная благодать.

Вот это-то и была, по глубокому убеждению хотенчика, вершина Золотинкиных вожделений! Она же онемело глазела на вальяжно рассевшегося у стены невообразимой величины медведя – огромная грязно-голубая гора с крошечной треугольной головой и глазками. Необъятное мохнатое брюхо и лапы, что колоды. Медведь гнусненько так ухмылялся, пошевеливая пястью, вполне, как видно, ухватистой, с развитыми, почти человеческими пальцами, только очень толстыми.

Просторное подземелье, где обретался невиданный зверь, замыкалось в дальнем конце налево смутно различимой решеткой. Поставленная возле медведя на каменный уступ лампа давала немного света. В углу направо возвышались горы какого-то грязного месива, весьма походившего на солому. Имелись тут различной величины камни, какие-то непонятные укладки, а со стены рядом с соломенной грудой свисала толстенная корабельная цепь с разомкнутым ошейником.

Медведь захватил глиняную лампу с тусклым фитилем и, подвинувшись, посветил гостье в лицо.

– Какой же ты пигалик? – заметил он, обдавая зловонным звериным дыханием, от которого Золотинка затрепетала, как пожухлый лист на ветру.

От жеваных медвежьих слов звенело в голове. Одуряющие запахи пищи вызывали томительную слабость в ногах и желание за что-нибудь ухватиться.

– Есть я тебя не стану, – сообщил медведь, когда осмотрел гостью. – Поглумы дохлятину не едят. Скажи спасибо.

– Спасибо, – сказала Золотинка. – А ты поглум?

– Да, я Поглум из рода Поглумов.

– В таком случае мне очень повезло, что я с тобой встретилась.

Родовитый медведь самодовольно ощерился и даже как-то вздохнул от полноты чувств, подвинувшись.

– Можно я тогда немножечко подкормлюсь? Я давно не ела.

– Ну жри, если жизнь не дорога! – двусмысленно разрешил Поглум.

Золотинка опустилась на колени возле кадки с медом – настоящим тягучим медом… Сначала она облизала палец, а потом зачерпнула вязкое, сладкое месиво горстью. Поставив лампу на бочку, медведь с любопытством наблюдал.

– Жри еще! Жри больше! – поощрял медведь, со злорадным удовольствием наблюдавший Золотинкину жадность.

– Спасибо, больше мне нельзя. Я давно не ела, – благоразумно сказала Золотинка. Но не успела и пикнуть, как оказалась в лапах чудовища, он живо зачерпнул меду и шлепнул в лицо, так что густое месиво залепило и глаза, и ноздри, и рот – Золотинка замахала руками, задыхаясь. Она торопилась отмазать рот, и новый мощный толчок гущи ударил в зубы. Золотинка упала и наверняка погибла бы от удушья, если бы медведь, наконец, не оставил ее корчиться на полу, содрогаясь в надсадном кашле.

Поставив лампу на бочку, медведь с любопытством наблюдал. Золотинка отползла к луже возле проломленной двери, кое-как умылась, а затем нашла в себе силы встать.

– Спасибо за угощение, – лицемерно сказала она. – Но мне пора. Я пойду.

Медведь загадочно молчал. Загребущие лапы и порядочных размеров пасть – достаточная, чтобы перекусить Золотинку пополам – сильно ее смущали. Она намотала повод на руку, хотенчика захватила в горсть, чтобы не кидался на кадку с медом, и двинулась, пошатываясь, к выходу, туда, где различались приоткрытые ворота клетки. Медведь позволил ей несколько шагов, а потом, не говоря худого, ухватил за ногу, облапив голень, и потянул назад волоком – Золотинка, разумеется, не устояла, а грохнулась на камни. Поглум же растянулся во всю свою чудовищную длину, а пастью припал к полу, словно подкрадываясь. Он подтащил Золотинку под самый нос, здесь ее выпустил и продолжал смотреть, как она барахтается. Что-то такое Золотинка при этом лепетала, себя не помня, но бежать уже не пыталась – и умолкла.

Медведь толкнул ее когтем, чтобы двигалась.

– Ну! – сказал он. И потом еще раз толкнул. – Говори еще!

– Что говорить?

– Спасибо за угощение, говори.

– Спасибо за угощение, – послушно повторила Золотинка и замолкла.

Медведь подпихнул когтем:

– Ну!

– Что говорить?

– Я уже пойду, пора мне уходить, говори.

– Спасибо за угощение. Мне уже пора. Я тороплюсь, – сказала Золотинка, не понимая, чего зверь хочет.

– Говори еще, – потребовал он, едва девушка замолчала.