Текст книги "Звезды над болотом"

– Приехали: держи карман шире, а кошелек глубже…

Мезенский контрагент Эльяшевой встретил их приветливо.

Прочел письмо от хозяйки – бросил его в печку.

– Ништо, – сказал. – Это мы чичас… зараз обделаем!

И привел кормщика со шняки, готовой выходить в море.

– Вот они, еще не драны, не пороты, – показал на молодых людей. – Деньга у них имается… Закинь их за окиян-море.

– Не порато! – ответил кормщик. – Пассажир нонеча хреновый пошел, не то что раньше… Бывали уже таки! Едва за Святой Нос выйдем, как оне учиняют кобениться: «Ах водичка кака розова! Ах, чаечки быстролетны!» А окиян-море того и ждет тока, чтоб его похвалили за красу… Ка-а-ак поддаст он нам, что паруса – в тряпки, мы отходную скорее читать! Не порато…

– Стой, – придержал его контрагент. – Ты их еще не знаешь. Они, если хошь, всю дорогу море твое костылять станут.

– Того тоже не надобно. С окияном-морем – как с начальством высоким: живи, его не замечая…

Договорились. От денег же кормщик отказался:

– Не порато! Мои паруса-лошади на овес не просят. А ветер – дело божеское, дохнет в парус – за что же я деньги возьму?..

Возле острова Сосновца, как выяснилось, были примечены поморами три норвежские иолы. Две иолы с командами били тюленя, а на другой плыли из Норвегии женихи, и, причаливая к русским селам, они себе в гулянках женок ладных приискивали…

Вечером шняку уже рвануло на простор – в разгул волн, в белую накипь, в гул моря, в рев его. Никита только теперь почувствовал, что молодость кончилась; начиналась зрелая жизнь, в которой держать ответ не только за себя, но и за это юное нежное существо, что робко прильнуло к нему навеки.

– А в Россию вернемся? – спросила Липочка.

– Вернемся, когда в России все изменится.

– Как бы только мы с тобой не изменились!

Открылся люк. В низ отсека спрыгнул кормщик. Проолифенная одежда громко хрустела на нем, и весь он был похож на русского богатыря древности в боевой кольчуге.

– Вышли за Сосновец, – сообщил. – Там какая-то иола без парусов вихляется на волнах… Видать, притомились нор-веги за день – дрыхнут. Чичас мы их разбудим! Только вы в разговор не путайтесь. Я не раз гостил в Нарвике, этот народец знаю.

С носа шняки ударила пушчонка, заряженная войлочным пыжом. Горящий пыж, стеля за собой дым, долго скакал над морем, задевая гребни волн, потом намокнул и затонул. На палубе иолы появился рослый норвежец, держа руки в карманах широких штанов.

– Тузи таг, росски! – прогорланил он издалека.

– Так, так! – закричали в ответ со шняки. – Тузи вас, а ты тузи нас… Мое почтеньице!

Сошлись бортами поближе. Кормщик вел переговоры. Сказал, обратясь к беглецам:

– Берут за сто крон… Согласны? Да вот шкипер спрашивает – уж не убили ли вы кого? Нет ли крови на вас чужой?

– Что вы! Упаси бог, – отвечал Никита.

– Шкипер спрашивает: может, вас ждет уголовный суд?

– Да нет же! Мы – не преступники.

– Тогда шкипер удивляется: какого рожна вам не хватает в России-матушке? – перевел кормщик. – Я скажу ему, парень, что ты чужую жену от мужа увел… Любовь они в человеке ценят!

– Нет, – вступилась тут Липочка. – Я не хочу быть чужой женой даже на словах. Скажите, что на родине мы хотим любить, но нам мешают… Мы ищем свободы для любви!

Переговорили. На прощанье кормщик сунул беглецам руку:

– Сдаю вас в сохранности, ноги-руки на месте, головы целы. Пограничный комиссар русский в Вадсэ будет ждать с проверкой, но вы не опасайтесь!.. Норвеги – опытны, обманут его!

С помощью матросов Липочка и Никита перебрались на борт норвежской иолы. В каюте скрипели дюжинные балки корабельного остова. Запах кофе был уже не русским. Его глушила вонь от сырых тюленьих кож.

Нигде не было заметно привычного Николы-угодника; вместо святого взирал на беглецов молодцеватый король Оскар в окружении породистых догов.

Вошел в каюту шкипер, брякнул на стол ключи. Они не поняли его речи, но догадались – этим ключом они могут закрываться, когда лягут спать. И была первая ночь, уже почти чужбинная, хотя море, по которому плыли, было еще русским морем. Но волны шумели как-то неспокойно, словно пророча еще многие беды, трудные дни, горести, скитанья и ненастья…

В середине ночи иола – словно ее ударили по корме – вдруг резко рванулась вперед, крен усилился, со стола упали чашки с недопитым кофе, платье Липочки прилипло к переборке.

– Не бойся, – сказал Никита. – Это прибавили парусов на мачтах. Нас провожает попутный ветер.

…Им обоим вместе было тогда всего 37 лет.

………………………………………………………………………………………

Екатерина Ивановна позвала к себе Стесняева:

– Кажется, пора закрывать эту лавочку, пока не поздно. Буду продавать… целиком или по частям, безразлично. Начинай, Алексей, порядочного покупщика мне приискивать.

Стесняев приосанился, поиграл брелоками на животе:

– Вот он, и даже искать не нужно! Перед вами покупщик стоит. Ей-ей, другого вам не предвидится…

Эльяшева сняла пенсне, с удивлением озирала его.

– Вот это афронт! – сказала. – До чего же тихо и неслышно растут в лесу красивые поганки… Но тебе (именно тебе, мерзавцу!) я ничего продавать не стану.

– И не нужно, – отвечал Стесняев. – Коли возжелаю, так через подставных лиц все нужное от вас заполучу, и говорю об этом не таясь, как и положено благородному человеку… Извольте поздравить, Екатерина Ивановна: в гильдию я вылезаю!

– Я ж тебя разорю! – в гневе выпалила Эльяшева, и вдруг по спокойствию, с каким воспринял это Стесняев, поняла, что он уже ее разорил и ей с ним лучше не тягаться…

В дурном настроении она оделась и отправилась в пинежский трактир. Там было чадно, муторно, нехорошо. В дыму плавали лики пьяниц, и Вознесенский вздрогнул, когда чья-то рука тронула его сзади за локоть – почти любовно, как раньше. Тогда, при виде ее здесь, он замычал, как бык. Он почти ревел от внутренней неутомимой боли…

– Ну-ну! – похлопала она его по плечу. – Не такая уж я страшная, как вам это кажется… Конечно, я понимаю: вы никогда не рассчитывали, что я приду за вами именно сюда. Здесь, вам казалось, вы словно в неприступном форте. – Эльяшева повела вокруг себя рукою. – Вот ваш бессменный гарнизон, готовый к гибели ради водки… Но я, отчаясь, иду на приступ штурмом! Мы станем с вами говорить, – закончила Эльяшева.

– Нет! Не надо… умоляю! – Он загородился от нее руками, словно ожидая удара. – В мире и так невозможно тесно человеку от обилия слов. Кругом меня – слова, слова, слова… на что жаловался еще шекспировский Гамлет.

Женщина почти весело, с вызовом рассмеялась:

– Вы боитесь меня? Отчего же?

Она присела рядом с ним, и тогда он сказал;

– Я ничего не понимаю. Как жить? Между нами высокий забор. Стыдно, когда мужчина дает деньги женщине за любовь. Но еще позорнее, когда предлагает мужчине женщина…

– Вы же не взяли!

– Но я унижен… я страдаю… я ничтожен… я жалок.

– Это не ново для меня, – невозмутимо отвечала Эльяшева. – Но когда палач уже намылил петлю, вы просите украсить вашу виселицу голубым бантиком… Зачем? Насущное всегда останется насущным. Как вода. Как хлеб. Я предлагаю вам. И хлеб. И воду. Возьмите их, как человек от человека… забудем разницу полов!

– Вода? Хлеб? – дико захохотал Вознесенский. – О-о, как вы напомнили мне… Я уже сидел на воде и хлебе… в тюрьме!

– А без меня вы погибнете. Разве не так?

– Я ненавижу богачей, – вдруг с небывалой яростью заговорил Вознесенский, и слова его падали к ногам женщины, как тяжелые грубые камни. – Я ненавижу их смолоду… всю жизнь!

– Это потому, – невозмутимо отвечала она, – что вы никогда не были богатым. И никогда уже не будете!

Тут она взяла его за руку, как ребенка, и он, покорно подчинясь, был выведен ею из кабака. Они вышли на середину базарной площади. Холодное небо медленно меркло над ними – в самых последних лучах умирающего дня.

– Один только вопрос… – произнесла она, неожиданно заплакав.

– Тысячу!

– Нет, только один… Скажи: почему ты разлюбил меня?

– Вас я не разлюбил. Я вас люблю…

– Тогда пойдем со мною. Брось все. Ты сделаешь счастливой меня, а я дам счастье тебе.

– Это слишком просто для меня! Я понимаю: счастье возможно только на избитых путях… Я понимаю. Но не больше того!

– Чего ты жаждешь, безумец? – печально спросила она.

– Любви! – ответил он.

– Так возьми ее… Но со мною вместе!

– Нет, мне нужна любовь всего человечества. Знаю, что я ее не получу, и… Екатерина Ивановна, – произнес он душевно и мягко, – не мешайте мне погибать сообразно моим наклонностям.

Он низко поклонился ей. И пошел обратно в кабак. Она крикнула ему в спину, как нож всадила:

– Мир не вздрогнет, когда вас не станет!

Он обернулся – величаво, как Нерон на площади Рима. Жест руки его, посланный к небу, был непередаваем – так великие трагики прощаются с публикой, покидая сцену.

– Мир – во мне самом! – провозгласил он торжественно.

Дверь кабака раскрылась, принимая его с любовью, и закрылась за ним со скрипом. Эльяшева в волнении тянула и тянула на руку перчатку, уже давно натянутую до предела.

– Черт с тобой, чуди и дальше… – сказала она. – Если б мне было шестнадцать, я бы еще убивалась. Но мне уже тридцать два, и надо подумать, как жить дальше…

Вернулась в контору и там снова увидела Стесняева.

– Покупай же ты, шут гороховый. Чем скорее, тем лучше…

Утром ее разбудил звон бубенцов. Мимо пронеслась тройка, в которой сидели два жандарма. Между ними, сгорбясь, поместился уездный секретарь. Возле ног его лежал жалкий скарб в свертке.

Увидев в окне Эльяшеву, Вознесенский весь вскинулся, но четыре руки тут же заставили его снова опуститься.

И он больше ни разу не обернулся. Долго еще звенели, почти ликующие, бубенцы. Потом и они затихли за лесом.

– Еду, – сказала себе Эльяшева. – Еду… в Петербург!

………………………………………………………………………………………

– А вам – в Тобольск, – сообщили Вознесенскому в губернском жандармском управлении.

Ему зачитали решение о ссылке. Он выслушал спокойно.

– Вопросы, господин Вознесенский, у вас имеются?

– Как можно жить, не имея вопросов? Конечно, имеются.

– Пожалуйста.

– А на каком языке осмеливаются разговаривать обыватели богоспасаемого града Тобольского?

Жандарм с удивлением пожал плечами, крутанул аксельбант:

– Естественно, говорят на великороссийском языке.

– Тогда почему же вы меня Тобольском наказуете? Вот если бы сослали в Гвинею или на острова Таити, где по-русски никто ни в зуб ногой, тогда, смею заверить вас, мне было бы страшно. Там я до конца бы ощутил весь ужас положения ссыльного…

– Вам, – объявили ему, – в виде особого исключения, губернатор разрешает отправиться в ссылку на собственный счет.

Вознесенский (гордец!) таких подачек не принимал:

– На свои деньги изучать географию отечества я не желаю!

– А тогда ждите, когда соберем этапную партию. Пойдете с каторгой… на аркане… пешком… как собака!

– Вот это уже по мне, – с иронией поклонился Вознесенский.

Из тюремного замка его под расписку выпустили, велели приискать для себя в городе временный постой – и жить до этапа не шумствуя, трезво и праведно. Архангельск был засыпан приятным снежком. Вовсю торговали ряды и кабаки, корабли дальних странствий, убрав паруса, готовились вмерзнуть в лед до весны.

Вознесенский снял частную комнату для постоя, и тут его навестил товарищ по шенкурскому житию – Игнатий Корево.

– А-а, бандит! – расшумелся Корево сразу. – Наконец-то и тебя за цугундер взяли… А у меня, брат, запой, – похвастался он. – Живу адвокатурой, небогато. Но мы выпьем… Едем!

Поехали. А куда – Вознесенский не спрашивал, ему было все безразлично. В санках, правя лошадьми, сидел сам адвокат. Корево еще в 1866 году, как только раздался выстрел Каракозова, добровольно явился в полицию с повинной… Всех предал! За это-то легче других отделался. Адвокат. Лошади. Сам правит. Запои!

– Стой! – гаркнул Вознесенский, выскакивая из санок напротив лавки. – Конфет хочу… Сколько лет не ел их!

– Вина купи, – велел ему с козел Корево. – Да побольше. Бери с запасом. Вся ночь впереди… Слышишь, Касьяныч?

– Слышу. – С коробкою конфет и тремя штофами секретарь вернулся в сани, запахнув шубу. – Гони, Игнатка, во всю прыть!

Напротив дома губернатора Корево придержал рысаков, вынул револьвер. Стал сыпать пулями направо и налево, распугивая выстрелами прохожих. Городовой, стоявший возле подъезда, поспешно юркнул в будку и носа наружу больше не показывал.

– Видал? – похвастал Корево. – Видал, как меня здесь все боятся? Я, брат, губернатора в руках держу… не пикнет!

– Валяй дальше, – равнодушно ответил ему Вознесенский.

Подъехав к дому, Корево еще в сенях сразу начал смертным боем лупить какую-то старую бабу. Отколотив ее, он провел Вознесенского в комнаты и сказал:

– А я ведь от тоски здесь женился… знаешь?

– Что же ты не представишь меня жене?

– А разве ты не видел, как я учил ее уму-разуму? Вот это она и была… крик души моей.

Сели за стол. Стали пить. Рядом с закусками лежали распечатанные пачки патронов. Корево все время палил из револьвера. Расстрелянные гильзы крутились на полу под ногами. Вознесенский мрачно следил за его стрельбой и думал: скоро ли настанет такой момент, когда Корево сунет в рот пулю, а револьвер свой зарядит конфетой? Наконец эта стрельба ему надоела.

– Ну, хватит, – сказал он. – Не мешай думать.

– Дурак! Ты что, думать сюда заехал? Налей-ка вот лучше.

Сцепив пальцы в замок, аж вены вздулись, Вознесенский уронил на руки свою кудлатую голову. Страдал. Мычал.

– Мммм… перестань! Перестань, а то расшибу об стенку…

Корево отложил револьвер – нарезал кружками колбасы.

– Ты стал плохой, – сказал он другу. – А был… куда там!

Вознесенский поднял лицо, искаженное болью:

– Слушай, как жить дальше? Ты знаешь… а?

– Знаю! Я, брат, давно уже все понял.

– Так научи… Как жить? А?

– Плюй! – ответил Корево. – Плюй сразу на все.

– Плевать на все? – переспросил Вознесенский.

– Именно так. В этой жизни надо плевать на все.

Вознесенский перегнулся через стол, плюнул в рожу Корево.

Корево сполз со стула на пол, встал на колени:

– Убери плевок с чела моего. Я уязвлен!

– Вот и выходит, что заврался ты, приятель, – злорадно сообщил ему Вознесенский. – Как же так? Витийствуешь ты, чтобы на все плевать в этом мире. А на тебя только разок плюнули, и ты уже… свинья свиньей стал, братец. Иди ближе… подползи ко мне на коленях.

Вознесенский задрал от полу угол грязного половика, обтер физиономию собутыльника. И поцеловал его в нос:

– Это уж так… прощаюсь, брат. Как жить – не ведаю!

– И я не знаю, – понуро отвечал Корево.

– Вот теперь ты настоящий! – похвалил его Вознесенский. – А раньше врал и бахвалился… Черт с тобой, постреляй еще немножко. Это иногда развлекает…

Корево снова взялся за револьвер. Большими толстыми пальцами насытил пустой барабан желтыми головками патронов.

– Ты для меня тоже это все! – заявил он, целя Вознесенскому прямо в лоб. – И прихлопну я тебя, как муху!

– Иди ты к такой матери, – послал его Вознесенский. – Тебе ли, гаденышу, дано убить меня? Ведь ты же – трус, и от трусости этой даже пьешь не каждодневно, а запоями. От трусости и стреляешь вокруг… Кого ты напугал? Только городового. А губернатор как плевал на тебя, так и будет плевать!

Игнатий Корево – с глазами, слипшимися от перепоя, – садил пули куда попало. Летели стекла в окнах, звенела в шкафу разбиваемая посуда.

– Молодец, Игнатька! – говорил Вознесенский. – Вот бы ты еще в меня залепил… кстати! Дай погремушку сюда, я докажу тебе, как надо стрелять по всем правилам жизни и смерти…

Корево протянул ему револьвер со словами:

– Держи. А то у меня даже палец дергать устал…

Вознесенский вложил дуло в рот себе. Зубами стиснул ржавое противное железо.

– Смотри, как надо, – сказал он, не размыкая зубов, и пальцем нащупал курок…

Он не упал. Лишь покачнулся, навалясь грудью на ребро стола. И продолжал сидеть, как живой. Только струя крови, темной и густой, как деготь, струилась изо рта в стакан с недопитой водкой.

Напротив него, окаменев, сидел Корево. И не понимал – что произошло. И только когда кровь пошла быстрее, когда она заполнила стакан, когда перелилась на стол, когда зажурчало уже по полу, тогда он пришел в себя.

– Вот подлец! – заорал он на покойника. – Поддержал компанию, нечего сказать… Теперь возись тут с тобой! А я человек семейный… адвокат, как-никак… У-уй, сволочь какая!

Полиция обыскала мертвеца, и в портсигаре Вознесенского была найдена записка, содержания которой никто не понял: «Неужели мир так и не вздрогнул?»

………………………………………………………………………………………

Я не нашел следов Эльяшевой. Она растворилась в жизни гигантского народа так, будто ее никогда и не было на свете.

И казалось, не было той давней истории, что случилась когда-то в Пинеге… Что она помнила? И вспоминала ли?

Кочкарник, мшага, ягель, клюква, серые небеса. Туман.

Звезды над болотом разгорались и снова потухали.

Летит над городом птица – одинокая, как человек без роду и племени. А куда летит – и сама не ведает. Под свистящим крылом ее – чащобы и глушь захолустья российского. А впереди – океан, грохочущий, плещущий, ликующий в безбрежии.

Были люди до нас…

Куда ушли они?

Будут и после нас… Когда придут они?

Двигаясь вперед – от жизни к смерти, из года в год, от эпохи в иную эпоху, – мы иногда невольно озираемся назад.

Люди до нас не были бездушны и бесплотны. Они также мечтали, ссорились, ревновали, ошибались, падали, снова вставали, куда-то шли, страдали от любви неразделенной, получали ее сполна и пили ее, закрыв глаза от счастья.

Целые вулканы страстей бушевали когда-то под каждым могильным камнем.

Теперь там темно. Теперь там тихо.

Последнее

К написанию этой вещи меня толкнули письма ссыльных каракозовцев, которые и дали мне основной материал для моей невеселой повести.

Письма эти опубликованы в журнале «Каторга и ссылка».

Комментарии

Романом «Крейсера» Валентин Пикуль продолжил одну из своих любимых тем – тему истории Дальнего Востока, в которую он окунулся, работая еще над «Богатством» и обдумывая позднее судьбу Окини-сан.

Решение создать роман появилось внезапно. Предшествовала ему страшная трагедия, обрушившаяся на нашу семью. Перед последним экзаменом за десятый класс утонул в море мой сын Виктор, который готовился к поступлению в Севастопольское высшее военно-морское училище имени Нахимова. Валентин Саввич сполна разделил со мной это горе, поддерживал меня своим вниманием и сам долго не мог настроиться на привычный для него творческий режим. Но однажды сказал мне: «Я напишу роман о действиях бригады владивостокских крейсеров в период русско-японской войны. Эта тема мало отражена в научной и художественной литературе. Главным героем будет молодой мичман, и посвящу эту книгу светлой памяти Виктора».

Приступая к работе, Валентин Саввич планировал написать роман за месяц, и он почти уложился в намеченный срок: 25 января положил перед собой на стол первый лист романа с посвящением, а 3 марта 1985 года поставил последнюю точку.

Роман «Крейсера» был приурочен В. Пикулем к трагической для нашей страны годовщине Цусимского сражения. В одном из интервью Валентин Саввич говорил: «Я сознательно решил откликнуться на эти события. Мне хотелось предвосхитить самурайские вопли по поводу юбилейных для них торжеств, напомнив, во-первых, о беззаветном героизме русских моряков и, во-вторых, рассказать о том, что была еще первая битва при Цусиме в 1904 году, когда три наших крейсера приняли неравный бой с целой эскадрой японских броневых крейсеров под флагом Гиконойо Камимуры. „Рюрик“ героически погиб, открыв кингстоны, а два крейсера вернулись во Владивосток».

Впервые роман увидел свет в 8-м и 9-м номерах журнала «Молодая гвардия» за 1985 год. Договор на публикацию был заключен автором с главным редактором журнала – Анатолием Ивановым. Нужно отметить, что Анатолий Степанович в трудные для Валентина Саввича времена не боялся печатать его книги и всегда поддерживал морально, хотя лично они знакомы не были.

По форме изложения роман «Крейсера» мало характерен для пикулевской манеры письма: книга не разбита на главы – автор хотел, чтобы читатель прочел произведение как бы на одном дыхании.

Действие романа развертывается в основном на дальневосточных морских коммуникациях в период русско-японской войны, где в полную меру проявились мужество и героизм, стойкость и самопожертвование наших моряков во славу Отечества.

Вызывает искреннюю симпатию главный герой – мичман Панафидин.

Панафидин – образ собирательный, но не исключено, что он имеет своего прототипа: уж очень пристально и дотошно изучал автор «Панафидинский Летописец», опубликованный пушкинистами в 1915 году. И это, по-видимому, не случайно.

Дело в том, что детские воспоминания об отчем доме у Валентина Саввича, как и у большинства людей, связаны с различными мелочами. Так, в семье Пикулей были вилки и ложки с гербом рода Панафидиных. Со слов бабушки Василисы Минзевны Карениной, которую Валентин Саввич очень любил и которой посвятил роман «Нечистая сила», ее муж был «барский барин» из дворянского рода Панафидиных. Это был древний дворянский род, ведущий начало от Дея Панафидина, по прозвищу Улита, владевшего имением в Ржевском уезде. В роду было 13 морских офицеров, были и писатели… Есть во всем этом что-то загадочное. Не из тех ли времен и мест залетела божья искорка и разгорелась в творчестве В. Пикуля?

Небольшой по объему (15 авторских листов) роман чаще печатался в сборниках: в 1987 году «Современник» выпустил книгу под названием «Невидимки», включающую романы «Богатство» и «Крейсера»; в 1988 году Днепропетровское издательство «Проминь» повторило это издание; «Крейсера» и «Три возраста Окини-сан» объединил сборник, выпущенный Воениздатом в 1988 году. Отдельной книгой роман в 1989 году вышел в издательстве «Современник» в малоформатном исполнении. В этом же году софийское «Военное издательство» обнародовало роман Пикуля с ласково звучащим по-болгарски названием «Крайцерите».

Автор получил много восторженных откликов на свой роман. В них благодарность, признательность, восхищение и… упреки: зачем убивать Панафидина, лучше – Житецкого.

Не могу не сказать и о «ложке дегтя». Среди исторических персонажей в романе присутствует Николай Лаврентьевич Кладо. Тщательно изучая многочисленные источники, включающие мемуары очевидцев и современников, Валентин Саввич пришел к убеждению, что его заслуги и роль в истории, мягко говоря, преувеличены, чем и вызвал на себя огонь со стороны потомка – сына Кладо. «Дело» Пикуля, включающее в себя ряд интригующих страниц, рассматривалось на самых высоких уровнях. Однако положительные оценки Главного Политического Управления в лице Д. Волкогонова, Института военной истории Министерства обороны и рецензента – кандидата военно-морских наук, капитана первого ранга, бывшего нахимовца В. Шевченко пустили «Крейсера» в дальнее плавание.

Это была очередная и, как всегда, трудная победа в жизни Валентина Пикуля. Победа, подтверждающая правильность позиции: никогда не обходить сложные вопросы, открыто высказывать свою точку зрения, аргументированно отстаивать ее во имя торжества истины. Но стоило это дорого, потому что расплачиваться за все приходилось нервами и здоровьем.

Расскажу еще об одном эпизоде, связанном с «Крейсерами».

В связи с выходом романа начальник Военно-морской академии в Ленинграде в ноябре месяце прислал письмо, в котором приглашал автора принять участие в читательской конференции по его книге. Я очень долго уговаривала Валентина Саввича поехать на встречу с моряками и городом его юности. Отложив все дела, он собрался в дорогу, но каково же было его удивление, когда Пикуль получил телеграмму: «Читательская конференция по книге „Крейсера“ в назначенный срок не состоится. О времени проведения сообщим дополнительно». Это была отписка. Лукавили организаторы конференции. До конца своих дней так и не дождался Валентин Пикуль ни слова от моряков академии, чьи мнения и отзывы о своих книгах ценил больше всего.

А разгадка сюжета оказалась банально простой.

По сценарию конференции предполагалось разгромить автора романа. Но вдруг появилась опасность присутствия на конференции высоких чинов, влюбленных в творчество Пикуля. Для слуги двух господ единственный выход – «отложить» мероприятие. Как говорится, «чтоб волки были сыты и овцы целы».

Несмотря на все перипетии, у романа счастливая судьба. «Крейсера» не сели на мель, а плывут и плывут, завоевывая все большее количество читателей и почитателей.

В 1988 году роман принес Валентину Пикулю звание лауреата Государственной премии РСФСР имени М. Горького.

Незадолго до присуждения премии в Армении произошло страшное землетрясение. 26 декабря 1988 года Валентин Саввич отправил в Россовмин телеграмму: «Денежную премию прошу перечислить в фонд помощи пострадавшим при землетрясении в Армении».

А закончить комментарий к роману «Крейсера» мне хочется сообщением, опубликованным в газете «Книжное обозрение» от 29 апреля 1988 года, которое гласило, что «по опросу читателей» в сотню лучших книг 1987 года вошли три произведения Пикуля: «Из тупика», «Крейсера» и «Фаворит».

***

Короткий роман «Ступай и не греши» начинался буквально у меня на глазах и при этом весьма необычно.

Весенним вечером 1989 года мы с Валентином Саввичем подбирали миниатюры для новой книги, которая должна была содержать материалы только о женщинах. Раскладывая свои творения в хронологическом порядке, Валентин Саввич пробегал каждую рукопись глазами, иногда отрывался, задумывался.

Вдруг неожиданно спросил:

– А какое завтра число?

– Восьмое марта, – улыбнулась я.

– Ты сама поработай с миниатюрами, а я пойду к столу.

– Что за спешка? – удивилась я.

– Завтра женский праздник, и хотя я его не люблю, ибо в этот день женщине достается еще больше хлопот, но хочу сделать тебе подарок: начну сегодня писать роман, а закончу его к твоему дню рождения. Это будет подарок духовный. А материальный, – продолжил он, – купи себе сама. Договорились?

– Хорошо. А о чем роман?

– О любви. О женщине…

В одном интервью Пикуль говорил, что в современном мире назрели вопросы морали и нравственности в отношениях сильного пола к слабому. С эмансипацией женщины значительно потускнело чувство благородного поклонения ей и возвышенной любви. Именно это и заставило Валентина Саввича обратиться к давно интересовавшей его судьбе Ольги Палем.

Героиня романа – Ольга Палем – реально существовавшее лицо, натура волевая, яркая, цельная. Именно такая женщина во имя любви и чувства оскорбленного достоинства способна на все… Симферопольская мещанка Ольга Палем убила своего сожителя, студента Александра Довнара.

Санкт-Петербургский окружной суд от 18 августа 1896 года признал О. Палем виновной в непреднамеренном убийстве, совершенном в запальчивости и раздражении, и приговорил ее к десяти месяцам тюремного заключения. Десять месяцев за в общем-то осознанное убийство! Блестящая речь адвоката и правосудие, вникшее в процессе разбирательства во все тонкости движения женской души, – вот что вызвало восхищение автора и заставило глубоко вникнуть в психологические перипетии этого внешне вполне банального сюжета.

…Утром 23 марта (мой день рождения) я увидела на столе аккуратно сложенную рукопись. На верхнем листе прочла: Валентин Пикуль. «Ольга Палем» (Бульварный роман) и посвящение. На маленьком листочке карандашом: «Мой обещанный подарок – на твой суд».

Не отрываясь, на одном дыхании, прочла роман до конца. Поблагодарив за подарок, попросила убрать посвящение. Валентин Саввич пообещал, что не вынесет слова посвящения в титул, а поместит их в тексте. Так он и сделал, попутно изменив и само название романа.

Рукопись романа «Ступай и не греши» была отправлена автором в редакцию журнала «Наш современник». Через некоторое время роман вернули, объясняя отказ в издании тем, что сменился главный редактор. Сергей Викулов уходил, в планы нового редактора Станислава Куняева, видимо, не входило печатание «бульварного» романа.

Я никогда ранее не видела Валентина Саввича таким подавленным и униженным. Ему, широко известному писателю, не просто отказали в публикации – его лишали возможности сделать подарок жене. Валентин Саввич долго не мог успокоиться и настроиться на работу. Однако пути издания рукописей непредсказуемы. Однажды в нашей квартире раздался звонок из редколлегии журнала «Литературный Киргизстан»: «Нет ли чего у Валентина Саввича для нашего журнала?» Я ответила утвердительно. Через день член редколлегии журнала Валерий Сандлер был у нас.

Так роман «Ступай и не греши» обрел прописку на киргизской земле. Почти в то же время роман напечатал журнал «Молодая гвардия».

Это были последние прижизненные публикации нового романа Валентина Саввича Пикуля.

В 1990 году московская «Юридическая литература» выпустила сборник «Короткие романы», который открывал роман «Ступай и не греши».

Вошел роман и в сборник «Славное имя – БЕРЕГИНЯ», изданный «Современником» в том же году.

***

«Звезды над болотом» – это короткий роман, объемом 6 авторских листов. Основой для написания книги стали письма ссыльных каракозовцев (конец 60‑х годов прошлого века). Политическая ссылка на заре народовольчества – само по себе явление очень интересное. На подлинных материалах базируется достоверное повествование о жизни северной провинции, о том, как в дикой полярной глуши, в городе Пинеге, на границе с тундрой, вдруг вспыхивают проблески новых отношений между людьми. В 1990 году роман «Звезды над болотом» вышел в издательстве «Юридическая литература» в сборнике «Короткие романы».

Болгары проявили интерес к этому произведению. В 1976 году в Софии появилась книга В. Пикуля «Звезды над болотом».