Текст книги "Неокантианство. Пятый том. Сборник эссе, статьей, текстов книг"

Давайте проясним ситуацию. Человеческий интеллект ничего не знает о действии духа, который управляет им в человеке до совершения поступка; только во время и после совершения он осознает его. Признавая, что это действие исходит не от него, простого размышляющего, он, наконец, после долгих размышлений объявляет его слепым действием. Мы говорим: только после долгого размышления; ибо первоначально он действительно был склонен считать разум началом и везде воля предшествовала поступку. Но когда он теперь поставил перед собой вопрос: каким образом интеллект является началом и повсюду воля предшествует поступку, – каким образом возможно истинное провидение и каким образом возможна истинная свобода, он получил от себя определенный ответ: и то и другое совершенно невозможно.

Точно так же интеллект раньше спрашивал себя: как возможно восприятие через чувственные инструменты? и получал от себя столь же определенный ответ: только ощущение есть; следовательно, то, что действительное восприятие есть, невозможно.

Поэтому интеллект изобрел для себя двойное неверие, сначала в материальный, а затем и в нематериальный, духовный мир, и назвал его искусством терять всякую истину – ибо это было его изобретение – философия.

Как на ночном небе луна своим заимствованным светом затмевает целый сонм звезд и омрачает их; но ее сияние, когда солнце поднимается над краем земли, исчезает, потому что сквозь нее сияет истинный свет, которым она сама только сияла: Так на время восприятия разума, сияющие во тьме, гаснут перед несовершенным днем рассудка, но его лунный свет меркнет, когда наступает царствование познания разума, и становится ясно, что его отблеск исходит из того источника света, который прежде был удален от нашего круга зрения».

Все философствование основано на присущем человеку стремлении к знанию, которое он называет знанием истинного, не будучи в состоянии объяснить себе в достаточной мере, что это слово, значимое прежде всего, на самом деле означает для него. Он знает его и не знает. То, чем он это знает, он называет своим разумом; то, чем он этого не знает, но пытается это исследовать, – своим рассудком.

Разум предполагает то, что истинно, как внешнее чувство предполагает пространство, внутреннее чувство предполагает время, и существует только как способность этого предположения, так что там, где этого предположения нет, нет и разума. Истинное, следовательно, должно каким-то образом присутствовать в человеке, пусть даже глубоко внутри, и должно быть познано им настолько, насколько он обладает разумом и насколько то, что он называет этим, не просто обманывает его.

Рассудок, исходя из чувственного восприятия, развиваясь прежде всего из него, не может предпослать этому восприятию навязанное ему разумом понятие истины и возвысить его над ним; он просит субстрат того же самого, без которого нет доказательства реальности, и теперь ищет этот субстрат на почве явлений, где должны быть найдены облики существ и их многообразные качества. Но здесь, как мы уже достаточно показали, в конечном счете имеется лишь отрицание ничто, нечто, которое предстает как простое ничто и представляло бы себя как голое ничто, если бы разум, который все же остается преобладающим, не увеличивал его силой. (35) Ибо, хотя человек в своей глупости может отрицать в себе разум или отрицать веру, он не может сказать, что она больше не действует в нем.

Ксенофан, которого даже скептик назвал мыслителем без тщеславия, жаловался, «что даже в старости он не мог наслаждаться никаким знанием. Куда бы он ни обратил свой взор, все исчезало в одном, и везде ему представлялось только похожее существо. (36)

Мало чем отличавшийся от него, возвышенный и потому не менее остро и глубоко мыслящий Фенелон жаловался, что для него все теряется во множественности, а множественность в небытии.

«Я не нахожу себя, говорит он, в этом множестве сменяющих друг друга мыслей внутри меня, и все же эти мысли – все, что я могу найти о себе. Я представляю собой такое множество мыслей, ни одна из которых не является другой, что среди них я становлюсь ничем для себя и поэтому уже не в состоянии созерцать то Единое, которое есть истинное, о котором я знаю и к которому я стремлюсь. Чтобы представить его мне в какой-то мере из моего тусклого знания, я должен разделить это Единое и сделать его многообразным и разнообразным, как я сам; и, делая это, оно исчезает от меня, как я исчезаю от самого себя. – О, кто освободит меня от чисел, композиций, комбинаций и рядов, которые, чем больше я в них углубляюсь, оказываются для меня все более и более ничтожными и далекими от того, что только я один имею в виду как истину. Многообразное и многочисленное представляется блестящим и многообещающим, как наполненное единством и основанное на единстве; но это основание единства не обнаруживает себя; оно беспрестанно ускользает и насмехается над моими запросами, так как, напротив, число и количество только увеличиваются и увеличиваются. Ряды тоже исчезают с исчезновением того, что в них ранжировано, и теряются в небытии. Вы хотите поймать то, что есть? Оно уже не существует! То, что следует сразу за ним? Оно уже закончилось! Что последует? Оно последует, но оно не будет! – Не быть и в то же время составлять единое целое с тем, что было до него, и все уже не будет».

В эту пустоту, в эту бездну всепожирающего, явленного небытия знания человек неизбежно погружается, когда хочет превратить единственное внутреннее знание, выходящее из непостижимых глубин его разума, в заучивание и действительно хочет подняться к сверхчувственному, но, конечно, только с помощью органов чувств, абсолютно только на уровне понятий рассудка, которое в конечном счете основано только на чувственном восприятии.

Сущее рассудка, везде только рефлектирующее, везде также только относительное сущее и говорит не более чем о простом бытии, равном другому в понятии; но не о сущем или бытии. Это, реальное бытие, бытие par excellence, раскрывается только в чувстве; в нем раскрывается определенный дух.

В какой форме в чувстве – объективной и чистой – дух, определенный в себе, присутствует в человеке, и через него он становится способным распознать то, что есть только он сам: истинное непосредственно только в истинном, прекрасное непосредственно только в прекрасном, добро непосредственно только в добре, и таким образом иметь сознание знания, которое не есть просто зависимое знание среди доказательств, но независимое знание над всеми доказательствами, истинно высшее знание; в какой форме прежде всего то знание свободы и провидения, которое наиболее глубоко присуще нам, которое, как силы, превосходящие природу, властвует в нас и над нами, – это мы признаем себя неспособными объяснить. Мы только выставляем на свет факты и затем, основываясь на них, обосновываем наше учение с научной строгостью.

В какой степени это действительно было достигнуто в ранних работах автора, можно прочитать в самих этих работах. Трактат, который заново появляется в настоящем втором томе Полного собрания сочинений: «О неотделимости понятия провидения и свободы от понятия разума», представляет в сжатом виде систему его убеждений или обоснование его веры перед философствующим интеллектом, которую он, отрицая другие учения, предполагает сам и которой он не придерживается, возможно, наиболее понятным образом, по этой причине на него здесь дается особая ссылка.

Торопясь с заключением, я лишь в кратких абзацах добавлю к уже сказанному кое-что из того, что хотел бы добавить, и предоставлю читателю самому довести до конца и связать воедино. В конце концов, афористическая лекция и то, что мой бессмертный друг Гаманн называл «стилем кузнечика», часто попадает в цель более удачно, чем самая искусственно составленная речь.

Как реальность, открывающаяся внешним чувствам, не нуждается в гаранте, поскольку она сама является сильнейшим представителем своей истины; так и реальность, открывающаяся тому глубокому внутреннему чувству, которое мы называем разумом, не нуждается в гаранте: она также сама и только сама является сильнейшим свидетелем своей истины. Человек обязательно верит своим чувствам, обязательно верит своему разуму, и в этой вере нет уверенности выше уверенности.

Поскольку кто-то попытался научно доказать истинность наших представлений о материальном мире, существующем вне этих представлений и независимо от них, предмет, ради которого его хотели постичь, исчез у манифестантов, они остались с одной лишь субъективностью, ощущением: они нашли идеализм.

Поскольку кто-то хотел научно доказать истинность наших представлений о нематериальном мире, существующем вне этих представлений, о субстанциональности человеческого духа и о свободном создателе этой вселенной, отличном от самой вселенной, о Провидении, которое сознательно, которое личностно, которое единственно истинно, предмет также исчез у манифестантов; они остались с простыми логическими фантазмами: они нашли – нигилизм.

Вся реальность, как физическая, открывающаяся чувствам, так и духовная, открывающаяся разуму, доказывается человеку одним лишь чувством; нет ни Один из наших наиболее проницательных мыслителей объявил чувства, объективные или чистые, о которых здесь везде говорится, суждениями, вытекающими непосредственно из разума, и назвал их основными суждениями разума. (38) Мы с радостью принимаем это обозначение от него и вместе с ним. Ибо о глазе, ухе, языке, изучающем язык, также обычно говорят, что они судят, даже что они судят, хотя всем известно, что воспринимающее чувство только открывает, а суждения принадлежат размышляющему рассудку. Мы говорим так, исходя из ясного осознания того, что чувственность без всякого рассудка, то есть без всякого рефлектирующего и связывающего, следовательно, самодействующего сознания, есть небытие. То же самое верно и в отношении разума. Разум без рассудка, как мы показали в самом начале этого трактата и объяснили далее, является немыслимым, абсолютно равным науке и искусству, которые не знают о себе и являются просто активностью. какого доказательства помимо и сверх этого. (37)

Здесь нельзя упускать из виду только одно, а именно то, что утверждение: где есть разум, там обязательно есть и рассудок, не относится и к обратному: где есть рассудок, там обязательно есть и разум. В соответствии со своей организацией, которая ставит их в связь с другими природными существами посредством ощущений, все те существа, обладающие рассудком, называемые нами живыми или, поскольку в них есть жизнь и проявляется самодеятельность, одушевленными – но в то же время бесчувственными существами, в целом животными. Все виды животных, как наиболее щедро наделенные органами чувств и конечностями, так и наиболее скудно наделенные ими для ведения своей жизни; как наиболее богато наделенные, так и наиболее жалкие, все они лишены, причем в совершенно одинаковой степени, разума, понимания духа, порождающего мысль, а вместе с мыслью и слово. Поэтому, как неразумное животное неспособно к тем чувствам и понятиям, которые мы единодушно называем нравственными и религиозными чувствами и понятиями, так оно неспособно и к науке; но ни в коем случае оно не испытывает недостатка в этих чувствах и понятиях только потому, что у него нет науки. Разум не основан на силе мысли, свет которой лишь позднее забрезжил в рассудке; но сила мысли основана на разуме, который, где он есть, предварительно освещает рассудок и пробуждает его к созерцанию, за которым следует исследование – ясное знание, наука.

Внутренний провидец и судья, пророчествующий разум, творческий дух, дух, который несомненен сам по себе, не только существует перед всеми научными теориями и философскими системами, но и преобладает над ними. Никакое логическое произведение искусства не в состоянии изобразить этот дух и сделать безразличным его реальное непосредственное присутствие в чувстве, которое свидетельствует о нем. Много раз и с древних времен отмечалось, что теории и философии истинного, доброго и прекрасного – этика, эстетика и метафизика – появляются во все большем количестве только тогда, когда живое понимание истинного, доброго и прекрасного ослабевает, вкус становится неуверенным, искусство приходит в упадок, добродетели и нравы развращаются порочными примесями. Как мощный, определенный дух исчез из живой реальности, и теперь спрашивают у мертвых. Трупы вскрывают, чтобы найти, откуда в них взялась жизнь. Тщетные попытки! Там, где сердце больше не бьется и дрейфует, где чувства молчат, разум тщетно пытается всеми своими искусствами снова вызвать из могилы провидца, наделенного чудесными способностями. Не появляется даже тени, только ослепление, обман и обман.

Наука почтенна там, где она может быть и действительно является таковой; почтенно и опытное искусство, которое развилось в мастерство и стало могущественным само по себе; более почтенно, однако, и более славно озарение, которое освещает ее теории; более почтенен и более славен дух, который проверяет их, определяет их ценность, которому они действительно могут служить, но не могут сами производить.

Так неужели мы презираем язык и письмо, буквы и слова, потому что говорим, что они служат? – Презирает ли человек природу, потому что говорит: над ней есть Бог, ее автор, и без этого суперэго она была бы лишь призраком?

Как слово Творца, порождающее миры из ничего, превосходит вечно кружащие отголоски этого слова в бесконечном явлении, которое мы называем вселенной, так и первозданная сила, изначально присущая человеку, превосходит просто формирующую силу в нем позади опыта.

Но они говорят – те другие, которых мы слышали прежде, – что это сила предвидения, столь справедливо воспетая нами, бесконечно возвышенная в истине над просто подражательной силой – гений в человеке; призванное предвидение в первозданном существе, – обязательно действующее бессознательно и все же одаренное мудростью и любовью, наукой и искусством и, сверх всего этого, еще и свободой: ибо то, что существо совершает без намерения, по необходимости своей природы, только это совершается им с совершенной свободой.

Мы отвечаем этим другим, что они говорят то, чего не думают, потому что невозможно думать – слепое провидение, немыслимое намерение, свободная необходимость; что поэтому, извращая слово и смысл, они только играют в свободную заманчивую игру с речью, неприятную для искренних.

Спиноза тоже уже понял, как истолковать бессознательную, слепую судьбу как провидение, и мог теперь, основываясь на этом толковании, также плодотворно говорить о советах и мировом правлении своего Бога; об общем и особом, внутреннем и внешнем руководстве и управлении им; о его помощи, и о чем-либо еще в этом роде. (39)

Как я в течение тридцати лет выступал против этого обмана, привнесённого человеком, который, кстати, так правдив, и который в наши дни становится всё более безнадёжным, разоблачая его, так и я буду продолжать выступать против него до последнего вздоха, не заботясь о гневе его любовников, которые, чем яростнее они разгневаны, будут лишь всё более и более изобличать содержание своих действий самыми беспардонными приукрашиваниями и уклонениями.

Когда человек созерцает природу, которая предстает перед его внешними чувствами, своим внутренним чувством и стремится постичь, понять, проникнуть в ее бесконечную сущность своим интеллектом, то в конце своих усилий он находит не причину, объясняющую ему эту природу и вселенную, а лишь темное безграничное основание. Еще детский ум представляет себе эту пустоту как хаос, из которого гермафродитная вещь необходимости и приближения постепенно дает возникнуть формирующимся субстанциям, затем сформированным вещам, богам и мирам, животным и людям. Разум, достигший зрелости, отвергает беспочвенность и хаос, потому что он поднялся до ясного понимания того, что мысль о вселенной, которая развивалась лишь постепенно от вечности, является совершенно непоследовательной мыслью, с помощью которой можно отбросить в абсолютное небытие любого, кто ее выдвигает. Теперь возникает учение о совершенстве вселенной, которая всегда одна и та же, о бесконечном существе, кружащем из вечности в вечность внутри себя, которое намеренно заставляет бесконечные вещи возникать из бесконечных вещей бесконечным образом, по одной только необходимости своей природы, здесь и исчезать там, без какого-либо существенного возникновения или исчезновения, происходящего где-либо или в какое-либо время: – учение о природе, которая является не творческой, а только вечной силой изменения.

Рассудок, вникающий в одну лишь природу, не может достичь ничего более высокого, чем понятие hen kai pan, [Единое и Все – wp], данное здесь и не нуждающееся в дальнейшем развитии в этом месте; он не может найти в ней того, чего нет в ней самой, ее породившей, и потому сделавшей заявление: Независимая, достаточная сама по себе, всесторонне живая, действительно сама жизнь, есть природа; она одна, и кроме нее и над ней нет ничего.

Это утверждение оставалось бы в силе, если бы человек был только чувством и высшим интеллектом. Но в нем живет дух, исходящий непосредственно от Бога, который составляет особую природу человека и благодаря которому только его рассудок становится умопостигаемым, то есть человеческим рассудком. Как этот дух присутствует в человеке в его высшем, глубочайшем и интимнейшем сознании, так и податель этого духа, Бог, Сам присутствует в нем, более присутствуя в нем через его сердце, чем природа присутствует в нем через внешние чувства. Ни один чувственный предмет не может так захватить разум и сделать себя столь непреодолимым, как истинный предмет, как эти сверхчувственные предметы: истинное, доброе, возвышенное и прекрасное – которые видны только глазу духа – проявляются и доказывают себя этому самому разуму. Поэтому мы можем смело сказать, что верим в Бога, потому что видим Его, хотя Его нельзя увидеть телесным зрением. Но внешность не есть Бог; она может даже часто обманывать нас; но чувство, пробужденное в нас внешностью, не обмануло нас, и внутреннее лицо, которое мы имели, было лицом истинным. (40)

«Ничто так не похоже на Бога», – говорит Сократ у Платона, – «как тот, кто самый справедливый среди нас». (41)

Каждый чисто нравственный, истинно добродетельный поступок является по отношению к природе чудом и открывает Того, Кто может творить только чудеса, Автора, всемогущего управителя природы, правителя вселенной.

Точно так же и каждое истинно гениальное творение. Интеллект, обращенный к одной лишь природе, справедливо не допускающий никаких чудес в своей области, должен отрицать реальность действительных и единственных истинно гениальных творений так же неизбежно, как и реальность действительных и единственных истинно добродетельных поступков. О реальности того и другого свидетельствует один лишь дух, внутренний, который везде открывает нам только тайны, непостижимые, как никакая наука. Она неизбежно обрывается там, где дает о себе знать действие свободы.

Если же нас спросят, предполагая свободу и провидение, разум в начале, одним словом, творческого Бога, понимаем ли мы существование движущейся перед нами вселенной лучше, чем если мы будем думать об этой самой вселенной не как о произведении, а как о вечном существе, вращающемся в самом себе без начала и конца, которое как natura naturans [творящая природа – WP] лишено самосознания, отечества и воли; но как natura naturata [созданная природа – WP] полна самосознающих, понимающих существ, определяющих себя в соответствии с понятиями, ни одно из которых не может быть или когда-либо стать абсолютно высшим духом (42): Мы отвечаем решительным «нет». Но мы прекрасно понимаем, что провидение и свобода, если их не было в начале, не есть везде, следовательно, человека обманывает только его дух, его сердце и совесть, которые навязывают ему эти понятия как самые истинные. Сказкой, ложью был бы тогда человек; сказкой, ложью человеческого Бога – Бога Сократа и Платона, Бога христиан.

Это была моя самая ранняя речь. Я заканчиваю так же, как и начал.

Примечания

27) Wortes Kants, Critique of Practical Reason, Preface.

28) См. всю шестую книгу «Республики» Платоно.

29) Платон, Республика VII

30) См. J. Fries, Tradition, Mysticism, and Sound Logic, or On the History of Philosophy (Studies Vol. VI.).

31) См. в «Новом музее философии и литературы» Бутервека, том I, 1. трактат: «Что значит мышление?» и 2. трактат: «Об идеале-объекте». Ср. также Платон, Софисты, о божественных вещах, Дополнение А.

32) См. уже цитированные два трактата Бутервека.

33) Пусть здесь также последует ответ Сократа:

– Сократ: Возможно, Теодор, ты видел людей только во время войны, но не был с ними, когда они в мире; ведь они не дружелюбны к тебе; но такие вещи, я полагаю, они расскажут в спокойные часы своим ученикам, которых они стараются сделать похожими на себя.

– Теодор: Какие ученики, дивный ты мой! У них ни один не становится учеником другого, но они растут по собственному желанию: каждый увлекается, откуда бы он ни пришел, и один всегда принимает другого ни за что».

34) «Когда единая истина царит, как солнце, – это день. Если же вместо этой единственной истины ты видишь столько же, сколько песка на берегу моря, – а потом маленький огонек, превосходящий по блеску все воинство солнца, то это ночь, в которую влюбляются поэты и воры». – Иоганн Георг Гаманн, крестовые походы, страница 190

35) Вывод Картезиуса: «Я мыслю, следовательно, я есть: в глазах логики это игра слов, потому что логически „я есть“ означает не что иное, как „я мыслю“ или „я думаю“, и все же каждый спрашивает себя, не имеет ли этот вывод, так часто критикуемый, над ним власти, с которой совпадает убедительность самого краткого заключения и которая указывает на нечто совсем иное, чем логическая пустота так называемого тождественного суждения.» – Идея аподиктики I, с. 41, 42.

36) Теннеманн «История философии», часть 1, страница 164. Стихи, процитированные здесь, были переведены одним из моих друзей следующим образом: Если бы и мне было даровано разумение! Но меня обманул коварный путь: то здесь я, то там.

37) «Высшим источником всех истин является непосредственное доверие к высказываниям нашего сознания. Если бы оно было утрачено, то и истина полностью отпала бы». См. «Принципы общей логики» Г. Ф. Шульце, §108 и до и после. «Убеждение всегда занимает место последнего аргумента как чувство». – См. «Идея аподиктики», т. I, с. 31. Аналогично у Шульце: «При простом выводе одного суждения из другого истинность суждения абстрагируется, но реальному выводу принадлежит сознание истинности». – См. «Göttingische Gelehrter Anzeiger», 1802, с. 142.

38) См. Фриз «Новая критика разума», часть 1 стр. 75 и 341f: Теория ощущений.

39) Спиноза, Tractatus Theologico Politico, C III, страница 32, C IV, страница 48.

Утверждение этих дней ложно: спинозизм преобразился; напротив, он был только ограблен и испорчен, и в то время как труды этого острого и логичного мыслителя все еще предлагают каждому хорошо настроенному уму мощную пищу, более поздние работы, взятые из него, полные обмана и увлечения, дают только сплетни вместо учения: почтенный отец там переодетый и рассказывает сказки.

40) Чтобы не повторять здесь другими словами то, что уже было сказано в других местах, я отсылаю к обсуждению этого вопроса, которое находится в первом основном разделе Писания о божественных вещах.

41) Платон, Теэтет, издание Шлейермахера стр. 263

42) Некоторые, однако, вообразили, что и они могут так думать. Около тридцати лет назад в северной Германии жил дворянин, предававшийся спекуляциям. Он посылал свои мысли в отдельных печатных листах нескольким лицам, которые были известны ему как мыслители по публичным трудам или иным образом. Так я получил эти листы. В настоящее время я сожалею, что они ускользнули из моих рук. Главная мысль этого человека, насколько я помню, была: Бог во вселенной не всегда был одним и тем же существом, но в изменении вещей другие и различные существа могли также достичь этого достоинства. Он считал, что быть Богом в мире – это положение, которое можно завоевать и снова потерять. Нечто подобное я обнаружил позднее в ненапечатанном эссе Дидро «Le réve de d’Alembert». В первой части Дидро разговаривает с д'Алембером, во второй – мадемуазель де Леспинассе с доктором Бордье, за которым она послала, потому что д'Алембер впал в тревожный сон и во сне произносил странные речи.