Текст книги "Однополчане. Русские своих не бросают"

Глава 21. На больничном

Проснулся Марлен не сразу. Он как будто долго выплывал из дремы, постепенно покидал сон, переносясь в явь. Движения были замедленными, словно у ящерицы после зимней спячки, мысли вязли, еле тащась.

Странно, но боли не было. Совсем.

Не горел бок, не ныла грудь. Исаев осторожно вздохнул, боясь, что вот, сейчас резанет, однако вдох обошелся без последствий. Разве что ощущалась какая-то натянутость тканей, но это мелочи.

Марлен пошевелился, но и рана в боку не откликнулась, даже тупого нытья не наблюдалось. Чудеса.

И лишь теперь Исаев открыл глаза. Поморгал на черный трепетавший потолок и не сразу понял, что над ним тент. Он в палатке? Судя по тому, что полотнище было подперто кривоватыми стволиками акации, напрашивалось иное название – шатер.

Да и запахи наплывали своеобразные – костром веяло, душным амбре хлева. Кофейный аромат тоже накатывал.

Марлен повернул голову. Он лежал на толстом, вдвое сложенном ковре, расстеленном поверх целой кипы шкур. Шатер был открыт в сторону скал, освещенных солнцем. Надо полагать, близко была вода, поскольку у подножия щербатых утесов шуршали пучки травы. Загорелый худой бородач с обмотанной головой, в каком-то ветхозаветном плаще прошелся, лениво помахивая посохом. Два маленьких верблюжонка, жалобно мекая, семенили перед ним. Бедуины?

Гортанные крики на арабском вроде бы подтверждали наблюдение из жизни. В этот момент вид на скалы застила человеческая фигура – еще один пустынный житель в рубашке-галабийе, больше всего похожей на просторную женскую ночнушку длиной до пола. Галабийя была белой, в цвет платку на голове кочевника, перехваченному парой мягких обручей. Обросший и загорелый, бедуин смутно кого-то напоминал.

– Проснулся? – радостно сказал бедуин голосом Лушина. – Ну, наконец-то!

Ненадолго пропав из глаз, Антон позвал кого-то по-арабски и прошел в палатку, сел, скрестив ноги, перед ложем Исаева.

– Слава богу! – вздохнул он. – Или, тогда уж, слава Аллаху.

– Ты где так по-ихнему навострился? – спросил Марлен, разлепляя губы.

– В Тунисе! – охотно ответил Лушин. – Мы там жили года два, как до Бизерты дошли. Не в самой Бизерте, а во французском форте. Я играл с местными, вот и выучился. Как ты?

Исаев задумался. Состояние у него было удивительное – он испытывал небывалый покой. Ничего не болело, не свербило, даже пить не хотелось, а есть – тем более. Наверное, так ощущает себя душа, покинув грешное тело.

– Нормально. Долго я дрых?

Лушин хихикнул, немного нервно.

– А что ты помнишь из того… Ну, что перед сном было?

– Ну-у… Самолеты прилетали, потом мы долго шли, а потом я вырубился.

– Ты вырубился десять дней назад.

– Да? – вяло удивился Марлен. – Надо же… Ничего не помню. Так, отрывки всякие, да и то непонятно, что я видел – сон или явь.

– Тебе здорово повезло… Да и мне тоже. Бедуины проходили той же ночью прямо через нашу стоянку. А у них шейх – по совместительству знахарь. Да какой знахарь… С виду кочевник, а когда он тебя напоил маковым настоем из бутылочки-тыквочки, то приказал развести костер и стал в котелке кипятить хирургические инструменты! Я так понял, что Халид был когда-то врачом. Чем он тебя потчевал, не скажу – не знаю, но вылечил-таки. И рану зашил… Да бок – ерунда! А вот сквозное ранение… Честно говоря, я не верил, что ты выкарабкаешься, когда кровью булькал. Но Халид – молодец. А вот и он!

В тень шатра шагнул старик, одетый неряшливо, но в его прикиде угадывалось немалое богатство. Разумеется, по здешним меркам, пустынным: и ткань дорогая, и кинжал за кушаком, и явно женская брошь, прицепленная к чалме, – уважаемый человек.

– Ва-алейкум ас-салям ва-рахмату-ллахи! – почтительно склонился Лушин.

– Ва-алейкум ас-салям ва-рахмату-ллахи вабаракатуху, – ласково ответил Халид.

Кряхтя, он уселся рядом с Исаевым и принялся внимательно его изучать: щупать пульс, касаться заживающих ран сухими и тонкими пальцами и даже нюхать выдыхаемый Марленом воздух.

Исаев поднапряг память. Что там было в русско-арабском разговорнике, когда они в Хургаду наезжали?

– Шукран, мутш ави[15]15
  Спасибо, большое спасибо.


[Закрыть], – старательно выговорил он.

– Да ши ма йазкярм[16]16
  Не за что.


[Закрыть], – улыбнулся «знахарь».

– Ана мэбат… как это… каллимш араби![17]17
  Я не говорю по-арабски.


[Закрыть]

Халид кивнул.

– Таариф инглизи?[18]18
  Вы говорите по-английски?


[Закрыть]

– Йес!

– Твои раны скоро заживут, – на хорошем английском сказал врач. – Самое плохое, что сейчас мешает тебе, – это слабость. Но ты молод, хорошая еда и покой быстро вернут силы. Через пару дней мы двинемся к колодцу на западе, а к концу недели ты будешь способен трогаться в путь. Я дам вам верблюдов и провожатого, с ним вы доберетесь до Нила.

– Спасибо вам большое! Помирать – это так паршиво…

Халид тихонько рассмеялся и нацепил очки в тонкой золотой оправе.

– Ну-с, повернись на левый бок, я посмотрю выходное отверстие.

Обмыв рану, шейх смазал ее чем-то холодившим кожу и сменил повязку.

– Отдыхай.

Кивнув Антону, Халид покинул шатер, а Исаев вздохнул, косясь на Лушина.

– Я так и не понял, что делать с тобой, – проворчал он. – Прибить сразу или потом?

– Сразу не получится, слабый ты еще, – ухмыльнулся Антон. – Лучше потом!

– Потом… – вздохнул Марлен. – К Нилу – это хорошо, хоть с жажды не помрем… А дальше как? Чего лыбишься? Ты куда дальше-то собрался? А? В Лондон? Или в Москву?

Антон посерьезнел.

– В Москву, – сказал он не без вызова.

– Стало быть, по пути, – хладнокровно заметил Исаев. – А как? Пароходом? Отпадает. Самолетом? Хм… Сомневаюсь, что в Каире можно купить билет на рейс до Москвы. Да и не это главное. Главное – связь! Нам нужно связаться со своими! Мне, по крайней мере.

– Тогда нам в Каир, там найдутся мощные радиостанции.

– Ага. Попросим часовых, и они проведут нас прямо к радистам…

– Зря смеешься, пароли мне известны. Я и в Тегеране, и в Аммане, и в Каире мог бы выйти на связь с Лондоном. Обойдусь и без радистов – те удалятся, еще и честь мне отдадут.

– Хм… Ну, если так только… Хотя… Было бы гораздо лучше, если бы тебя сочли погибшим. Ну и меня заодно. Мертвых не ищут. И не преследуют.

– Ничего, – криво усмехнулся Антон. – Я и в живых как-нибудь перекантуюсь!

* * *

За два дня окрепнуть не удалось, конечно, но Марлен уже сам стал подниматься и выходить, опираясь на посох. Прогулки его были непродолжительны, он сильно уставал, но выздоравливавшему организму требовалось движение.

Лагерь бедуинов жил своей жизнью – люди пасли верблюдов и непарнокопытную мелочь, пекли лепешки, ткали. Всем находилось свое дело, даже крикливым пацанятам.

На третий день стали готовиться к переходу. «Бледнолицым» подвели самых смирных и ленивых верблюдов-мехари. Взгромоздиться в седло Исаеву было тяжеловато, но он таки взгромоздился, а какая-то из женщин, постреливая глазками, повесила ему на луку седла флягу из сушеной тыквы. Во фляге плескалась не вода, а верблюжье молоко. На жаре оно быстро скисало, вот его-то и пили в дороге.

И начался маленький исход.

Как-то в Таиланде Исаевы заехали в Канчанабури, где Марлен прокатился на слоне. Оказалось, что ездить верхом на лошади вовсе не трудно, как он полагал, и куда удобнее, чем на сером гиганте с хоботом – мослы под седалищем плавно двигались, как здоровенные шатуны.

Верблюд же доставлял еще меньше комфорта. Двигаясь с той же скоростью, что и слон, он заставлял седока качаться во все стороны, особенно вперед-назад, в такт своей поступи. И даже после недолгого перехода начинала болеть спина. И ягодицы.

Но выбора-то нет! Не пешком же тащиться по пескам, когда в тени плюс пятьдесят, вот только тени этой благословенной нет и не предвидится.

Первые минут пятнадцать Исаев просто терпел эту бесконечную раскачку, обозревая с высоты положения безрадостную картину – сыпучие барханы да глыбы черного камня. Потом пришло отупение.

Когда впереди показались скалы, Марлен не заметил их – все его силы уходили на то, чтобы удержаться в седле. Покинув своего мехари, он едва не упал. Антон поддержал и провел в желанную тень, отбрасываемую скалой.

Душно было по-прежнему, да и от каменных откосов несло жаром, но хоть солнце не пекло.

Марлен совершенно без сил опустился на расстеленную шкуру и привалился спиной к горячему боку скалы. Ох…

Кваску бы холодненького… Пил бы и пил…

Исаев невесело хмыкнул и покосился на Антона. Убил бы…

Вот как к нему относиться, к «агенту империалистического государства»? Ошибся, дескать, однако встал на путь исправления?

Вроде бы так и есть, но вот зачем ему этот дурацкий «тур в Египет»? Там война идет, немцы прут, а он тут прохлаждается. Загорает, вернее. Еще точнее, задыхается…

Хотя, если разобраться, виноват ли Лушин сам по себе? Сын белогвардейца и эмигранта, он покинул «Совдепию», накопив изрядное количество тошных воспоминаний. Неудивительно, что Антон вырос с ненавистью ко всему советскому, тем более что западная пресса столько помоев вылила на страницы своих газетенок – брехни об СССР тогда было не меньше, чем сейчас (потом!) об РФ.

Причем у Антона все это немного по-детски. Вон Лушин сам же рассказывал, как его отец тосковал о России, но не испытывал к покинутой родине злобы. Это уже сам Антон «обиделся» на СССР – за родителей, за себя. Потому-то и принял легко предложение шефа МИ-6. Хотел навредить, а приехал – и стыдно стало. Народ воюет, фашистов бьет, а он им исподтишка гадить будет? Вот и перековался…

А то, что все-таки взялся выполнить задание… Ну, тут, наверное, отрыжка либерализма подействовала. Ведь при всех своих потенциях Лушин остается интеллигентом, а к этой прослойке либеральные идейки цепляются, как репейник за штаны.

Ведь кто такой среднестатистический интеллигент? Это слабое, усиленно болтающее и рефлексирующее существо, образованное, грамотное, начитанное, нахватавшееся чужих мыслей – и забитое чудовищным комплексом неполноценности. В среде пролетариев «интель», со всей его трусоватой вежливостью и житейской несостоятельностью, выглядит полным ничтожеством – бессильный и безвольный, не могущий дать сдачи хулигану, беспомощный, никогда не бравший в руки молоток, топор или отвертку, но высокомерно оправдывающий прорастание своих не-умелых ручонок из заднего места неким высшим предназначением, высокой духовностью и прочими вытребеньками. И неудивительно, что именно интеллигенты чаще всего пишут доносы – не способные открыто и честно противостоять, они учиняют мелкие пакости.

Конечно, рабочий люд тоже всяким бывает, «народ-богоносец» – это дурацкая выдумка графа Толстого. Пьянь, рвань, «серая сволочь» – хватает и такого контингенту. И все же именно рядовой рабочий или крестьянин – это надежа и опора государства. Это они, рабочие и крестьяне, идут в атаку и бьют врага. А рядовой интеллигент, как тот Пьер Безухов на Бородинском поле, скулит и таращится с ужасом на кровавую кашу войны.

Опять-таки, интеллигенты тоже разные бывают, тут все от человека зависит. Просто все эти теперешние «совслужащие» или будущие «манагеры» всеми силами стараются возвыситься над «толпой», которую они не знают, боятся и презирают. Они с тоской и с завистью глядят в сторону Европы, подобострастно принимают все тамошние «ценности», бормочут о своих правах – сейчас это дедушки тех самых «креаклов», «двух процентов вечного дерьма». Креативного быдла.

Либерастические мозги устроены иначе, чем нормальные, их восприятие и сознание подвержены чудовищной дисторсии, в «креативных» умах реальный мир искажается и уродуется, словно в кошмарном сне.

Либерализм – философия и идеология мещанства. Либерал требует полной свободы и соблюдения всех его прав, вовсе отрицая обязанности, а исполнение долга воспринимая как рабство. Переубедить такого человека невозможно, это интеллектуальное меньшинство нетрадиционной ориентации, и оно неизлечимо – операции на разуме пока что за пределами знаний.

И даже тот довод, что Гитлер – это воинствующий мещанин и вождь либералов, давший им новую свободу – убивать, не действует.

«Интеллигентики» готовы верой и правдой служить немцам, ибо, как сказал Корней Чуковский, «они нас научат культуре»…

…Размышлизмы нарушила бедуинка, принесшая Марлену пару лепешек и пиалу с бобами. Сверкнула зубами.

Исаев улыбнулся в ответ. Лепешка была очень вкусная, поэтому, далеко заплыв в потоке сознания, он так и не решил, как же ему относиться к Антону.

Лушин – не враг… Уже не враг. Друг? Или, по Высоцкому, «и не друг, и не враг, а так»? Ладно, замнем для ясности…

Мимо медленно прошествовала парочка верблюдов, нагруженная 12,7-мм пулеметом «Браунинг», наверняка снятым с «Либерейтора», и патронными лентами в корзинах.

Неожиданно за скалами, за песчаными холмами, ограждавшими лагерь с севера, раздался глухой гогот пулемета.

«Еще один?» – лениво подумал Марлен, доедая лепешку.

Если бедуины поснимали все пулеметы с Б-24, то они неплохо вооружились…

В это время на верхушку холма выскочил верблюд. Он скакал, подбирая раненую ногу, и истошно верещал. Тут его настигла короткая очередь, разнесшая гривастую шею, и животное покатилось по склону.

В иное время Исаев бы вскочил, но сейчас он просто встал, напрягая ноги.

– Что случилось? – спросил он подбегавшего Антона.

– Итальянцы! – крикнул Лушин.

Подбежав, он сунул Марлену «кольт» – не револьвер, а пистолет, табельное оружие командира «Либерейтора».

– Держи!

Бедуины, гневно выкрикивая угрозы в адрес невидимого агрессора, побежали к скалам, а Исаев, запихивая «кольт» за пояс, поспешил как мог к верблюдам, тащившим пулемет.

– Помоги!

Вдвоем они сняли увесистый «Браунинг». Подскочили два кочевника и сняли корзину с патронами. Что они там с Антоном лопотали, Марлен не разумел, но троица быстро договорилась и понеслась к небольшой возвышенности, где из песка выглядывали большие каменные глыбы.

Между двух каменюк бедуины поспешно вколотили в песок некое подобие сошек и водрузили на них пулемет. Отсюда хорошо обстреливалась вся северная сторона стоянки.

– Заправляй! Будешь вторым номером…

Антон бухнулся на колени и торопливо зарядил «Браунинг», вставляя ленту с огромными патронами.

Не КПВТ, конечно, но и такая пулька запросто голову оторвет… Или пробьет броню в большой палец толщиной даже с полукилометра.

Подавляя крики людей и верблюдов, взвыл мотор, и на вершину бархана, эффектно расшвыривая песок, выкатился легкий танк «Фиат-Ансальдо». Из люка на башне высовывался макаронник в дурацком шлеме, похожем на шапку Мономаха, и весело смеялся, наблюдая, как стрелок шпарит из пулеметов.

Марлен мрачно улыбнулся, сжимая рукоятки. Поведя стволом, он нажал на спуск и выпустил короткую очередь. До танка было не более полусотни метров, а пуля «Браунинга» и со ста метров прошивает стальной лист в двадцать пять миллиметров. Борт «Фиата-Ансальдо» был тоньше…

Звездчатые дыры от попаданий изукрасили танковую «броню», и офицер, торчавший в люке, заорал от боли.

– Что, сука, лапку больно? – процедил Исаев.

Он уже хотел было снять танкиста, но кто-то из бедуинов опередил его, засадив в итальянца из старенького «ли-энфильда». В тот же момент рванул бензобак, и танк, съехав со склона, загорелся.

А на бархан уже въезжала новая цель – трехосный грузовик «Спа-Довунке», в кузове которого прятались под тентом неустрашимые солдаты дуче. Очередь, пущенная по кабине, разнесла двигатель, и грузовик едва не перевернулся. Став боком, он задымил, а итальянцы, громко крича, посыпались из кренившегося кузова, разбегаясь и паля во все стороны из «беретт».

Еще одна очередь добила трехосник – он вспыхнул, потом стали рваться запасные канистры с бензином, и Марлен переключился на итальяшек. Впрочем, бедуины и сами с ними справлялись, стреляя со скал.

Солдатам деваться было некуда, они падали на песок, двое даже залезли под грузовик, и очень невовремя – «Дуванке» медленно перевернулся вверх колесами. Огонь заревел еще сильнее.

И было явление третье: на изъезженный бархан выбрался еще один танк, поводя 37-мм пушкой. Марлен, не думая, выпустил очередь по башне, но пули не смогли ее пробить. Тогда он повел дулом, сосредотачивая огонь на гусенице.

В ленте, кроме обычных патронов, хватало и тех, что отмечались красными кончиками – это были трассирующие. Расстояние до цели было совсем невелико, поэтому трассеры не успевали разгореться красивым малиновым пламенем, они лишь протягивали дымные шнуры, соединяя дуло пулемета и траки. Короткой очереди хватило, чтобы гусеница лопнула.

В ту же секунду, перекрывая жалобный звон, грохнула пушка. Исаев лишь вжал голову в плечи. Снаряд усвистал в пустыню, а вот 12,7-мм пули перебили «Фиату-Ансальдо» вторую гусеницу.

Неизвестно, кто из экипажа танка оказался дурнее – его командир или механик-водитель, а только бронемашина взревела, пуская синий выхлоп, и двинулась вперед, вниз по склону бархана. Лопнувшие гусеницы были с лязгом отброшены, и катки танка погрузились в песок. Двигатель взревел и заглох – «Фиат-Ансальдо» сел по самое днище.

Исаев злорадно усмехнулся – танк стоял на склоне, открывая верх корпуса и башни, где броня была тоньше всего. Очередь легко пробила верхний люк, задевая моторный отсек. Горючее и боеукладка вспыхнули одновременно. Рвущиеся снаряды чудом не сорвали башню, лишь огонь рвался изо всех щелей, испепеляя все живое внутри корпуса.

– Готов! – возбужденно заорал Антон.

– Ага, – выдохнул Марлен.

Надо полагать, бедуинам было лучше видать сверху – крича и потрясая винтовками, они побежали к подбитым машинам, добивая немногих уцелевших.

Шейх мог быть доволен: трофеи перепали знатные.

– С викторией вас! – ухмыльнулся Лушин.

– И вас, – церемонно ответил Исаев.

Глава 22. Большое откровение

Шейх Халид был очень благодарен Марлену, который, по сути, в одиночку отбил нападение заплутавшего итальянского отряда. А уж сколько нужных и просто красивых вещей досталось кочевникам! А оружия сколько!

Поэтому, когда истекла неделя, Халид исполнил свое давнее обещание – выделил верблюдов и дал проводника. Причем в дорогу Исаева с Лушиным снабдили по высшему классу – и водой обеспечили, и провизией. Бедуины редко ели мясо, но тут уж расстарались, напекли и наварили. И оружием обеспечили – выделили три автомата «беретта», с виду смахивавших на «ППШ» с плоским магазином-рожком.

Весь день Марлен с Антоном отсыпались да отъедались, а вечером, когда село солнце, тронулись в путь.

Их провожатый был молод, но преисполнен достоинства. Звали его Саид. Он важно объяснил Лушину, что поведет их от колодца к колодцу до самой реки.

Впрочем, прирожденная живость скоро смазала нарочитую суровость Саида. Еще не взошла луна, а бедуин уже вовсю болтал с Антоном, повествуя о тайнах пустыни.

Остановку по пути сделали совсем короткую, ради Марлена. Луна выбеливала пески и, чудилось, покрывала барханы изморозью – так было холодно. Пустыня быстро остывала после дневного зноя, поэтому даже скромный костерок из травы, нескольких веточек акации и пересохшего кизяка согревал озябшее тело.

– Вот ведь время… – задумчиво проговорил Лушин, подкладывая в огонь откопанный корень. – Бедуины приняли ислам, стали говорить по-арабски, но ведь это лишь в последнюю тысячу лет, а кто их предки, никто не знает. Раньше в этих местах проживали ливийцы, а западнее – гараманты. Может, и те самые древние египтяне, что строили пирамиды, тоже добавили своей крови бедуинам. Кто знает… Вот тот же Халид потчевал тебя всякими пустынными снадобьями. Может, эти его знания еще от гарамантов – те, говорят, сведущи были в знахарстве, как и в колдовстве, впрочем. И откуда взялись сами гараманты, тоже неясно. Античные авторы намекают, что предки этих полукочевников явились из-за моря. С Крита? Или из самой Атлантиды? Как теперь узнать?

– Ты веришь в Атлантиду? – улыбнулся Исаев.

Антон пожал плечами.

– Ну, как – верю… Тут надо точно знать. Понимаешь, Платон слишком подробно дал координаты Атлантиды. Разве так поступают, когда говорят о выдуманной стране? Не в тридевятом царстве, тридесятом государстве, а конкретно – за Геркулесовыми Столпами. Причем Платон в тексте, не помню уже, в «Тимее» или в «Критии», говорит, что за Атлантидой, дальше на западе, лежит земля, которая и ограничивает «тот истинный понт». Может, он Америку имел в виду?

– Может, и так, – проговорил Марлен, благодушествуя.

Сейчас его уже не грызло беспокойство – они возвращались домой, на Родину. Еще не было ясно, как именно добраться до родных мест, но движение уже начато, а с трудностями они справятся.

Антон беспокойно поерзал.

– Марлен… – начал он неуверенно.

– М-м?

– Я все эти дни хотел тебя спросить…

– Не тяни.

– Понимаешь, когда ты лежал в лихорадке, ты был весь мокрый, метался, просил пить… И бредил.

Исаеву стало зябко в душе, и он поежился.

– Бредил? – переспросил он, напрягаясь.

– Да… Только это был не совсем… разгул больного воображения. Ты не гонял чертей, как пьяницы, а вспоминал какую-то девушку…

– Наташу, – облегченно сказал Марлен.

– Да, ты звал именно ее! И еще… Ты постоянно просил прощения у матери… Извинялся… Хм… За то, что ты с батей здесь, а она осталась в будущем.

«Та-ак…»

– В будущем? – изумился Исаев, чувствуя, что фальшивит.

– Да, – негромко сказал Лушин. – Я постоянно дежурил у твоей… э-э… койки, я и Лейла. Но она-то по-русски ни бум-бум, а я все слышал. Как ты спорил с Бергом, как доказывал, что компутеры на больших интегральных схемах советская промышленность освоить не в состоянии, поскольку отсутствует планарная технология. Это я сейчас все составляю по порядку, а тогда пытался понять, о чем ты говоришь, и как-то связывал обрывки в целое. Компутер – это вычислитель?

– Компьютер, – сухо поправил его Марлен.

Антон вздохнул.

– Я узнал то, что не следовало знать шпиону? – грустно улыбнулся он.

– Честно?

– Честно, – твердо заявил Лушин, глядя Марлену в глаза.

– Если честно, то я не знаю, как к тебе относиться. Вот только какой из тебя шпион…

Антон покивал.

– Знаю, что очень перед тобой виноват. Ты едва не помер из-за моей нерешительности… Из-за моего идиотизма, можно и так сказать. И я не буду клясться, что приложу все силы и старания, дабы исправить ошибку, только потому, что ты терпеть не можешь пафос.

– Это точно…

Зависло молчание, но Марлен уже понимал, чувствовал, что сейчас, этой вот ночью в пустыне, должно что-то решиться, что Лушин не будет согласен на недоговоренность.

– Когда Мензис показывал мне фотографии «Ис-15», я был и удивлен, и уязвлен, и горд. Но потом, коварно… хм… проникнув в Центр, я удивился еще больше – и насторожился.

– Насторожился?

– Да. Слишком много было непонятного и необъяснимого. Понимаешь… Построить реактивный самолет за несколько месяцев с нуля невозможно. Нельзя заранее предусмотреть то, что проявится лишь во время испытаний. Испытания за испытаниями, переделки за переделками – вот что такое создание реактивной машины! Это бы заняло лет десять как минимум, но ведь никаких работ тогда у вас не велось – ни по турбореактивным двигателям, ни по аэродинамике. «Ис-15» появился сразу! А так не бывает. Признаться, я подозревал поначалу, что твой отец – перебежчик из Германии, из КБ Мессершмитта или Хейнкеля, но это оказалось полной ерундой. Я ведь могу сравнивать тот уровень, который достигнут в Британии, и тот, который я увидел в цеху у Ильи Марленовича. Они совершенно разные, и до вашего англичанам не дотянуться, как и немцам. Я не буду все перечислять, но было множество деталей, до которых никак не дойдешь сразу, без многолетнего опыта. И больше всего было похоже, что твой отец явился откуда-то с готовыми чертежами. Откуда, спрашивается? Ни одна страна мира не обладает тем, что можно увидеть в Центре! И разве дело в одних самолетах? А ваши радиофоны? Транзисторы – это же настоящий переворот в технике!

А ракеты? Локаторы? Телевизоры? Господи, да я видел в Центре то, что в Америке или в Европе появится в лучшем случае лет через десять-пятнадцать, а то и двадцать! Версии у меня были всякие… Кстати, о моей шпионской деятельности. Я регулярно передавал в Лондон сообщения, но, скажем так, обтекаемой формы: прибыл, устроился, втерся в доверие… Никакой конкретной информации от меня Мензис не получал. Да, насчет версий. Я, знаешь ли, люблю романы Уэллса, особенно «Войну миров»…

– Читывал, читывал…

– Тогда должен помнить, как там в конце было, после пришествия марсиан – сразу подъем пошел с прогрессом, люди освоили марсианские многорукие машины и прочую технику. Я и по-думал: а что, если так и в СССР случилось? Прилетели к вам марсиане, куда-нибудь в Сибирь, и передали технологии? Ну, может, и не по-хорошему передали, а вы их очень попросили… с применением танков. Или не марсиане вовсе, а обитатели Венеры…

Марлен вздохнул.

– На Марсе жизни нет, – сказал он с ноткой обреченности в голосе, – там холодно и очень разреженная атмосфера. А на Венере, наоборот, атмосфера очень плотная, как у нас в океане на глубине километра. И почти плюс пятьсот на поверхности.

– О! – поднял палец Антон. – Еще один довод в пользу моей последней версии – это когда я понял, что мой любимый Уэллс снова дает мне подсказку. – Помолчав, Лушин решительно закончил: – «Машина времени»! Я прав? Ты – из будущего! И ты, и твой отец, и Виктор. Возможно, и Михаил Краюхин. Это правда?

– Это тайна, – буркнул Исаев. – Под грифом «Особой государственной важности».

– Так это правда? – настойчиво повторил Лушин.

– Да! – раздраженно ответил Марлен. – Да! Ты нас вычислил. Доволен?

– Очень! – заулыбался Антон. – Иначе эта задача не имеет решения. А так все факты выстраиваются в непротиворечивую систему.

– Зануда…

– Ага… Ты не волнуйся, Марлен, я ничего никому не скажу. Просто… Ну, я тебе уже говорил про клятвы, могу еще раз повторить. Тут ведь не только пафос. Клятва – это всего лишь слова. Главное тут – кто клянется. Хм… Вот ты говорил, что не разобрался со мной. Самое смешное, что я и сам не разобрался с самим собой! До недавнего времени меня мучили сомнения. Ведь что ни говори, а переход на вашу сторону – это предательство по отношению к Британской империи. Но ведь я русский! Очень мне мешала эта муть в душе, а вот когда до меня дошло, откуда ты, то сразу успокоился. Почему – не знаю, логики здесь нет. Просто мне все стало ясно. Извини, я не признаю великими людьми ни Сталина, ни тем более Ленина, я вовсе не уверен, что советская власть – благо для России. Тем не менее я готов сделать для СССР все, что могу и должен. Просто потому, что это страна, в которой я родился и где хочу жить. Жить, работать, учиться… Воевать, если придется. Вот… так.

И опять зависло молчание. Но напряжения не было.

Вздохнув, Исаев начал:

– Я родился в тысяча девятьсот девяносто втором, в тот самый поганый год, когда коммунисты развалили СССР. Нашлись предатели – один был генсеком, другой председательствовал в Свердловском обкоме. И оба – гниль. За несколько лет растащили Союз по уделам, разворовали все… Все как у Маркса – период первичного накопления. Стали строить демократию и вводить капитализм. Появились богачи и гангстеры, взятки хапали миллиардами… К началу XXI века все немного устаканилось, да и президент оказался мужиком толковым. Кстати, батя мой тоже бизнесмен, миллионер. И все-таки он здесь, хотя я первым в этом времени оказался… Про машину времени я тебе ничего не скажу, потому что не знаю. Ну, есть такая штука, вроде как двери в прошлое, а уж кто их смастерил и когда – хрен его знает… Ты про Краюхина упоминал… Да, он тоже из будущего. Я его в том времени искал, как частный сыщик, как Шерлок Холмс, – прадед Мишкин попросил. А когда я понял, что Мишка угодил в 41-й, то решил его спасти, хотя бы ради старика. А сюда попал, повоевал – и понял, что не смогу вернуться, пока тут война. Ну как бы я бросил своих? Я, даже когда меня в Центр отправили, переживал все – мне-то тепло и сытно в тылу, пули вокруг не летают, а они там на передовой. А мама… Она там осталась, в будущем, и не знает даже, где мы с батей пропадаем.

Антон помолчал, едва дыша.

– Мы победим? – спросил он наконец.

Почувствовав к Лушину благодарность за это «мы», Марлен кивнул:

– Обязательно. Но теперь уж и не знаю когда. В той истории, которую я учил в школе, война закончилась в Берлине 9 мая сорок пятого.

– Ничего себе… Еще три года воевать?

– В том-то и дело… Когда мы с Викой угодили в 41-й, было начало августа. И сразу наметились изменения – генерал армии, в которой мы служили, должен был погибнуть 4-го числа, а он выжил. И дивизию Панфилова не стали перебрасывать на другой фронт, в итоге и Панфилов остался жив. И Вяземского котла не случилось. Понимаешь? История стала меняться! А Центр для того и создан, чтобы мы победили малой кровью, не тянули до сорок пятого. Знаешь, что было на самом деле… Тьфу, глупость сморозил! Получается, что эта историческая последовательность, в которой мы, уже и не взаправдашная. В общем, в той реальности, которая была мне известна в 2016-м там, здесь в июле сорок второго сдали Севастополь, а еще в мае немцы победили под Харьковом и поперли на восток – до Волги дошли, до Кавказа. И только в феврале сорок третьего мы их разбили под Сталинградом. А теперь все по-другому, держится Юго-Западный фронт!

Обиженно заревел верблюд, и Марлен словно вернулся в явь. Саид позвал Антона.

– Пора! – бодро сказал Лушин, вставая. – Скажу одно: теперь возвращение в Москву для меня уже не долг, а горячее желание! Поехали.

– Поехали, – вздохнул Исаев.