Текст книги "Случайности одной жизни. Закономерности или мистика?"

Могилу директору школы надо было идти копать утром в день похорон. Пошли трое учителей – я, физкультурник и географ. Зима, снег. Но выкопали быстро – песок, не земля. Уходим, я смотрю – край могилы осыпался. – «Идите, я догоню!» – крикнул. Прыгнул с лопатой в могилу, выбросил песок – другой край осыпался. Надо бы вылезать – никак. Мороз, я в одном свитере – шуба на сосне у могилы висит. Ворона каркает. Прыгаю, чтобы не замёрзнуть.

Наконец, слышу звуки оркестра, похоронный марш. Кто-то заглянул в могилу и с удивлением: «Ты что тут делаешь?» Помогли выбраться…

* * *

«Первая ваша задача – не пить» – напутствовал собравшихся в зале сормовских работяг полковник, военный комиссар. В конце 70-х начале 80-х меня четыре раза призывали на сборы, как лейтенанта запаса.

Командовал взводом «партизан», по две-три недели в каждые сборы. Все – зимой. На первых сборах я оказался единственным, кто захватил с собой перочинный нож. Резал им огромный куб масла на роту. Все эти сборы – как будто командование хотело понять: сколько может выдержать в морозы в лесу русский солдат… По рации в БМП на учениях то и дело: «Во вторую роту – врача… В третий взвод – медпомощь…». На каких-то учениях от нашей роты из ста человек осталось человек 60 всего, остальные выбыли с болезнями. Однажды ночевал, лёжа на поваленной сосне. Как не замёрз…

На одних учениях мой взвод, как лучший в полку, прыгал с вертолёта, в сугроб. И шли в атаку! После каждых сборов, пока личный состав не распустили по домам, в казарме – жуткие пьянки.

Приехал в школу сразу после учений, в шинели, захожу в свой класс, и мои ребятишки дружно – «О!!!», и – аплодисменты. Все звёздочки с погон сняли… Ради этих минут и восторженных детских глазёнок стоило помёрзнуть в лесах…

* * *

«Бесконечным кажется урок…» Но это не только для школьников. С каждым годом вести уроки становилось тяжелее. Чувствовал, что наступает, как теперь стали говорить, выгорание. И дети уставали, да и учителя. Скорей бы каникулы… Сколько ещё уроков до конца четверти?

В какой-то год уроков, часов истории, стало меньше: пришла новая завуч по воспитательной работе, Елена Мацкевич, сама историк, и забрала у меня половину ставки.

Пришлось искать подработку. В винном магазине.

* * *

«Открывай! – кричит мне продавщица. Шваброй снимаю задвижку, толпа мужиков врывается, давя друг друга, в магазин. Перепрыгиваю через прилавок. Однажды людская лавина опрокинула прилавок. Пришлось его потом приваривать к полу. Начинается торговля. Одна продавщица только принимает деньги – тянутся к ней несколько рук сразу, другая – выставляет бутылки на прилавок или суёт их в руки мужиков. Я подтаскиваю ящики с бормотухой, мой напарник, Сашка, выносит в подсобку пустые ящики. Машина «Агдама» – 140 ящиков по 20 бутылок в каждом, улетала за полчаса.

Иногда в магазин заходили и мои ученики-старшеклассники, познакомиться с ассортиментом, смотрели с удивлением, как я таскаю ящики с вином. Магазин был недалеко от школы и дома.

* * *

Спустя какое-то время перешёл работать грузчиком в «Универсам». Десятки машин с разными продуктами приходилось разгружать за смену. Развозил на тележке ящики с водкой в каждую кассу – их было чуть ли не 20 в зале. Любил раздавать покупателям суповые наборы по 90 копеек. Машина с ними – как на ветер, из рук рвут. А на следующий день – уроки в школе…

Подружился с Танькой-фасовщицей. Однажды, в выходной, встретил её на пляже на Светлоярском озере. Фигурка у Таньки была – глаз не оторвать. «Две, не вынимая» – как говорил мой приятель Женя Рощин.

Лет через 30 встретил Таньку… Замужем побывала, муж – из отсидевших, сын, взрослый, наркоман, сама отсидела за воровство. Внешность – испитая старуха… Дура ты, Танька…

* * *

В Орше в те годы был в гостях у одного из моих любимых ветеранов 137-й дивизии. Познакомился с его дочкой, Таней. Сидели на пляже на Днепре, разговаривали о медицине – она заканчивала институт. Отдала мне тетрадку со стихами психически больных. – «Чем бы не пара…» – размечтался. Сделал ей предложение. Обещала ответить по телефону. Звонок из Орши, бегу, слышу: «Нет, Валера…».

Через много лет узнал, что она стала известным в Белоруссии врачом, у неё есть сын. Как бы сложилась моя судьба, если бы она ответила; «Да, приезжай».

* * *

В последние годы работы в школе – ещё одна любовь. Лена Аброчнова… Девятый класс. Таких красавиц, как она – одна на миллион. Как-то едем с ней в автобусе, сидим напротив друг друга, она что-то рассказывает, смеётся, а я не слышу, – «Только б окунуться в синие глаза…»

Через много лет иду, задумался, по улице – навстречу вдруг сразу две этих Лены, почти одинаковых, одна чуть старше, другая – в акварельном возрасте, лет 14—15. «Здрассте! – дружно поздоровались, улыбаясь. Не оглянулись, Лена что-то на ходу говорит дочери.

Не сразу и сообразил, что, значит, Лена вышла замуж, и у неё уже такая почти взрослая дочь…

* * *

Обедаю в столовой «Серая лошадь», напротив девушка, симпатичная, блондинка. И так медленно-медленно носит каждую ложку с супом ко рту. Разговорились. Людмила. Стали встречаться. Всё чаще приезжала к нам домой. Сделал предложение. Приняла. Мне 28, ей – 18. Свадьба. Тесть с тёщей. Медовый месяц в Ялте. Пока она обедала, я успевал прочитать 2—3 газеты.

Симферополь, вокзал, ждём поезда в Горький. Стоим у столиков, что-то ели. Подходит девушка со стаканом кофе. Слово за слово… – «Как вам Крым…». Понял вдруг, что эта – случайная в общем-то девушка – настолько моя… Люда стоит, насупилась, но молчит…

Переиграть только начатую семейную жизнь в тот момент было уже невозможно…

* * *

Через 9 месяцев у нас родился сын. Только что растаял снег – 29 апреля, солнце, и – у меня сын! Радость была – беспредельная. Решили назвать мальчишку Константином – в честь дедушки по маме. Я и в ЗАГС съездил – зарегистрировал сына на это имя. Но скоро Люда стала настаивать: «Хочу, чтобы сына звали Вадимом!» Ревела… Хотя уже всем родным написали, что мальчика назвали Костей.

И выревела, что мне через месяц пришлось съездить в ЗАГС и переоформить свидетельство о рождении – поменять имя – Вадим. Почти месяц сын был Константином…

* * *

«Серко!» – воскликнул наш сын Вадим. Мы ехали по Волге на «Ракете» из Горького до Ярославля, с женой и отцом. Рассказывал сыну, было ему тогда год и три месяца, как нас в деревне встретит волшебный кот по имени Серко. Десятки историй рассказал про этого кота Вадику, и «Серко» было, пожалуй, вторым после слова «мама», которое он произнёс.

Много лет спустя рассказывал истории про этого кота своему внуку Павлику. Впору было книжку писать про приключения Серко…

* * *

«А, наверное, не жилец…» – сказал, держа правнука на руках, мой дед. Я испугался: «Почему?» – «А грузён больно…». Якобы, тяжёлые младенцы – «неживущие», объяснила мне бабушка. И дед почти «накаркал»…

Мама накормила Вадика только что посоленными грибами. Тяжелейшее отравление… Побежал в Кумзеро за фельдшером, 7 километров минут за сорок, без остановки, задыхаясь. Отец в это время сбегал в соседнюю деревню, там на ферме был телефон, позвонил в медпункт. Прибегаю в Кумзеро – фельдшер, Валя Копосова, уже спускает моторную лодку в озеро. Примчались, бегом в дом. – «Ещё бы минут пять, и было бы поздно… – сказала Валя. У Вадика уже и глазки закатывались, умирал.

Тогда Валя Копосова спасла моему сыну жизнь… Пока её ждали, дед ходил по избе, стукая деревяшкой, на крыльце курил самокрутку одну за другой…

* * *

«Ну, возвращайтесь на родной завод…» – заявил мне зав. РОНО, посмотрев записи в моей трудовой книжке. В школе, где в то время я работал, часов истории было так мало – меньше полставки, что пришлось идти в РОНО, спрашивать, в какой школе можно устроиться историком. Вакансий не было. Снова на завод? Где начинал слесарем-сборщиком? Стоило ли тогда заканчивать университет? Несколько месяцев без работы…

Вдруг получаю письмо с истфака от моего профессора Ефимова, у которого писал дипломную работу: «Есть вакансия ассистента на кафедре…». Приехал, но оформление затянулась. А потом оказалось, что профессор ушёл с должности. По слухам, приписал себе в анкете звание майора и какой-то орден.

Ездил в Москву в Институт военной истории, принял меня какой-то полковник, рассказал ему, что занимаюсь историей 137-й стрелковой дивизии, хочу заниматься военной историей профессионально. – «Сейчас нет набора сотрудников в институт». Никогда ещё не было такого чувства безысходности…

Наконец, знакомая коллега подсказала, где требуется историк.

* * *

Последние два года в педагогике – в СПТУ №5. Не нужны им были, будущим сварщикам и слесарям, ни история, ни обществоведение, хоть вывернись перед ними наизнанку. Почти каждый урок – шёл, как на Голгофу.

Однажды в детском саду, где был мой сын, начался карантин, оставить его оказалось не с кем, пришлось взять на уроки с собой. Вадик сидел на последней парте и рисовал. – «Вас срочно к завучу!» – кто-то заглянул в класс. Пришлось идти. Возвращаюсь, подхожу к классу – слышу хохот. – «Ну, что ржёте, жеребцы!». Мой сын на доске пишет букву «й». Какими были первые две – догадаться нетрудно. Эти оболтусы сначала спросили его, какие он знает буквы. «Все! – ответил он. «Ну-ка, к доске…». И давай ему диктовать, а Вадик, пятилетний малыш, и пишет мелом… Хорошо ещё, что я быстро вернулся, а то что бы ещё он написал на доске – фантазия у этих балбесов была не по уму.

В летние каникулы с группой таких пацанов из ПТУ поехал в Белоруссию, прошли по местам боёв 137-й стрелковой дивизии за две недели около двухсот километров. Вернулись они уже совершенно другими, взрослыми. Потом один из них, Михаил Барковский, даже стал депутатом городской думы, известным политиком.

* * *

В этом же ПТУ организовал и провёл самую масштабную встречу ветеранов 137-й дивизии. Приехали больше ста человек из разных городов страны. Встречу провёл в стиле известной телепередачи «От всей души».

Многие ветераны встретились друг с другом впервые. Артиллерист Леонид Зверев перед встречей рассказал, как погиб его друг Виктор Корнильев. Рассказал и я об этой истории, и говорю: «Виктор Васильевич, встаньте, пожалуйста…». Как они кинулись в объятия друг друга – у всех слёзы, все аплодируют. Тогда, в 45-м, капитан Корнильев в безвыходной ситуации боя застрелился, а Зверев пробежал мимо, как он думал – погибшего друга. Это был удивительно эмоциональный момент. В газете «Красный сормович» потом вышел репортаж об этой встрече ветеранов.

Мог ли я тогда подумать, что через 20 лет буду главным редактором этой газеты…

* * *

Устроить Вадика в детский сад удалось с условием, что кто-нибудь из родственников будет работать здесь же сторожем. Оформили деда, но чаще дежурить по ночам ходил я. И начал писать книгу о деревне, в основном по рассказам мамы, да и своих впечатлений хватало. Написал книгу за зиму, а вот издать её получилось через много лет.

С Василием Ивановичем Беловым познакомился в Горьком, куда он приезжал на съезд трезвенников. Долго гуляли с ним по улицам города – к нам домой приехать он отказался, хотя мои родители очень его ждали, как земляка и любимого писателя. Эти несколько часов разговоров с ним и определили мою судьбу. Когда книга о нашей деревне наконец-то вышла, Василий Иванович написал мне рекомендацию о приёме в Союз писателей. – «И пусть Шамшурин напишет, скажи ему…». Валерий Шамшурин – известный писатель и поэт, написал, и в Арзамасе, куда как раз на семинар приехал председатель Союза писателей России Валерий Ганичев, меня приняли в Союз писателей. Это был 2004 год…

* * *

«А вы с какого года в партии?» – спросил меня председатель областной организации Союза журналистов Николай Степанович Губанков. Все годы, работая в школе, писал статьи о героях и истории 137-й дивизии, накопилось их у меня несколько десятков, в разных газетах страны. «Вот бы стать журналистом, – размечтался, – как Константин Симонов…». Ворох газетных вырезок Губанкова впечатлил. Позвонил в редакцию газеты «Большая Волга»: «Станислав, тебе, слышал, корреспондент нужен? Да? Я его тебе сейчас пришлю…» – «Пиши заявление…». Написал. «А вы с какого года в партии?», – снова спрашивает Губанков. – «Ни с какого, я беспартийный». Вижу, как он вздохнул, ногтем отодвигая от себя лист с моим заявлением о приёме на работу.

Мечта о журналистике отодвинулась ещё на несколько лет…

* * *

«Люда, ты жить хочешь?» – с такой, наверное, жуткой интонацией спросил свою жену Людмилу, что она тут же стала молча развязывать тесёмки на шапочке нашего пятилетнего сына. Все вещи собраны, какая-то минута – и сына не увижу, может быть, много лет. – «Хорошо, пусть он пока останется с тобой…». Если бы не эти мои слова, судьба сына была бы совсем другой.

Развели же нас только с третьего заседания суда. Первый раз, когда мы с сыном приехали из отпуска в деревне, она вдруг говорит: «Нам завтра в суд. Я подала на развод». – «Муж пьёт?» – спрашивает её судья. «Нет» – «Бьёт вас?» – «Нет» – «Деньги отдаёт?» – «Да» – «Ребёнком занимается?» – «Да». – «Я не могу вас развести…». Через полгода новый суд. Коллеги научили Людмилу: «Если ты на суде будешь мужа хвалить, то кто же вас разведёт?». На новом заседании Людмила заявила: «Он меня бьёт, пьёт, ребёнком не занимается…». Судья сравнил эти показания с первыми. – «Я не могу вас развести…». Ещё полгода живём вместе. На третьем суде: «Разведите нас, я его ненавижу!». Развели.

Через много лет, уже журналистом, встречаю этого судью – Сергей Петрович Парамонов. Мне приходилось писать судебные очерки с его заседаний. Напомнил ему эту историю. Он спросил, как сложилась судьба моя и сына. Как раз писал тогда репортаж из зала суда, заголовок статьи был такой: «Пьёт, бьёт и денег не даёт» – о проблеме разводов.

Людмила же, оставив сына мне, вскоре уехала в другой город, с новым мужем. Сына не видела лет 12… Когда наконец, приехала к нам, мама моя её спрашивает: «Люда, столько лет прошло, сейчас-то можешь сказать, почему ты вышла замуж за другого?» – «Он на гитаре хорошо играл…». Мама как раз гладила простыни, и утюг чуть не уронила…

Новый её муж оказался обыкновенным альфонсом, и скоро её бросил. Три жены искали его по всей стране, пока не узнали, что он утонул где-то в Тихом океане…

* * *

Умер дед… Июнь 1985-го года. Деревенским кузнецом он отработал 60 лет… Руки у него были – железные. Едва ли все не «железяки» – скобы, подковы, топоры, даже гвозди в наших деревнях по Кумзерской волости выкованы им. Не залежал, умер по сне.

Однажды, подростком, вхожу в избу и вижу с порога: дед приник к репродуктору, по щекам слёзы горохом. Передавали песню «Коробейники». Какие у него были ассоциации песни и его молодости – спросить тогда постеснялся. Жалею, что мало говорил с ним о «прежней жизни». Дед был в молодости гармонистом, «славутником», говорила бабушка.

Женат дед был три раза – это ещё во времена НЭПа. Первые две жены его матери, Ольге, не нравились. «Санко, запрягай лошадь…» – говорила она. То есть вези-ка жену обратно. И увозил, беспрекословно. Третья жена, моя бабушка Саша, пришлась наконец-то «ко двору», «принесла» шестерых детей. Роды второго сына, Сергея, дед принимал у бабушки сам.

Выжили трое, отец и двое моих дядек – Сергей и Авинер. Оба – моряки Северного флота.

* * *

Троих дочерей бабушка схоронила, когда они были младенцами. Как-то на кладбище бабушка показала мне могилу моего прапрадеда Евграфа – из неё выросла огромная сосна. Рядом стоял кованый железный крест. Много лет спустя пытался найти эту могилу – не смог. И крест пропал…

Тогда не додумался спросить, где здесь похоронены её отец Пётр Максимович и мама Анна Писонтьевна – из старинного рода Потёмкиных. Наверное, она и сама потеряла эти могилы, как и своих троих мало поживших дочерей.

Самим бы выжить, такое было время, а не о могилах родителей и детей вспоминать…

* * *

«Где этот естреб-то?» – выглянула из комнаты бабушка. «Естребом (ястреб – В.К.) она называла своего правнука Вадима. Он, тогда трёхлетний, почему-то невзвлюбил свою прабабку и то и дело налетал на неё, «как естреб». – «Спит ещё» – говорила ей моя мама. Бабушка семенила в туалет. После смерти деда бабушка недолго пожила у младшего сына, Авинера, в Красноярске, а потом отец привёз её к нам. – «Не вздумай у неё ничего брать!» – предупредила меня мама. Бабушку в семье, да и в деревнях наших, считали за колдунью. – «Ещё передаст тебе статью!» – говорила мне мама. Бабушка, а я с ней часто разговаривал о «прежней жизни», просила взять у меня то серёжки копеечные, то ещё что-то. Однажды у меня на пальце оказался ей напёрсток. С ним она и передала мне эту самую «статью». Много лет спустя я понял, что «статья» – это своего рода эстафета колдовства.

Дед, бывало, лежит, пьяный, и бормочет: «Она у нас ведьма. Самая настоящая ведьма…». Это про бабушку мою…

Через несколько лет у меня было ещё два таких напёрстка, полученных при весьма мистических обстоятельствах.

А бабушка, передав мне вместе с напёрстком, свою «статью» скоро уехала с моим отцом в деревню, и умерла, помучивши и себя, и отца…

* * *

«Сел, на этом месте и Коля Рубцов сидел…» – сказала мне Анфиса Ивановна Белова, – Вася привезёт его, денег не велит давать…». В тот год я впервые, пешком, за 25 километров, пришёл из своей деревни в Тимониху, на родину писателя-земляка Василия Белова.

Дом, старинный, из огромных брёвен, белая печь, стол под окнами, гармонь на стене. Василия Ивановича я не застал, но и встреча с его мамой была для меня очень важной. Показал ей фотографию, где они сидят перед домом, два друга Василия. – «Ой, Васька Шукшин… Как напьётся, так давай дикаситься, всю поленницу, бывало, раскидает, а Лидия его только унимает…». Я от этих слов, признаться, оторопел… Для Анфисы Ивановны Шукшин был просто русский мужик, и уж потом замечательный писатель.

Долго с ней пили чай с водой из Сохты, говорили о её сыне, о гостях, которые здесь бывали – Яшин, Астафьев, Рубцов, Шукшин… Иной раз мне казалось, что кто-то из них сейчас войдёт в избу…

Уходя, попросил разрешения осмотреть дом. Под домом – чего только нет, разная деревенская утварь… – «А кросна есть?» – «Да вот же они стоят, за прялками…» – ответила Анфиса Ивановна. Только по этому моему вопросу я понял, что она наконец-то восприняла меня не как заезжего столичного гостя, а такого же крестьянского парня, своего…

* * *

«Эту х. в к.» – такие краткие резолюции на крохотном листочке бумаги возвращал мне мой первый редактор газеты, где я наконец-то начал работать. Анатолий Дмитриевич Лохнигин…

А газета называлась – «За чёткое снабжение», орган «Волговятглавснабсбыта» Горьковской области. Мой коллега Игорь Поняев после первой такой резолюции разъяснил: «Ну, „х,“ – это и сам понимаешь, а „к“ – значит, в корзину». Глянул, что он пишет, читаю: «Антон Павлович Чехов. Антон Павлович Чехов…» – почти страница. Так он готовил себя к вдохновению.

Газета, всего на двух полосах, выходила два раза в неделю, материалов требовалось немного, но приноровиться к её специфике было непросто. Приходилось часто ездить в разные подразделения этой мощной организации. Довольно быстро освоил всю специфику, и дело у меня пошло. Замечаний от редактора почти не стало.

* * *

Год корреспондентом в редакции газеты «Горьковский строитель», потом – полгода в газете «Рабочая жизнь» авиационного завода, где начиналась моя трудовая биография. Ещё лет через 15 стою на площади у цеха, где собирал МИГ-21. Вручили мне диплом лауреата премии имени В. Чкалова – за цикл публикаций.

Сказали бы мне, мальчишке, об этом, когда стыковал крылья самолётов, что стану лауреатом такой премии – не поверил бы…

* * *

Все годы работы в многотиражках печатался то в «Горьковском рабочем», то в «Горьковской правде». Однажды мне позвонили из «Рабочего» и предложили перейти в эту редакцию.

Май 1988-го… «Горьковский рабочий» – совсем другой уровень журналистики. Главная, да в то время и единственная городская газета. Новый коллектив, новые темы. Моими наставниками были ответственный секретарь газеты Виталий Бармин, зам. редактора Владимир Алексеев, зав. отделом информации Виктор Иванович Белик. Годы полетели – «как в степи поезда…», по любимому выражению моего однокурсника Сани Сорокина. Репортажи, интервью, сотни «информашек»…

Мне повезло, что как раз в это время уходила в прошлое политическая цензура, не ощущал я никогда партийного контроля – обстановка в стране менялась стремительно. Писал быстро, смело, часто не думая о последствиях моих публикаций: я не знал времени партийной цензуры. Ощущал и реальный результат от публикаций. Однажды на автобусной остановке мне на шею бросилась молодая женщина: «Спасибо вам! Мне после вашей статьи всё же дали квартиру!»

Случались и нежурналистские поступки… Поехал по звонку одной дамы: «У нас мусор у мусоропровода!». Да, у этого «бесхозного объекта» лежала гора мусора. Позвонил в дверь, жалобщица открыла. Попросил совок и метёлку. На её глазах собрал мусор, выбросил в мусоропровод, и с таким выражением в глазах вручил ей, лентяйке, метлу и совок, что она, надеясь, поняла, что нельзя по таким пустякам вызывать корреспондента….

* * *

«Это ты что ли Киселёв?» – нагло спросил меня высокий кудрявый парень, – «Смотри, допишешься…». Это был Борис Немцов, будущий нижегородский губернатор. За ним стояли двое амбалов. Митинг «демократов» в Кулибинском парке. Я промолчал. А через несколько дней получаю повестку в суд. С Виталием Барминым мы тогда написали статью о том, какими нечестными методами Немцов рвался в депутаты Верховного Совета СССР.

Пошли с Виталием на суд. По дороге махнули по стакану портвейна. Самого Немцова на суде не было, его интересы представлял Лев Лерман, известный «правозащитник». На столе перед ним – груды кодексов, а мы даже блокнотов с собой не взяли. Суд мы выиграли.

В марте 1997-го я написал репортаж – «Нижегородцы освистали первого вице-премьера России» – таким было отношение к Борису Немцову, когда он из губернаторского кресла переехал в Москву.

* * *

«Он в своей статье выставил меня полным идиотом!» – кричал на суде мэр г. Кстова Вячеслав Боляк. – «А покажите, Вячеслав Иванович, – отвечаю ему, – где конкретно я называю вас в этой статье «полным идиотом»? Спрашивал его, признаюсь, с наслаждением: слова «идиот» в статье, конечно, не было.

Боляк тогда потребовал с меня в возмещение морального ущерба от публикации о нём один миллиард рублей. Сумма – рекордная, и сама по себе – несуразная.

Суд встал на мою сторону, Боляка с должности за коррупционные действия сняли, а сам он в полном забвении через много лет «почил в бозе», как мне сообщили друзья. Хотя посидеть ему на нарах стоило.

* * *

На семинаре молодых писателей представил я свою маленькую повесть «Дорога в Тимониху». Известный писатель Семён Иванович Шуртаков отметил её так: «До совершенства автору ещё далеко, но это настоящая литература». Репортаж с семинара и словами Шуртакова обо мне вышли в газете «Нижегородская правда».

Это меня не только вдохновило, но стал и чувствовать себя уверенней.

* * *

Москва, улица Добрынинская. В выходной приехал в штаб-квартиру лидера «Памяти» Дмитрия Васильева. Дверь открыл парень в чёрной форме и в сапогах. Несколько минут в ожидании, разглядываю картины на стенах – портреты царя, самого Васильева, работы Ильи Глазунова. Интервью с Васильевым напечатать в своей газете не удалось. Отдал статью в только что появившееся издание – газету «Прямая речь». Тираж – огромный. Так удалось прорвать в городе информационную блокаду «Памяти».

Через несколько месяцев организовал в Нижнем Новгороде встречу с Д. Васильевым, в кинотеатре имени Минина. Директором его был тогда знакомый ветеран, разрешил. Полный зал народу, сижу за столом рядом с Васильевым, передаю ему записки из зала, он отвечает на вопросы. А записались тогда в отделение «Памяти» всего человек десять. Чем заниматься – толком не понимали, у всех работа и семья. Организация быстро распалась.

* * *

Конференция «Демократического союза» в Нижнем Новгороде, сидел рядом с её лидером Валерией Новодворской. Интервью с ней в «Рабочем» печатать наш редактор тоже не решился, отнёс в «Прямую речь». Там – чуть не с руками оторвали, опять огромным тиражом.

Потом с Валерией Ильиничной встречался еще дважды, в Москве, на митинге и на какой-то конференции. Стояла она у стола с книгами и с газетами, пытаясь хоть что-то продать, какая-то одинокая и грустная. Взгляды политические у нас с ней противоположные, но женщина она, безусловно, умная. Слушать её было интересно.

* * *

С другом Фёдором Кутяниным поехали в Москву, в штаб Русского национального единства. Чуть ли не на Красной площади… Встреча с Баркашовым. Интересный и смелый человек. Через какое-то время побывали с Фёдором и на съезде РНЕ в Подмосковье, он там даже выступил на сцене – зал аплодировал. Потом Баркашов приезжал на съезд Русского собора и в Нижний Новгород. Мой репортаж с этого события был всё же напечатан в «Нижегородском рабочем». Появилась в городе и организация РНЕ, человек 30. Однажды прошли колонной с факелами по главной улице города – Большой Покровской. Народ на тротуаре стоял, не понимая, наверное, что происходит.

В мае еврейская общественность города в концертном зале в кремле провела встречу в честь очередного юбилея государства Израиль. Баркашовцы выставили пикет с плакатами: «Нижегородский кремль – не синагога» и «Помните, что вы на русской земле». Идущие на встречу – толпа шла! – смотрели на нас с удивлением, кто-то закричал: «Фашисты!». Какой-то дед с орденскими колонками на пиджаке сказал мне: «На фронте я таких как вы расстреливал!». Парней предупредил, чтобы никаких споров. Стоять и молчать. Подошли двое милиционеров. Постояли, посмотрели, ничего не спросили. В то время ещё не надо было просить у властей разрешения на пикет.

Написал об этом событии короткую заметку, редактор, не вникая, после похода в «Источник», поставил её в номер. На следующий день в редакцию – возмущённые звонки, «У вас фашисты работают!». С редактором был тяжёлый разговор.

После октябрьских событий 1993 года в Москве нижегородская организация РНЕ прекратила своё существование. А потом узнали, что её лидер – Женя Соколов, уехал в Израиль. Для ребят из РНЕ это было шоком. Через несколько лет в поезде из Москвы случайно увидел Соколова – он сделал вид, что не узнал меня.

* * *

«У вас только десять минут!» – предупредил меня в гостинице «Россия» помощник Владимира Жириновского, впервые приехавшего в Нижний Новгород. Мне больше времени было и не надо: «Цель приезда?» – на короткую информацию. Прошло 10 минут – Владимир Вольфович всё говорит, 20 минут – никак не может остановиться, я уже не воспринимаю его слова. Помощник уже тянет Жириновского за рукав – надо ехать на встречу с народом…

В следующий приезд Жириновского удалось пройти с ним в администрацию области. – «Где ваш губернатор?» – спрашивает он секретаршу Немцова. – «Уехал… Не знаю…», – и продолжает что-то жевать, даже не привстала. Владимир Вольфович прошёл в кабинет губернатора, сел за его стол, и начал звонить кому-то в Москву, кричит: «Нижегородская область осталась без руководства!». Минут через 10 в кабинет вошли начальники ГУВД, ФСБ области и прокурор. Стали Жириновского успокаивать. Немцов так и не появился. На следующий день он заявил в СМИ, что Жириновский украл у него деньги, лежавшие под стеклом на столе и напольную вазу с хохломской росписью. Я сидел на диванчике как раз у этой вазы. Уходил Вольфович без неё…

Последняя встреча с ним была в Госдуме, приезжал с телевидением, надо было записать ответ на один вопрос – дело на 5 минут. Сидим в приёмной, ждём. Час, второй. Надоело разглядывать подаренные ему бурки и шашки, говорю охраннику: «Ну, зайди ты ещё раз, нам уезжать пора…». Наконец, вошли в кабинет. – «Владимир Вольфович, – говорю, – я же у вас уже седьмой раз интервью беру, неужели вы меня не помните?» – «Если я забыл запах духов девушки, с которой переночевал, то как же я вас-то могу запомнить!» – отвечает. Интервью записали. Думал, он никогда и не замолчит…

Спустились в буфет, перекусить перед дорогой. Взяли по салату, краем глаза вижу – в уголке медвежонок, что-то ест. Показалось? Входит здоровенный охранник: «Это что ещё такое – медведь в Госдуме!». Буфетчица, чуть не плача: «Его Жириновский привёл…». Быстро доели салат и – в машину, домой…

* * *

«Сходи-ка в синагогу…» – сказал мне главный редактор «Нижегородского рабочего», – «Куда-куда?», – переспросил. Из Израиля в нижегородскую синагогу привезли «Тору» в миниатюрном издании.

Раввин – молодой, высокий, в шляпе, с пейсами – рассказал мне о её значении. Раввин был с молодой женой – очень красивая женщина, тонкие черты лица.

Они ушли, а габай синагоги, Липа Грузман, достал из сейфа бутылку водки, нарезал дыньку. Выпили по рюмочке, бутылку – в сейф. Я бы ставить начатую бутылку в сейф не стал…

Так я познакомился и подружился с Липой Грузманом. Работал он в то время сапожником на главной улице города – Свердловке. Что ни праздник городского масштаба – Липа, как габай синагоги, на трибуне вместе с митрополитом и главой мусульманской общины города. Липа спустя какое-то время уехал в Израиль, но часто приезжает в Нижний Новгород. Встречаемся, обычно на Большой Покровской – я с удовольствием слушаю, как он издал очередную книжку, альбом со своими картинами. Это удивительно оригинальный и самобытный писатель и художник! Да и просто хороший и душевный человек. Как-то напечатал с ним и большое интервью.

А через много-много лет мне звонок из синагоги, я уже работал директором парка Победы: «Вы не могли бы зайти…». Из ликвидированного гарнизонного Дома офицеров почему-то именно в синагоге оказались несколько уникальных альбомов с фотографиями о его работе. Забрал в библиотеку парка. Жалею, что не спросил тогда: как эти альбомы оказались именно в синагоге…

* * *

«Скажите, а есть ли кто-нибудь из ваших родственников с неординарными способностями?» – спросила меня приехавшая в Нижний Новгород экстрасенс Галина Вырвич. Задумался. О бабушке, которую дед называл «ведьмой», не вспомнил.

В то время в стране в разгаре была мода на экстрасенсов. Я в их способности не верил, воспитан был в духе материализма, а предмет «научный коммунизм» профессору Артуру Ионовичу Когану в университете сдал и на «отлично».

Главный редактор «Нижегородского рабочего» поручил мне сделать серию рекламных репортажей о работе Галины Вырвич. «Резюме» у неё было внушительным и вызывающим доверие. Добросовестно сидел в зале, где она работала с публикой. В ДК Автозаводского района, помню, на сцене несколько человек повалились после её пассов. Репортажи написал, Галина мне на встрече после окончания её гастролей говорит: «Давайте я проверю ваше здоровье…». Несколько движений руками над моей головой. Точно поставила диагнозы заболеваний, которые у меня были.