Текст книги "Казбек. Больше, чем горы. В горы после пятидесяти – 6"

Переход к Метеостанции

Шли уже четыре часа. Первые четыреста метров – с 1740 до 2170, из посёлка до Троицкой церкви (Гергетис Цминда Самеба), – нас везли на автомобилях по какой-то совершенно военной грузинской дороге. Нет, не по той, которая шоссейная, а по просёлочной, вдребезги разбитой и размытой дождями, по которой и ездить-то могут только всамделишные внедорожники, ибо паркетник сразу помрёт от страха, у первой же ямы. Ехали минут двадцать-тридцать, но чего только по дороге не передумаешь: и позавтракал зря, и не выпил таблеток от укачивания зря, и жил неправильно, а вот ещё… и ещё… и там… и вообще… и всё зря, и… и…

Но как только выехали на огромную зелёную поляну над обрывом перед церковью, сразу обо всём забыли!

В мире много красивых мест. И видел я уже немало. Но есть такие… Такие… Как бы объяснить? Красота в этих местах всеобъемлюща. Глобальна. На все четыре стороны и ещё в зенит. Кавказ, Казбек, Самеба, небо, поляна, кони, люди… даже люди, что обычно всё портят, не мешали, а лишь украшали необыкновенный пейзаж. Они специально сюда приезжают, эти люди: чтобы выйти, оглядеться и выдохнуть в восхищении: «Ах» или даже «Вах!».

С красоты мы и стартовали. Портеры и лошади ушли вперёд, мы – чуть с задержкой. Группу вёл опытный пятидесятипятилетний Георгий. Вёл аккуратно, неспешно, без частых остановок и передыхов, чтобы не сбить ритм, дыхание, да просто автомат, который обычно включается на длительных переходах…

К четвертому часу пути миновали заросли кавказских рододендронов, стелющихся низкорослых кустарников, меньших братьев огромных непальских деревьев, но цветущих столь же обильно, только белыми, а не красными, как в Непале, цветами… Миновали альпийские луга с их лёгким, медовым, цветистым разнотравьем… Успели вспотеть на солнышке и обсохнуть на ветерке… Горы – всегда то жарко, то холодно, даже на большей высоте, а уж до 3000… Миновали зону уверенной мобильной связи, где Галине успели дозвониться из Москвы и загрузить. Ёкарный бабай! Отдыхает человек! Всё же телефонная связь – зло. Зло, но мы к нему привыкли… Дмитрий-второй звонил домой, Андрей на работу, а я фотографировал и отправлял кадры Софико, пусть любуется.

Незаметно из альпийских лугов вышли в зону высокогорной тундры, и возле бурлящей грязной реки – обильные дожди и снегопады этого года не способствовали очищению воды – присели отдохнуть и перекусить. Нам с собой завернули ланч-боксы, но есть, как обычно на переходе, не хотелось, мы вяло жевали сэндвичи, запивая чаем, щедро делясь с молодой кавказкой овчаркой, невесть откуда взявшейся и устроившейся рядом на отдых. Шляются они там прям как на Севере в сейсмопартиях. Псина сожрала всё, хоть ей было жарко и томно, и, глядя на неё, скорее хотелось пить, чем есть, но у собак внутри устроено всё иначе, пожрать они никогда не упустят возможности.

На вечный вопрос: «Сколько ещё?» Георгий задумчиво поглядел на вершину Казбека, покусал травинку и глубокомысленно изрёк: «Как пойдём…». Кто-то сказал проще: «Ещё столько же». Повздыхали, поохали… можно подумать, нас кто-то палкой гонит… поднялись, нацепили рюкзаки и пошли.

Спустя пару часов, переправившись через пару рек, на высоте 2900 вышли к леднику Гергети. Язык ледника длинный: семь километров, но неширокий: четыреста метров, весь в трещинах и покрыт пылью.

Казбек постоянно пылит, и это особая проблема для глаз альпинистов. Восходить на Казбек без очков категорически не рекомендуется даже ночью, по причине острых пылинок, сильно ранящих роговицу.

У ледяного языка отдыхали лошади, это наши портеры оставили их. Следующие два километра портеры пройдут сами, неся на себе грузы и поклажу.

И мы пошли по льду, такому сухому, что даже трекинговые ботинки не скользили, отчасти в этом была виновата вездесущая пыль, кругом будто песком посыпано.

Метеостанция, которую мы высматривали впереди, появилась внезапно, вдруг, справа на высоком берегу ледника.

– Смотри, – окликнул я Резанову и ткнул палкой в гору, – Метеостанция!

– Что, где? – завертела головой Галина.

– Вон, наверху.

– Ох, ни хрена же себе… Это нам ещё туда лезть?!

На выходе с ледника в трещины по колено провалились оба Лёхи. Алекс переодеваться не стал, решил обсохнуть в дороге, а Лёшка разулся, отжался и присел сушиться, пока мы ждали Ираклия и Ольгу.

Ольга с непривычки шла медленно, тяжело, часто останавливаясь. Сначала Алекс следовал за ней страхуя, но потом она, видимо, его отпустила, нёс он два рюкзака, а идти не в своём темпе с грузом совсем не с руки, или не с ноги. И теперь с Ольгой шёл наш третий гид. Мы не торопясь ждали их, отдыхая и обсыхая на камнях.

– Вертолёт! – Георгий лениво показал на горизонт. Я пригляделся. Довольно быстро со стороны посёлка к нам приближался небольшой вертолёт полицейского типа. Но нет, летел он не к нам, геликоптер обошёл ледник справа, поднялся чуть выше здания метеостанции и сел в базовом лагере.

– Шота продукты привёз? – Андрей от удивления даже привстал. По всему выходило, что так. Но Георгий только пожал плечами. Интересное дело у них тут! Так могли бы и рюкзаки привезти. Кстати, оба «потерянных» рюкзака приехали ночью. И проблем со снаряжением у девчонок не было.

Ольга наконец дошла, форсировала трещины, выбралась на камни и сходу уселась отдыхать. Вид у нее был измученный, но бодрый и… довольный. Парадокс. Теперь с ней остался Георгий, а Ираклий повёл основную группу на Метеостанцию.

Те сто метров, те тридцать три этажа, по сыпухе, щебню и гальке мы поднимались сорок минут. Сорок минут! В Долгопрудном двадцать два этажа, шестьдесят шесть метров, по ступенькам я прохожу за шесть. Вывод? «Таракан без ног не слышит».

К четырём мы наконец доползли до базового лагеря Казбека «Метеостанция» на высоту 3670 метров. Ещё ни разу за всю свою недолгую горную практику я так быстро, без дополнительной акклиматизации, не набирал высоту в три с половиной тысячи метров.

Всё когда-нибудь бывает в первый раз. Посмотрим, во что это мне обойдётся…

Базовый лагерь

Из этнографических дневников В. В. Агибаловой и Б. М. Бероева:

«В монастыре Бетлеми когда-то обитали семеро монахов. Один из них отличался особой святостью, и Бог явил над ним чудо: каждый раз, когда луч солнца проникал через маленькую дверь в келью, монах приготавливался к молитве, вешал на луч котомку с книгами, и котомка не падала, словно луч был из чистого золота.

Другие монахи завидовали благочестивому брату. Чтобы ввести его в искушение, они подослали к нему красавицу из селения Гвелети. Притворные мольбы женщины о помощи заставили отшельника нарушить монашеский обет. Он впустил красавицу в келью. Она попросила позволения только прикоснуться к одеянию святого. Всего лишь прикоснуться… Монах очнулся уже, когда солнечный луч проник в келью. Он схватил котомку с книгами, повесил ее на луч, но книги с грохотом посыпались к его ногам. С тех пор обитель опостылела иноку, и он покинул ее. Братья последовали его примеру. Монастырь опустел навсегда…»

Красивая легенда легла в основу поэмы Ильи Чавчавадзе «Гандегели» («Отшельник»):

 
«На склоне царственной Мкинвари
(грузинское название Казбека – авт.),
Высокой даже для орлов, —
Кого века короновали
Венцом нетающих снегов, —
Там в старину, пленён Эдемом,
Пещеру вырубил монах…
Досель зовётся «Вифлеемом»
Затвор, иссеченный во льдах…»
 

Представляете? В пещерах, выше площадки Метеостанции (с большой буквы я буду писать название базового лагеря, с маленькой – здания), выше 3700, в настоящих, реальных пещерах, в снегу жили монахи. Правда-правда! Всё обнаружили. Железные люди!

В пещерах тех сегодня, конечно, никто не живёт, но имя «Бетлеми» – «Вифлеем» теперь носит приют на Метеостанции. И мы не железные, а дюралюминиевые, да не… просто алюминиевые, а, может, всего лишь пластмассовые, будем жить рядом с ним.

Само здание метеостанции построено в 1933 году и долгое время использовалось по двойному назначению: и как метеорологическая станция, и как приют для альпинистов. Да, да… строили в те самые 30-е, несмотря на весь ужас, который нам преподносится сегодня в учебниках истории, это время было и эпохой созидания. Ведь тогда же и на Эльбрусе построили «Приют одиннадцати» на 4100. А в конце XX века, в эпоху становления свободы и демократии, «Приют» сгорел и метеостанция пришла в запустение. Первый (или нулевой?) этаж разбит, и там… отхожее место. Второй используют как столовую и склад. Электричества, которое вырабатывают солнечные батареи, установленные на крыше и на площадке с южной стороны здания, едва хватает на освещение станции энергосберегающими лампами. Водопровода нет. Воду набирают в ближних ручьях, стекающих с гор. На втором этаже есть комнаты для ночлега, но сами гиды рекомендуют жить в палатках – меньше места, но не в пример чище.

Может быть, когда-нибудь восстановят? Но и сегодня при всей запущенности здание не потеряло фундаментальности. И насколько поражает факт, что здесь, в снегах, в пещерах жили монахи, настолько трудно представить, как строилось это мощное, почти крепостное сооружение… О! Всплывшую по рубку гигантскую каменную подводную лодку, вот что напоминает здание метеостанции. Стоит оно на южном краю базового лагеря практически у самого обрыва к леднику Гергети.

Между метеостанцией и горами, с другой стороны от обрыва, на выровненных площадках ставят палатки. Палатки укрыты от западного ветра, преимущественного в тех местах, выложенными вручную в форме полумесяца каменными стенами.

Восточная часть базового лагеря занята полигоном бытовых отходов, попросту говоря свалкой. Рядом со свалкой на обрыве расположен единственный на всей территории лагеря туалет. Сделан он, как и метеостанция, из камня, а лучше бы из дерева, как на Эльбрусе. Тогда после переполнения его можно было бы просто столкнуть на ледник и построить новый. А так стоит он загаженный… и люди заняты вечным поиском, куда бы сходить до ветру… Не морщитесь! Все мы люди! Не принцессы, которые не ходят в туалет и всё держат в себе. Обыкновенные люди, и ничто человеческое нам не чуждо. Интересно, как приспосабливаются к таким условиям изнеженные иностранные туристы? Они же многие видели туалет в Кибо-Хат на Килиманджаро, там на высоте в 4720 метров, где нет ни единой лишней капли воды, кафельные (ей-ей, не вру, кафельные!) туалеты сверкают нереальной чистотой и гигиеной.

Выше туалета, ближе к зданию метеостанции площадка со скамейкой и пятиметровым флагштоком, на котором развевается бело-красный грузинский флаг святого Георгия. Вечерами там собирается народ полюбоваться на закат над ледником и между делом поймать эфир. Мобильная связь – зло, но обходиться без неё никто не собирается…

С северной стороны площадки – гóры. За ними Казбек. В тех горах на высоте 3900 есть современная часовня, куда завтра намечен наш радиальный выход. А пока…

А пока нас напоили чаем и разместили в палатках по двое.

Что, Резанова? Это тебе не лоджи в Непале. Спать будем бок о бок, и если газы кишечника вырвутся наружу, не обессудь. Ты же знаешь, Резанова, на высоте сдерживать их нельзя. Как почему? Потому что давление изнутри легко может разорвать человека в разряженной атмосфере высоких гор. Не веришь? Правильно. Но во сне человек себя не контролирует, если только сможем мы спать в таких условиях, в чём я лично сильно сомневаюсь. А сомневаюсь потому, что такой быстрый подъём обязательно приведёт с собой ночью горняшку. И будет она, как старая крючконосая горбатая бабка, бродить вокруг палатки на кривых ножках и больно стучать в бубен мозгов… А ещё у палатки тонкие стенки, и они не спасут нас от постоянного галдежа соседей: русских, украинцев, поляков (удивительно их там много, прям маленькая Польша какая-то!) и, конечно, грузин. Последние, правда, как и наши гиды, живут в метеостанции. Хотя нет, не все. Наш московский грузин Тимур заселился с Лёхой в палатку.

Резанова, а может, зря нам палатки посоветовали? Может…

Да ладно! Ненадолго. Завтра радиалка, а в ночь восхождение. Погода к шестому числу должна испортиться до полной невозможности, и запасного дня у нас, скорее всего, не будет. Другое дело, по плану мы должны тут сидеть в палатках аж по седьмое. Но это мы ещё посмотрим. Да, Резанова? Это они ещё нас не знают! А пока ужин. Макароны! Макароны, сыр, ветчина, чай, хлеб, варенье. Не Мишлен, но жить можно. Даже мне. Приятного всем аппетита.

День акклиматизации

…Я лежал в палатке, расстегнув замок дальней стенки, и наблюдал за облаками. Помнится, в детстве облака обязательно на кого-то были похожи. На лошадок, верблюдов, жирафов, бегемотиков, драконов… Сейчас я никого не узнавал. Облака и облака. Обыкновенные.

– Ты чего там разглядываешь?

Резанова вернулась с кухни, просочилась в палатку и ползла ко мне на четвереньках.

– Представляешь? Не могу в облаках лошадок узнать. А в детстве мог…

– Это облака здесь такие… – она пристроилась рядом, решив тоже поузнавать «лошадок».

Четыре часа. Ужин в шесть. Отдых до часа ночи. В два назначено восхождение. Вещи для ночи мы с Резановой уже приготовили и разложили, и теперь бездельничали. Хорошо бы поспать, а то ночь, как и предсказывалось, прошла бурно.

Сначала, ближе к полуночи, разыгрался ветер, а мы по неопытности не обложили «юбку» палатки камнями со всех, именно со всех, сторон. В щели свистело, заунывно гудело, но ещё хуже – выдувало тепло. Пришлось, матерясь, в темноте с фонариком, а где просто на ощупь, заделывать щели.

Уже за полночь засобирались на восхождение соседи, дай им Бог здоровья и удачи. И конечно, при этом разговаривали. И конечно, не шёпотом. Я бы даже сказал, не обычным голосом. Я бы даже сказал, они орали друг на друга. То что-то не могли найти, то кого-то обвиняли в ветре (этого точно нужно было отбуцкать – тут я обеими руками за), то никак не могли всех собрать. Колготились, колготились, и наконец ушли…

А я всё никак не мог уснуть. Ветер трепал края палатки, шумел в складках, дёргал верёвки. Я лежал, смотрел в потолок. Сначала в чёрный. Потом в коричневый. Когда взошло солнце – в ярко-жёлтый. Наконец догадался: не-а, не усну. Выбрался из спальника, переполз через спящую Галину, оделся и ушёл на смотровую площадку, прихватив с собой фотоаппарат и телефон.

Там уже топталось несколько таких же беспокойных пациентов.

– …Вот прямо на этом самом месте вчера общался по вотсапу, а сегодня…

Высокий коллега-восходитель обиженно разглядывал мобильный телефон в руке.

– А у тебя какой оператор?

– Билайн.

– И у меня…

И у меня. И у меня вчера на том самом месте всё ловило. Правда, мне и нужно-то только пожелать Софико доброго утра. Утро солнечное, ветреное. Грузинский флаг нервно трепыхался в порывах ветра, как пойманная в сети рыба. Как он здесь не рвётся?

В девять завтрак. В одиннадцать выход на акклиматизацию. Гиды долго решали: «куда?», «в чём?», «что с собой брать?». Нас, а особенно опытного Андрея, это раздражало и даже злило.

Наконец решили: идём к часовне на 3900, как и намечали. Чего спорили?

Поднимались в альпинистских ботинках, прихватив с собой «кошки» и ледорубы, на обратном пути планировали провести ледовые занятия. На Казбек ходят по-настоящему – в обвязках, в «кошках», с ледорубами и в касках, как всамделишные… Я пробовал новые ботики La Sportiva, Spantik. Купил ещё осенью, думая про что-то более высокое, но испытать решил на Казбеке. Ботинки хорошие, крепко фиксировали ногу, держали стопу, но совершенно были не приспособлены для подъёма по сыпухе.

Я поднимался третьим, первым шёл Шота, за ним Резанова. Всю дорогу я отставал и матерился про себя, обещая прибить Гальку трекинговой палкой, как только нагоню или остановимся. Но Шота не останавливался, он оглядывался, видел за собой упрямую Резанову (раз женщина идёт и не отстаёт, то мужикам вообще грех жаловаться!) и шёл дальше. А мужики отставали! И двести пятьдесят метров на отрог безымянной вершины мы поднимались аж пятьдесят минут.

Взошли.

На «плече» горы установлена совсем маленькая часовня из крашеного листового металла, закреплённая растяжками. Георгий без передыха вошёл внутрь. Я за ним. Места внутри немного, едва хватает на двоих. Стены плотно завешены иконами, ни одного квадратного сантиметра свободной поверхности. Полагаю: люди приходят, приносят икону и крепят на стене, если находят куда… Никогда такого не видел. Я перекрестился, поклонился и вдруг поймал знакомый взгляд. Ба-а-а-а! Знакомые глаза, знакомая улыбка и борода… Мама Габриэли. Здравствуй, дедушка! Я снова перекрестился и поклонился. Вот, приехал в гости! Меня тут хорошо встречают. Мне здесь нравится… А сегодня ночью пойдём на восхождение… Как ты? Дедушка молчал и загадочно улыбался…

Потом, сидя возле часовни и рассеянно водя палкой по щебню, я размышлял: надо бы после восхождения сюда вернуться… Сказать спасибо. Поблагодарить дедушку. Даже если всё это простое совпадение. Даже если. Потому как нет ничего удивительного в том, чтобы в грузинской высокогорной часовне обнаружить икону грузинского же святого. Ни-че-го! «Я не нарочно, просто совпало…»

Мама Габриэли

Васико бросил школу. В 41-м бросали многие. Война. Оно и до этого-то жилось не особо сытно, а с началом войны стало совсем тяжко. Кроме того, в СССР недавно ввели обязательное семилетнее образование, и окончить шесть классов, считалось очень даже приличным. Многие старшие дети бросали школу и шли работать. Это ещё моя мама рассказывала, а она на год младше Васико.

Васико школу бросил, но работать не пошёл, а сбежал скитаться по монастырям. Конфликт с отчимом и семьёй достиг апогея.

Сначала Васико пришёл в Самтавро, в тот самый Самтавро, который впоследствии станет частью его имени. Там он долго упрашивал матушку-игуменью оставить, но монастырь женский, и монахини, накормив подростка, отправили восвояси.

Он пришёл в Бетанийский монастырь, и там его не прогнали, там он остался послушником (какое-то время он будет жить то дома, то в монастыре). В монастыре тогда жили два замечательных святых старца: отец Иоанн (Майсурадзе) и Георгий (Мхеидзе) (оба впоследствии, немалыми стараниями самого Гавриила Ургебадзе, будут причислены к лику святых в чине преподобных). Кажется, именно эти монахи сыграли ключевую роль в жизни Годердзи-Васико-Габриэли. Они навсегда станут ему духовными наставниками. Глядя на братьев, Васико принял твёрдое решение посвятить жизнь монашескому подвигу.

Хочется спросить: зачем?

Восторженная любовь?

Экзальтация?

В течение восьми лет?

Вряд ли… Ну верил бы себе и верил! И верить-то в те годы было опасно («Молиться можешь ты свободно, но так, чтоб слышал Бог один!» – писала в те годы Таня Ходкевич), а уж становиться монахом…

Однако по-другому он уже не мог. Не вписывался в обычную жизнь обыкновенных людей. У него, как это принято сегодня говорить, сформировалась собственная система ценностей, и она совсем не коррелировала с системой ценностей не только людей сторонних, но и ближайших родственников: матери, сестёр, отчима, брата.

Собственная система ценностей к двадцати годам – конечно, хорошо, но всеобщую воинскую обязанность в стране отменили только на 46—48 годы, и в 1949 году Васико отправили служить в пограничные войска МГБ СССР, в Батуми.

Есть в этом некая странность. Место службы уж больно непростое. Как удалось малограмотному юноше попасть в войска всесильных МГБ, да ещё в родную Грузию, непонятно. Моего тестя, его ровесника, тоже призвали в 49-м и из родной Куйбышевской (ныне Самарской) области и отправили служить аж в Венгрию! А Васико оставили дома.

Но хоть служил Васико в Грузии, служилось ему совсем непросто. Набожный юноша страдал от невозможности жить как праведный христианин: соблюдать посты, посещать церковь, исповедоваться, причащаться. И если с постами Васико худо-бедно разобрался, в среду и пятницу он притворялся больным и ничего не ел, то с церковью дела обстояли совсем плохо. А храм был рядом, буквально за забором, но ходить в него бойцу пограничных войск МГБ СССР было невозможно. Спасло очередное «совпадение», Васико назначили рассыльным (и снова непростое назначение!), теперь он мог хотя бы изредка, хотя бы тайно, возвращаясь с почты, забегать на минутку в храм помолиться.

Шила в мешке не утаишь. О странной особенности пограничника Ургебадзе стало известно, и после некоторых мытарств Васико комиссовали, признав психически ненормальным. С таким диагнозом дорога на государственную службу для демобилизованного Васико была закрыта, но сей факт его совсем не опечалил, он твёрдо решил стать монахом.

Но и сегодня сделать это нелегко.

Невозможно прийти в монастырь и сказать: «Меня бросила девушка, хочу уйти в монастырь» или «Меня бросил муж, дети – свиньи, хочу стать монашкой». Ваши личные проблемы никого не интересуют. От вас потребуется искреннее желание посвятить всю, всю целиком, без остатка! жизнь служению Богу. Как говорится, до последней капли. Даже от мирского имени отказываются. И если сегодня никто, кроме родственников, вам чинить препятствий не станет, то в 50-е, в стране победившего атеизма, стать монахом – было сродни подвигу. Но Васико уже был готов к нему. И для начала, стараясь избегать мирской и домашней суеты (отчим к тому времени умер), он во дворе своего дома построил уединённое жилище (будущая его личная домовая церковь). И, конечно же, стал ходить в Сионский кафедральный собор, не пропуская служб.

Скоро Васико в церкви заметили, да и как не заметить молодого человека среди пожилых прихожан. Что важнее, его заметил сам Католикос Мелхиседек III, он регулярно проводил в соборе богослужения. Увидев искреннее желание Васико посвятить жизнь Христу, Патриарх стал привлекать его к службе в церкви.

Сначала сторожем…

Потом псаломщиком…

Спустя два года, в 53-м, Патриарх посвятил Васико в иподьяконы, обязав прислуживать себе во время богослужения.

А ещё через два года Васико рукоположили в священники (без специального образования!).

И, наконец, спустя почти пять лет после демобилизации был совершён постриг. По личной просьбе Васико его нарекли Гавриилом (Габриэли) в честь преподобного Гавриила Иверского.

Сбылась мечта: в феврале 1955-го в возрасте двадцати шести лет, вопреки желанию матери, старшей сестры, вопреки тогдашнему грузинскому советскому обществу он стал монахом.

Аллилуйя! Аллилуйя! Слава тебе, Господи!