Текст книги "Казбек. Больше, чем горы. В горы после пятидесяти – 6"

Вниз

Надо было надеть «кошки» на ледник… Надо было надеть… Надо бы… Нога соскользнула, каблук «спантиков» не зафиксировался, и я, завалившись вперед и на правый бок, покатился по мокрому снегу и льду. По воде.

– Палыч! – заорала Резанова.

Вот чего орать? «Кошки» надо было надевать! Рюкзак пятнадцать килограммов, ботинки, одежда тяжелая, как на восхождение, чтобы меньше досталось тому рюкзаку… Резановский большой рюкзак взял один из гидов соседней группы – решил подзаработать. Ольгин до ледника понёс Андрюха, там вещи на лошадей перекинем. Остальные шесть мужиков несли свои рюкзаки сами. Причём все по два: штурмовой и багажный, только мне повезло, я малый сбагрил Резановой на условии разделения финансовых затрат.

Лежать на мокром льду легко, но сыро и неприятно. Сначала на четвереньки, а потом полностью – я поднялся.

– Нормально всё! – махнул Резановой. – «Кошки» надо было надевать.

У Андрея, он ушёл на полчаса раньше и теперь уже поднимался навстречу, – «кошки»! Хитрый Андрюха. Хотя нет… Опытный!

Лошади к леднику ещё не добрались, пришлось ждать. Нам на руку, успеем переодеться и переобуться. Хотя некоторые в тяжёлых ботинках, рассчитанных на «кошки» и снег, так и пойдут по сыпухе, по камням и примут мучения немалые.

Речки, как и говорил Шота, вспухли. Грязный коричневый поток, бурля и пенясь, нёсся между огромными валунами и заливал пологие участки. Не удержалась на камне и провалилась по колено Резанова. Снова провалился Лёха – не везёт же парню! Остальные перебрались более-менее удачно.

Выбравшись из зоны альпийской пустыни, попали в облака. Близоруко расплывшись, шли почти на ощупь, даже голоса глохли, весь мир съёжился до пяти метров.

– Сейчас всё это, – Шота обвёл рукой густую пелену, – пойдёт обратно наверх. Прямо к Андрею.

Трудно будет Андрюхе.

Вообще, как-то всё трудно пошло с Казбеком. Но тут удивляться нечему, погода дерьмовая, вот и не поднялись. Хотя могут быть и другие мнения. «Не бывает плохой погоды, бывают хреновые альпинисты!» – говорит и повторяет президент «7 Вершин» Александр Абрамов. Но главное, всё обошлось. Обходилось.

– Слышишь, Резанова… Брошу я вас седьмого и поеду в Мцхету.

Книгу о святом Габриэли прочитать перед отъездом я не успел, но узнал: мощи хранятся недалеко от Тбилиси, в Мцхете, в монастыре Самтавро.

– Не поняла… Что значит «бросишь»? – Резанова запыхалась и запарилась, шла в моей пуховке, засунуть её уже некуда, все рюкзаки забиты до пределов.

– Есть у меня одно дело…

Резанова встала и повернулась ко мне.

– Да хочу к мощам мама Габриэли съездить… – пояснил я. – Мне всё кажется, должны мы ему. За грозу… В смысле наоборот! В смысле за то, что ничего не случилось…

Она вновь пошла молча, но теперь молчала сосредоточенно, показательно так, с укором. Обиделась? Обиделась.

– Резанова, дружище, не обижайся! – нагнал я. – Это вроде как моё дело. Я же его сам себе придумал. Не могу тащить тебя… Права не имею. Мало ли я…

– Не обиделась! – оборвала меня Галина. – И поеду с тобой! Его дело, ага… Мы тут все…

– Ладно… Со мной так со мной… О, смотри, – ловко сменил тему я, – опять рододендроны начались!

Начались не только рододендроны, из тумана выплыли велосипедисты, они на себе наверх тащили горные байки. Неужели потом по этой дороге, по этой тропе, поедут? Это ж самоубийство! Тут и ходить-то опасно. Мы все ноги уже изломали, особенно кто в горном снаряжении.

– It’s a danger! Don’t ride here! – предупредил их Шота, они ещё и англосаксы. Самоубийцы не послушались и таки съехали. Догнали и перегнали нас уже перед самой площадкой Самебы – у Троицкой церкви.

На той площадке, с которой сегодня совсем ничего не было видно, даже храма… Ой, да какой там храма! Мы и друг друга-то совсем не видели. Так вот, на той зелёной площадке нас уже ждали автомобили.

Сложились, упаковались, поехали…

– Страшно?! – старый грузин-водитель, остервенело крутя руль, повернул голову назад и уставился на Ольгу. Та съёжилась, вжалась… А грузин продолжал, отвернувшись от дороги, хладнокровно рулить: – Не бойся, дочка, я сам боюсь!

– Главное, на дорогу не смотреть, – нервно сострил я.

– Точно! Не смотреть! – теперь он пристально, в упор разглядывал меня.

Господи, как он рулит? Хотелось крикнуть: «Смотри, блин, на дорогу, блин!». Или на что там, блин… Хотя куда смотреть-то? Туман! Он, конечно, довёз нас.

Весь спуск занял пять часов. Туда восемь, обратно пять.

Здравствуй, родная комната, мы с тобой не виделись целых два дня и соскучились по тебе! По тебе, по твоим кроватям с чистым бельём… Но сначала в душ! Боже мой… как хорошо встать под тугой, горячий душ. Как хорошо-о-о-о-о!

– Резанова – бегом в душ! Я пока позвоню: Алло, дэвущка! Дэвущка… Это гу-ру-зынский билайн звонит… Билайн из Гурузии, ва! Харащё меня слышите? Софико, стой! Стой, любимая, не бросай трубку! Это я. Мы спустились…

Тбилиси

Привет, Тбилиси! Гамарджоба, Тбилисо! Я вернулся. Спустя тридцать восемь лет, ничего не помня, ничего не зная, совершенно случайно… Наша программа не предусматривала посещения Тбилиси. Но клуб «7 Вершин» предполагает, а погода лета 2017 года такое вытворяет, как ещё в Ереване не оказались!

За тридцать восемь лет чего только не произошло, чего только не случилось… И живём-то мы теперь в разных странах-государствах, и нет уже той воинской части, в которой служил брат, и самого брата уже четырнадцать лет нет в живых, а «грузинка» – племянница Саша – стала врачом и кандидатом медицинских наук, а тот самый мальчик, которого мы приехали встречать, теперь тридцативосьмилетний архитектор Слава Вайсберг. Почему Вайсберг? А кто их, архитекторов, поймёт? Это его личное, художника, дело. И сам я уже немолодой, лысоватый и бородатый дяденька… Да какой там дяденька! Дедушка! Настоящий дедушка! А был мальчишка.

Нас поселили в трёхзвездочном «Имерети» (я бы ему все четыре дал), и по случаю обеденного времени пошли искать, где бы перекусить. Но не все. Ольга с Алексом не поехали, остались в Степанцминда, захотелось им грузинской глубинки. Андрей на Горе делает вторую попытку, возможно к моменту нашего заселения уже сделал. Два Дмитрия в Тбилиси приехали, но оба остались отдыхать. Вчерашний вечер по случаю неудачного восхождения быстро перестал быть томным. Чача, вино, раздражённая неудачей соседняя группа, извечные классовые противоречия… Всё! Всё привело к ожидаемым последствиям, и теперь часть коллектива чувствовала себя «не совсем». А у некоторых это легло тяжкой печатью на лицо, справа…

И «мы» – это буквально четыре человека: Лёха, Тимур, Галя и я – ощупью, по картам мобильных приложений, не зная города, ушли искать какое-нибудь предприятие общественного питания. В своих поисках мы вышли к большой площади, обильно украшенной флагами Евросоюза. Площадь Европы… Я уже понял, в Тбилиси культ Европы. Культ, несмотря на то, что в классическом географическом представлении Грузия, находясь за Кавказским хребтом, расположена, увы, в Азии. Но Тбилиси этот факт не смущает, и везде развеваются флаги Евросоюза. Не одна Украина стремится стать Европой. Положа руку на сердце, многие россияне тоже хотели бы считать себя полноценными (безвизовыми) европейцами, даже если живут за Уральским хребтом. И турки хотят. И ещё кто-нибудь из Сирии и Пакистана… Привлекательное место – эта Европа, такое привлекательное, скоро совсем не будет отличаться от Азии. На лицо.

На площади Европы нашли ресторан и ввиду надвигающегося дождя (он по пятам, что ли, за нами ходит?) сели под крышу, решив не искать от добра добра, и взяли меню…

Грузинская еда.

Грузинская еда – штука вкусная. Грузинская еда – просто супер! Она аутентична, неподражаема и сама никому не подражает. Однако есть у неё одно «но», исключительно для меня и таких же хреновых едоков как я. Вся еда, абсолютно вся – для меня несъедобна. Перец, чеснок, обжаренные овощи и мясо, жир… Вкусно, калорийно, интересно, но… но не для меня. А мои коллеги радовался жизни, назаказывали хинкали, хачапури и прочие сациви. Я же аккуратно всё пробовал, пытаясь отыскать что-нибудь приемлемое. Нашёл. Сыр! Сыр и хлеб с чаем. Хорошо! Помереть до завтрака не должен, а завтракать будем в гостинице, там европейская кухня и овсяная каша, слава Богу!

Дождь «переели» в ресторане и пошли гулять по Старому Тбилиси.

Замечательный Старый Тбилиси… Скоро его подновят, переделают, перестроят, и он утратит свою аутентичность и индивидуальность. Но пока… Пока он пахнет временем, красным вином, чурчхелой, свежемолотым кофе и восковыми свечами. Православные храмы повсюду (как они пережили советское время?). Любой русский православный человек в них может: помолиться, исповедоваться, причаститься, а случись, и обвенчаться. Грузинская и русская православные церкви – сёстры. Но первая лет на пятьсот старше. Грузия одна из первых приняла христианство, ещё аж в V веке, за что полторы тысячи лет «расплачивается», регулярно становясь жертвой агрессивных соседей-иноверцев. Православные русские православным грузинам помогли, но однозначно эту помощь оценить не получится. Российское чиновничество местами бывает хуже хана Батыя и Тимура Тамерлана, это мы по себе знаем.

Перебравшись на другую сторону Куры, мы в поисках почтовых открыток и марок прошерстили все близлежащие сувенирные магазины. Я отовсюду отправляю открытки, это уже вошло в традицию. Многие, кто оказывается со мной в поездках, заражаются этой идеей. Согласитесь, приятно, заглянув в почтовый ящик, вдруг обнаружить открытку из далёкой страны с маркой, проштемпелёванной названием города, которое ещё и не сразу прочитаешь, а если прочитаешь, то не сразу вспомнишь и найдёшь на карте. «С приветом, ваш…»

Пока искали, покупали, клеили марки, снова пошёл дождь. Ох, погода, ну, погода… Снова пошли искать, где бы присесть в тепле и сухости. Случайно набрели на «пешеходную улицу», заставленную столиками и перекрытую тентами и зонтами, там и притулились. У Лёхи после бурных переправ болело горло, я взялся его лечить горячим тёмным пивом. Тимур с Галей считали, что я издеваюсь над товарищем, и по-товарищески же ржали, Лёха хотел, чтобы ему хоть что-нибудь помогло, и готов был пить всё что угодно, официанты же вообще не понимали, чего от них хотят. Как это «нагрейте пиво»? Охладить – пожалуйста… А нагреть… Я им объяснял «как»… Они не понимали… Лёха объяснял… Тимур с Галей язвили… И тут зазвонил телефон. Я поднял руку, и все стихли. Звонил Алекс, они с Ольгой всё бросили и приехали в Тбилиси, заселились в «Имерети» и теперь жаждали присоединиться к нам. И что важно, Андрюха тоже с ними!

– Андрей взошёл? Взошёл Андрюха? – шипели рядом.

Алекс ответил просто: «Нет».

Андрей не взошёл. Они с Георгием выдвинулись в час ночи и к четырём достигли ледового поля на 4400 и попали в облако. Вокруг – трещины по пятьдесят метров глубиной, ничего не видно, и непонятно, развеется ли это когда. Они ушли вниз, решив не рисковать. А внизу речки раздулись так, что Андрюха форсировал вброд, раздевшись донага, чем изумил каких-то иностранцев. А Георгий перешёл, только вновь поднявшись на ледник. И снова всё обошлось…

– Мы с Галиной завтра хотим в Мцхету поехать… – сказал я, когда Андрюха окончил рассказ.

– В древнюю столицу Грузии? – уточнил наш грузин Тимур.

– В древнюю столицу Грузии, – кивнул я. – Дело там у меня одно…

И я поведал им о своих странных совпадениях, случайностях и мыслях по этому поводу.

– …Поехали с нами… если хотите. Только я… Только я никого не уговариваю, дело сугубо личное и, в общем-то, моё.

Галина подалась вперёд, я кашлянул и исправился:

– Наше. С Галей.

Они все решили ехать к мама Габриэли. Все. Так совпало.

Мама Габриэли

Говорят, печальный диагноз «шизофрения» и вторая группа инвалидности спасли отца Габриэли от расстрела (за сожжённого Ленина), мол, статья-то 70-я нешуточная, и Москва требовала: «расстрелять!». Передёргивают. Даже в военное время по этой статье давали от трёх до десяти (немало, конечно, но и статья нешуточная), а в мирное – от шести месяцев до семи лет. И времена уже наступали брежневские. Пугали – да! Но от срока «шизофрения» действительно спасла.

Однако главным наказанием для Габриэли стала бы не тюрьма. Тюрьму он бы вытерпел… И даже не психушка, её-то он как раз вытерпел… Взбешённое церковное руководство Грузии запретило отцу Гавриилу служить в храмах. Даже заходить в них запретило! От причастия отлучило! По сути, они его отлучили от церкви…

Говорят, Габриэли мог обойтись без еды.

Говорят, он даже мог вытерпеть долго без воды и вроде бы даже без сна…

Но не без Святого Причастия…

А церковное руководство, сильно обеспокоившись, что безответственный поступок юродивого навлечёт гнев советских государственных чиновников, решило строго и демонстративно наказать распоясавшегося юродивого.

Это был перелом. До психоневрологического диспансера, до фактического отлучения Габриэли был, может, несколько странным, но всё же простым монахом, с некоторым эпатажем, но обыкновенным. Теперь он стал необыкновенным. Теперь стал истинно юродивым.

«Из юродивых едва ли один отыщется, чтобы не в прелести находился», – писал св. Серафим Саровский. Габриэли стал тем «едва ли».

И для начала он построил себе церковь прямо во дворе. И украсил её иконами, которые насобирал на свалках. Тогда иконы выбрасывали, как ненужную рухлядь. Это потом станет модным коллекционировать иконы, и их перестанут выносить на мусор. А тогда, в 60-70-е… Помню, большой, писанной на доске, иконой Николая Угодника у моей бабушки в деревне накрывали кадушку с солёными огурцами (Господи, прости нас всех грешных!), не потому что хотели унизить Святого, это невозможно, просто доска была подходящей… Равнодушие страшнее ненависти. Такие «подходящие доски» и собирал по мусоркам Габриэли. Восстанавливал как мог и вывешивал внутри своей церкви. Позже в дар Грузинской церкви от него вывезут почти три грузовика (да хоть один!) с такими иконами, многие окажутся уникальными, единственными в своём роде. Себе Габриэли оставит, что «попроще», – он никогда не стяжал. Но это будет позже.

А тогда его домовую церковь разрушат (он её восстановит), к причастию не допустят, и с этого момента он начнёт ещё один подвиг: богослужение в разрушенных, заброшенных и никому не нужных (как он сам) храмах. Помните: «Твой отец разрушал храмы, ты их будешь восстанавливать». Даже потом, уже прощённый, но всё еще неудобный для церковных иерархов (таким останется на всю жизнь), он в течение восемнадцати лет, с 1972 года по 1990-й, будет ходить (ходить пешком!) по Грузии от одного брошенного храма к другому и служить в них по ночам (не хотел привлекать внимания властей). А некоторые храмы Габриэли попытается восстановить. А помогать ему в этом будут всего несколько женщин, они уже тогда уверуют: мама Габриэли – святой человек!

Он ходил по Грузии, служил в храмах, общался с людьми, останавливался в селениях, в некоторых даже жил, и люди не забыли его. Такого человека трудно забыть. Слишком сильное впечатление он производил. В юродстве своём он то ругался, то кричал, то закатывал целые представления. Помните отца Анатолия в фильме «Остров»?

« – А что это ты делаешь, отец Анатолий?

– Читаю книгу грехов человеческих. Сейчас дочитаю, в печку её, и нет греха.

(Рассматривает, как бы читая, голенище сапога игумена Филарета, а потом с отвращением бросает сапог в топку, любимый сапог, мягкий сапог, подарок митрополита…)

– Ты что это творишь, окаянный?!

– Собираюсь вторую страницу читать.

(Хватает второй сапог, распарывает его ножом и опять «читает» голенище.)

– Какая же это страница, когда это сапоги мои?

(Анатолий забрасывает и второй в топку.)

– И второго нет. Всё! Ты что, не знал, что на голенищах архиерейских сапог больше всего грехов-то и умещается?»

Было что-то в этом роде. Но! Он спасал.

«Только сердцем, полным любви, можно обличать грехи другого человека», – говорил он, оплакивая грехи людские, как некогда оплакивал Василий Блаженный углы дома грешников: «Ангелы стоят и плачут, а вы не пускаете их в дом!».

Последние годы жизни Габриэли провёл в башне монастыря Самтавро. Эти годы подробно описаны. Много воспоминаний, много свидетельств, много рассказов. Популярность мама Габриэли в начале 90-х достигла апогея. К нему ехали, шли, летели. Кто за советом, кто за исцелением тела или души, кто просто посмотреть, но все – за чудом. Когда пишут жития святых, обязательно поминают чудеса, что совершались при жизни, ещё больше те, которые происходят на могилах. Так положено. У мама Габриэли этого хватило на четыре книги и пару фильмов.

Вот только мне, бестолковому и неискушённому, почему-то кажется… не в чудесах дело. Нет-нет, и в них тоже! Но, кажется мне, главнее – беззаветное служение Церкви, беззаветная любовь к Христу, беззаветная любовь к ближним.

Мы привыкли бряцать словом «любовь». «Они поднялись в спальню и занялись любовью…» Чем, простите, занялись?

Мы используем его, совершенно не понимая смысла и значения. Даже когда говорим: Бог – есть любовь! Всё равно не понимаем.

А Габриэли понимал. И любви той, настоящей, правильной у него хватало на всех с избытком. Любви и, что ещё важнее, отваги любить. И добрых, и хороших, и грешных, и больных. Любить, несмотря ни на что! Даже если тебя самого объявляют сумасшедшим. Даже если бьют и гонят. Даже если отлучают от церкви. Впрочем, так положено святому. Юродивому святому. Сам же Габриэли в своей способности так любить был совсем не уверен. Но от греха отвёл многих.

«Завещание архимандрита Гавриила

Слава Христу Богу!

От Святейшего и Блаженнейшего Католикоса-Патриарха всея Грузии Илии II испрашиваю прощения и благословения. Всему священническому и иноческому чину оставляю свое благословение и прощение-примирение. Бог есть Любовь, но хоть и много я постарался, однако достичь любви к Богу и ближнему, по заповеди Господней, я не смог. В любви заключается всё обретение человеком Царствия Небесного в этом видимом мире и унаследование Вечности (Вечной Жизни). Похороните меня без гроба, в мантии. Будьте добрыми и смиренными; во смирении нашем помянул нас Господь, ибо смиренным дарует благодать. Перед каждым Богом рожденным человеком будьте со смирением, добротою и любовью. Любовь ко всем уношу я с собой – и к православному люду, и ко всякому Богом рожденному человеку. Цель жизни и всего этого видимого мира есть обретение Царствия Божия, приближение к Богу и унаследование Вечной Жизни. Этого и желаю я всем вам. С благословением моим оставляю вас, да не потеряет никто великую милость Божию и да удостоятся все обретения Царствия. Несть человек, иже жив будет и не согрешит. Один я великий грешник, всячески недостойный, зело немощный. От всей моей любви молю вас всех: проходя мимо моей могилки, испросите прощение мне грешному. Прахом был я, в прах и возвратился».

Не канонизировать его было нельзя. Можно считать, что его канонизировал сам народ Грузии, и всего через семнадцать лет после кончины. Грузинская Православная церковь оформила это решение, а Русская у себя подтвердила.

В гостях у Мамы

Всю ночь снился человек в чёрном. Он громко и строго говорил на незнакомом гортанном языке, вздымал руки и поднимал голову к небу, ходил, широко шагая, снова вздымал руки и снова говорил. Ругался? Обличал? Объяснял? Непонятно… Я отмахивался, но он не уходил…

Совсем я обалдел от этой истории.

А утром к нам присоединился Дмитрий-второй. У него день рождения, и у Димы будет непростой, но добрый подарок, поездка в Мцхету к святому. Дмитрий-первый встречается с сослуживцем, и, увы, занят.

Нас восемь.

Мне удалось договориться об аренде гостиничного микроавтобуса. Водитель Артур на вопрос, знает ли он кого из русскоязычных гидов по Мцхете, хмыкнул: «Я что… сам не смогу рассказать?»

Выехали в десять и сразу попали в ливень…

Нет, это не кончится никогда!

Мы плыли в автомобильном потоке, дождь хлестал по ветровому стеклу, дворники едва справлялись. Кто-то сказал:

– Потоп!

– Нет… – Артур качал головой. Он остановил автобус на перекрёстке перед светофором. – Потоп был в 15-м… Видите тот мост? По нему бегал бегемотик, когда вода разрушила зоопарк… – Мы снова тронулись. – Тут такое творилось…

Творилось… Погибло девятнадцать человек и половина зверей зоопарка. 15 июня объявили днём траура. И сейчас не потоп, нет. Просто ливень. А он и прекратился, как по заказу, только мы подъехали к монастырю Джвари, что стоит на вершине горы у слияния Куры и Арагви.

 
«Немного лет тому назад,
Там, где, сливаяся, шумят,
Обнявшись, будто две сестры,
Струи Арагвы и Куры,
Был монастырь.
Из-за горы
И нынче видит пешеход
Столбы обрушенных ворот,
И башни, и церковный свод…»
 

Ничего и не поменялось с тех пор, как в XIX веке писал Михаил Юрьевич о тех местах. Монастырь основан в VII веке, но и до VI века там уже стоял храм меньшего размера, развалины его видны по сию пору. Знаковое место для Грузии. Место силы. Такие места есть по всему миру, у каждой страны, у каждого народа.

От Джавари автобусом спустились в храм Светицховели. Храм Животворящего Столпа. Про Столп тот можно написать целую книгу, такая там интересная история. Храм XI века. До строительства в Тбилиси храма Цминда Самеба (Святой Троицы) он был кафедральным патриаршим храмом Грузинской православной церкви и на протяжении целого тысячелетия являлся главным собором всея Грузии. Высокий, величественный, неприступный, переживший нашествия монголо-татар, турок, персов, он устоял и при коммунистах. В храме нас сопровождал интересный гид, старая грузинка, по видимости, из актрис, так виртуозно она владела словом. Её откуда-то привёл Артур, и она устроила нам полноценное театрализованное представление на полчаса.

Впечатлённый её экспрессией, помноженной на непередаваемый грузинский акцент, я с первых же минут включил видеозапись. Такое не пропускают.

Добрались до Самтавро. До того самого женского монастыря равноапостольной святой Нино, просветительницы Грузии, что стал последним прибежищем мама Габриэли… Да-да, он умер в женском монастыре, где его и похоронили, и здесь теперь покоятся его святые мощи.

Странная жизнь.

Странная судьба.

Странный святой.

Святой юродивый. Юродство один из самых примечательных подвигов в Церкви. Уничижение гордыни во благо Господа. Да какое там гордыни! Полное растворение в Боге… Вот такие они, босые, в рубище, Христовы воины Любви.

В этом году в Гималаях я придумал не совсем приличный слоган. «Сходи в горы – почувствуй себя говном!» Кто поднимался, согласятся со мной. Девяносто процентов времени горы незаметно (или заметно) уничижают и растворяют вашу гордыню. Своим видом: они высоки, они просто огромны. Своей неприступностью: взбираться на них бесконечно трудно, по пути не раз проклянёшь себя. Своими людьми: есть же такие, кто находят в себе силы и взбираются на: К-2, Аннапурну, да хоть бы на Ушбу, эти люди сами огромны и велики, как горы. Смотришь на всё это и понимаешь, какой ты маленький, ничтожный, неинтересный… Совершенно никчёмное существо. И от гордыни твоей остается горошина ещё меньше, чем от либидо на 3700. Потом, конечно, ощутишь себя героем! Но это потом.

Но тут, стоя у раки из розового иранского оникса, я вдруг понял: чтобы усмирить гордыню, вовсе не нужно никуда лезть. Достаточно вот так встать и постоять возле раки святого человека, истинные размеры души которого невозможно измерить никакими километрами, световыми годами и парсеками. Человека, кто выше, кто больше самых высоких гор. Человека, кто в одном рубище, босой, с медным венцом на голове мог выйти к людям и проповедовать Слово Божие о Любви, когда те над ним хохотали. Клоун же. Шут. Юродивый. А он проповедовал! Так усмирял свою гордыню. Господи… Уж лучше в горы!

Я пошёл в церковную лавку, купил свечи и иконы святого, нашёл всех своих, всем всё раздал и вернулся к раке. У молодой монашки, что там дежурила, одними губами испросил разрешения сделать кадр. Она поморщилась, покачала головой, но потом, кажется, поняла меня, моё искреннее желание, на всякий случай оглянулась и быстро кивнула. Я щёлкнул и кивнул ей: «Спасибо!». Она улыбнулась и сложила руки на груди, наклонив голову. А ведь они все его здесь любят. Любят тебя здесь, мама Габриэли! Я поклонился раке. Спасибо, дедушка. Мадлоб! За поездку спасибо. За то, что всё прошло удачно, что все живы и здоровы, спасибо. За Грузию отдельное спасибо! «Я в ответе перед Богом за всю Грузию и пол-России», – говорил ты, поднимая и лихо выпивая кружку вишнёвого сока, до дна, и пусть думают, что с вином! Мадлоб!

Вечером, когда все ушли в серные бани, – Тбилиси стоит на теплых минеральных источниках – я приехал на канатке на гору к крепости. Нашёл укромное местечко, подстелил дождевик (теперь он у меня всегда был с собой), сел, достал «Чудо-йогурт» (такой же, как в России, только с грузинскими буквами), баранки (всё купил внизу) и стал ждать закат, задумчиво пережёвывая скромный ужин. Закат обещал стать необыкновенным, в пресечённом рельефе древней грузинской столицы, фееричным…

Да. Я не был в Грузии 38 лет.

Да. Я почти ничего не помню из той детской поездки.

Да. Я знаю, как много сложностей возникло между нашими странами, и они ещё не скоро кончатся, ой как не скоро.

Но мне понравилась Грузия! Очень. Весёлая и задорная, как лезгинка, она бывает задумчивой и протяжной, как горская песня или вот как «Сулико». Помните?

Она доброжелательна, она гостеприимна, она трудолюбива и временами безалаберна, даже ленива и совсем нетороплива… А куда спешить? Когда живёшь в горах, время не властно над тобой… Историчная, христианская, верующая, глубоко верующая и снова поющая, поющая в храмах. Грузия.

Иногда я жалею, что не пью вина. Сегодня бы выпил. Саперави… густого… бордово-красного, как кровь… терпкого… И съел бы чахохбили. Помню, в тот день, когда умирал брат, прилетала моя Софико. Чтобы встретить её и вопреки страшным прогнозам врачей, я накрыл дома стол: саперави, чахохбили, зелень, сыр, лепёшка… Это был грузинский стол для брата и жены… Брат любил Грузию… И жену мою любил и называл по-грузински Софико. Теперь её все так называют, хоть она стопроцентная русская… Софико. Очень красиво звучит. И чем-то брат был похож на Габлиэли. Помнишь, Софико, как чудил он и как мы смеялись? Как он, запрокинув рюмку, свалился вместе с табуреткой, но рюмки из руки не выпустил и продолжил анекдот, который рассказывал? Ты знаешь, он ведь не был пьян, с анекдотом же не потерялся, просто хотел нас рассмешить, Софико. У нас были проблемы, а ему хотелось нас отвлечь, и у него получилось, мы долго смеялись. Он всегда нас хотел развеселить и отвлечь от чёрных мыслей, а в 90-е их хватало. Он любил нас. Он всех любил… Поэтому у него было так много друзей… Как, наверное, у мама Габриэли.

– Я так и знала, что ты здесь!

Резанова выбралась к моему укрытию. Нашла, значит. Не пошла в баню…

– Красивый закат будет, – я кивнул на запад, там закатное солнце, кувыркаясь и плещась в облаках, резвилось, как молодой дельфин, уплывая за горизонт.

Галина пристроилась рядом, и некоторое время мы молча любовались безумным коктейлем облаков; закатного неба; заблудившихся и мечущихся впопыхах – успеть бы сверкнуть – лучей солнца; растопыренных телевышек; застеклённых кристаллов небоскрёбов; рыжих старых крыш; белых стен новых домов; над и под горой…

Красота!

И хаос…

Не удивительно, но они всегда идут рука об руку… Красота из хаоса, хаос из красоты… Я спохватился и стал настраивать фотоаппарат, всё же пропущу, сижу тут, щёлкаю…

– Резанова?

– А?

Даже головы не повернула.

– А хорошо мы съездили… Всё успели. На Гору только не поднялись…

Она посмотрела на меня, как бы пыталась понять, чего это я тут такого говорю. Красота же! Но потом рассеянно улыбнулась и кивнула: «Ну да, успели, что говорить-то, и так понятно…»

Я вздохнул и нацелился камерой на запад… Эх… Пожрать бы… А то от йогурта с баранками только в животе урчит…