Текст книги "Не только о Хармсе. От Ивана Баркова до Александра Кондратова"

Очевидно, что многие, тогда же и впоследствии благодарившие Салтыкова за «Июльское веяние», не сочли все это за оскорбление (что делать, – как будто признали они, – действительно: мы распяли Христа, мы пахнем, шепелявим, «сосем» русского и тому подобное), а удовольствовались лишь заключительным резюме писателя: надо узнать этот народ, тогда появится «чувство человечности – справедливость, сознание братства и любовь» (15. 2. 240). Куда при этом денется весь набор описанных отталкивающих еврейских свойств – в статье не объяснялось.

Очевидно, что «Июльское веяние» Салтыков писал, сдерживая и преодолевая себя. Но он, так сказать, «отвел душу» в опубликованной в том же августовском номере «Отечественных записок» очередной главе авантюрной повести «Современная идиллия». Повесть публиковалась, как и писалась, очень долго: с февраля 1877 по май 1883 года, с неизбежными для такого стиля работы Салтыкова (как и во многих подобных случаях) повторами тех или иных персонажей, сюжетов, мыслей, фраз в других текстах (очерках), писавшихся параллельно.

Практически неразвивавшийся сюжет «Современной идиллии» из главы в главу (из года в год) буквально воплощался лишь в бесконечных разговорах персонажей о том, что нынче время «годить». Наконец, по прошествии года с начала публикации повести, в пятой главе возникает идея действия: надо бы «жида окрестить!» (15. 1. 84). Но идея тут же брошена, действие снова останавливается и погружается в прежнее: «годить». Лишь через четыре с половиной года, очевидно раздраженный вынужденной и неорганичной для себя ролью ходатая за евреев, одновременно с «Июльским веянием» Салтыков возвращается к брошенному сюжету с «крещением жида» и, наконец, этой авантюрой запускает динамику действия повести. Тут является «странствующий полководец» Полкан Самсонович Редедя, который в качестве «обрусителя» в Западных губерниях «произвел сильную рекогносцировку между жидами и, сбив их с позиций, возвратился восвояси, обремененный добычей» (15. 1. 126); комические рассказы Редеди о своих подвигах сводятся, например, к историям о том, как он топил жидов «массами… массами… плотину из них в Западной Двине» (15. 1. 274). В дальнейшем герои повести добираются наконец до княжеской усадьбы, «которую арендовал искомый еврей» (15. 1. 246) Лазарь Давыдыч Ошмянский с пунцовыми губами, выпученными глазами, слюнями в углах рта, которые он то и дело посасывает (15. 1. 251). Оказалось: владелец, у которого дела шли плохо, решил, что еврей «ловчее вызудит запутавшийся мужицкий пятак, чище высосет мужицкий сок» (15. 1. 250). Следует обстоятельный рассказ, подтверждающий талант еврея-предпринимателя все обращать себе в пользу с помощью разнообразных «гешефтов» (15. 1. 253–266).

Впрочем, с крещением жида дело не сладилось; авантюристов ловят, отправляют в Петербург, судят по всяким комичным обвинениям и отпускают.

Лишь незадолго до кончины у Салтыкова сложились прочувствованные слова о незавидной доле еврейского ребенка: в рассуждениях о состоянии современной школы («Мелочи жизни»; 1886) он осудил разнообразные препятствия, предварительно чинимые поступающему в виде необходимости справок о его социальном происхождении и вероисповедании: «православный, католик или, наконец, еврей? ^[36] Для последних, в особенности, школа – время тяжкого и жгучего испытания. С юношеских лет еврей воспитывает в себе сердечную боль, проходит все степени неправды, унижения и рабства. Что же может выработаться из него в будущем?» (16. 2. 18). Впрочем, почти тут же последовало непременное (сакраментальное) порицание евреев…

^[1] Лаврецкий А. Классик революционной сатиры // Известия. 1939. 10 мая. № 107.

^[2] Зиновьев Г. Большевики и наследство Щедрина // Литературное наследство. Т. 11/12. М., 1933. С. 368.

^[3] Покусаев Е. И. М. Е. Салтыков-Щедрин: (Очерк творчества) // Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч.: В 20 т. М., 1965–1977. Т. 1. С. 44 (далее ссылки на это издание даются в тексте в скобках с указанием тома и страницы).

^[4] Песковский М. Наш патриотизм, самообман, долгоязычие и прожектерство // Русское обозрение. 1877. № 17. С. 14.

^[5] Пристрастное внимание к национальности окружающих людей и желание непременно высказать о них свое мнение проявлялись у Салтыкова и в социально и идеологически совершенно нейтральных обстоятельствах. Проведя лето 1886 года на даче в Финляндии, писатель счел нужным в одном из очерков обстоятельно порассуждать о финнах. Оказалось следующее: финны – обманщики, поворовывают, пьянствуют «до самозабвения»; «Талантливы ли финны – сказать не умею. Кажется, скорее что нет, потому что у громадного большинства их вы видите в золотушных глазах только недоумение. Да и о выдающихся людях не слыхать. Если бы что-нибудь было в запасе, все-таки кто-нибудь да и создал бы себе известность» (16.2. 10); и дальше: «О финских песнях знаю мало»; «О науке финской знаю мало» (16.2. 10, 11): читатели могли решить, будто редакция журнала составила ему вопросник, на который он непременно должен был ответить, – иначе непонятно, зачем было отчитываться в незнании того и сего? В газете «Новое время», любившей тексты с националистическим «душком», рассуждения Салтыкова о финнах понравились: этот фрагмент его статьи здесь перепечатали. Раздосадованный журналист и издатель М. М. Стасюлевич писал историку А. Н. Пыпину: «Относительно же того, что он <Салтыков. – В. С.> сказал о Финляндии, можно назвать это „бредом больной души“; заметили ли Вы, что „Новое время“ пришло в восторг от его глумления над финляндскою культурою и тамошними порядками <…>. Ну, то, что удовольствует „Новое время“, не может восхищать всех; но каково самому Салтыкову видеть, как он обрадовал „Новое время“. Впрочем, как Вы это сами знаете, с Салтыковым подобные пассажи бывали и прежде: Бог и черт – оба думают, что он каждому из них свечку ставит» (ОР РНБ. Ф. 621. № 836. Л. 53-53об.).

^[6] Сочетание этих трех национальностей, то и дело мелькающих в текстах Салтыкова, по-видимому, отражение распространенных в тогдашних сборниках бытовых анекдотов коллизий именно между ними.

^[7] См.: История русского драматического театра: В 7 т. М., 1977–1987. Т. 5. С. 413–536.

^[8] Можно лишь осторожно предположить, что салтыковский пассаж был вызван дебютной пьесой еврейской писательницы И. Л. Ласкоз «Бедная племянница» на модную тогда и всегда раздражавшую его тему женского равноправия.

^[9] Знакомый человек < П. М. Шпилевский>. Западно-русские жиды и их современное положение // Иллюстрация. 1858. 4 сентября. № 35; вследствие завязавшейся журнальной полемики 30 октября в № 43 «Иллюстрация» не извинилась, а обозвала вступивших с ней в спор иудофилами и агентами некоего богатого еврея.

^[10] Маркс К., Энгельс Ф. Соч.: В 50 т. 2-е. изд. М., 1955–1981. Т. 1. С. 408 и др.

^[11] Откупная система давала право частным лицам за определенный доход собирать налоги в пользу государства.

^[12] Наряду с Гершками и Ицками здесь появляются еще греки: «все эти Бестианаки и Мерзоконаки» (3. 371).

^[13] В эту пору персонажами многочисленных стереотипных карикатурных изображений железнодорожных концессионеров были люди с горбатыми носами, что должно было ассоциироваться с обликом еврея; см., напр.: Маляр. 1874. 11 августа. № 30.

^[14] Отечественные записки. 1869. № 2. С. 607. В издании 1886 г. Салтыков снял эту тираду Самуила Давыдыча, клянущего себя за то, мол, что он предал Христа (см. далее).

^[15] В другом материале того же номера «Отечественных записок», в статье публициста Н. А. Демерта «Наши общественные дела», в качестве негативного явления отмечено, что газета «Санкт-Петербургские ведомости» сделалась «органом Абрама Моисеевича Варшавского и Ко» (Отечественные записки. 1872. № 6. С. 242).

^[16] Имеется в виду дом на Васильевском острове купца, биржевого и банкирского деятеля Г. П. Елисеева с магазинами и винными складами.

^[17] Густые остатки от перегона хлебного вина, которыми кормили скот.

^[18] Арлекин <Д. Д. Минаев?>. Фельетон // Всемирная иллюстрация. 1876. 21 авг. № 399.

^[19] Речь об опере композитора Ф. Галеви на либретто Э. Скриба, поставленной впервые в петербургском Большом театре зимой 1859 года.

^[20] Хволос М. Письмо Н. А. Некрасову // Вестник русских евреев. 1872. 14 декабря. № 24.

^[21] Речь о предстоявшей поддержке Россией сербов в войне с Турцией.

^[22] Пожалуй, цитата из карамзинского стихотворения «Опытная Соломонова мудрость, или Мысли, выбранные из Экклезиаста» (16. 1. 311) фигурирует здесь не без ассоциации с хищной «мудростью» Соломона Мерзавского.

^[23] Рапорт агента о похоронах Салтыкова-Щедрина 3 мая 1889 г. // Былое. 1906. № 12. С. 122.

^[24] Недельная хроника «Восхода». 1889. 21 мая. № 20.

^[25] Щукинский сборник. Вып. 8. М., 1909. С. 198–199, 200–203.

^[26] РО ИРЛИ. Р. I. Оп. 25. № 108/1-3.

^[27] РО ИРЛИ. Р. I. Оп. 25. № 108/3. Л. 957; как пишет Соркин: «Подробности изложены в моей книге „Разное“ № 3. Стр. 130–174» – такая книга не разыскана.

^[28] Имеется в виду пожертвование Поляковым двухсот тысяч рублей на устройство общежития для студентов Петербургского университета (3 октября оно было освящено). Негодование этим даром Салтыкова так раздражало, что он еще не раз выскажет его в письмах разным людям, обзывая заодно самих студентов «шпионами»; напр.: «С тех пор, как жид Поляков основал свое шпионское общежитие…» и тому подобное (см.: 18. 2. 142–143; 18. 2. 147). Впервые, кажется, Поляков в соответствующем контексте появился у Салтыкова в 1872 году в первой главе «Дневника провинциала в Петербурге» (10. 275).

^[29] Кауфман А. Е. За много лет // Еврейская старина. 1913. Т. 6. Вып. 3. С. 337.

^[30] Одно из любимых выражений Салтыкова; см., например: 19. 1. 50.

^[31] Так говорил и Александр III 11 мая 1881: он «принимал сегодня депутацию евреев, сказал им, что они также отчасти виноваты, что их бьют, что они эксплуатируют население» (Богданович А. В. Три последние самодержца. М.; Л., 1924. С. 61).

^[32] Б. а. <Успенский Г.>. Крестьяне о современных событиях: (Заметки по поводу еврейских погромов») // Отечественные записки. 1882. № 3. С. 38–54.

^[33] Южаков С. Еврейский вопрос в России // Отечественные записки. 1882. № 5. С. 1–35

^[34] Б. а. <Строганов Н. Ф.>. Патологическая сторона еврейского вопроса. Д. Хволеса. <Рец.>// Отечественные записки. 1882. № 8. С. 225–230.

^[35] Этот мотив был еще в давней притче («сказке») Салтыкова «Пропала совесть», где Самуил Давыдыч в порыве покаяния клянет себя за то, что предал Христа. В 1886 году, готовя к изданию сборник сказок, писатель исключил этот фрагмент: он противоречил порицаемому им в «Июльском веянии» одному из предубеждений против евреев: «предатели Христа».

^[36] В этом контексте дóлжно было написать: иудей.

О последней стихотворной переписке Зинаиды Гиппиус и Александра Блока в 1919 году

23 апреля 1919 года основательно болевшего всю зиму и начало весны 1919 года С. П. Каблукова, преподавателя математики женской гимназии А. П. Никифоровой, музыкального критика, секретаря в 1909–1913 годах Петербургского религиозно-философского общества ^[1], посетила давно с ним не видевшаяся З. Н. Гиппиус. На другой день, 24 апреля, Каблуков подробно записал в своем дневнике все городские новости, слухи, анекдоты, которые он узнал из полуторачасовой беседы с ней. Приводим полностью эту запись:

«Из вчерашних рассказов З. Н. Гиппиус.

1. По слухам, Карташев уехал в Париж, где он будет ведать делом снабжения <оккупир>ованного Петербурга предметами продовольствия ^[2].

2. Ее встреча в вагоне трамвая с А. А. Блоком. Происшедший диалог:

Он: Здравствуйте! Вы могли бы подать мне руку? (передался на сторону большевиков).

Она: Лично я могу подавать вам руку.

Он: Как же вы поживаете?

Она: Что же, ждем смерти. Вот в вашем положении не умрешь, а мы…

Он: Ну, умирают-то во всяком положении. – Длинная пауза. – Он вновь: А я вас люблю и всегда буду любить.

Она: И я вас люблю.

Публика с крайним любопытством относится теперь в этому диалогу, толкуя его как встречу двух бывших любовников и удивляясь их откровенным речам при посторонних.

Она замечает это, и диалог ее тяготит.

Он: А в будущем есть надежда, что наши прежние отношения восстановятся?

Она: Нет. Это – навсегда. Между нами друг к другу все пути уничтожены.

Выходя из вагона, она подала ему руку. Он эту руку поцеловал. Больше встреч не было.

3. Она призналась мне, что из всех „измен“ ей всего горше отступничество Андрея Белого и Ал. Блока, бывших ее друзьями 2 десятилетия.

4. Брюсов в Москве на службе у большевиков, „опускается на дно“ все больше и больше: наркотиками всякого рода спасает себя от мысли „Кем ты был и кем стал?“.

5. Колчак будто бы очень умен. На него можно надеяться. Крестьянам обещает он землю в частную собственность. Даже не против „Советов“, а только против „большевиков“. Нес в полках знамена с иконами Казанской, Смоленской и пр. С ним „идет“ еп. Андрей Уфимский впереди рати с крестом ^[3]. И будто от Колчака на днях бросали у нас прокламации на тему „да будет спокойно население, я не трону т. н. «советских служащих» не большевиков“.

6. Петербург усиленно эвакуируется: ежегодно 1000 рабочих отправляют из города.

7. На финский фронт шлют войска усердно и много.

8. Кронштадтское „чудо“. На танцев<альном> вечере некий сильно пьяный матрос пригласил девицу на танец. Она отказала, т. к. он был пьян зело. Тогда он сказал: „Хорошо! Не хочешь, так я найду себе пару!“ И, сняв икону Богородицы, пустился с нею в неприст<ойный> пляс. И через час внезапно умер. Смерть его была странная. Случай произвел впечатление.

9. О смерти В. В. Розанова. Умирал он по чину: соборовался, исповедовался и причастился. Когда все это было исполнено, он сказал: ну хорошо, а теперь подымите меня, я помолюсь своему (или „моему“) Богу. И далее произошло нечто неописуемое и непристойное. Все были поражены. Сочинениями его завладел Флоренский ^[4] – он их „оправославит“…» ^[5]

Из девяти зафиксированных Каблуковым сюжетов откомментируем два, имеющих отношение к Блоку.

Событие, изложенное в истории 2, в настоящее время широко известно. Впервые в печати сообщение о встрече Гиппиус и Блока 3 октября 1918 года в петербургском трамвае появилось в 1922 году в заметке Д. Ю. Гессена «Об одной встрече» ^[6]. Материалом заметки послужил именно дневник Каблукова. С тех пор эта часть дневника исчезла из поля зрения и считалась утраченной, пока в 1983 году не была принесена в Отдел рукописей Публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина Л. Н. Тимофеевым. Широкую известность названная история получила после выхода из печати первого тома мемуаров Гиппиус ^[7]. Судя по тому, что текст разговора Гиппиус с Блоком, воспроизведенный в ее воспоминаниях, почти идентичен записанному Каблуковым, надо полагать, что предшественницей этих текстов была запись Гиппиус в погибшей впоследствии части ее дневника. Таким образом, в настоящее время самым ранним письменным источником разговора Гиппиус с Блоком оказывается дневник Каблукова.

Обратимся к сюжету 8.

Полагаем, что именно этот городской анекдот послужил толчком к последнему перед окончательным разрывом обмену стихотворными посланиями между Гиппиус и Блоком.

Через две недели после встречи Гиппиус с Каблуковым, 7 мая 1919 года, Блок получил от Д. С. Мережковского вложенное в конверт без адреса стихотворение Гиппиус «Бывшему рыцарю Прекрасной Дамы»:

 
Впереди 12-ти не шел Христос:
Так мне сказали хамы,
Но зато в Кронштадте пьяный матрос
Танцевал польку с Прекрасной Дамой.
Говорят – он умер. А если и нет?
Вам не жаль Дамы, бедный поэт? ^[8]
 

Нам не удалось отыскать хроникальных сведений, в точности подтверждающих достоверность дважды (в беседе с Каблуковым и в стихотворении Блоку) воспроизведенного Гиппиус анекдота.

Однако на то, что ему соответствовали некоторые реальные события, указывает, например, следующее сообщение: «На днях должно последовать распоряжение о запрещении устройства вечеров с танцами. Причиной этой меры служат постоянные скандалы на танцевальных вечерах» ^[9]. Еще ближе к рассказанному анекдоту кронштадтский источник: «Согласно распоряжения Кронштадтского Совета танцы распущены под страхом денежных штрафов. Однако это не останавливает любителей терпсихоры. Собираясь в частных квартирах, они захлебываются в „вальсах упоительных“ ^[10]. Недавно была накрыта такая милая компания, состоящая в большинстве из матросов, в доме № 33 по ул. Урицкого. Хозяева, конечно, оштрафованы на 210 р.» ^[11].

Вероятно, передавая стихотворное послание Гиппиус Блоку, Мережковский изложил суть анекдота, послужившего источником стихотворения – если эта история не была уже известна Блоку. Так или иначе, но ответное послание Блока, записанное им в мае на посланной Гиппиус книге «Катилина. Страница из истории мировой революции», совершенно точно обозначает жанр первоосновы текста Гиппиус:

 
Вы жизнь по-прежнему нисколько
Не знаете. Сменилась полька
У них печальным кикапу ^[12]…
И что Вам, умной, за охота
Швырять в них солью анекдота,
В них видеть только шантрапу? ^[13]
 

Таким образом, городской анекдот послужил источником последней стихотворной переписки между Гиппиус и Блоком. Можно заметить, что разность политических позиций двух корреспондентов проявилась не только в различной оценке содержания анекдота, но и в несходстве отношения к самому жанру: охотное использование анекдота у Гиппиус и заметное желание его не слышать, не слушать («И что Вам, умной, за охота…») Блоком.

^[1] Подробнее о С. П. Каблукове см. в сопроводительном тексте А. А. Морозова к публикации «О. Мандельштам в записях дневника С. П. Каблукова» // Вестник русского христианского студенческого движения. 1976. № 118. С. 131–134.

^[2] А. В. Карташев (1875–1960) – историк церкви, богослов, политический деятель; председатель Религиозно-философского общества (1909–1917); сведения Гиппиус совершенно не соответствовали реальности: во время октябрьского переворота 1917 года Карташев вместе с другими членами Временного правительства был арестован и заключен в Петропавловскую крепость, освобожден в феврале 1918 года; с января 1919 года – действительно в эмиграции, но никакого содействия тогдашней власти Петрограда оказывать не намеревался.

^[3] Епископ Уфимский и Мензелинский Андрей (в миру кн. А. А. Ухтомский; 1872–1937) с осени 1918 года руководил духовенством армии А. В. Колчака; расстрелян.

^[4] П. А. Флоренский (1882–1937), религиозный философ, ученый, искусствовед; расстрелян.

^[5] ОР РНБ. Ф. 322. Ед. хр. 63. Л. 174–178.

^[6] Красная газета. 1922. № 47. 24 ноября.

^[7] Гиппиус З. Живые лица. Прага, 1925. Т. 1. С. 66–68.

^[8] Цит. по: Минц З. Г. А. Блок в полемике с Мережковскими // Наследие А. Блока и актуальные проблемы поэтики. Блоковский сборник IV. Тарту, 1981. С. 212.

^[9] Жизнь искусства. 1919. № 76. 12 февраля.

^[10] Аллюзия на стихотворный цикл «Valse masquee» поэта, прозаика, журналиста В. В. Гофмана.

^[11] Известия Кронштадтского Совета рабочих, матросских и красноармейских депутатов. 1919. 20 (7) апреля.

^[12] Ставший особенно популярным в начале XX века – эстрадный (преимущественно) – медленный танец.

^[13] Впервые: Блок А. Собр. соч.: В 12 т. Л., 1932–1936. Т. 4. С. 211.

Предыстория гибели Гумилева
(Письмо в редакцию журнала «Даугава»)

В августовской книжке вашего журнала опубликована статья Р. Тименчика «По делу № 21 422» – о таганцевском заговоре и участии в нем Николая Гумилева.

Я архивист, служу в Отделе рукописей Публичной библиотеки в Ленинграде, и по долгу службы (а также, разумеется, вследствие собственных занятий) мне приходится вот уже двадцать лет беседовать с самыми разными людьми – владельцами личных архивов, в приобретении которых заинтересован наш отдел. Память сохраняет множество устных историй. Одна из них впрямую касается темы упомянутой статьи.

Это рассказ Лазаря Васильевича Бермана ^[1], услышанный от него в Москве в 1974 году.

Несколько слов о моем собеседнике. Он родился в 1894 году. Окончил в 1912 году Тенишевское училище, был секретарем редакции журнала «Голос жизни» (1914–1915), секретарем «Союза поэтов» (1920–1921), где какое-то время председательствовал Н. С. Гумилев. Издал сборник стихов «Неотступная свита» (1915), отмеченный Гумилевым, сборник «Новая Троя» (1921). Затем стихи печатать перестал, хотя писал их до последних дней своих (он умер в 1980 году).

Приведу одно его стихотворение (по словам Бермана, Шкловский, которому оно было прочитано, легко узнал в герое стихотворения Сталина):

Над кручей

 
Ты, верно, всех переживешь,
Кому сегодня солнце светит.
Уже, возможно, на примете
Существование мое.
Тех, кто в огонь раздули искру,
С кем шел ты рядом с давних пор,
Ты отмечаешь сам по списку,
Им вынося свой приговор.
Тебе во всем послушный ныне
Их Эрмий, под сирены вой
В закрытой наглухо машине
К черте увозит роковой.
 
 
К другим, что дней не протянули,
Приходишь ты, как скорбный гость,
Стоять в почетном карауле
За отворотом пряча трость.
 
 
В луче прожектора лазурном,
На Красной площади Москвы
Берешь с летучим прахом урну
Из рук растерянной вдовы.
 
 
И так редеет лес могучий,
Что брезжит небо над листвой,
И только ты стоишь над кручей,
Свинцовой, полной молний тучи
Почти касаясь головой.
 

<1939?>

В двадцатые годы Берман работал в детских журналах, в начале тридцатых уехал в Москву, занимался педагогической деятельностью.

У меня сохранилась магнитофонная запись воспоминаний Бермана о своей литературной работе, С. А. Есенине, Н. А. Клюеве, других литераторах, журналистах. Впоследствии часть этих материалов была перенесена им на бумагу. Но один сюжет автор не пожелал зафиксировать даже на магнитофонной ленте, а согласился лишь на устное повествование. Речь шла о Гумилеве. Опасения, мало понятные современному читателю, но факт остается фактом: в 1974 году восьмидесятилетний старик боится оставлять свидетельство об определенных исторических эпизодах. Впрочем, препоны к публикации сохранялись вплоть до наших дней.

Одна из причин – происходившая в семидесятые годы подспудная борьба за возвращение Гумилева в литературу. Легализации его имени способствовали выступления по радио, а затем и в печати Н. С. Тихонова с воспоминаниями о запрещенном поэте и другие попытки прорвать «блокаду». В этих условиях раскрывать обстоятельства ареста и казни Гумилева считалось тактически неверным. Видимо, и сегодня эта тактика имеет своих сторонников. Не пора ли ее оспорить?

Другим препятствием к обнародованию сведений Бермана была их форма. До недавнего времени я ничем не мог подкрепить его рассказ. Но вот И. В. Одоевцева в интервью журналу «Вопросы литературы» (1988. № 12) обронила фразу, которая, на мой взгляд, убедительно подтверждает подлинность упомянутого рассказа. Оценивая степень участия Гумилева в конспиративной деятельности в 1921 году, накануне ареста, Одоевцева упомянула одного «малоизвестного поэта», которого Николай Степанович назвал ей в качестве лица, причастного к «делу». «Я, к сожалению, не помню его фамилии, – посетовала Одоевцева, – только строку из его стихотворения почему-то запомнила…» Надо отдать должное памяти поэтессы: хотя она не всегда точна в своих мемуарах, но здесь почти безошибочно воспроизвела – и это по прошествии семидесяти лет! – строфу стихотворения Бермана из его книги «Новая Троя»:

 
Увы, как многие похожи —
Чем отдаленней, тем больней —
         На Мару смуглым цветом кожи
                            И кольцами своих кудрей.
 

Это интервью дает мне основание обнародовать свидетельство Бермана. Предварительно замечу только, что Лазарь Васильевич отнюдь не хотел что-либо доказывать или открывать своими воспоминаниями. Это не более чем характеристика Гумилева как человека, совершенно не приспособленного для амплуа конспиратора.

Именно Берман зимой 1920/21 года ввел Гумилева в круг заговорщиков.

История такова. В 1914 году в Петрограде существовал 4–й запасной бронедивизион. Был зачислен в него и Берман (как, кстати, и Шкловский; здесь они подружились). Многих объединяла тогда принадлежность к эсеровской партии. Однако, со слов Бермана, в конце 1910-х годов он отошел от партийной работы, сохранив при этом дружеские отношения со своими единомышленниками. Зная об этом, Гумилев обратился в ту пору к Берману с просьбой устроить ему конспиративную встречу с эсерами, объясняя это желанием послужить России. После неудачных попыток отговорить Гумилева от опасного шага Берман согласился выполнить его просьбу. При этом он предупредил заговорщиков, что с ними желает познакомиться один из лучших поэтов России (фамилия не называлась), и просил использовать его лишь в случае крайней необходимости. На эту встречу, с удивлением рассказывал Берман, Гумилев явился в известной всему Петрограду оленьей дохе, чем тотчас себя дезавуировал.

О том, что Гумилева все-таки использовали в «деле», Берман узнал летом 1921 года, когда Николай Степанович обратился к нему за помощью: принес две пачки листовок разного содержания и предложил поучаствовать в их распространении. Одна из листовок начиналась антисемитским лозунгом. «Связной» возмутился: «Понимаете ли вы, чтó предлагаете мне, Лазарю Берману, распространять?» Гумилев с извинениями отменил свою просьбу. Вскоре последовал арест поэта, затем казнь.

По словам Бермана, через некоторое время ему передали просьбу А. А. Ахматовой помочь отыскать место казни: связи Лазаря Васильевича с автомобилистами-военными были известны, и надеялись, что он отыщет человека, который вел машину с приговоренными. Эти расчеты оправдались. Нашли шофера, он указал на так называемый Охтинский пустырь (признанный сейчас наиболее вероятным местом казни район деревни Бернгардовка примыкает к Охте). От того же шофера узнали, что на месте казни выкапывалась большая яма, перебрасывалась доска-помост, на нее вставал расстреливаемый.

В 1923-м, в период подготовки процесса над эсерами, Берман был арестован. Тогдашний начальник Петроградской ЧК, небезызвестный Я. С. Агранов, в течение нескольких продолжительных бесед с Берманом склонял его к тому, чтобы тот в качестве одного из близких друзей Шкловского и соратников по партии публично обратился к Виктору Борисовичу с просьбой вернуться в Россию – ничего, мол, с тобой не сделают (Шкловский, вовремя почувствовав нависшую опасность, весной 1922 года переправился за границу). Берман от сотрудничества с ЧК отказался, но в одной из бесед с Аграновым, пользуясь выгодным положением «нужного» человека, задал ему вопрос: «Почему так жестоко покарали участников „дела“ Таганцева?» Последовал ответ: «В 1921 году семьдесят процентов петроградской интеллигенции были одной ногой в стане врага. Мы должны были эту ногу ожечь!»

Вот, собственно, и всё.

Участившиеся в последнее время споры о степени серьезности или выдуманности «дела» Таганцева производят грустное впечатление. Люди, казалось бы, не консервативных взглядов с прежним маниакальным упрямством исходят из догмы, что «хороший человек» Гумилев не мог ни в какой форме бороться с «хорошей» революцией и поэтому надо во что бы то ни стало добиваться его реабилитации – доказать, что он чист и невиновен перед властью большевиков. Еще куда ни шло, если бы толковали об оправдании в постыдных обвинениях – убийстве, поджоге, но здесь… Гордиться следует, что Гумилев одним из первых среди писателей попытался бороться с властью большевиков, пусть в наивной форме, неумело, но – бороться!

И еще: а захотел бы такой реабилитации от этой власти сам Гумилев?

^[1] А. Ю. Галушкин, один из составителей прекрасной книги В. Б. Шкловского «Гамбургский счет» (М., 1990), любезно подсказал мне очень интересные и полезные упоминания имени Бермана в текстах этой книги.