Текст книги "Не только о Хармсе. От Ивана Баркова до Александра Кондратова"

Обэриуты, чинари… Мания классификации, или Так делается наука ^[1]

Точная терминология – один из признаков основательности науки. И один из ее соблазнов. Наука о литературе охотно оперирует, например, наименованиями литературных объединений для описания тех или иных явлений или персонажей. Такой науке кажется достаточным указать: арзамасская эстетика, рапповская идеология, поэтические идеалы суриковцев, серапионовец – и характеристика конкретного писателя состоялась. Опасность впасть во внеисторичность в пользовании подобными универсалиями кажется очевидной, в особенности если иметь в виду, с одной стороны, гомерические размеры моды на литературные группировки, например в 1920-е годы, когда в их основании подчас отсутствовали какие-либо содержательные эстетические принципы, а с другой, насильственное прекращение в конце 1920-х – начале 1930-х годов деятельности большинства таких групп, в результате чего встает вопрос, продолжать ли считать, например, последующее творчество А. Г. Малышкина «перевальским» (один из множества подобных примеров).

Фактором, оказывающим решающее влияние на введение в научный обиход наименования того или иного литературного объединения, является наличие у такого объединения манифеста. Программа-манифест, независимо от степени его внятности и осмысленности, ставит любую из групп, оснастивших себя таким документом, в контекст истории литературы. И, напротив, те, кто не позаботились о создании соответствующего программного документа, в истории литературы оказываются как бы несуществующими.

Сказанное относится к еще совсем короткой (но уже проявившей отмеченные выше свойства и обросшей к тому же разнообразным научным «сором») истории изучения «Объединения реального искусства» (ОБЭРИУ) и к сопутствующему наименованию некоторых членов этого объединения термином «чинари».

Обратимся к краткому конспекту подлинных событий, породивших то и другое наименования.

В конце марта – начале апреля 1925 года начинающий поэт Даниил Хармс познакомился с уже вступившим в Ленинградское отделение Всероссийского союза поэтов А. И. Введенским ^[2], и возникла дружба, которая сохранится между ними на всю жизнь. К тому времени, с начала 1925 года, Хармс состоял в «Ордене заумников DSO», возглавлявшемся А. В. Туфановым; в это объединение вслед за своим новым другом вошел и Введенский ^[3].

Тогда же Хармс приобрел еще одного, как окажется, друга на всю жизнь – Я. С. Друскина, преподавателя русского языка и литературы, затем музыканта, преподавателя математики, философа ^[4]: «Весной или летом 1925 года Введенский однажды сказал мне: „Молодые поэты приглашают меня прослушать их. Пойдем вместе“. <…> Из всех поэтов Введенский выделил Даниила Хармса. Домой мы возвращались уже втроем, с Хармсом. Так он вошел в наше объединение. Неожиданно он оказался настолько близким нам, что ему не надо было перестраиваться, как будто он уже давно был с нами» ^[5]. Под «нашим объединением» Друскин подразумевает, помимо своего однокашника Введенского, с которым подружился в 1922 году, другого школьного товарища – Л. С. Липавского ^[6], начало дружбы с которым он относил к 1918 или 1919 году (в свою очередь, Введенский с Липавским не просто были дружны в школьные годы, но и совместно сочиняли поэтические произведения, а также посылали свои стихотворения на отзыв А. А. Блоку ^[7]). Таким образом, по крайней мере в середине 1925 года Введенский, Хармс, Липавский и Друскин образовали дружеский круг, разомкнутый только последовательной гибелью каждого из его членов.

Летом 1925 года Хармса делает попытку документировать свою позицию в литературе. По-видимому, именно ему принадлежит датированный 11 августа манифест «Ход не от желудка – а от революции к материалу», где впервые в его лексиконе появляется термином «левый»: «И вот ленинградская организация левого фронта искусства предлагает обществу свои услуги <…>» ^[8].

С этих пор будем постоянно встречаться с параллельным существованием в сознании Хармса и Введенского нескольких категорий (или терминов), которыми они будут оперировать в своей творческой практике.

Так, 17 октября 1925 года оба выступали в Союзе поэтов от «Ордена заумников» ^[9] (здесь Введенский аттестовал себя «Авторитетом бессмыслицы») ^[10], а в ноябре Хармс записал: «<…> Нам же нужно об’единить самых левых <…>» (5. Кн. 1, 65).

С начала следующего года Хармс принялся за создание такого объединения (и в дальнейшем, насколько знаем, именно он будет инициатором всех подобных предприятий). На 5 января 1926 года было назначено «Заседание левого фланга». Любопытно, что составленный им список из семи предполагавшихся выступающих записан дважды, и во втором случае – в обратном порядке: от последнего к первому, как будто Хармс играл здесь в некую игру (5. Кн. 2, 165).

14 января 1926 года датировано стихотворение Хармса «Вью́шка смерть», под которым вместе с подписью имени автора впервые появляется обозначение «Школа чинарéй Взирь зáуми» (1, 40), в свою очередь, Введенский 13 февраля посвященное Хармсу стихотворение «ОСТРИЖЕН скопом Ростислав» впервые подписал: «ЧИНАРЬ АВТО-ритет бессмыслицы» ^[11] (таким образом, добавив к прежнему автонаименованию новое слово «чинарь»).

Через много десятилетий Друскин рассказал, что это слово было придумано в их дружеском кругу Введенским, и полагал, что оно произведено от слова «чин» в значении духовного ранга ^[12]. А. Стоун-Нахимовски возводит значение этого слова к славянскому корню «творить» ^[13]. Новую интерпретацию предложил М. Б. Мейлах ^[14]. Следует учесть также хлебниковский неологизм (В. Хлебников был в поле творческих интересов Введенского и Хармса) от слова «чинара»: «чинарить» в опубликованном в 1924 году его стихотворении «Воспоминания» ^[15]. Невозможно обойти вниманием и тот фрагмент «Теории слов» Липавского (датируемой 1935 годом), где он со ссылкой на древнерусский язык сам дает интерпретацию слову «чин»: «в др. – рус.: власть, собрание – „причислен к чину ангелов“» ^[16]. Вместе с тем, если учитывать самое существо «чинарского» мироощущения, следует понимать, что приведенные (и любые иные интерпретации) по определению не должны вести к единственной безусловной дешифровке этого термина.

Таким образом, слово «чинарь» с начала 1926 года становится частью имен Хармса и Введенского, как можно полагать, фиксировавшей принадлежность их обоих к одному и тому же творческому сообществу.

Так будет подписывать некоторые свои произведения Введенский: «Минин и Пожарский» (май – июль 1926), «Воспитание души» (<1926>; посвящено Липавскому) ^[17], «Начало поэмы» (<1926>) ^[18], «Седьмое стихотворение» (<1927>), («На смерть теософки» 28 июня <1927 или 1928>) ^[19].

В свою очередь, в автонаименовании Хармса в подписях под своими произведениями слово «чинарь», помимо названного выше, встречаем в стихотворениях «Половинки» (<1926>; 1, 50), «Стих Петра-Яшкина – коммуниста» (1926 – начало 1927) ^[20]. В конце декабря 1926 года Хармс составляет проект своего сборника стихотворений «Управление вещей. Стихи малодоступные», где на рисованной им обложке так обозначил свое авторство: «Чинарь Даниил Иванович Хармс» (5. Кн. 1, 122). Свои письма Хармсу Введенский постоянно адресует: «Чинарю-Взиральнику Даниилу Ивановичу Хармсу» (письма от 29 июля, 6 и 11 августа 1926 года) ^[21]. Чинарями назвали себя Введенский и Хармс в программе придуманного ими игрового «Ритуала „Откидыванья“» (26 или 27 ноября 1926 года; 5. Кн. 1, 106).

В 1926 году, когда при Институте художественной культуры студенты театрального отделения решили учредить театр «Радикс», они, по воспоминаниям одного из них – И. В. Бахтерева, – с просьбой о сочинении пьесы «<…> решили обратиться в двум ленинградцам-„чинарям“ – Хармсу и Введенскому» ^[22], а 12 октября того же года в числе других организаторов театральной труппы «Радикс» под просьбой о предоставлении помещения для репетиций подписались «авторитет бессмыслицы чинарь Александр Введенский» и «поэт-чинарь Даниил Хармс» ^[23].

21 марта 1927 года К. С. Малевич писал из Варшавы художнику К. И. Рождественскому: «Необходимо Вам найти Чинарей и сказать им, чтобы они собрали лучшие свои стихотворения <…>, я хочу связать их с Польскими поэтами» ^[24].

Между тем (или вместе с тем) известное нам по манифесту 11 августа 1925 года позиционирование себя Хармсом и Введенским в качестве принадлежащих к «левому» направлению в современной литературе продолжилось и в следующем – 1926 году. 3 апреля они направили письмо Б. Л. Пастернаку, как члену ЛЕФа, где заявили: «Мы оба являемся единственными левыми поэтами Петрограда» ^[25]. В течение этого года стало ясно, что Хармс (как он это провозгласил в ноябре 1925 года) одержим идеей объединения «левых»: 9 декабря 1926 года он зафиксировал в записной книжке: «Договор с Домом Искусств об устройстве вечеров Левого Фланга» (5. Кн. 1, 115) – по-видимому, это должно было означать позицию такого объединения по отношению к московскому Левому фронту, а уже примерно через неделю составил обширный список членов проектируемого «Фланга Левых» (5. Кн. 1, 116), новым наименованием более категорично обозначив его самостоятельность (или самодостаточность). Но, возможно, это не устроило то ли самого Хармса, то ли кого-то из его единомышленников – 9 января 1927 года в Кружке друзей Камерной музыки, а 26 или 28 марта (возможно, что оба дня) Левый Фланг выступал в Институте истории искусств (5. Кн. 1, 123, 146), то есть произошло возвращение к прежнему наименованию (или само наименование не было сколько-нибудь содержательным или значимым для участников объединения).

Вместе с тем (стоит еще не раз обратить внимание на это «вместе с тем») между 22 и 26 марта Хармс составил проект содержания литературного-художественного сборника, выпуск которого предполагался под эгидой «Радикса». Среди его материалов должны были явиться статьи журналиста В. В. Клюйкова «О левом фланге» и Липавского «О чинарях» (5. Кн. 1, 145). Таким образом, очевидно, что чинари представлялись в это время как одна из составляющих частей Левого Фланга. Можно только сожалеть, что статья Липавского не сохранилась (или не была написана): возможно, ее наличие предотвратило бы некоторые исследовательские недоразумения позднейшего времени.

Одновременно («вместе с тем») 25 марта возникает новое наименование того объединения левых, которое не давало покоя Хармсу: «„Академия Левых Классиков“, так назвались мы с пятницы 25 марта 1927 г. <…> Все согласны. Кроме Шурки (имеется в виду Введенский. – В. С.). Этот скептик проплёванный ни на какое название, кроме чинаря, не гож. Долгожданное решение этой задачи наконец пришло. Надо полагать, решение блестящее» (5. Кн. 1, 146). Из этой записи следует, что Введенский сопротивлялся административной активности Хармса и принуждению к переименованию себя в «академика» или «левого классика». Этого по существу и не произошло: 3 апреля 1927 года в газете «Смена» журналисты Н. Иоффе и Л. Железнов в статье «Дела литературные… (О „Чинарях“)» рассказали о скандальном выступлении «третьего дня» на собрании литературного кружка Высших курсов Искусствоведения «чинарей» Введенского и Хармса ^[26]; на эту статью последовало опровержение от Академии Левых Классиков за подписями: «Чинарь А. Введенский, Чинарь Д. Хармс» ^[27]. Таким образом, и внутри нового образования – Академии Левых Классиков оба остаются приверженцами наименования себя чинарями.

Осенью 1927 года, по воспоминаниям Бахтерева, Академия Левых Классиков становится секцией Дома печати, но с выполнением поставленного директором условия убрать из наименования группы слово «левый», которое «приобрело политическую окраску» ^[28]. Между тем 1 ноября в Доме печати состоялось выступление «некой левой группы», заумных «Авто-ритетов бессмыслицы» ^[29] (как помним, это вторая часть подписи, которую ставил под своими произведениями Введенский, а первая – «чинарь»).

Все же новое наименование для группы пришлось придумать, тем более что был спроектирован большой театрализованный вечер, на котором его участники решили заявить о своих принципиальных творческих позициях.

Наименование придумал Бахтерев: «Я предложил назвать секцию Объединением реального искусства. Сокращенно Обериу. Название было признано удовлетворительным и без особого энтузиазма принято с поправкой Хармса: затушевать слово, лежащее в основе, заменить букву „е“ на „э“» ^[30]. Насколько Хармсу было не по душе (или, напротив, безразлично) это новое наименование, легко увидеть по тому, как он его коверкал, упоминая в своих записных книжках: «Заседание Обэрэриу» (5. Кн. 1, 184); «В пятницу послать открытки Ермолаевой и Юдину о заседании Обэрэлиу» (5. Кн. 1, 188) ^[31], – не приживалось оно в его сознании, хотя постепенно в течение 1928 года Хармс к нему, как видно, привык и научился правильно писать.

Вместе с тем (или несмотря на это) по-настоящему дорогие Хармсу автоопределения ему все-таки удалось, так сказать, «протолкнуть»: «левый» в названии театрализованного вечера «Три левых часа» и в статье «Обэриу» (которую стали интерпретировать как манифест группы), где Введенский был охарактеризован как «крайняя левая нашего объединения» ^[32], а чинари возникли в сценическом (режиссерском) варианте пьесы «Елизавета Бам», написанной Хармсом для вечера «Три левых часа» – двенадцатый «кусок» ее назывался «Кусок чинарский» ^[33].

Таким образом, в течение всего 1928 года и в начале 1930-го (о 1929 годе не сохранилось документальных свидетельств) происходили заседания ОБЭРИУ или выступления от имени этого объединения. В выступлениях участвовало (или планировалось участие) значительное число действующих лиц (не только литераторов, но и музыкантов, жонглеров, фокусников и т. п.) – это были в подавляющем числе перформансы, «левые» вечера, в которых публике предъявлялось не столько литературное творчество, сколько эпатажное зрелище, призванное ее удивить. А собственно членами ОБЭРИУ в конце октября 1928 года, как явствует из записных книжек Хармса, было четыре человека: «Считать действительными членами обэриу: Хармс, Бахтерев, Левин, Введенский» (5. Кн. 1, 255). Об эфемерности Объединения свидетельствует следующая далее запись: «Не надо бояться малого количества людей. Лучше три человека вполне связанных между собой, нежели больше, да постоянно несогласных» (Там же).

После выступления обэриутов перед студентами Ленинградского университета в апреле 1930 года (ни Введенский, ни Хармс, по-видимому, в нем не принимали участия) появилась статья Л. Нильвича с заглавием-приговором «Реакционное жонглерство (об одной вылазке литературных хулиганов)», которая начиналась словами: «Обериуты – так они себя называют» ^[34], и это означало в тогдашней политической ситуации дискредитацию Объединения и невозможность его дальнейшего существования.

ОБЭРИУ– вслед за Левым фронтом искусства, Левым флангом, Флангом левых и Академией Левых Классиков – на этом прекратило свое существование.

Непредубежденный взгляд на историю попыток Хармса в течение четырех с половиной лет (середина 1925 – начало 1930) создать и пропагандировать собственное литературное объединение не может не обнаружить два принципиальных обстоятельства.

Непременным атрибутом всех внешних перипетий этого процесса (то есть перемен в наименованиях) было понятие «левого», и Хармс претендовал на то, чтобы сделать такое «левое» объединение универсальным, включив в него не только писателей, но и художников, историков литературы, музыкантов, которых он полагал приверженцами «левых» эстетических взглядов. Поэтому, разумеется, по мановению газетной статьи или других критических выступлений Хармс мог или должен был перестать являться обэриутом, то есть членом завершившего существование формального объединения, но не прекращал в этот момент оставаться «левым» писателем, к каковым он себя все эти четыре с половиной года причислял ^[35].

Другое обстоятельство, на которое должно быть обращено внимание: с кем остался Хармс (или кто остался с Хармсом) после прекращения ОБЭРИУ и вообще всей его суеты по поводу создания литературного объединения. Все, что мы знаем о ближайшем творческом, интеллектуальном круге Хармса, указывает на Введенского, Липавского, Друскина – тех, кто вместе с ним с начала 1920-х годов называл себя чинарями, – а также на Н. М. Олейникова и Н. А. Заболоцкого (двое последних присоединились к этому кругу в конце 1925 года, а с 1928 года все названные лица, помимо Друскина, стали сотрудничать в детском журнале «Ёж», затем в «Чиже» и Детгизе). О том, что наименование «чинарь» не только не было забыто, но оставалось актуальным, свидетельствует стихотворение Хармса 1930 года «Я в трамвае видел деву…», где так назван Введенский (5. Кн. 1, 326), и это же подтверждает Введенский в 1936 году, так аттестуясь на визитной карточке А. Крученых ^[36]. Еще показатель-нее глубокую творческую близость названных лиц (нюансы личных взаимоотношений между некоторыми из них в данном случае несущественны) характеризует составленный Липавским текст «Разговоры» – запись бесед, которые они вели в 1933–1934 годах, регулярно собираясь на квартире Липавского или Друскина. И наконец, самым содержательным объектом для изучения степени взаимосвязи тех, кто с 1925 года называл себя чинарями, является их собственное творчество: дело не просто в том, что все они посвящали друг другу собственные сочинения (это, так сказать, внешнее выражение взаимной приязни), – они вели друг с другом постоянный творческий диалог ^[37], единство содержания которого обеспечивается общностью лексики и мотивов ^[38].

Можно, таким образом, сказать, что «чинарство» было для названных лиц неизменным родовым понятием, а остальные, калейдоскопически сменявшиеся наименования, – да и то не для всех, – видовыми.

Между тем за Хармсом, Введенским, Заболоцким и даже Олейниковым (который был «своим» в кругу чинарей, но никогда не только не входил формально ни в одно «левое» объединение, но не участвовал ни в одном их коллективном мероприятии) закрепилось наименование «обэриутов».

Разумеется, в первую очередь это произошло потому, что единственным из объединений, о которых шла выше речь, сумевшим составить свой манифест, было ОБЭРИУ. Чинари же не удостоили таким подарком будущих исследователей их творчества, и даже проектировавшийся доклад Липавского, который мог бы послужить заменой их программному документу, по-видимому, так и не был написан.

Другой причиной сведения к понятию «обэриутского» всего творчества названных писателей явилось отсутствие до недавнего времени публикаций как самого их творческого наследия, так и какого бы то ни было описания истории формирования и перипетий их взаимоотношений.

Изменение ситуации должно было последовать за первой публикацией мемуарного очерка Друскина «Чинари» ^[39], подробно рассказавшего о том, как сложился этот дружеский круг и какую творческую роль играл в нем каждый из участников. Вследствие этого были сделаны первые попытки откорректировать устоявшееся представление о значимости ОБЭРИУ: «<…>„Обэриу“ для „Чинарей“ было одним из кратковременных промежуточных этапов существования, более широкого и хронологически, и со стороны литературно-философской проблематики» ^[40], а также о достоверности описания литературных явлений исключительно через манифесты и декларации тех или иных группировок: «<…> описание истории литературы через историю сложившегося стандартного набора литературных группировок 20-х годов кажется недостаточным и не всегда истинным» ^[41].

Содержательное изучение творчества чинарей в их взаимосвязи предпринял Ж.-Ф. Жаккар в своей диссертации, где посвятил им отдельную главу ^[42].

Между тем в 1994 году появилось крайне противоречивое издание, которое, с одной стороны, заглавием и собственно включенными в него авторами и их произведениями должно было демонстрировать историко-литературную содержательность ОБЭРИУ как литературного сообщества, но, с другой, – во вступительной статье и примечаниях – последовательно и здраво опровергало эту идею ^[43].

В книгу включены произведения Хармса, Введенского, Заболоцкого, Бахтерева, Олейникова и К. К. Вагинова. При этом об Олейникове справедливо сказано, что он в ОБЭРИУ не входил, а входивший формально Вагинов был довольно далек от него по существу ^[44]; что «<…>содержание самого понятия „обэриутское творчество“ представляется весьма расплывчатым» ^[45], а между поэзией разных членов объединения существовали «глубокие различия» ^[46], и что вообще ОБЭРИУ напрасно «стало отождествляться с именами бывших „чинарей“. Такое отождествление является суживающим <…>» ^[47]. Сказанное не может не вызывать вопроса, какими же научными мотивировками оправдано было издание сборника под таким заглавием, самим фактом своего появления, вопреки разумным рассуждениям во вступительной статье, очередной раз закреплявшего за включенными в него авторами наименование обэриутов? По-видимому, вопреки фактам и здравому смыслу, одной лишь магией существования манифеста, которым обэриуты заявили о себе накануне их знаменитого вечера «Три левых часа». Не удивительно вследствие этого, что значительно возросшая за последнее десятилетие литература о Хармсе и Введенском пестрит наименованием их обэриутами.

Более того, М. Мейлах, некогда, как сказано выше, трезво оценивавший скромное место ОБЭРИУ в творческом пути Хармса или Введенского, в последние годы ввел в научный обиход экзотическое и претенциозное понятие «обэриутизма» как образа их жизни (жизнетворчества) ^[48], а самим эмоциональным тоном своих нынешних рассуждений об обэриутах/чинарях демонстрирует, что научные позиции у отдельно взятого исследователя не только могут со временем кардинально меняться (что хорошо), но определяться и иными – порой отнюдь не научными – задачами ^[49].

Остается лишь надеяться, что наукообразные (и псевдонаучные) споры о терминах сменятся, в конце концов, емким «всесторонним исследованием» того интеллектуального текста, который создали своим разножанровым творчеством пятеро друзей: Хармс, Введенский, Липавский, Друскин и Олейников.

^[1] Благодарю Ю. А. Клейнера за консультации при подготовке настоящей статьи.

^[2] Памятная запись А. И. Введенского в альбоме Хармса; без даты (заполнялся 23 марта – 8 апреля) // ОР РНБ. Ф. 1232. Оп. 1. Ед. хр. 434. Л. 32.

^[3] См.: Jaccard J.-Ph., Устинов А. Заумник Даниил Хармс: Начало пути // Wiener Slawistischer Almanach. Bd. 27. 1991. S. 159–183.

^[4] См. издания, наиболее полно (на сегодняшний день) отражающие биографию и творчество Я. Друскина: Друскин Я. Дневники. СПб., 1999; Он же. Перед принадлежностями чего-либо: Дневники 1963–1979. СПб., 2001; Он же. Лестница Иакова: Эссе, трактаты, письма. СПб., 2004; обстоятельную справку об отношениях Друскина и Хармса см.: Даниил Хармс глазами современников. Воспоминания. Дневники. Письма. 2-е изд. СПб.: Вита Нова, 2021. С. 482–483 (указ. имен).

^[5] Друскин Я. «Чинари» // Даниил Хармс глазами современников… Указ. изд. С. 77.

^[6] Наиболее полное издание сочинений Липавского см.: Липавский Л. Исследование ужаса. <М.>, 2005.

^[7] Кобринский А. А., Мейлах М. Б. Введенский и Блок: Материалы к поэтической предыстории ОБЭРИУ // Блоковский сборник X. Тарту, 1990. С. 75 (Ученые записки Тартуского ун-та. Вып. 881).

^[8] Хармс Д. Полн. собр. соч.: <В 5 т. 6 кн.>. СПб., 1997–2002. <Т. 4>. С. 7. (в дальнейшем ссылки на это издание – в тексте, с указанием в скобках номера тома и страниц). Левый фронт искусств (ЛЕФ) существовал с 1923 года и объединял тогдашних футуристов – В. В. Маяковского, Б. Л. Пастернака и др.

^[9] Введенский А. Полн. собр. произведений: В 2 т. М., 1993. Т. 2. С. 137–138.

^[10] Там же. С. 138.

^[11] «…Сборище друзей, оставленных судьбою». А. Введенский, Л. Липавский, Я. Друскин, Д. Хармс, Н. Олейников: «Чинари» в текстах, документах и исследованиях: В 2 т. Б. м., 1998. Т. 1. С. 329.

^[12] Друскин Я. «Чинари» // Даниил Хармс глазами современников… С. 73.

^[13] Stoun-Nakhimovski A. Laughter in the Void // Wiener Slawistischer Almanach. Bd. 5. 1982. S. 10.

^[14] Мейлах М. К чинарско-обэриутской контроверзе // Александр Введенский и русский авангард: Материалы Международной научной конференции, посвященной 100-летию со дня рождения А. Введенского. <СПб.>, 2004. С. 96, 97.

^[15] Русский современник. 1924. № 4. С. 75.

^[16] Липавский Л. Теория слов // Липавский Л. Исследование ужаса. С. 300.

^[17] «…Сборище друзей, оставленных судьбою». С. 350, 353.

^[18] Собрание стихотворений: <Сборник Ленинградского отд. Всероссийского Союза поэтов>. Л., 1926. С. 15.

^[19] «…Сборище друзей, оставленных судьбою». С. 357, 360.

^[20] Костер: Сборник Ленинградского Союза Поэтов. Л., 1927. С. 102.

^[21] Письма Александра Введенского Даниилу Хармсу // Сажин В. А. Введенский и Д. Хармс в их переписке. Париж: Русский Институт в Париже, 2004. С. 41, 42, 44 (Библиограф. вып. 18); одно из этих писем Введенский в шутку подписал «Чинарь Павлуша» (Там же. С. 42).

^[22] Бахтерев И. Когда мы были молодыми: (Невыдуманный рассказ) // Даниил Хармс глазами современников. С. 108.

^[23] Введенский А. Полн. собр. произведений. Т. 2. С. 132.

^[24] Цит. по: Малевич о себе. Современники о Малевиче: Письма. Документы. Воспоминания. Критика: В 2 т. М., 2004. Т. 1. С. 185.

^[25] Впервые: Гурчинов М. Едно непознато писмо до Борис Пастернак // Годишен зборник на филозофскиот факултет на Универзитетот во Скопjе. 1971. Кн. 23. С. 435–440; см. также: Флейшман Л. Маргиналии к истории русского авангарда: (Олейников, обериуты) // Олейников Н. М. Стихотворения. Bremen, 1975. С. 4–5.

^[26] Смена. 1927. 3 апреля. № 76.

^[27] См.: Jaccard J.-Ph., Устинов А. Заумник Даниил Хармс… S. 170.

^[28] Бахтерев И. Когда мы были молодыми… С. 126.

^[29] Толмачев Д. Дадаисты в Ленинграде // Жизнь искусства. 1927. 1 ноября. № 44.

^[30] Бахтерев И. Когда мы были молодыми… С. 126. См. выше о подобном неочевидном значении слова «чинарь».

^[31] В календаре «Афиш Дома Печати» (1928. № 1) встретим также «ОБЭРИО» – еще одно свидетельство пренебрежения участников внешней формой наименования своего Объединения.

^[32] Афиши Дома Печати. 1928. № 2. С. 11.

^[33] Stanford Slavic Studies. Vol. 1. Stanford, 1987. P. 232.

^[34] Смена. 1930. 9 апреля. № 81.

^[35] Последующие трансформации творчества Хармса и, напротив, неизменность принципиальных позиций Введенского выразительно характеризует эпизод 1939 года, когда Введенский, прочитав повесть Хармса «Старуха», на вопрос о своем мнении ответил, что он, Введенский, до сих пор не отошел от принципов левого искусства.

^[36] Кобринский А. А. «А вообще живу очень плохо…»: К биографии Александра Введенского харьковского периода (Переписка с Детиздатом) // Russian Studies: Ежеквартальник русской филологии и культуры. 1995. Vol. 1. № 3. С. 247.

^[37] Диалогическая форма – вообще одна из излюбленных в этом кругу.

^[38] Это продемонстрировано в перекрестных комментариях к изданию: «…Сборище друзей, оставленных судьбою». Т. 1. С. 989–1069; Т. 2. С. 608–693.

^[39] Wiener Slawistischer Almanach. 1985. Bd. 15. S. 381; последующие публикации: Аврора. 1989. № 6. С. 103–105; «…Сборище друзей, оставленных судьбою». С. 46–64 (первые две публикации воспроизводят разные варианты текста, который Друскин писал на протяжении 1960–1970-х годов; последняя – их контаминация); Даниил Хармс глазами современников. С. 73–85. Другая важная публикация, продемонстрировавшая интеллектуальную атмосферу этого сообщества, – записи бесед его участников, которые вел Липавский, озаглавленные им просто «Разговоры» (Липавский Л. Исследование ужаса. С. 307–423).

^[40] Сажин В. Н. «Чинари» – литературное объединение 1920–1930-х годов: (источники для изучения) // Четвертые Тыняновские чтения: Тезисы докладов и материалы для обсуждения. Рига, 1988. С. 23.

^[41] Сажин В. Н. «…Сборище друзей, оставленных судьбою» // Тыняновский сборник: Четвертые Тыняновские чтения. Рига, 1990. С. 194. См. также: Jaccard J.-Ph. Чинари // Russian Literature. 1992. XXXII. P. 77–94.

^[42] Jaccard J.-Ph. Daniil Harms et la fin de l’avant-garde russe. Bern, 1991. P. 133–207 (Slavica Helvetica. Vol./Bd. 39).

^[43] Поэты группы «ОБЭРИУ». СПб., 1994 (Б-ка поэта; Большая сер.).

^[44] Мейлах М. <Преамбула к примечаниям> // Поэты группы «ОБЭРИУ». С. 533.

^[45] Мейлах М. «Я испытывал слово на огне и на стуже…» // Поэты группы «ОБЭРИУ». С. 19.

^[46] Там же. С. 27.

^[47] Там же. С. 12.

^[48] Мейлах М. К чинарско-обэриутской контроверзе // Александр Введенский и русский авангард. С. 99.

^[49] Об этом см.: Царькова Т. С. Требуются извинения: (Письмо в редакцию по поводу статьи М. Мейлаха «Вокруг Хармса») // Русская литература. 2007. № 2. С. 245; Сажин В. Н. Необходимое дополнение // Там же. С. 245–246.