Текст книги "Не только о Хармсе. От Ивана Баркова до Александра Кондратова"

Между тем в 1756–1757 годах Барков в очередной раз вступил в литературную полемику, возникшую вокруг имени Ломоносова. Поводом послужил ломоносовский «Гимн бороде» – стихотворный памфлет, направленный Ломоносовым против деятельности Синода, который запрещал публикации сочинений на естественно-научные темы (в частности, был запрещен перевод философской поэмы английского поэта А. Попа «Опыт о человеке»), а придворный проповедник епископ Гедеон (Г. А. Криновский) выступил в печати с критикой научных теорий Ломоносова. «Гимн бороде» Ломоносова широко распространялся в списках и вызвал многочисленные критические и сочувственные отклики. Среди последних был и барковский текст «Пронесся слух: хотят кого-то будто сжечь…», который очередной раз демонстрировал Ломоносову острый ум и преданность его ученика.

Впрочем, Барков был постоянен и в другом: «за пьянство и неправильности» в январе 1757 года он был отстранен от ведения письменных дел президента Академии наук К. Г. Разумовского, которыми занимался одновременно с работой для Ломоносова ^[108] (а в 1758 году на несколько недель исчез из Академии и не появлялся на службе, так что его даже пришлось разыскивать через полицию ^[109]).

Наряду с деятельностью копииста (которая, в случае с летописью Нестора, была отнюдь не формальной, но в своем роде творческой), Барков занимался и переводческой работой: в 1758 году он перевел и подготовил к изданию книгу «Переводы с латынскаго и шведскаго языков: Случившияся во времена императора Марка Аврелия римскаго и Каролуса 12 шведскаго» (издана посмертно в 1786 году с опечаткой в инициалах переводчика: «Переведено трудами С. И. Баркова») – это были преимущественно образцы ораторского искусства любимых им древнеримских авторов.

Болезни, как и прежде, его не оставляли. 2 мая 1761 года, извиняясь перед академическим историком Г. Ф. Миллером, Барков сообщал: «Я весьма глазами болен, и для того порученное мне от вас дело сам отнести не могу, в чем нижайше прошу ваше высокоблагородие меня извинить. При сем приемлю смелость напомянуть вашему высокоблагородию, чтоб оставшуюся черную тетрадь, есть ли отищутся, сочинение мною краткой Российской истории мне пожаловать возвратить, ибо я другова оригинала не имею, а намерен оную продолжать далее. Впротчем с глубочайшим почтением моим пребуду вашего высокоблагородия Милостивого г<осу>д<а>ря всепокорный слуга студент Иван Барков» ^[110]. В этом письме примечательна подпись: «студент» – Барков к тому времени уже ровно тринадцать лет пребывал в этом звании!

Между тем занятия его были отнюдь не студенческого уровня.

Начатую им осенью работу над «Краткой российской историей» он, как явствует из письма, давал на прочтение авторитетному собирателю соответствующих исторических документов Г. Миллеру и, вероятно, пользовался его консультациями. В октябре 1762 года это сочинение в вопросо-ответной форме вышло в свет в качестве приложения к изданию: «Гилмара Кураса Сокращенная универсальная история содержащая все достопамятные в свете случаи от сотворения мира по нынешнее время со многим пополнением вновь переведенная и с приобщением Краткой российской истории вопросами и ответами в пользу учащагося юношества». 22 октября по резолюции канцелярии Академии наук велено было «… переводчику Баркову за сочинение им Сокращенной Российской истории выдать двадцать экземпляров книгами или деньгами» ^[111], и в итоге Барков получил двенадцать рублей ^[112]. Как установила Г. Моисеева, «„Сокращенная российская история“ И. Баркова является переработанным в вопросо-ответную форму текстом „Краткого российского летописца“ Ломоносова» ^[113], который тот подготовил к печати в 1759 году и выпустил в свет в 1760 году. Таким образом, Барков «осмысленно следовал за Ломоносовым, был талантливым популяризатором трудов своего гениального современника <…>» ^[114], а Ломоносов, как можно судить, не только не препятствовал этому, но поощрял работу Баркова.

Об одном неразысканном до сих пор издании значительного поэтического труда Баркова, сочиненного, вероятно, к концу 1750-х – началу 1760-х годов, сообщал осведомленный Штелин (со слов которого мы знаем о времени первого появления стихотворных произведений Баркова): «Он почти совсем переделал и издал в 1761 г., в 4-ку, перевод Телемака, напечатанный Хрущовым, в 8-ку, еще в царствование Императрицы Анны Иоанновны. Кроме того, он давно уже начал переводить Телемака стихами» ^[115]. Речь идет о переводе утопического романа французского писателя Ф. Фенелона «Приключения Телемака» (1699) – известное его стихотворное переложение Тредиаковским («Тилемахида») появилось в свет только в 1766 году. В возможном интересе Баркова к сюжету романа французского писателя нет ничего удивительного: в «Приключениях Телемака» – сына Одиссея – фигурируют любимые Барковым, как мы узнаём из его од, герои античной мифологии и вместе с тем содержатся рассуждения о свойствах и закономерностях истории и образе государственного устройства.

Вообще с этого времени, особенно с 1762 года, наступает период наиболее интенсивной самостоятельной творческой работы Баркова.

Этот год начался с кардинальной смены служебного статуса Баркова, чему послужила написанная им ода ко дню рождения (10 февраля) имп. Петра III Федоровича. Не исключено, что и в этом случае он воспользовался добрым советом Ломоносова, который сам, в свою очередь, только что посвятил императору оду в честь его восшествия на престол (25 декабря 1761 года) и на новый 1762 год ^[116]. Тем более не кажется невероятным такое предположение, что в оде Баркова отмечается и творческое влияние Ломоносова: «По своей ритмико-синтаксической конструкции эта ода могла бы войти в жанровую систему Ломоносова. Мы видим здесь типичный для Ломоносова инверсивный и эллиптический синтаксис <…>» ^[117]. В результате уже 13 февраля относительно дальнейшей судьбы Баркова президентом Академии наук Разумовским было отдано следующее распоряжение: «Студент <sic! – В. С.> Иван Барков, который при Академии находится с 1747 г. и единственно для непорядочных своих поступок не произведен по сие время, как сочиненною ныне одою на всерадостный день рождения Его Императорского Величества, так же и другими своими трудами в исправлении разных переводов оказал изрядные опыты своего знания в словесных науках и к делам способности, а притом для вящщего его в том поощрения и утверждения определить его при Академии переводчиком латинского языка с произведением жалованья по 200 руб. из суммы Академической с таким обнадеживанием, что если всегда добропорядочно и прилежно поступать будет, то и впредь прибавкою жалованья, смотря по его достоинству оставлен быть не имеет» ^[118]. Легко представить, к чему бы привело это «судьбоносное» поощрение (в особенности прибавка чуть ли не в пять раз жалованья) завзятого разудалого пьяницу – Барков таковым безусловно не был. Напротив, уже 28 февраля Ломоносовым и Штелиным было подписано распоряжение о поручении Баркову подготовить издание сатир А. Кантемира ^[119], которые высоко ценились Ломоносовым. Барков перевел их с французского языка и снабдил издание (вышло в том же году в октябре) составленным им «Житием князя Антиоха Дмитриевича Кантемира» – первым в России кратким жизнеописанием автора. Барков подошел к работе творчески и внес стилистические и синтаксические правки в текст сатир и обширных примечаний к ним, составленных самим Кантемиром ^[120]. Вместе с тем работа над этим изданием была для Баркова блестящей школой, уроки которой проявятся в одном из его следующих трудов (см. ниже).

Весной того же 1762 года, по-видимому, в очень короткий срок Барков перевел на русский язык подготовленный для того Штелиным немецкий перевод итальянской драмы Л. Лазарини «Мир героев». В этом произведении, не представлявшем собой ничего особенного с художественной точки зрения, сигналом «своего» текста для Баркова могло звучать его заглавие. «Герой» – одно из самых частых (помимо, разумеется, обсценных) слов в семантике барковских текстов, где, с одной стороны, в специфической сниженной роли выступают герои античной мифологии, а с другой – «героически» проявляют себя и таковыми именуются самые интимные члены человеческого тела (не менее двадцати подобных случаев). Вот почему, переводя «Мир героев», можно полагать, Барков держал в памяти тех «героев», которые экстравагантно фигурировали в мире его персонажей. Конечно, для стремительно и успешно вдруг развивавшейся творческой карьеры Баркова привлекательным в этом заказном переводе было и то, что спектакль по переведенной им пьесе был представлен на сцене придворного театра.

Через год, 5 июня 1763 года, Барков доносил в канцелярию Академии наук: «Перевел я в свободны от прочих положенных на меня дел часы книгу, называемую Квинта Горация Флакка Сáтиры, которую при сем прилагаю, ожидая за излишний труд обыкновенного от канцелярии Академии наук награждения» ^[121]. Книга была издана в августе того же года тиражом в 600 экземпляров.

Можно сказать, что всеми предшествовавшими своими занятиями (собственно учебными и переводческими) Барков готовился к переводу Сатир Горация. Подобно отмеченному прежде, можно и в данном случае говорить о влиянии Ломоносова на труд Баркова: «Как известно, Ломоносов обучал в Академическом университете студентов красноречию и пиитике и проходил с ними латинских авторов. Едва ли случайно поэтому то обстоятельство, что два лучших слушателя Ломоносова, как профессор риторики и пиитики Н. Н. Поповский и прекрасный переводчик И. С. Барков, дали недурные по тому времени переводы из Горация» ^[122].

Другим важным фактором, повлиявшим, вероятно, на работу Баркова, явилась подготовка им к изданию сочинений А. Кантемира.

Готовя жизнеописание Кантемира, Барков был посвящен в то, что его герой переводил сочинения Горация (эти переводы находились в распоряжении Академии наук), сопроводив, например, его «Послания» обстоятельными комментариями – точь-в-точь такие сделал и Барков к сатирам Горация. При этом Кантемир приноравливал малопонятные древнеримские термины и реалии к современным российским: так у Кантемира появляются воеводы, прикащики, волхвы, стряпчие, дворяне, епанчи, кафтаны, подклети, сени, гусли и тому подобные ^[123]. Буквально с тем же явлением встречаемся в барковском переводе Горациевых сатир.

Другое подобие переводческой работы Баркова работе Кантемира находим в обилии у обоих авторов русских пословиц. Как Кантемир давал русские аналоги древнеримских пословиц, так уснащены ими и перевод и примечания к Горацию Баркова: «Щедро вводимые пословицы не только приближали содержание сатир к русской жизни, но и служили образцом, эталоном простоты слога, ясности синтаксического построения фразы, афористичности стиля» ^[124]. Обилие таких пословиц поражает: «по платью встречают, а по уму провожают»; «от огня да в воду»: «из огня да в полымя»; «в чужие не садись никто отважны сани»; «горшок котлу насмехается, а оба черны» и огромное множество других. По-видимому, можно говорить, что уснащение своих текстов пословицами было специфическим творческим стилем Баркова – их находим, например, в его переводах басен Федра, встречаем в названии одного из двустиший переведенного им Катона: «Молчание – знак согласия»; но и в текстах «Девичьей игрушки» пословицы – иной раз трансформированные в соответствующую содержанию этих текстов стилистику – не редкость, и, пожалуй, можно предположить, что их наличие является опознавательным знаком авторства Баркова. Очевидно, что Барков в переводе сатир Горация блестяще соединил те два качества своего таланта, которые отмечались в его характеристиках еще в ранние студенческие годы и были им за протекшие годы усовершенствованы: отличное знание латыни и «российского штиля».

Как и прежде, Барков по-прежнему часто болел: в какие то месяцы 1763–1764 годов «из-за тяжелой ножной болезни находился дома» ^[125]. Тем временем в 1764 году выходит очередной его переводческий труд: басни Федра. В них сохранились всё те же свойства его таланта: сочетание прекрасного знания античной литературы и языка с адаптацией их к современному русскому языку и реалиям российской жизни: «Следует отметить, что Барков в своих баснях по-своему передавал традиционные сюжеты, вкладывая во многие из них смысл, связанный с современностью» ^[126]. К изданию Федра были приложены также переведенные Барковым «Дионисия Катона Двустрочные стихи о благонравии к сыну».

В течение всего 1764 года Барков еще помогает Ломоносову в переписке составленных последним различных документов.

4 апреля 1765 года Ломоносов скончался. Это предвещало скорую гибель и Баркова.

Будто по инерции, в течение 1765 года Баркову дают то одно, то другое редакторские и переводческие поручения: читать и исправлять корректуры «Скифской истории» А. Лызлова ^[127], «исправлять в погрешностях» перевод латинского лексикона немецкого лексикографа Х. Целлария ^[128]; еще успевает выйти в свет его перевод с латыни исторического труда Л. Голберга «Сокращение универсальной истории»… Но наконец 21 июня 1766 года яростный противник Ломоносова И. И. Тауберт сообщает Ф. Миллеру, что Барков изгнан из Академии наук. Это была посмертная месть Ломоносову – изгнание из Академии его верного многолетнего ученика и подопечного. Барков лишился службы, денег, возможности заниматься любимым переводческим трудом, кроме которого ничему иному за всю свою жизнь не научился.

В 1768 году он покончил жизнь, по-видимому, самоубийством: «В петербургских метрических и исповедальных книгах за 1766–1768 годы имя Баркова не упоминается, что может служить косвенным доказательством его самоубийства. Очевидно, как самоубийца, он был похоронен за оградой кладбища, без отпевания, поэтому его имя не было внесено в церковные книги» ^[129].

Ему тогда исполнилось 36 или 37 лет – возраст, который неоднократно впоследствии будет отмечен как катастрофический для русского литератора.

3

В работах 1928–1929 годов о русском классицизме середины XVIII века Г. А. Гуковский справедливо акцентировал внимание на том, что в этот период (как, впрочем, и в древнерусской литературе) авторская индивидуальность не играла почти никакой роли: превалировало значение школы, метода, происходила коллективная разработка тех или иных жанров и эстетических задач ^[130]. Это отчетливее всего демонстрируют многочисленные рукописные литературные сборники, среди которых авторский – исключительное явление, а основной их корпус составляют собрания стихотворений или песен анонимных авторов, и только в отдельных случаях под каким-нибудь произведением автор все-таки указан.

Тем показательнее появление в 1770-х годах персональных авторских сборников произведений Баркова.

Позволим себе предположить, что это был посмертный подарок Баркову его почитателей, пожелавших таким образом увековечить его имя в русской литературе. Этими почитателями, скорее всего, оказались люди, чьи собственные эстетические взгляды сопрягались со взглядами недавно драматически окончившего жизнь писателя. Если же иметь в виду, что понятие авторства было еще не формализовано, то не удивительно, что наряду с собственными сочинениями Баркова в его авторские сборники или Собрания сочинений оказывались включенными произведения именно тех авторов (составителей?), которые работали, так сказать, на том же эстетическом поле, что и Барков.

Среди таких авторов: актер, драматург, прозаик и поэт М. Д. Чулков (1743–1793), придворный, поэт и переводчик И. П. Елагин (1725–1793), ученый, переводчик и поэт А. К. Нартов (1737–1813), придворный, поэт и переводчик А. В. Олсуфьев (1721–1784), а также эпизодически упоминающиеся среди авторов текстов в барковских сборниках драматург и прозаик М. И. Веревкин (1732–1795) и архитектор, поэт, переводчик и драматург Н. А. Львов (1751–1803). Для многих Барков был олицетворением на почве российской литературы имени французского поэта П. Скаррона (1610–1660), прославившегося в особенности в качестве автора бурлескной поэмы-травестии «Вергилий наизнанку» ^[131]. Здесь и в других его произведениях античные герои представали в комическом сниженном облике, со всеми слабостями, недостатками и пристрастиями обыкновенных людей. Творчество Скаррона, по-видимому, в том числе через барковские бурлескные оды, осваивал Чулков ^[132], что и привело его в круг авторов «Девичьей игрушки». Со Скарроном Баркова идентифицировал в собственной «ироикомической» поэме «Елисей, или Раздраженный Вакх» (1771) В. И. Майков:

 
А ты, о душечка, возлюбленный Скаррон!
Оставь роскошного Прияпа пышный трон,
Оставь писателей кощунственную шайку,
Приди, настрой ты мне гудок иль балалайку,
Чтоб я возмог тебе подобно загудить,
Бурлаками моих героев нарядить;
Чтоб Зевс мой был болтун,
Ермий шальной детина,
Нептун как самая проглупая скотина,
И словом, чтоб мои богини и божки
Изнадорвали всех читателей кишки ^[133].
 

И. П. Елагин был одним из «соревнователей» Баркова в переводе знаменитой оды «Приапу». А. В. Олсуфьев, по-видимому, имел непосредственные контакты с Барковым и был читателем его произведений ^[134]. Усилиями ли именно этих почитателей и продолжателей барковского творчества или нам неведомых иных составителей, но очевидно, что почти сразу вслед кончине писателя его творчество аккумулировалось в максимально полном объеме.

В итоге перед читателями предстал чрезвычайно разносторонний поэт, который работал во всех мыслимых к тому времени жанрах ^[135]. Причем герои «высоких» жанров – трагедий или од (преимущественно из любимой Барковым Античности) – функционировали совершенно таким же образом, как и обыкновенные персонажи притч или басен: блудливая женщина (жена), подьячий и попадья, блудливый монах, священник. А круг сюжетов в тех и других жанрах, в сущности, оказывался одинаковым: эротическая несостоятельность или, напротив, необыкновенная мощь, женская измена, пьянство и тому подобное. Оказывалось, что любой жанр (вопреки существовавшей жесткой регламентации его сюжетного наполнения и стилистических свойств) может «работать» неожиданно и раскрепощенно, подчиняясь лишь свободной воле автора. В орбиту этого вольного движения литературы оказывались включены в том числе даже произведения того писателя, которого последовательно пародировал Барков во всех мыслимых им жанрах, – речь о Сумарокове, по поводу анекдотических столкновений с которым сообщали Карамзин и Пушкин (см. выше) ^[136].

Некогда приятельствовавший с Ломоносовым, примерно в 1752–1753 годах (как раз, когда Барков определяется сотрудником к Ломоносову) Сумароков решительно расходится с ним по вопросу о степени допустимости в тех или иных литературных жанрах обыденных сюжетов, героев, изъявлений чувств, «низкой» лексики, отрабатывая практически во всех жанрах «искренность и безыскусность» всех названных составляющих ^[137]. Можно сказать, что Барков просто довел эту пропагандировавшуюся Сумароковым непосредственность и простоту литературного содержания и способов его выражения до последней ступени, утрировал до такой степени «низости», далее которой литература просто переставала бы существовать ^[138]. Таким образом, произведения Сумарокова оказались (пожалуй, не без наущения все того же Ломоносова) главным пародируемым объектом во множестве сочинений Баркова. Это и привело к анекдотическим историям о столкновениях Баркова с Сумароковым, пожалуй, насколько известно, единственным из писателей-современников, с которым у Баркова были неприязненные, если не враждебные отношения – вспомним добрые посмертные отзывы о нем как о писателе забавном, бодром, отважном, веселом, шутливом…

Тем не менее нельзя не заметить, как плотно насыщена семантика текстов Баркова (переводных и оригинальных) разнообразными вариантами выражения «злосчастная судьба»: «Постигла между тем злощастная судьбина»; «<вдова> Которой сын и муж погибли вдруг злощастно»; «Но и по смерти злой судьбиною гоним»; «Где терпит зло народ от случаев нещастных»… (всего таких примеров около двадцати) ^[139]. Более или менее документированная двадцатилетняя жизнь Баркова (со времени вступления в Университет и до самой смерти), несмотря на известные неблагоприятные перипетии, не давала, кажется, оснований для подобной рефлексии: бесконечные профессиональные занятия, изучение и перевод любимых латинских авторов, полученный наконец статус переводчика и немалая прибавка жалованья – всё это под крылом авторитета Ломоносова и других покровителей должно было вселять в молодого литератора ощущение судьбы пусть и не вполне удавшейся, но развивающейся в благоприятной перспективе. Разве что последние полтора-два года, когда он безусловно оказался выброшенным из жизни…

Но кажется, ощущение несчастливости своей судьбы было у Баркова следствием обыкновенного провидческого дара, свойственного всякому талантливому писателю, дара предвидения того, что из озорного смелого игрока на поле бурно развивавшейся в полемических баталиях русской литературы, каковым его воспринимали большинство современников, он приобретет у потомков репутацию «безнравственного сквернослова» и «циника», и даже драматическая кончина его будет обставлена молвой легендарными, унизительными для его памяти подробностями.

Злосчастная судьбина…

^[1] Цит. по: Гриц Т., Тренин В., Никитин М. Словесность и коммерция: (Книжная лавка А. Ф. Смирдина). М., 1929. С. 137–138. Авторы внесли коррективы в самую существенную деталь перевода этого текста, обратив внимание на то, что в предыдущей публикации ([Михайлов М. Л.] Немецкое известие о русских писателях (1768). М., 1862) стихотворения Баркова характеризуются как фривольные. Е. А. Динерштейн убедительно доказал, что автором этого анонимного «Известия о русских писателях» является актер И. А. Дмитревский (Динерштейн Е. А. Лейпцигское «Известие о некоторых русских писателях» и его автор // Журналистика и литература. М., 1972. С. 72–87.

^[2] Берков П. Н. «Рассуждение о российском стихотворстве»: Неизвестная статья М. М. Хераскова // Литературное наследство. 1933. № 9–10. С. 294.

^[3] Новиков Н. И. Опыт исторического словаря о российских писателях. СПб., 1772. С. 16.

^[4] Новиков был, скорее всего, лично знаком с Барковым; тем интереснее характеристика «острый и отважный», давая которую Новиков, возможно, имел в виду не только творчество, но и личность писателя (отметим наличие некоторых фактических неточностей в библиографии, которые получат разъяснение ниже).

^[5] Цит. по: Покровский В. И. Щеголи в сатирической литературе XVIII века. М., 1903. С. 109.

^[6] По поводу сопоставления Баркова с П. Скарроном см. далее.

^[7] Карамзин Н. М. Пантеон российских авторов // Карамзин Н. М. Избранные сочинения: В 2 т. М., 1964. Т. 2. С. 167.

^[8] См. примеч. 6.

^[9] Палицын А. А. Послание к Привете, или Воспоминание о некоторых русских писателях моего времени. Харьков, 1807. С. 8.

^[10] Батюшков К. Н. Опыты в стихах и прозе. М., 1977. С. 355 (Литературные памятники).

^[11] Евгений, митр. // Словарь русских светских писателей: В 2 т. М., 1845. Т. 1. С. 19.

^[12] Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 17 т. М.; Л., 1937–1959. Т. 1. С. 9.

^[13] Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 17 т. Т. 1. С. 100–101.

^[14] Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 17 т. Т. 2. С. 269.

^[15] Там же. С. 783.

^[16] Пушкин А. С. Тень Баркова: Тексты. Комментарии. Экскурсы / Изд. подг. И. А. Пильщиков и М. И. Шапир. М., 2002. С. 32.

^[17] Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем: В 28 т. М.; Л., 1960–1967. Т. 8. С. 325.

^[18] Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 17 т. Т. 13. С. 286.

^[19] Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 17 т. Т. 8. С. 961.

^[20] Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 17 т. Т. 12. С. 157–158. В вариантах: «наклал в нее» (Там же. С. 397).

^[21] Там же. С. 162.

^[22] Там же. С. 170. Ср. с вариантом этого анекдота о Баркове и Сумарокове в цит. выше статье Карамзина.

^[23] Пушкин А. С. Новонайденные его сочинения. Его черновые письма. Письма к нему разных лиц. Заметки на его сочинения / Сост. П. Бартенев. М., 1885. С. 59–60 (Вып. 2: К биографии А. С. Пушкина).

^[24] Щеголев П. Е. Из жизни и творчества Пушкина. Изд. 3-е. М.; Л., 1931. С. 29–30. Отметим излишнюю категоричность Щеголева в этом утверждении.

^[25] Греч Н. И. Опыт краткой истории русской литературы. СПб., 1822. С. 189–190.

^[26] См. далее.

^[27] Бантыш-Каменский Д. Н. Словарь достопамятных людей русской земли: В 5 ч. М., 1836. Ч. 1. С. 94–95.

^[28] Цит. по: Висковатов П. А. Михаил Юрьевич Лермонтов: Жизнь и творчество. М., 1987. С.176.

^[29] Плетнев П. А. Письмо Д. И. Коптеву // Русский архив. 1877. № 12. С. 372.

^[30] Феоктистов Е. За кулисами политики и литературы. Л., 1929. С. 6.

^[31] Никитенко А. В. Дневник: В 3 т. Л., 1955. Т. 1. С. 355.

^[32] Наиболее известные из этих сочинений собраны в изд.: Стихи не для дам: Русская нецензурная поэзия второй половины XIX века. М., 1994 (Русская потаенная литература).

^[33] Герцен А. И. Собр. соч.: В 30 т. М., 1954–1961. Т. 13. С. 31.

^[34] Там же. С. 274.

^[35] Герцен А. И. Собр. соч.: В 30 т. Т. 14. С. 222.

^[36] Герцен А. И. Собр. соч.: В 30 т. Т. 16. С. 103.

^[37] Герцен А. И. Собр. соч.: В 30 т. Т. 18. С. 67.

^[38] Там же. С. 460.

^[39] Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч.: В 20 т. М., 1965–1977. Т. 9. С. 45–46.

^[40] Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч.: В 20 т. Т. 13. С. 10.

^[41] Там же. С. 12.

^[42] Там же. С. 241.

^[43] Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч.: В 20 т. Т. 12. С. 124.

^[44] Там же. С. 453–454.

^[45] Там же. С. 456.

^[46] Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч.: В 20 т. Т. 16. Кн. 1. С. 110.

^[47] Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч.: В 20 т. Т. 14. С. 494. Подробнее о нравственно-политической интерпретации имени Баркова в творчестве Салтыкова-Щедрина см.: Сажин В. М. Е. Салтыков-Щедрин: Одинокий скорпион. СПб., 2001 (по указателю имен).

^[48] Цит. по: Сапов Н. Рукописная и печатная история Баркова и барковианы // Девичья игрушка, или Сочинения господина Баркова / Изд. подг. А. Зорин и Н. Сапов. М., 1992. С. 359 (Русская потаенная литература).

^[49] Рукопись хранится в РО ИРЛИ: Осн. хр. Оп. 2. № 2. Это первый том двухтомника; во втором томе («Русская Приапея и циника») неизвестный составитель собрал произведения последующих подражателей Баркову – рукописную эротику первой половины XIX века.

^[50] По воле судьбы Г. Баффо скончался в один год с Барковым (1695–1768). В ОР РНБ хранится поступивший в собрании А. А. Кроленко томик переводов с полного собрания стихотворений (1789) этого итальянского поэта (машинопись, вероятно, конца XIX века с рукописи, составленной в 1862 году (не тем же ли автором, который изготовил собрание произведений Баркова, хранящееся в ИРЛИ?). В предисловии анонимный переводчик сравнивает Баффо с Барковым: «Но Барков не касался предметов богословского и философского содержания, не задевал так сильно и смело ему современного развращения нравов, особенно духовенства, как сделал Баффо с католическими духовными, и – в этом отношении – Барков гораздо уступает итальянскому гению» (ОР РНБ. Ф. 1120. Ед. хр. 694. Л. 6-6об.).

^[51] <Без автора>. Иван Семенович Барков: (Биографический очерк) // Барков И. С. Сочинения и переводы. 1762–1764. СПб., 1872. С. I.

^[52] Там же. С. IV.

^[53] Венгеров С. А. Критико-биографический словарь русских писателей и ученых. Т. II. СПб., 1891. С. 150–151.

^[54] Это прямая цитата из предисловия к изданию Баркова 1872 года (см. выше; если не автоцитата?).

^[55] Барков И. С. Сочинения и переводы. С. 152.

^[56] Бобров Е. Из истории русской литературы XVIII–XIX столетий // Известия Отделения русского языка и словесности АН. 1906. Т. XI. Кн. 4. С. 318.

^[57] О таких исследованиях см. далее.

^[58] В картотеке Б. Л. Модзалевского в ИРЛИ со ссылкой на «бумаги 1764 г.» (не опубликованы) дата рождения Баркова указана: 1731 год.

^[59] Кулябко Е. С., Соколова Н. В. И. С. Барков – ученик Ломоносова // Ломоносов: Сб. статей и материалов: VI. М.; Л., 1965. С. 192.

^[60] Кулябко Е. С. М. В. Ломоносов и учебная деятельность Петербургской Академии наук. М.; Л., 1962. С. 131.

^[61] Чистович И. История Санкт-Петербургской духовной академии. СПб., 1857. С. 44–45.

^[62] В дальнейшем еще не раз в документах, касающихся Баркова, будет отмечена его болезненность.

^[63] Это значит, что датой его рождения мог быть и 1732 год (если он родился до 24 апреля) и 1731 (если он родился после 24 апреля).

^[64] То есть не посвящен еще в самый низший разряд церковнослужителей.

^[65] Материалы для истории императорской Академии наук. Т. 9. СПб., 1897. С. 166–167.

^[66] Материалы для истории императорской Академии наук. Т. 9. С. 237.

^[67] Там же. С. 146, 203.

^[68] Там же. С. 229.

^[69] Материалы для истории императорской Академии наук. Т. 10. С. 207.

^[70] Сухомлинов М. И. История Российской Академии: Вып. 2. СПб., 1875. С. 29–30.

^[71] Толстой Д. А. Академический университет в XVIII столетии. СПб., 1885. С. 24.

^[72] Там же.

^[73] Кулябко Е. С. М. В. Ломоносов и учебная деятельность Петербургской Академии наук. С. 68.

^[74] Материалы для истории императорской Академии наук. Т. 9. С. 615–617.

^[75] Материалы для истории императорской Академии наук. Т. 9. С. 119–120.

^[76] Там же. С. 299.

^[77] Рукопись перевода Барковым труда одного из блистательных римских историков Криспа Саллюстия «Война Катилинина» сохранилась в Архиве Академии наук.

^[78] Кулябко Е. С., Соколова Н. В. И. С. Барков – ученик Ломоносова С. 193.

^[79] Материалы для истории императорской Академии наук. Т. 10. С. 306.

^[80] Материалы для истории императорской Академии наук. Т. 10. С. 305–306.

^[81] Толстой Д. А. Академический университет в XVIII столетии. С. 36–37.

^[82] Билярский П. С. Материалы для биографии Ломоносова. СПб., 1865. С. 104.

^[83] Там же. С. 104–105.

^[84] Кулябко Е. С., Соколова Н. В. И. С. Барков – ученик Ломоносова С. 193.

^[85] Пекарский П. Редактор, сотрудники и цензура в русском журнале 1755–1764 гг. СПб., 1867. С. 34.

^[86] Билярский П. С. Материалы для биографии Ломоносова. С. 105.

^[87] Там же.

^[88] Как помним, Баркову при увольнении его из Университета и переводе в типографию в мае 1751 года было назначено жалованье в два рубля в месяц – значительно меньшее, чем скудная университетская стипендия.

^[89] Сапов Н. Иван Барков: биографический очерк // Девичья игрушка, или Сочинения господина Баркова / Изд. подг. А. Зорин и Н. Сапов. М., 1992. С. 22–23 (Русская потаенная литература).

^[90] Билярский П. С. Материалы для биографии Ломоносова. С. 105.

^[91] Сапов Н. Иван Барков… С. 24.

^[92] Возможно также, что среди этих профессоров у него был влиятельный покровитель (об этом см. ниже).