Текст книги "Другой разговор. Диалоги с умными людьми"

Будущее за провинцией?
Диалог с философом Александром Казаковым

Часто можно услышать: Москва и Питер – не Россия, а Россия – это некий совокупный Урюпинск, и эта Россия пропадает: там культурный застой, производство заглохло, работы нет, народ спивается. А кто-то, напротив, уверен, что только провинцией Россия и спасается: там ее сила и могучий потенциал, который пока далеко не полностью реализован, но тенденция к возрождению отечественной глубинки уже явственно ощутима.

Будущее за провинцией?

Критерий провинциальности – ритм жизни

– Вы живете в Москве?

– Да.

– А в провинции часто бываете?

— У меня есть машина. На расстояния до шестисот километров от Москвы я стараюсь ездить на ней, потому что люблю смотреть по сторонам, останавливаться в маленьких городках, посещать местные храмы и монастыри. В этом смысле – да, я бываю в провинции часто.

– А где именно?

– В основном, в региональных центрах. В последний год я активно занимался проблемами Рыбинского водохранилища, поэтому часто бывал по делам и в Рыбинске, и в замечательном городе Тутаеве. Я через Волгу все местные паромные переправы опробовал. По дороге надолго останавливался в Переславле-Залесском. Бывал в Ростове Великом. Даже довелось переночевать однажды в ростовском Кремле. Там, оказывается, совершенно уникальная гостиница: номера сводчатые, внизу винные погреба. Кроме того, я хорошо знаю Псков, Печоры Псковские, Изборск. По дороге туда, в Тверской области – один из моих любимых городов: Старица. Город, по которому можно измерять ритм жизни провинции. Если же о Пскове говорить, то он давно перестал быть провинциальным городом.

– А что такое, собственно, провинциальный город? Каковы критерии провинциальности?

– Это прежде всего ритм жизни. О нем красноречиво говорит разрешенная в этом городе скорость движения автомобиля. Во Пскове она не так давно составляла сорок километров час. Ныне – шестьдесят. Провинциальный российский город в моем понимании – это не тот, который географически отдален от Москвы. В географическом смысле Псков до недавнего времени был региональный центром, им формально и остается, но там теперь новый губернатор – Андрей Турчак. Он привлекает в регион инвестиции, строит дороги, активно развивает социальную инфраструктуру. Я бываю там часто и вижу: ритм города сильно изменился. Это уже столичный ритм. Еще один важный признак провинциального города – его величина. В провинциальном городе – один, максимум два центра жизни. А в Москве в каждом микрорайоне по три-четыре таких центра – административные, торговые, культурные. Это те пространства, через которые постоянно циркулирует народ. Города с одним-двумя центрами – это города провинциальные. Потому что ритм жизни человека в них – пешком до центра и обратно.

– Это все количественные критерии. Но есть же и качественные. Что такое, к примеру, провинциальность в культуре или провинциальность в науке? Такая провинциальность не зависит от географии. Она может быть присуща и столичному театру, и столичному научному центру.

– Провинциальность в науке – это вообще столичный феномен.

– То есть?

– Это попытка предлагать одну таблетку от всех болезней и универсальный фильтр для любой грязной воды. В Петербурге лет десять назад наблюдался ярчайший случай такого провинциализма. Некий «ученый» заявлял, что вопреки традиционным представлением ортодоксальной науки он нашел способ получать энергию буквально из воздуха. То есть изобрел «вечный двигатель». Такого рода научные маргиналы живут в столицах, а не в провинции. Они живут вокруг академий наук, вблизи ведущих исследовательских институтов, которые, как правило, находятся в Москве и Петербурге.

Качество жизни к обилию супермаркетов не сводится

– Я знаю, вам мила провинция, но качество жизни там гораздо ниже, чем в столице, не так ли?

– Смотря что считать качеством жизни. Если измерять его суммой материальных благ и удовольствий, то Москва, действительно, во многом превосходит провинцию. Но качество жизни к обилию супермаркетов и ресторанов не сводится. Один простой пример: одноклассники в провинциальном городе, если они там остаются, видятся друг с другом в сто раз чаще, чем одноклассники, которые учились в Москве и по-прежнему в ней живут.

– Да, это так. Но, мне кажется, это не хорошо и не плохо. Просто в провинции свой образ жизни, а в столице свой, вот и все.

– А, по-моему, это хорошо.

– Чем хорошо?

– Тем, что люди не разобщены. Иной раз иностранцы спрашивают: как вы, русские, находите в себе силы противостоять тем бедам и напастям, которых так много выпадало на вашу долю? На это я ответил бы: народ берет силы в тех коллективных инстинктах, которые мы сейчас, с высоты нашего XXI века, считаем в чем-то архаичными и ненужным. А это инстинкты солидарности, взаимопомощи, взаимовыручки. Этим жили в XIX веке и русская деревня, и русский город. Написаны десятки книг о том, как люди погорельцам избы строили всем миром, как сирот брали на воспитание. В Москве были углы – рязанские, псковские, – где люди друг друга знали в лицо. Так что это хорошо, когда одноклассники общаются друг с другом через десять, двадцать, тридцать лет, вместе стареют, а их внуки вместе в школу идут. В провинциальных городах навыки выживания гораздо сильнее, чем в столице. Эти навыки на протяжении тысяч лет помогают нашему народу выдерживать натиск извне, а зачастую и преодолевать внутренний ступор.

Индустриальная культура – это культура столиц

– Принято думать, что в провинции нравы мягче, люди добрее, воздух общественный чище. Надо ли так уж идеализировать провинцию?

– Идеализировать ничего не надо, и провинцию в том числе, но давайте признаем, что там больше взаимного участия людей в жизни друг друга. Просто в силу того, что люди живут теснее, знают друг друга ближе. Вот скажите, что лучше – вообще не быть знакомым со своим соседом или двадцать лет находиться с ним в состоянии вражды? Я считаю, что лучше последнее. Потому что эти два семейства, эти два городских или сельских Монтекки и Капулетти, как минимум знают друг друга и у них всегда есть шанс заключить мир. А если ты вовсе не знаком с человеком и не знаешь, чего от него ждать – как ты можешь выстраивать отношения с ним?

– Если вдали от столиц так много всего хорошего, то почему слова «провинция», «провинциальность» имеют негативную коннотацию?

– Это многовековая инерция.

– Если инерция, да еще и многовековая, значит чем-то она обусловлена.

— Негативный оттенок слова «провинция» – результат пропаганды. В XIX веке не было телевидения, поэтому внесение в массовое сознание определенных клише занимало больше времени. Сегодня же при помощи ТВ делается то же самое, но быстро. Когда индустриальная культура только зарождалась, ей нужно было утвердить свое первенство, и она шельмовала все инаковое. Индустриальная культура – это культура столиц. Это культура больших городов. Впоследствии – культура мегаполисов. А ныне – культура агломераций. Сегодня любая столица в Европе – это прежде всего индустриальная, финансовая, административная столица. И она заинтересована не просто в людском пополнении. Она заинтересована в избытке приезжих, чтобы проводить качественный отбор. Поэтому внушается, что есть, мол, преуспевающая столица и есть прозябающая провинция. Чтобы молодые люди, которые чувствуют в себе потенциал, из провинции приезжали в Москву, на эту ярмарку тщеславия. Из них отбирают лучших, остальных выбрасывают на обочину жизни. В XIX веке это означало буквально подворотню, в XXI веке – это морально-психологическая подворотня: люди впадают в депрессию.

– Образ провинции как территории отсталой, прозябающей создается, по-вашему, целенаправленно – чтобы образ столицы на этом фоне сделался еще более привлекательным?

– Да, именно для этого. В Старице театра нет – пожалуйте в столицу. В Переславле-Залесском нет Третьяковской галереи – поезжайте в столицу. Столица, а теперь и столицы, у нас их уже немало – Москва, Петербург, Новосибирск, Екатеринбург, отчасти и Владивосток – это еще и агломерации-оккупанты. Они пытаются оккупировать, например, региональную культуру, чтобы вывезти ее в Москву или Питер. В 60-70-е годы культурный мейнстрим был какой? Древнерусское искусство и иконы. Что происходило? Весь русский Север обирали, чтобы его художественные ценности привезти в Москву. А сегодня мы наблюдаем обратное – иконы возвращаются из музея в храм. Потому что столица – город музеев, а провинция – территория храмов. Причем, столица – это, строго говоря, даже и не город. Город в исконном его обличье – это то, что находится за городской стеной, поделено на кварталы, которые обслуживают друг друга. Поэтому изначально в городе были гончары, кузнецы, шорники… Но в наше время окраины тоже замыкаются на себя. Я хорошо помню появление первого универсама в Ясенево. К чему привело строительство этого универсама? К тому, что резко упала нагрузка на метро – люди перестали ездить в центр за продуктами. Сейчас законы рынка диктуют, чтобы товар был доставлен к потребителю. Возьмем жителей Юго-Запада. Зачем им Москва? У них все есть. У них рабочие места, транспортная и административная инфраструктура, торговая сеть, кинотеатры и даже свой театр. Плюс храмовый комплекс, который патронирует Наина Ельцина. Можно сказать, что Юго-Запад – самостоятельный город. Первым образцом такого города когда-то стало Тушино. Люди в Тушино, мои знакомые, собираясь в центр, говорили: едем в Москву. Я это к тому, что мегаполис уже разваливается, фрагментируется. Московский патриотизм раньше был константой, а теперь он – задача. И эту задачу решают московские власти. Путем городских праздников, пропаганды, создания дополнительных каналов взаимодействия с населением они пробуждают московский патриотизм, пытаются объединить москвичей, живущих в разных округах и микрорайонах. Хотя все равно для кого-то Москва – это только Останкино. Или только Крылатское, где люди вообще отдельно от остальной Москвы живут. У них даже есть свои горы.

– Желание многих москвичей продать квартиру в столице и купить дом в пригороде – оно чем продиктовано, как вы думаете?

– Думаю, это все тот же вектор, что и возращение икон из музеев в храмы. Если семья с детьми живет в близком пригороде, за МКАД, то эта семья проводит больше времени друг с другом, несмотря на долгую дорогу с работы. Там даже семейные отношения другие, потому что каждый член семьи менее автономен, чем в Москве. Там внутри семьи включаются механизмы взаимопомощи, потому что надо, чтобы папа отвез на машине ребенка в школу. А в Москве школа – вот она, за углом. Так и живут. Утром проснулись, поздоровались и разошлись. Вечером пришли, поздоровались и спать легли.

– Расскажите обитателю «медвежьего угла», как ему повезло, что он живет вдалеке от современной цивилизации, и послушайте, что он вам ответит и какие слова при этом употребит. Больница в Нью-Йорке по оснащенности медицинской аппаратурой и квалификации персонала мало чем отличается от больницы в каком-нибудь городке штата Флорида. А у нас, случись с сельским жителем какая хворь – «ой, это вам надо в район»; сложный случай в областном центре – «ой, это вам надо в Москву».

– Ну, во-первых, медицинская инфраструктура американских мегаполисов все же чуть получше, чем медицинская инфраструктура американской провинции. Во-вторых, в российских регионах – на Урале, в Сибири, Мурманске, Самаре, Новосибирске – появились и продолжают появляться суперсовременные медицинские центры, не уступающие столичным, а нередко и превосходящие их по всем параметрам. Не будем, кроме того, забывать, что медицина, образование – это не только сфера услуг. Это такие сферы, где присутствуют все человеческие эмоции – тщеславие, например. Почему родители хотят впихнуть своих детей обязательно в МГУ или МГИМО? Это тщеславие. Или: «Хочу, чтоб моего ребенка лечил только доктор Рошаль». Зачем? Есть молодой специалист, учился у Рошаля, от Рошаля у него верительная грамота висит на стене, оборудование лучше, и лететь в Москву не надо. Нет, только у Рошаля! Что ж, региональным медцентрам, которые ближе к провинции, предстоит завоевывать себе право быть этаким коллективным доктором Рошалем. И они его завоюют.

Для многих провинциалов Москва – это большой «Дом-2»

– По данным опросов, только восемь процентов жителей регионов хотели бы переехать в Москву. Остальных что удерживает от такого желания?

– Много чего. Например, вот что: имея телевизор, люди неплохо представляют себе тот образ, который столица навязывает всем о себе. И ехать в такой город большинству не хочется. Для многих провинциалов Москва – это большой «Дом-2», помноженный на сериалы про бандитов, приправленный официозом. Такое счастье нужно кому-то?

– То есть столица своим внутренним обликом отвращает провинциалов от себя?

– Безусловно.

– Но тогда почему провинция так отчаянно завидует столице? Почему провинциалы завидуют москвичам и не любят их?

– На Урале так относятся к Екатеринбургу. В Сибири – не знаю к кому, там за право считаться столицей огромного региона состязаются Новосибирск, Красноярск, Иркутск. Как мне представляется, позиция провинциалов такова: пусть у нас будет все то же самое, что есть у столичных жителей (речь идет о материальных ценностях), но мы останемся здесь и останемся такими, какие мы есть. Нежелание перебраться в столицу – оно идет от страха потерять себя. Это очень экзистенциальная вещь. И она о многом говорит. Ведь если человек боится потерять себя, значит он себя знает, значит он не считает себя винтиком-шпунтиком. Да, зависть присутствует. Но это зависть прежде всего к столичным материальным благам.

Москва во многом очень провинциальна

– Москва бывает провинциальна в каких-то своих проявлениях?

– Москва – махровый провинциал. Я здесь имею в виду ее ориентацию на идолов, а что это, как не провинциализм. Идол – это деперсонифицированное существо. У него нет истории, точнее, у него глянцевая история – не его собственная, а придуманная специалистами по имиджу. В этом смысле столица для провинциала – знак, символ, эмблема. Что такое, например, провинциализм в науке? Это ориентация на признанных авторитетов, тогда как настоящая наука – это всегда бунт против авторитетов. Но не бессмысленный и беспощадный, а конструктивный бунт. Скажем, в советское время у нас в гуманитарных науках было две иерархии – официальная и неофициальная. Был марксистский ортодокс академик Митин, но был и свободный философ Сергей Сергеевич Аверинцев. Наличие второго отчасти смягчало провинциальность московскую. Поклонение авторитетам, освященным академическими званиями, госпремиями, членством в ЦК и Верховном Совете, было присуще и представителям технических наук. Поэтому очень разумным решением было вынести научные центры в Дубну, Обнинск. Таким способом настоящих ученых выводили из-под административного прессинга. Москва и сейчас во многом очень провинциальна. Виной тому – навязанный ей советской индустриализацией масскульт, который тогда доминировал и сейчас доминирует.

Революции совершаются в столицах, но по-настоящему жестокими они становятся в провинции

– Почему революции совершаются в столицах, а не в провинции?

– Ну как – почему? Банки, почта, телеграф, телефон.

– А социальная база революций – разве она не в провинции?

– Нет, она тоже в столице, где сконцентрирован деклассированный элемент. Столица отбирает себе лучших, а остальных выбрасывает на обочину, под забор. И вот вам люмпен, страстно желающий поменяться местами с теми, кто прорвался. Конечно, революции совершаются в столице, но по-настоящему жестокими они становятся в провинции. Включаются механизмы замены провинции на столицу. Потому что, когда революция приходит в провинцию, она говорит: кто был никем, тот станет всем. И это действительно происходит. Сначала люмпены становятся всем у себя на малой родине, а потом очень быстро добираются до столицы.

XXI век в России – это век провинции и ее реванша

– Россия – провинциальна страна?

– Да, и это замечательно. Я считаю, что XXI век в России – это век провинции и ее реванша.

– А век двадцатый в этом смысле каким был?

– Веком конвейера.

– То есть провинция для вас – символ штучного производства?

– Именно так. Я убежден, что эпоха конвейера в России закончилась.

– Будущее России за провинцией?

– Несомненно. Я сам еще посуечусь в Москве лет десять и уеду в Коломну. Хочу купить домик на улице Казакова, моего однофамильца, и преподавать в школе, которая находится на Соборной площади, с конца XIX века работает, двухэтажная, первый этаж каменный, второй – деревянный.

Мы перестали быть читающей страной?
Диалог с генеральным директором книжного магазина «Москва» Мариной Каменевой

По данным опроса, проведенного фондом «Общественное мнение», 44 процента россиян за год не открывали ни одной книги. Всего 9 процентов опрошенных брали книги в публичных библиотеках, 66 процентов за последние два года не приобретали книг, относящихся к художественной литературе, 22 процента покупали и читали современную отечественную литературу, 9 процентов – современную зарубежную литературу, 8 процентов – классику. Почти 60 процентов граждан ответили, что их родственники и знакомые не дарят друг другу книг. Заканчивают свой век и домашние библиотеки. Сейчас в домашней библиотеке россиянина в среднем не более 100 книг.

Мы перестали быть читающей страной?

Новые формы нужны

– Насколько финансовый кризис повлиял на состояние книжной отрасли? Спрос на книги уменьшился, продажи падают?

– Снижение есть. Мы это замечаем по количеству людей, которые приходят к нам в магазин. Входные двери магазина оборудованы датчиками, которые фиксируют каждого, кто вошел. Так вот число посетителей сократилось с 2008 года примерно на 30 процентов.

– Почему вы с 2008-го считаете?

– 2008 год – год начала мирового финансового кризиса, что, безусловно, повлияло и на экономику России. Наиболее тяжелыми были 2011—2014 годы. Сейчас падение книжного рынка приостановилось, наметился небольшой рост, но в основном за счет роста цен.

– Вот и Московская международная книжная ярмарка становится менее многолюдной, чем прежде. Это тоже по финансовым причинам?

– Да, не все издательства имеют возможность арендовать выставочную площадь – дорого. Дело еще и в том, что сама эта ярмарка несколько устарела по форме. Новая команда ярмарочного оргкомитета, которая пришла на смену прежней, предприняла попытку более современного оформления павильона, создав комфортное пространство для посетителей. Я думаю, надо смелее продолжать поиск. Книжные ярмарки, книжные магазины не должны много лет оставаться в застывшем формате, надо пробовать что-то новое. Как говорит герой Чехова, «новые формы нужны». Все усилия по созданию новых форматов магазинов и мероприятий окупаются, потому что в целом интерес к книге у людей сохраняется, просто его требуется его оживлять.

Надо прививать любовь к книге

– Вот данные журнала «Книжная индустрия». За последний год в России закрылись более 100 книжных магазинов. В стране остался 2221 книжный магазин. На один книжный магазин сегодня приходится 64 тысячи 600 жителей (в европейских странах – 10 тысяч). Как вы прокомментируете эту статистику?

– Она печальна. Причины закрытия книжных магазинов разные. Они не сводятся к высоким ценам за аренду. Вспомните, как в советские времена государство относилось к книгоизданию и книгораспространению. Госкомиздат был самостоятельным министерством, в ведении которого находились издательства, полиграфия, книжная торговля. Председатель Госкомиздата был членом правительства. Представляете уровень? А потом… Помню, в 1993 году проводился Конгресс в защиту книги. Я выступала на нем, говорила, что книга требует особого внимания, особой защиты. Вышел какой-то чиновник и сказал: «Вы книгу продаете?» – «Да» – «А какая разница, что продавать – унитаз или книгу?» Вот с такой «разрухи в головах», используя выражение Михаила Афанасьевича Булгакова, и началось разрушение отрасли. В начале двухтысячных я стала президентом Ассоциации книгораспространителей независимых государств. Мы тогда пытались поддерживать связи со странами СНГ, бились за то, чтобы книга не имела границ. Но книжные магазины отнесли к рынку потребительских услуг. Они стали закрываться, была нарушена существовавшая в советские времена централизованная поставка книг во все, даже самые отдаленные регионы. Сокращалось число читающих людей. А что это означало? Невежество, одичание общества.

– Вы уверены, что жители микрорайона, где закрыли книжный магазин, очень огорчены этим?

– Вполне допускаю, что не всех огорчает закрытие книжного магазина. Но интерес к чтению надо воспитывать. И начинать это в семье, детском саду. Нужно заниматься пропагандой чтения с детского возраста. Привычка к чтению должна стать такой же, как привычка по утрам чистить зубы. Надо прививать любовь к книге, рекламировать книгу и увлечение чтением, используя для этого все средства пропаганды масс-медиа. Мы ведь это прекрасно умеем делать, когда речь идет о других вопросах.

Мы абсолютно честно определяем лидера продаж

– Какая книга сегодня может иметь коммерческий успех?

– О, если бы знать ответ на этот вопрос! Порой успех книги очень трудно предсказать. Вот роман Грегори Дэвида Робертса «Шантарам» уже несколько лет в первых строчках рейтинга. И секрет этого коммерческого успеха никто не может объяснить.

– Как же выглядят предпочтения? Жанровые, например?

– У покупателей нашего магазина эти предпочтения иные, чем в среднем по рынку.

– В чем отличие?

– Отличие в том, что у нас образованный, высокоинтеллектуальный читатель. У нас, например, сентиментальная литература, любовные романы всегда продавались хуже, были далеко за первой десяткой рейтинга.

– Какой же вид литературы лидировал?

– Лидировал, как ни странно, раздел искусства. Потом шел раздел художественной литературы – зарубежной, а затем – отечественной.

– А сейчас что пользуется наибольшим спросом?

– Сейчас у нас на первом месте детская литература (и это тенденция не только нашего магазина). Далее тематики располагаются в том порядке, о котором я сказала ранее. Но, бывает, выйдет новая книга популярного автора, скажем, Акунина, в историческом жанре – и благодаря ее продажам соответственно рейтинг этого вида литературы сразу растет. Или с выходом какой-то книги вдруг вырвется вперед зарубежная проза. Постоянно пользуются спросом подарочные книги, и это понятно. Во-первых, им нет замены в электронном виде. Во-вторых, это подчас уникальные рукотворные произведения искусства, созданные в единичных экземплярах, в переплетах удивительной красоты, с изысканными иллюстрациями. Эти книги и сейчас остаются по старой формуле «лучшим подарком».

– Наклейка «лидер продаж» подстегивает спрос?

– Думаю, что да. Она существует для навигации, для подсказки. Сегодня при огромном количестве наименований в магазинах трудно ориентироваться в книжном море. Неким «маяком» в этом случае может служить такая наклейка – свидетельство востребованности, продажи какой-то книги.

– Как определяется рейтинг?

– По количеству проданных за месяц экземпляров в данном жанре. Если, например, в октябре лучше всего продавалась такая-то книга, то в ноябре она будет объявлена лидером продаж.

– А бывает, что издательства или авторы просят вас сделать своим книгам такую наклеечку?

– Бывает, что просят, мол, какая вам разница, кого объявить лидером продаж? Но мы на их уговоры не поддаемся и абсолютно честно определяем лидера по рейтингу. Я говорю своим сотрудникам, что никогда нельзя обманывать покупателя. Если у нас не покупают книги какого-то автора, а в других книжных магазинах они идут хорошо, это значит, что его творчество не очень нравится покупателям именно магазина «Москва», и ничего с этим не поделаешь.

– Чем отличается «лидер продаж» от «книги месяца»?

— «Лидер продаж» – это та книга, которую своим рублем выбирает покупатель. А «книга месяца» – это книга, которую рекомендуем мы, магазин «Москва». Это наш собственный выбор.

Надо беречь репутацию магазина

– Репутация книжного магазина – это важная вещь?

— Конечно.

– Что входит в это понятие?

– Наверное, прежде всего честность в отношениях с покупателем. Магазин «Москва» существует с 1958 года. Я здесь работаю с 1991-го. Когда я стала директором, моя задача была не растерять то, что было наработано предыдущими директорами. Сохранить это и приумножить. Вот приходят к нам люди и говорят: у вас в магазине такая атмосфера… Сама я затрудняюсь сформулировать, какая у нас атмосфера. Наверное, это определенный комфорт. Приходит человек, и ему здесь удобно. Например, важнейшая вещь – поиск книг. У нас применены современные технологии, которые позволяют быстро найти в магазине (как, впрочем, и на сайте) нужную книгу. Вообще сейчас книжные магазины – это очень технологичные предприятия. Многие, наверное, даже не представляют себе, какие IT-технологии сегодня используются в книжной торговле. Сейчас все автоматизировано. У нас, конечно же, существует программа лояльности. Она персонифицированная. Это значит, что покупатель для нас не некто из общей массы, а конкретная личность. Мы опросили наших покупателей, какую информацию и о каких поступающих в продажу книгах они хотели бы получать, и как часто – раз в неделю или раз в месяц. И теперь мы рассылаем эту информацию адресно, согласно персональным запросам. Если вы уведомили магазин, что интересуетесь, скажем, театральным искусством, то ни одна книжная новинка в этой области теперь не пройдет мимо вас.

– Ваши личные вкусы и предпочтения могут влиять на формирование книжного прилавка?

– Да.

– И влияют?

— Отчасти влияют, но прежде всего ассортиментная матрица строится на предпочтениях наших покупателей. Существует некая внутренняя черта, которую я не могу переступить даже ради коммерции. Я, например, отказалась взять в продажу книгу воспоминаний Коржакова о Ельцине. Отставной охранник рассказывает о действующем президенте – да-да, Ельцин еще находился у власти – непотребные вещи. Просто сводит счеты с прогнавшим его хозяином. Я не только отказалась провести в магазине встречу читателей с автором «мемуаров», но и решила, что мы эту книгу продавать не будем вообще.

– Вам ее издательство предложило или сам автор?

– Нам ее предложило издательство. Очень упрашивали, чтобы презентация была именно у нас. Я собрала коллектив, сказала, что я думаю об этой книге и о том, надо ли ее продавать в нашем магазине.

– Вы понимали, что эта книга может принести магазину очень хороший доход?

— Понимала. Но не все для меня определяется коммерцией. Надо беречь репутацию магазина. Пусть даже иногда в ущерб продажам.

Мне хотелось купить Хемингуэя, и я пошла работать в книжный продавцом

– Круг вашего чтения менялся в течение жизни?

– Да. В юности я была романтиком. Я пришла в книжную торговлю в 1973 году. А знаете, почему? Мне хотелось купить собрание сочинений Джека Лондона, Хемингуэя и Александра Грина. Я из семьи военных, мы постоянно переезжали с места на место, поэтому у нас не было библиотеки. И мне нужно было вот этих трех писателей обязательно купить. А как я могла их купить при тогдашнем дефиците хороших книг? Только придя работать в книжный магазин. У меня школьная приятельница работала в Московском Доме книги. И я пошла туда младшим продавцом, думая, что быстренько поработаю, куплю, что хочется, а потом займусь каким-нибудь более серьезным делом. Пришла – и осталась в книжной торговле.

– Что вы сейчас читаете?

— Сейчас я читаю номинантов «Большой книги». Потому что я член жюри.

– Это по служебной надобности. А для души?

– Для души – книгу Михаила Левитина о Петре Фоменко. Она вышла в издательстве «Искусство – XXI век». Замечательная книга и издана оригинально.

– Россия перестала быть читающей страной?

— Сейчас мы занимаем четвертое место в мире по тиражам. Это после Китая, США и Англии. В 1989 году совокупный тираж в СССР был 2,3 миллиарда. В 1991-м – уже 1,6 миллиарда, в 2008 году – 760 миллионов, в 2014-м – 485 миллионов. Я раньше думала, что в советское время такие большие тиражи были за счет выпуска общественно-политической литературы. Но нет, я ошибалась. Вы не поверите, художественная и детская литература составляли тогда около 60 процентов, учебная – 18, научная – примерно 8 общественно-политическая – 3—4, справочная и другая – 9—10. А сейчас: художественная плюс детская – 33 процента, учебная – 47, справочная и другая – 16—17, научная – почти ничего. Так что, если ориентироваться на тиражность, мы свои позиции потеряли.

– Наверное, надо считать количество книг на душу населения, а не тиражи.

– Согласна. Сейчас наиболее читающей страной являются, кажется, Соединенные Штаты. Они нас опережают по тиражам, но у них тоже получается 3—4 книги на душу населения. Зато у них 68 процентов населения ходят в библиотеки. Мы не можем похвастаться таким показателем, у нас в библиотеки народ стал ходить гораздо меньше. Но последние годы ситуация меняется. Библиотеки тоже меняют формат, компьютеризируются, у лучших из них, как у Центральной детской библиотеки в Москве, прекрасные сайт и интересные программы мероприятий. Так что, возможно, в ближайшее время и посещаемость изменится.

– А вообще не было ли это советским мифом – что мы самая читающая страна?

– Насчет САМОЙ читающей, наверное, преувеличение. Но то, что мы были ОДНОЙ ИЗ самых читающих, это точно.

– Стать самой читающей нам уже не грозит?

– Здесь все зависит от того, сумеем ли мы привить любовь к чтению новым поколениям. Пусть меня растерзают за слово «идеология», но я считаю, что нам необходима идеология, пропагандирующая книгу как носитель нравственных ценностей. «Идеология» и «пропаганда» – мы от этих слов бежали как от чумы, и вместе с политической идеологией смели все! А ведь само слово идеология означает систему представлений и идей, в нем нет никакой политической окраски. В данном случае под словом «идеология» я подразумеваю совокупность взглядов на роль книги в жизни общества.