Текст книги "Другой разговор. Диалоги с умными людьми"

Политика и мораль несовместимы?
Диалог с философом Алексеем Козыревым

После того как Северная Корея провела испытание водородной бомбы, с международных трибун зазвучали слова об угрозе новой мировой войны, а действия северокорейского вождя подверглись не только политической, но и моральной оценке. Жизнь дала новый повод задуматься о роли морали в политике. Эта роль сегодня возрастает. Потому что многократно увеличивается цена политических решений. Что считать нормой морали в политике? Действительно ли «цель оправдывает средства»? Возможна ли политика там, где провозглашаются абсолютные моральные ценности?

Любой отсыл к государственному интересу уже вне морали

– Применение или неприменение ядерного оружия – не наивно ли обсуждать этот вопрос с позиций морали?

– В каком-то смысле наивно, наверное. Хотя известно, что летчик, сбросивший бомбы на Хиросиму и Нагасаки, сошел с ума. По-видимому, то, что он совершил, стало для него предметом невыносимых моральных мучений.

– Этот летчик выполнял приказ. А отдаются такие приказы политиками, для которых мораль – последнее, что принимается во внимание, когда на кону государственный интерес.

– Любой отсыл к государственному интересу уже вне морали. В философии Канта есть понятие «мораль долга». И есть поступки, которые находятся вне морали. Например, ложь из человеколюбия. Она аморальна, как любая ложь. Но мы лжем по разным поводам, потому это диктуется какими-то внеморальными интересами. И в политике, как правило, главенствует не мораль, а интерес. Поэтому правильней было бы вести речь о том, как поступки, совершаемые политиками, выглядят со стороны, как они оцениваются обществом. Имеется в виду «суд народный, суд нелицемерный», по словам оперного Бориса Годунова. Пушкин, когда писал эту пьесу, понимал, что оценка народом деятельности политика обязательно воспоследует. Я не знаю, почему политики об этом иногда забывают, почему они не задают себе вопрос, как после их ухода люди будут о них судить, какой след они оставят в истории, в памяти своего народа. Так или иначе в принятии решений политик руководствуется моралью в последнюю очередь.

Мы и к себе должны предъявлять моральный счет

– А имеет ли право толпа судить политика по законам своей морали? «Суд народный, суд нелицемерный» – это ведь нередко пугачевщина в самых разных ее изводах. Это бунты, мятежи, восстания.

– Я думаю, что, давая поступкам политиков моральную оценку, мы и к себе должны предъявлять моральный счет. Я как гражданин участвую в политике уже хотя бы тем, что хожу или не хожу на выборы. Есть ли здесь элемент морального выбора? Есть. Это косвенная или прямая поддержка того политика, который, как мне известно, лжет, дает невыполнимые обещания. А я иду и опять за него голосую. Потому что думаю: ладно, все политики лгут, это для них естественно. Голосуя за лжеца, я, таким образом, поощряю ложь и не должен потом возмущаться, что меня и всех нас опять обманули. Когда мы, обыватели, осуждаем политика за ложь, обман, цинизм, мы должны отдавать себе отчет в том, что все это мы сами ему позволяем. Мы постоянно сталкиваемся с тем, что, как писал Пастернак, «предвестьем льгот приходит гений и гнетом мстит за свой уход». Приходит человек во власть с массой привлекательных идей, с обещанием развязать все исторические узлы, а потом завязывает и запутывает их еще сильнее. Но наше-то отношение к этому каково? Мы в очередной раз проглотим, стерпим или как-то иначе себя поведем, скажем какое-то слово? И опять-таки, не будем ли мы потом горько сожалеть, что дали волю своим страстям? Мне кажется, большинство людей, которые выходили на украинский майдан, совершенно искренне были возмущены коррупцией и беззаконием, которые имели место при Януковиче. Но представляли ли они, что будет потом? Что будут десятки тысяч жертв в донбасском конфликте, что олигархи пополам с националистами поделят власть и снова станут использовать ее в своих интересах? Мой коллега, умный и честный политолог Борис Капустин говорит, что есть две морали – малая и большая. «Малая мораль» – это мораль, которая реализует себя в устойчивой, стандартной ситуации, когда нетрудно быть законопослушным и лояльным к сильным мира сего, доверять власти, служить государству. Но есть и «большая мораль», диктующая нам поведение в ситуациях, когда стране требуются серьезные перемены, когда история должна двинуться вперед. Какую позицию здесь занять? Остаться верным старым идеям или довериться ходу времени? В августе 1991 года, после провала путча, ряд участников ГКЧП пустили себе пулю в лоб, и тогда мало кто отваживался публично скорбеть по этому поводу. А другие гэкачеписты ушли в тень, нашли себе место в новой реальности, некоторые из них живы до сих пор и сегодня стали чуть ли не героями. Отношение к ним с течением времени – причем в короткий исторический промежуток – заметно изменилось. Их деяние стало восприниматься значительной частью общества не как позорное, а как едва ли не благородное, весьма достойное. Мол, попытались люди остановить ход истории, но им это не удалось. А если бы удалось, то, может, не случилось бы массового обнищания, дефолтов, кровавых конфликтов и прочих потрясений, в которых сегодня многие винят Ельцина.

– Последнее вполне естественно. Судьба реформатора – быть непризнанным и обруганным современниками. Принимая решение, начинать или не начинать реформы, политик совершает еще и моральный выбор. Он понимает, что в обоих случаях ему ничего не простят. В первом случае – современники, во втором – потомки. И те, и другие будут предъявлять ему моральный счет. Но можно ли оценивать исторические деяния с точки зрения морали?

– На мой взгляд, можно и нужно. В политической этике есть два ключевых слова – «ответственность» и «справедливость». И они очень неоднозначные. Бывает примитивная уравнительная справедливость: все поделить поровну. А бывает справедливость как осуществление высшей правды на Земле: каждому должно воздаться по заслугам, герой должен быть назван героем, подлец – подлецом. Точно так же и ответственность бывает разных сортов. Есть ответственность юридическая, когда политик, много, допустим, укравший, получает три года условно, потому что имеет высокий социальный статус, влиятельных покровителей, прикормленных адвокатов. А есть ответственность внеюридическая, когда человек отвечает перед своими ближними, перед обществом, а может, и перед Богом. И ни от первого, ни от второго вида ответственности никакой политик не может быть освобожден.

Политическая этика менялась на протяжении веков

– Менялись ли на протяжении веков общественные представления о моральных нормах в политике? И каковы эти представления сегодня?

– Менялись. Потому что менялись сами представления о морали. О ценности человеческой жизни. О человеческом достоинстве. Если в средние века личность ничего не значила (считалось даже благом для еретика – отправить его на костер, чтобы очистил и спас свою душу путем страдания), то последние три-четыре века мы живем в парадигме европейской концепции прав человека, которая основывается на примате человеческой личности, ценности человеческой жизни. Вот поэтому и политическая этика изменилась. Но менялась она с большим трудом. И какое-то время сохраняла в себе, а во многом и до сих пор сохраняет изрядную долю лицемерия, когда декларируются одни ценности, а на практике осуществляются совершенно другие. В центре политической этики стоит отношение к рабству. Но во времена Аристотеля это не имело значения. Потому что естественным считалось наличие свободных граждан, которые живут в государстве и на которых распространяются законы этого государства, – и рабов, которые по природе своей рабы и которым положено быть рабами. Новое время и вообще христианское сознание исходит из того, что человек не может быть рабом другого человека. Он может быть рабом Божьим, но рабство перед Богом освобождает его от рабства перед другим человеком. Но как быть с рабством, которое мы по-прежнему встречаем в очевидных или завуалированных формах? Что можно сделать, чтобы освободиться от этого рабства? Есть ли право на бунт, революцию? Эти вопросы теснейшим образом связаны с политической этикой. И в зависимости от ответов на них формируется модель отношений между политикой и этикой. Предположим, совершается переворот. Но не приводит ли он к тому, что господа становятся рабами? Вспомним знаменитую гегелевскую диалектику раба и господина: раб – рабствует, господин – господствует. В результате переворота раб становится на место господина, но господин-то становится рабом. Это не приводит к равенству, о котором мечтали философы Эпохи просвещения. Это приводит к унижению и попранию господина. И опыт Октября 1917 года нам показывает, что происходило не только поражение в правах людей дворянского сословия, но и лишение их права на жизнь, на веру, на отечество.

– Чем был большевизм с точки зрения морали?

– О морали здесь говорить нечего. К власти пришли люди абсолютно аморальные. Это были, по сути, уголовные элементы дореволюционного государства. Люмпены. Люди без определенного рода занятий. Они представляли собой банду городских разбойников, которые могли, например, ограбить банк для того, чтобы пополнить партийную кассу. Или продать в Англию шедевры мировой живописи, которые находились в собраниях русских музеев, чтобы получить деньги на непонятные цели, а вовсе не на решение каких-то общественных задач. Но идея о неподкупности и кристальной честности революционеров вбивалась нам в мозги на протяжении долгих советских лет. На этом строилась вся советская пропаганда. Самый ходовой сюжет на эту тему – как наркомпрод Цюрупа падал в голодный обморок. Далеко не все падали в голодный обморок. Мы теперь знаем, как питался Жданов в блокадном Ленинграде. Знаем и то, как высказался Сталин на спектакле «Борис Годунов» в Большом театре: «Ну, подумаешь, хлюпика какого-то зарезал». Вождь дал понять, что если ты осуществляешь грандиозный проект (коллективизацию, индустриализацию), то тебе позволено зарезать не одного хлюпика. Именно на этом строится и коллизия пушкинского царя Бориса, и вообще все творчество наших великих русских классиков. Как говорил Иван Карамазов брату Алеше, не нужна мировая гармония, если она достигнута ценой слезинки ребенка. А в случае со Сталиным речь идет не о слезинке ребенка, а о реальных человеческих жертвах, о миллионах загубленных жизней. Кстати, удивительно, что люди, казалось бы, обостренного морального сознания (тот же Белинский, например), рыцари без страха и упрека, писали Боткину, что если для всеобщего счастья потребуется уничтожить десятки тысяч людей, то стоит пойти на эту жертву. После этого мы, наконец, войдем в царство разумной необходимости, которое завещал Гегель, и придем к идеальному совершенству. Поражает искренняя заостренность этих людей на высоких идеалах и в то же время готовность приносить в жертву кого угодно, только не себя.

Политическая этика – это сфера неоднозначных решений

– Что такое политическая этика? Само сочетание этих слов – не оксюморон?

– Политическая этика – это дисциплина политической науки, которая рассматривает как раз те вопросы, о которых мы сейчас говорим. Это вопросы уместности и возможности применения силы в тех ситуациях, когда необходимы радикальные перемены, борьба с чем-то нетерпимым. Например, с несвободой. При этом политическая этика ситуативна, как и всякая этика. Философ Дмитрий Чижевский говорил, что любое моральное действие предполагает три компонента – что, где и как. Чтобы оценить моральность или аморальность какого-то действия, мы должны учесть, что сделано, где сделано и каким образом. Кто-то может сказать: это же полный релятивизм! Нет, это не релятивизм. Это творческий характер морали, где не может быть рецептов на все случаи жизни. Ведь даже Евангелие носит притчевый характер. Христос редко говорит: поступай так. Он дает нам общие и зачастую противоречивые принципы поведения. И политическая этика – это тоже сфера неоднозначных решений, где «нет» важней, чем «да», «нельзя» важней, чем «можно». Например, когда идет бой, командир должен посылать своих солдат в атаку. Но при этом ему следует исходить не из того, что весь его батальон может погибнуть, а из того, что он, командир, обязан по возможности сохранить жизнь людям. В политике тоже нужна некая система запретов. Должен быть четко очерчен круг недопустимого. И только после этого можно говорить о каких-то нравственных долженствованиях, предписанных политику.

Пример морального поведения дал Николай Второй

– Вы можете назвать примеры, когда политик по моральным соображениям отказывался от каких-то поступков?

– Пример морального поведения дал Николай Второй. Имея блестящую родню в королевских семьях Германии, Швеции и предложения организовать побег со стороны верных ему людей, он не бежал из страны. Он, видимо, сознательно решил разделить свою судьбу с судьбой России. Если же говорить не о политиках, а, допустим, о полководцах, то меня всегда восхищал барон Врангель, который сумел спасти армию, вывести ее из Крыма в Турцию и сохранить жизнь очень многим своим офицерам и солдатам. То же самое можно сказать о решении Кутузова оставить Москву. Принять такое решение означало признать свое поражение как полководца, свое бессилие и свою вину перед государством. В нравственном смысле это было тяжелейшее решение, но оно в конечном счете привело к успеху кампании. Наверное, можно привести немало и других примеров, когда политик из нравственных побуждений отказывается от принятия какого-то решения, а подчас и от власти.

Успех избирательной кампании обеспечивают деньги и технологии

– Карамзин писал: «Правила нравственности и добродетели святее всех иных и служат основанием истинной политики». Если бы! Политика и мораль редко когда совмещаются. Совместимы ли они вообще?

– Весь путь истории философии – это путь от Аристотеля, считавшего, что политика определятся этикой, до Макиавелли, убежденного в том, что политика и нравственность несовместимы. Что такое макиавеллизм? Это наличие у правителя определенной профессиональной морали, которая заключается в одном: ты не должен делать того, что приносит ущерб твоему государству. Ты можешь объявлять захватнические войны, можешь плодить рабов, можешь обманывать, можешь уничтожать целые народы, если это ведет к благу и процветанию твоего государства. Поэтому получается, что Макиавелли – любимый философ Сталина.

– У честного политика меньше шансов победить на выборах, чем у того, кто лжет, раздает пустые обещания?

– Сюда еще технологии очень сильно примешиваются. И, разумеется, деньги. Два этих ресурса и обеспечивают успех избирательной кампании.

– На ваш взгляд, может ли сегодня в России свежий человек пробиться в политику?

– Наверное, может. Вот недавно в Москве прошли муниципальные выборы. И меня поразило количество молодых людей, стремившихся стать муниципальными депутатами. Не знаю, чем диктовалось это стремление – творческими амбициями ли, юношеским романтизмом, желанием сделать что-то хорошее для людей, оставить след в своем микрорайоне. Но в любом случае это хорошо. Чем больше приток в политику свежих сил, новых ярких имен, тем больше шансов на оздоровление власти на всех ее уровнях.

Доносительство – гражданский долг?
Диалог с директором Российского государственного архива социально-политической истории Андреем Сорокиным

Слова «доносительство», «донос» и «доносчик» имеют отрицательное значение только в русском языке. В Америке, например, говорят «information» и «informer», то есть «информация» и «информатор». Там принято, чтобы служащие информировали начальство о том, как работают их коллеги, да и вообще обо всем. И это считается гражданской добродетелью. А вот в русской жизни слово «информатор» не очень прижилось. Взамен употребляется «сексот», «стукач», «осведомитель», «наушник», «ябеда», «фискал»… Богат русский язык.

Стоит ли нам изменить отношение к доносительству?

Взаимодействие государства и гражданина в определенных сферах абсолютно необходимо

– После вашей статьи в журнале «Дилетант», посвященной доносам сталинской эпохи, радио «Эхо Москвы» открыло дискуссию: «Доносительство – гражданский долг или подлость?» До сих пор слово «донос» имело в России только негативную коннотацию. Мы, что, уже настолько европеизировались?

– Я бы так категорически вопрос не ставил. Даже в той самой статье, напечатанной «Дилетантом», я говорю, что не все так однозначно. Отрицательная коннотация слова «донос» появляется в конкретную эпоху, обстоятельства которой в этом смысле крайне интересны и показательны. Это закат правления Николая I, когда на авансцену выходят новые общественные силы – разночинцы, формируется и развивается новый этап так называемого освободительного движения. Именно в этот период – период обострения противостояния между государством и обществом – и рождается отрицательный смысл понятия «донос», к которому мы привыкли. Но еще в конце ХIХ века в словаре Даля мы найдем несколько значений этого слова, в том числе и вполне нейтральных по содержанию. С другой стороны, вы правы, связывая положительное значение слова «донос» с европейским опытом. Потому что в Европе, в той же Франции, например, со времен Великой французской революции понятие гражданского доноса – это понятие права и нормальная практика взаимоотношений гражданина и государства. В ту пору там происходило формирование гражданского общества, начали возникать независимые субъекты экономики и политики. Пробуждение социальных низов к активной экономической и политической жизни требовало оформления правового взаимодействия этих новых субъектов общественной жизни, низов, с государством. Одной из форм такого взаимодействия был донос. Так что, рассуждая на эту тему, мы всякий раз должны учитывать исторический контекст.

– Контекст, в котором мы могли бы рассуждать о доносах в сегодняшней России: каков он, по-вашему?

– По моим представлениям, Россия сегодня переживает процесс трансформации. Мы, с одной стороны, являемся свидетелями либеральной экономической политики, которую проводит государство, с другой – наблюдаем усложнение общественной и политической жизни вследствие этой самой экономической политики. И в повестку дня встают многочисленные вопросы, связанные с урегулированием взаимоотношений между гражданским обществом и государством. Вопрос о доносительстве находится именно в этом контексте, независимо от отрицательной или положительной коннотации слова «донос».

– Граждане должны информировать «кого надо» о том, что кажется им подозрительным, неправильным, опасным?

– Да, я считаю, что взаимодействие государства и гражданина в определенных сферах абсолютно необходимо. Граждане, несомненно, должны уведомлять государственные органы о тех явлениях окружающей действительности, которые ставят под угрозу существование государства, безопасность общественных институтов, личности, имущества. Но необходимо, во-первых, обставить все это понятными, прозрачными законами и процедурами их исполнения, а во-вторых, обеспечить права индивидуумов или общественных институтов, которые в такой форме начинают взаимодействовать с государством. И, конечно, нужны некие законодательные ограничения, чтобы доносительство не стало самопожирающей системой, инструментом достижения чьих-то личных или корпоративных целей: те же рейдерские захваты, к примеру. Они ведь нередко совершаются с использованием «информации», направляемой «доброжелателями» в государственные органы.

Пять процентов правды

– Вы говорите, что граждане должны определенным образом сотрудничать с властью ради государственной и общественной безопасности. Но то же самое внушалось населению в первые десятилетия советской власти и привело к тотальному доносительству.

– В те годы государство с помощью «сигналов» от граждан пыталось настроить новый социальный механизм, найти способы исправления каких-то недостатков. Но очень скоро все это превратилось в шпиономанию, в политическое доносительство, в сведение счетов, в орудие борьбы за власть, в инструмент многочисленных чисток, через которые не раз прошла элита страны.

– В какой мере, на ваш взгляд, систему доносов создавала власть, а в какой – сами граждане? Чьи «заслуги» значительнее в этом деле?

– Сложный вопрос. Я думаю, здесь многое зависело и от тех, и от других. Нельзя отрицать, что в 20-30-е годы существенная часть общества находилась в состоянии энтузиазма и даже эйфории по поводу строительства нового мира. И на этой волне многие были готовы сотрудничать с государством в целях построения светлого будущего, к сожалению, забывая библейскую максиму, что благими намерениями вымощена дорога известно куда. Так, собственно, и получилось. Сначала государство не пыталось использовать народный энтузиазм для борьбы с инакомыслием. В 20-е годы и внутрипартийный режим, и состояние общества еще обеспечивали определенный плюрализм. Мирное сосуществование разных платформ, течений, позиций – все это было допустимо. В этот период информирование власти о недостатках имело инструментальную задачу: строительство нового общества. Но постепенно дело двинулось к установлению единоличной диктатуры, и в конце 20-х годов произошел перелом. На этом переломе обозначились и новые социальные функции всевозможных органов, созданных еще на излете Гражданской войны. Эти органы собирают информацию, которая начинает активно использоваться для борьбы с оппозицией. Создатель и идеолог этой системы – Сталин. Вспомним его знаменитое изречение о том, что мы будем расследовать все доносы, в которых содержится хотя бы пять процентов правды. Это было сказано в 1928 году. А в конце 1930-х появился новый учебник истории для начальных классов средней школы. Там было записано, что главная задача советского гражданина – помогать органам НКВД разоблачать врагов советской власти. Об этом историческом контексте надо помнить, обсуждая взаимодействие общества с государством в определенных сферах.

Сталин осмысленно проводил чистки

– В 30-е годы доносы часто имели корыстную подоплеку: настучать на соседа и занять его жилплощадь, «разоблачить» коллегу и получить его должность. Но были ведь и доносы «от чистого сердца». Как говорится, ничего личного. Просто засвидетельствовать лояльность режиму, показать беззаветную преданность делу Ленина – Сталина.

– Такого рода донос трудно назвать бескорыстным. Если вы стремитесь своему патрону – не важно, кто он – ваш начальник на работе или государство, как ваш работодатель прямой или опосредованный, – продемонстрировать свою лояльность, то за этим чаще всего стоит желание продвинуться, обеспечить себе карьерный рост, укрепить свою безопасность. Я бы не называл такие взаимоотношения вполне бескорыстными. Бескорыстными были многочисленные доносы в ранний советский период, когда люди, искренне принимая идею строительства нового общества и веря в нее, писали в различные органы о всяческих непорядках, мешающих этому строительству.

– А когда доносы стали инструментом борьбы внутри сталинской номенклатуры?

– Не сразу. Во второй половине 30-х годов использовать донос в этом качестве особой надобности не было. Сталин сам выстраивал систему взаимоотношений со своими подданными, в том числе из ближнего круга. Он осмысленно проводил чистки, убирая старых большевиков, считавших его ровней себе и по революционному стажу, и в интеллектуальном отношении. Делал он это не только в силу своей натуры, но еще и от стремления максимально инструментализировать процесс строительства нового мира, избавить его от ненужных дискуссий, добиться безоговорочного и скорого исполнения руководящих указаний. Самонастройки в сталинском аппарате управления не существовало. Этот аппарат все время нужно было настраивать сверху. И количество решений, которые принимались политическим ареопагом, просто зашкаливало. Достаточно посмотреть на структуру и содержание вопросов, которые рассматривались на Политбюро, чтобы понять, что справиться с этим путем демократических процедур решительно невозможно. Хотя, конечно, личные качества вождя тоже сыграли немаловажную роль в аппаратных чистках.

– Чем, на ваш взгляд, объяснялись родственные доносы, когда муж доносил на жену, брат на брата, сын на отца?

– Большинство случаев внутрисемейного доносительства были связаны с элементарным страхом за свою судьбу, судьбу своих близких и желанием отмежеваться от родственника, оказавшегося «врагом народа». Но в не меньшей степени это было связано с пафосом строительства нового общества, с культом партии и культом вождя, которые все понимают в строительстве этого нового общества и которым нужно доверять. До конца в исследовании этой темы мы с вами никогда не дойдем. До глубин человеческой души дойти вообще довольно сложно, и те эпистолярные источники личного происхождения, которые имеются в нашем распоряжении, они носят очень индивидуальный характер. Человек мог публично утверждать, что он согласен с курсом партии и поэтому рад разоблачить жену, отца, брата, сына, мать, а в душе признаваться самому себе в том, что им движет элементарный страх. Бывали и доносы по принуждению, когда людей заставляли оговаривать родственников, коллег и даже малознакомых людей. На этом построены все знаменитые судебные процессы 30-х годов. Кроме того, на высшем политическом уровне было принято решение о допустимости физического воздействия на подследственных, и это зафиксировано в соответствующих документах. Понятно, во что превращалось следствие в таких условиях и к чему оно приводило.

Сначала «сигналы» имели целью борьбу с бюрократизмом

– Как вы думаете, система власти в советский период могла существовать вне системы доносов?

– Мне кажется, могла, во всяком случае, если говорить о позднесоветском периоде, когда доносительство, в том числе политическое, было отнюдь не столь массовым, как в 30-е годы. А вот для сталинского периода оно было одним из структурообразующих элементов нового общества. Оно было и способом борьбы с бюрократией. Никаких иллюзий по поводу тогдашней бюрократии по сравнению с поздней советской или нынешней быть не должно. Мы найдем в документах ВКП (б) многочисленные постановления, призванные бороться с излишествами в функционировании бюрократии, в поведении советских и партийных начальников, которые уже тогда, не стесняя себя никакими приличиями, использовали свое общественное, государственное положение в целях личного обогащения. Сам факт принятия такого рода постановлений подтверждает массовость этого явления. Так что стимулирование доносительства в народных массах было отчасти направлено на обуздание бюрократии. В первое советское десятилетие «сигналы» (такова была лексика того времени) имели целью борьбу с бюрократизмом, исправление хозяйственных, управленческих недостатков. В 30-е годы эти «сигналы» в большинстве своем перестают работать, хотя к тому времени уже существуют комиссии партийного и советского контроля. Наличие таких структур для многих партийных и советских аппаратов уже само по себе служило сдерживающим началом, вне зависимости от «сигналов» трудящихся.

– Можно ли было создать атмосферу тотального доносительства без активного участия самих граждан?

– Да, советские граждане сами здесь проявляли большую активность, и, чем ниже был образовательный и культурный уровень, тем меньше было в этом смысле моральных преград. Для слоя советской интеллигенции, имевшего опыт противостояния с государством в досоветский период, и для их потомков отрицательная коннотация слова «донос» была слишком жива в памяти, чтобы так просто и легко вовлечься в массовое доносительство. Для слома этих моральных преград использовался целый арсенал средств, иначе невозможно было бы принудить миллионы людей писать миллионы доносов.

Заведомо ложный

– В российском Уголовном кодексе есть статья 306 – заведомо ложный донос. Для такого деяния предусмотрен целый спектр наказаний – от штрафа в сто двадцать тысяч рублей до лишения свободы на шесть лет. Эта статья применяется? Кто-нибудь за последние несколько лет был осужден за ложный донос?

– У меня нет оснований компетентно судить об этом. Могу только сказать, что я не слышал, чтобы в современной правоприменительной практике широко использовалась 306-я статья. Сотрудничество индивидуума и государства в той специфической форме, что была характерна для 20-30-х годов, за последнее двадцатилетие имело не столь широкое хождение, чтобы сейчас пытаться рассуждать на эту тему с фактами в руках. Хотя статистика была бы небезынтересной. В советском Уголовном кодексе эта статья существовала с 1927 года, но, судя по всему, не слишком широко применялась. В случае широкого своего применения она бы стала одной из мощнейших преград для доносительства.

Сегодня граждане не склонны писать в газеты и контрольные органы

– Сейчас доносов меньше, чем в советские времена?

– Мне кажется, да. Сегодня граждане не склонны писать в газеты и контрольные органы по поводу всяких непорядков вокруг, потому что исчезла насаждавшаяся сверху идеология общего дела, в которое мы все вовлечены и должны строить что-то большое и светлое. Возобладал индивидуализм. А когда индивидуализируется все поведение человека, рассчитывать на массовые акции трудящихся по исправлению недостатков вряд ли приходится. Либеральная экономическая политика и индивидуализация поведения наших граждан – серьезное препятствие для такого рода выступлений.

– А политические доносы сегодня могут стать массовыми?

– Мне кажется, современные наши граждане гораздо менее идеологизированы, чем их советские предшественники. Хотя в какие-то моменты, как, скажем, было недавно в момент присоединения Крыма к России, власть может (а зачастую и должна) прибегать к политической мобилизации населения и стимулировать нужные ей настроения. Но все равно сегодня ситуация другая, и любая идеология даже у самых подверженных ее влиянию идеологизированных людей – лишь один из мотивов поведения, причем отнюдь не главный.

– Политические доносы – они не обязательно подметные. Они могут быть и публичными. Скажем, открытое письмо «передовой общественности» в газету или выступление депутата с парламентской трибуны. Вы согласны, что это никуда не делось, наоборот, вновь входит в общественный обиход?

– Я полагаю, это широко распространенная – вне всяких государственных границ, идеологических симпатий и антипатий – практика поведения. Она существует во всем мире, и в этом смысле Россия не исключение. Везде идет политическая борьба, везде эта борьба предполагает и сведение счетов, и попытку подставить под удар политического конкурента. Но у нас такая практика имеет очень конкретный исторический контекст. Именно он порождает иногда чрезмерную подозрительность к проявлению стандартных форм политического и общественного поведения. Эта подозрительность небезосновательна и еще долгое время будет оставаться такой.