Текст книги "Гражданская война и интервенция в России. Политэкономия истории"

Февральская революция получила поддержку солдат только потому, что именно с ней они связывали скорое окончание войны: «Когда 3 марта 1917 г. мы узнали, что бывший царь Николай II отрекся от престола мы, – писали солдаты, – очень радовались, что скоро кончится кровопролитная война»[177]177
  30 августа 1917.– Обзор писем солдат в газете «Голос социал-демократа». // Революционное движение…, с. 371.


[Закрыть]. «Истинной двигающей силой… революции в начале ее, – подтверждал «белый» ген. Н. Головин, – было стихийное стремление русских народных масс прекратить внешнюю войну…»[178]178
  Головин Н. Н. Российская контрреволюция…, т.2, с. 405.


[Закрыть]. Но на пути солдатских устремлений встал чуждый ему офицерский корпус. Именно «глубокая пропасть, разделявшая офицеров и солдат», приходил к выводу британский ген. Э. Айронсайд, стала «подлинной причиной», произошедших в России событий[179]179
  Айронсайд Э… (Голдин В. И.…, с. 327–328.)


[Закрыть].

«События 27–28 февраля и последующее отречение императора Николая II от престола, открыли дорогу ненависти и насилия и стали, – по словам историка белого движения Волкова, – началом Голгофы русского офицерства. На улицах Петрограда повсеместно происходили задержания, обезоруживания и избиения офицеров, некоторые были убиты. Когда сведения о событиях в столице дошли до фронтов, особенно после обнародования пресловутого «Приказа № 1»… там началось то же самое»[180]180
  Волков С. В.…, с. 15.


[Закрыть]. Какое влияние это оказало сразу же на боеспособность армии, свидетельствует телеграмма главкома Северного фронта от 6 марта «Ежедневные публичные аресты генеральских и офицерских чинов, производимые при этом в оскорбительной форме, ставят состав армии, нередко георгиевских кавалеров, в безвыходное положение…»[181]181
  6 марта. – Телеграмма главнокомандующего армиями Северного фронта Я. В. Рузского начальнику штаба верховного главнокомандующего М. В. Алексееву о массовом аресте солдатами генералов и офицеров. // Революционное движение…, с. 26.


[Закрыть].

В первые дни революции – 3–4 марта 1917 г. «в Кронштадте были зверски убиты главный командир порта адмирал Р. фон Вирен, начальник штаба адмирал А. Бутаков… командир 2-й бригады линкоров адмирал А. Небольсин, на следующий день толпа настигла командующего Балтийским флотом адмирала А. Непенина. От рук взбунтовавшихся матросов пали комендант Свеаборской крепости, командиры 1-го и 2-го флотских экипажей, командир линкора «Император Александр II», командир крейсера «Аврора»… К 15 марта Балтийский флот и крепость Кронштадт потеряли 150 офицеров, из которых более 100 было убито, или покончило собой. На Черноморском флоте так же было убито много офицеров…, имелись и случаи самоубийства»[182]182
  Революционное движение…, с. 26–27. (Волков С. В.…, с. 15.)


[Закрыть].

Из донесений командиров частей об убийствах офицеров в 1917 г.: «…17 мая солдатами 707-го полка убит начальник дивизии ген. Я. Я. Любицкий… 18 мая с командира роты 85-го пехотного полка, прапорщика Удачлина, сорваны погоны, 19 мая арестован начальник 7-й стрелковой дивизии генерал-майор Богданович, командир 26-го Сибирского стрелкового полка полковник Шершнев и командир батальона этого полка… 23 мая возбужденная толпа солдат 650-го полка арестовала командира полка и 7 офицеров, сорвав с них погоны, причем штабс-капитану Мирзе были нанесены несколько ударов по лицу, а подпоручика Улитко жестоко избили и оставили на дороге лежащим без сознания…»[183]183
  См. подробнее: Волков С. В.…, с. 13–14.


[Закрыть].

«Цензура часто перехватывала солдатские письма такого содержания: «Здесь здорово бунтуют, вчера убили офицера из 22-го полка и так много арестовывают и убивают». Убийства происходили и в тыловых городах в Пскове погиб полковник Самсонов, в Москве полковник Щавинский, в Петрограде князь Абашидзе. Не в силах вынести глумления солдат, некоторые офицеры стрелялись»[184]184
  Столыпин А. А. Записки драгунского офицера. 1917–1920 // Русское прошлое. Кн. 3. 1992., с. 12–13.


[Закрыть]. «Январь 1915 г., под Лутовиско. В жестокий мороз, по пояс в снегу, однорукий бесстрашный герой полковник Носков, рядом с моими стрелками, под жестоким огнем вел свой полк в атаку на неприступные скаты высоты…, – вспоминал – Деникин, – Тогда смерть пощадила его. И вот теперь пришли две роты, вызвали ген. Носкова, окружили его, убили и ушли»[185]185
  Деникин А. И.…, 1921, т. 1, с. 184.


[Закрыть].

«Гражданская война началась с тех февральских дней, – подчеркивает С. Волков, – То, что пережито офицерами в те месяцы, никогда не могло изгладиться из их памяти…»[186]186
  Волков С. В.…, с. 15.


[Закрыть]. В поисках виновных, командный состав армии уже 10 марта приходил к выводу, что «причиной (этих) эксцессов следует считать приказы Совета рабочих депутатов, к которому большинство солдат относится с полным доверием. Это подрывает боевую мощь армии»[187]187
  10 марта 1917–Рапорт генерал-квартирмейстера 5-й армии К. К. Черного начальнику штаба армий Северного фронта Ю. Я. Данилову об отношении солдат к перевороту и о доверии приказам Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. // Революционное движение…, с. 31.


[Закрыть].

Но основная ответственность за то, что «после Февраля положение офицеров превратилось в сплошную муку», утверждает историк С. Волков, лежала на большевиках, «антиофицерскую пропаганду большевиков, стоявших на позициях поражения России в войне, ничто отныне не сдерживало, и она велась совершенно открыто и в идеальных условиях. Желание офицеров сохранить боеспособность армии…, наталкивалось на враждебное отношение солдат, распропагандированных большевистскими агитаторами, апеллировавших к шкурным инстинктам и вообще самым низменным сторонам человеческой натуры»[188]188
  Волков С. В.…, с. 16–17.


[Закрыть].

Однако эксцессы, связанные с насилием над офицерами, начались в феврале – тогда, когда большевиков, как политической силы еще не существовало, еще не было даже ни Советов, ни Временного правительства, а полки один за другим «покидали казармы без офицеров. Солдаты многих арестовали, многих убили. Другие скрылись, бросив части, как только почувствовали враждебное агрессивное настроение людей»[189]189
  Керенский А. Русская революция…, с. 31–32.


[Закрыть]. «Почти все части без офицеров…», – подтверждал непосредственно наблюдавший прибытие войск к зданию Временного комитета государственной Думы В. Шульгин[190]190
  Шульгин В. В…, с. 197.


[Закрыть]. Причины этих эксцессов, утверждал А. Керенский, крылись в том, что «в армейских рядах накопилось чересчур много обид, гнева, ненависти к командирам, в преступлениях режима, винили наименее виновных»[191]191
  Керенский А. Русская революция…, с. 138, 141, 147.


[Закрыть].

И высшее командование не только не смогло ничего противопоставить начинавшейся анархии, но и само поощряло ее. Сам ген. Л. Корнилов, будущий прославленный родоначальник антибольшевистского движения, начал свою деятельность в должности главнокомандующего Петроградским военным округом с того, что собственноручно приколол Георгиевский крест к груди унтер-офицера Волынского полка Кирпичникова в награду за убийство им 27 февраля прямого своего начальника – заведующего учебной командой того же полка капитана Лашкевича[192]192
  Воейков В. Н.…, с. 231.


[Закрыть].

Начальник Петроградского гарнизона ген. Энгельгардт, 1-го марта выпустил следующее воззвание: «среди солдат Петроградского гарнизона распространились слухи, будто бы офицеры в полках отбирают оружие у солдат. Слухи эти были проверены в двух полках и оказались ложными. Как председатель временной комиссии временного комитета Государственной Думы, я заявляю, что будут приняты самые решительные меры к недопущению подобных действий со стороны офицеров вплоть до расстрела виновных…»[193]193
  Керенский А. Русская революция…, с. 152–153.


[Закрыть]. «Последние слова воззвания, будучи горячо восприняты теми солдатами, которые поняли свободу в смысле отсутствия подчинения, дали, – по словам В. Воейкова, – в результате известные всем случаи зверской расправы нижних чинов с офицерами. Автором этого воззвания был бывший воспитанник Пажеского его императорского величества корпуса, офицер лейб-гвардии Уланского его величества полка и, как окончивший Николаевскую академию, носитель мундира генерального штаба»[194]194
  Воейков В. Н.…, с. 196–197.


[Закрыть].

С тех же первых дней февральской революции первый – либеральный состав Временного правительства начал реформы по Демократизации армии. По данным Деникина, из 40 командующих фронтами, армиями и их начальниками штабов только 14 выступили против «демократизации» армии, 15 ее поощряли, и 11 были нейтральны. «Демократическая» чистка в армии привела к тому, что только в апреле-мае, было уволено 143 старших начальника, в т. ч. 70 начальников дивизий[195]195
  Деникин А. И. (I)…, с. 5, 7–8.


[Закрыть]. «В течение короткого времени в командном составе нашей армии было произведено столько перемен, – хвалился военный министр Гучков, – каких не было, кажется, никогда ни в одной армии»[196]196
  Из выступления военного министра А. Гучкова на съезде делегатов фронта 12 мая (22 апреля) 1917 г. (Головин Н. Н. Российская контрреволюция…, т.1, с. 83).


[Закрыть].

Солдаты приступили к осуществлению той же демократизации армии, только не сверху, а снизу, в тех формах, в которых они ее понимали. Выступления солдат против офицеров совершались под лозунгами борьбы с «контрой», за демократизацию армии. Примером этих настроений может служить резолюция комитета Гвардейского кавалерийского корпуса: «Командный состав корпуса, созданный историческими кастовыми традициями привилегированного класса, в большинстве продолжает вести борьбу с демократическими слоями»[197]197
  3–4 сентября 1917.– Резолюция комитета Гвардейского кавалерийского корпуса о необходимости демократизации офицерского состава корпуса и удалении из корпуса контрреволюционных офицеров. // Революционное движение…, с. 397.


[Закрыть].

Однако основная причина эксцессов крылась не столько в революционных настроениях солдат, сколько во все более нараставшем их стремлении к миру. Указывая на этот факт, командующий 5-й армией ген. А. Драгомиров уже 29 марта сообщал: «Боевое настроение упало. Не только у солдат нет никакого желания наступать, но даже простое упорство в обороне и то понизилось до степени, угрожающей исходу войны. Все помыслы солдат обращены на тыл… уже появились прокламации об избиении офицеров», вся войсковая масса желает одного – «прекращения войны и возвращения домой… Настроение падает неудержимо… никакие доводы не пересилят господствующего настроения протеста»[198]198
  29 марта 1917. – Письмо командующего 5-й армией Л. М. Драгомирова главнокомандующему армиями Северного фронта Н. В. Рузскому о выступлении солдат против войны и неповиновении их начальству // Революционное движение…, с. 44.


[Закрыть].

Попытка Временного правительства и Советов организовать солдат демократическими мерами не удалась. На причину этого указывал в своем донесении в Ставку ген. И. Сытин: «Комитеты в общем работают добросовестно, но в некоторых вопросах вынуждены идти за солдатской массой, чтобы не потерять у нее популярности»[199]199
  10 сентября 1917. – Из донесения дежурного генерала штаба Румынского фронта И. П. Сытина 2-му генерал-квартирмейстеру штаба верховного главнокомандующего Ю. Я. Плющевскому-Плющику о настроении войск. // Революционное движение…, с. 407.


[Закрыть]. «Существующая армейская организация слишком несовершенна, она не в силах противостоять темным, эгоистическим массам. Ротные, полковые и дивизионные комитеты признаются массой лишь постольку, поскольку они идут за массой…, – подтверждал начальник 2-й Финляндской стрелковой дивизии Е. Демидов, – В общем выводы: с каждым днем комитетам и командному составу становится все труднее и труднее сдерживать темные солдатские массы, армия постепенно превращается в толпу, которая пока еще не пробудилась вполне для преступлений, но которая не сегодня-завтра всей своей громадной массой, от моря и до моря, с оружием в руках примется за осуществление своего преступления ликвидации родины, о чем и считаю своим гражданским долгом донести»[200]200
  1 октября. – Рапорт начальника 2-й Финляндской стрелковой дивизии Е. М. Демидова командиру 22-го армейского корпуса А. А. Бескровному о настроении солдат в частях дивизии. // Революционное движение…, с. 442–443.


[Закрыть].

Все эти настроения в концентрированном виде проявились во время летнего наступления. В сводке сведений о настроении в действующей армии с 1-го по 9 июля о положении офицеров сообщалось: «В донесениях всех высших начальников указывается на крайне тяжелое положение в армии офицеров, их самоотверженную работу, протекшую в невыносимых условиях, в стремлении поднять дух солдат, внести успокоение в ряды разлагающихся частей и сплотить вокруг себя всех, оставшихся верными долгу перед родиной. Подчеркнута явная агитация провокаторов-большевиков, натравливающая солдат на офицеров. В большинстве случаев работа офицерства сводится к нулю, разбиваясь перед темной и глухой враждой, посеянной в солдатских массах, охваченных одним желанием уйти в тыл, кончить войну любой ценой, но не ценой собственной жизни. Вражда часто принимает открытый характер, выливаясь в насилия над офицерами. В 115-м полку большинство офицеров должно было скрыться. Требования солдат о смене неугодных начальников стали повседневным явлением. В 220-м полку несколько рот ушли с позиции, причем в окопах остались одни офицеры. В 111-м полку на всей позиции после самовольного ухода рот остались несколько десятков наиболее сознательных солдат и все офицеры. Напряжение сил офицеров дошло до предела, терпение стало мученичеством. В боях под Крево и Сморгонью все офицеры были впереди атакующих частей, показав пример долга и доблести. Потери офицерского состава громадны. В 204-м полку выбыли из строя все офицеры». «Яркую иллюстрацию положения офицерства дают рапорты трех офицеров 43-го Сибирского полка, в которых они ходатайствуют: двое – о зачислении в резерв и один – о разжаловании в рядовые. Офицеры указывают на невозможность принести какую-либо пользу при данных условиях и слагают с себя ответственность за свои части в бою. «Служба офицера превратилась в настоящее время в беспрерывную нравственную каторгу…» – пишет один из офицеров…»[201]201
  14 июля 1917.– Сводка сведений о настроении в действующей армии за время с 1 по 9 июля. // Революционное движение…., с. 211–212.


[Закрыть].

Для наведения дисциплины командный состав требовал восстановления смертной казни на фронте, против этого выступали социал-демократические организации: «Смертная казнь увеличит возмущение в армии, дезорганизует и ослабит ее…, – предупреждали они, – Восстановление смертной казни дает оружие в руки самым темным силам реакции в борьбе с революцией»[202]202
  16 июля 1917.– Резолюция V съезда Социал-демократии Латышского края с протестом против восстановления смертной казни на фронте. // Революционное движение…, с. 222.


[Закрыть]; «Восстановление смертной казни на фронте… внесет раздражение и дезорганизацию в солдатские массы»[203]203
  20 июля 1917.– Резолюция собрания 23 русских, сибирских и латышских полков 12-й армии с протестом против введения смертной казни, расформирования революционных частей и ограничения прав войсковых комитетов // Революционное движение…, с. 230.


[Закрыть].

Смертная казнь была восстановлена 12 июля «Когда применили у нас смертную казнь на фронте, то все начальники торжествовали и говорили солдатам – лопнула ваша свобода, (однако вскоре) вследствие этого среди солдат началось волнение»[204]204
  30 августа 1917.– Обзор писем солдат в газете «Голос социал-демократа». // Революционное движение…, с. 370.


[Закрыть]. «Отмечается во многих частях повышенное настроение в связи с введением строгой дисциплины, смертной казни, – сообщала Сводка о настроении армии, – и вообще недовольство решительными мерами верховного»[205]205
  25 августа 1917. – Сводка сведений о настроении действующей армии с 10 по 19 августа // Революционное движение…, с. 347.


[Закрыть]. Тем не менее, по словам лидера эсеров В. Чернова, «на московском государственном совещании некоторые хвастались, что за нарушение воинской дисциплины без колебаний приказывали расстреливать целые полки»[206]206
  Чернов В…, с. 359.


[Закрыть].

Ответной реакцией солдат, на применение карательных мер, все чаще становилось убийство офицеров[207]207
  См. например: 2 августа 1917.– Донесение временно исполняющего должность начальника штаба армий Западного фронта М. П. Алексеева начальнику штаба верховного главнокомандующего А. С. Лукомскому о волнении в 299-м пехотном Дубпеиском полку и убийстве командира полка; 4 августа. – Донесение командующего 11-й армией Ф. С. Рерберга главнокомандующему армиями Юго– Западного фронта А. И. Деникину о протесте солдат 3-й артиллерийской бригады 6-го армейского корпуса против приказа генерала Корнилова о мерах борьбы с дезертирством // Революционное движение…, с. 288, 300.


[Закрыть]. Примером мог служить 10-й Сибирский полк, в котором один из стрелков, «за вооруженный грабеж был приговорен к смертной казни», в ответ солдаты «потребовали выдачи приговоренного, угрожая в случае отказа перебить всех офицеров и весь состав суда»[208]208
  27 октября. – Донесение генерал-квартирмейстера Северного фронта В. Л. Барановского генерал-квартирмейстеру верховного главнокомандующего М. К. Дитерихсу о настроении в войсках Северного фронта. // Революционное движение …, с. 551.


[Закрыть]. Командующий 11-й армией ген. П. Балуев буквально впадал в отчаяние: «Ознакомившись с духом армии, я в ужасе, я потрясен от того, какая опасность и позор ожидают Россию. Время не ждет… (Но) параграф 14 Декларации (то есть право расстреливать на месте) исполнять нельзя, потому что командир в одиночку противостоит сотням и тысячам вооруженных людей, склонных к побегу…»[209]209
  Ген. Балуев – Керенскому (Керенский А. Ф. Прелюдия…, с. 27–28)


[Закрыть].

Вся история с летним наступлением русской армии, приходил к выводу ген. Н. Головин, «представляла собою стратегическую авантюру», в которую первый раз было вовлечено офицерство. Во время корниловского выступления офицерство было вовлечено во вторую авантюру, это была политическая авантюра. «Первая авантюра озлобила солдат против офицеров. Вторая сделала их врагами. В этом отношении ген. Корнилов вместе с Керенским, – по словам Н. Головина, – играли в руку своего общего врага – большевиков, окончательно расчленяя Русскую Армию на две враждебные части, которые впоследствии будут называться одна Белой, а другая Красной Армией»[210]210
  Головин Н. Н. Российская контрреволюция …, т.1, с. 171–172.


[Закрыть].

Действительно, корниловский мятеж окончательно расколол армию. «После Корниловского выступления разрыв между офицерским составом и солдатской массой происходит уже полный и окончательный, – сообщала октябрьская сводка о настроениях с Западного фронта, – масса видит в офицерах не только «контрреволюционеров», но и главную помеху к немедленному прекращению войны»[211]211
  «Сводка сведений о настроении частей войск Армий Западного фронта с 12(25)–15(28).10.1917» (Головин Н. Н.…, с. 373.)


[Закрыть]. Именно в это время, повторял Головин, «разрыв доходит до крайности: оба лагеря становятся по отношению друг к другу вражескими. Это уже две вражеские армии, которые еще не носят особых названий, но по существу это белая и красная армия»[212]212
  Головин Н. Н. Российская контрреволюция, Ревель, 1937, Кн. 2, с. 114 (Волков С. В.…, с. 31)


[Закрыть].

«Во всех подразделениях, – подтверждал А. Керенский, – началась охота, издевательства, уничтожение офицеров. На всем протяжении фронта солдаты самовольно арестовывали офицеров, сами оглашали обвинительные заключения…, выбирали новых командиров, устраивали военно-революционные трибуналы… Все офицеры превратились в «корниловцев», то есть реакционеров»[213]213
  Керенский А. Русская революция…, с. 311–312.


[Закрыть]. Виновным в этом, Керенский считал лично ген. Л. Корнилова: «сам глава армии подал пример неповиновения по отношению к вышестоящему – высшей правительственной власти. Таким образом, было подтверждено право каждого, кто носил оружие, действовать по своему разумению. Поступок Корнилова сыграл ту же роковую роль для судьбы армии…, он завел армию на дорогу, которая привела ее к окончательному краху»[214]214
  Керенский А. Ф. Прелюдия…, с. 89


[Закрыть].

Настроения офицерского корпуса, в ответ на эти обвинения, передавали слова последнего начальника Генерального штаба русской армии ген. В. Марушевского: на путь борьбы офицеров толкнула «мартовская революция…, которая совершенно выбросила из колеи. Вся моя жизнь была положена на изучение моего специального дела, я никогда не занимался социальными вопросами… Разлагающие приказы Вр. Правительства, направленные специально против офицерского корпуса – в течение всего нескольких дней – совершенно подорвали авторитет этого правительства в наших глазах. Долг слепо повиноваться этой власти, влекущей армию в пропасть, исчез. Оставалось одно – отдать все свои силы на выполнение последнего завета царя – «война до победного конца»»[215]215
  Марушевский В. В…, с. 173


[Закрыть].

«Для меня, человека военного и все время занятого исключительно военными делами, – пояснял настроения офицерского корпуса Колчак, – казалось необходимым рассматривать происходящую у нас революцию с точки зрения войны. Для меня казалось совершенно ясным, что в такой громадной войне, в какой мы участвуем, проигрыш этой войны будет проигрышем и революции, и всего того, что связано с понятием нашей родины – России. Я считал, что проигрыш войны обречет нас на невероятную вековую зависимость от Германии, которая к славянству относится так, что ожидать хорошего от такой зависимости не приходилось»[216]216
  Допрос Колчака. Протоколы Заседания Чрезвычайной Следственной Комиссии. 26 января 1920 г. Архив Октябрьской революции Фрнд LXXV, арх № 51. (Квакин А. В.…, с. 341).


[Закрыть].

В этих условиях, «гонения, которые испытывал с марта офицерский состав, усиливали в нем патриотические настроения; слабые и малодушные ушли, остались, – как отмечал ген. Н. Головин, – только сильные духом. Это были те люди – герои, в которых идея жертвенного долга, после трехлетней титанической борьбы, получила силу религии… Неудача корниловского выступления могла только усилить эти настроения. Связь большевиков с германским генеральным штабом была очевидна. Победа Керенского, которая, по существу, являлась победой большевиков, приводила к тому, что в офицерской среде точно установилось убеждение, что Керенский и все умеренные социалисты являются такими же врагами России, как и большевики. Различие между ними только в «степени», а не по существу… Русское офицерство военного времени не носившее классового характера, приобретает теперь обособленность социальной группировки…, это обособление не обуславливалось какими-либо сословными или имущественными признаками, а исключительно данными социально-психологического порядка. До корниловского выступления офицерство старалось всеми силами не допустить углубления трещины между ним и нижними чинами. Теперь оно признало этот разрыв как совершившийся факт…»[217]217
  Головин Н. Н. Российская контрреволюция, Ревель, 1937, Кн. 2, с. 129–134 (Волков С. В.…, с. 16–17, 35–36)


[Закрыть].

Характеризуя настроения в войсках в конце августа, начштаба 33-го армейского корпуса в своем донесении указывал, что среди солдат «бродит мысль, что война окончится тогда, когда офицеров не будет, так как только офицеры желают войны и поддерживают ее»[218]218
  25 августа 1917.– Донесение начальника штаба 33-го армейского корпуса В. В. Фирсова исполняющему должность дежурного генерала штаба 8-й армии Д. Ф. Гейдену о настроении в корпусе. // Революционное движение…, с. 351.


[Закрыть]. «Со всех сторон фронта отмечается та жажда мира, которая обуяла широкие солдатские массы, – сообщало донесение в Ставку от 10 сентября, – В 9-й армии был многозначительный случай ареста солдатами офицера за одну только высказанную им мысль о том, что мир будет не скоро»[219]219
  10 сентября 1917. – Из донесения дежурного генерала штаба Румынского фронта И. П. Сытина 2-му генерал-квартирмейстеру штаба верховного главнокомандующего Ю. Я. Плющевскому-Плющику о настроении войск. // Революционное движение…, с. 406.


[Закрыть].

«Все определеннее выясняется та жгучая жажда мира, которая охватила широкие солдатские массы. Мира, немедленного мира, на каких угодно условиях, – подтверждало очередное донесение с фронта от 25 сентября, – С каждым днем, с каждой холодной ночью, все больше растет нервозность ожидания окончания войны»[220]220
  25 сентября 1917.– Из донесения дежурного генерала штаба Румынского фронта И. П. Сытина в Ставку о настроении войск с 16 по 23 сентября. // Революционное движение…, с. 423.


[Закрыть]. «Офицеры требуют исполнения своего долга перед Родиной – идти на смерть, видя в этом спасение страны, солдаты, сбитые с толку пропагандой, не понимают, за что они должны умирать…, – отмечал последний военный министр Временного правительства А. Верховский, – взгляд солдата на офицера как на своего врага, заставляющего его «бессмысленно» умирать, не меняется…»[221]221
  Верховский А. И. Россия на Голгофе (Из походного дневника 1914–1918 гг.) Военно-исторический журнал. 1993, N 9. С. 65–69 (Шацилло В. К…, с. 454–455)


[Закрыть].

«Нервное настроение в армии нарастает с каждым днем, нарушения дисциплины захватывают новые части…, – сообщала сводка по Западному фронту от 24 октября, – Волнующим вопросом является мир, во что бы то пи стало и на каких угодно условиях… Доверие к комитетам падает, их отказываются слушать, прогоняют и избивают. Запуганные комитеты слагают полномочия, не дожидаясь перевыборов. Ненависть к офицерам растет в связи с распространением убеждения, что офицеры затягивают войну… Настроение комитетов, офицеров и командного состава, подавленных стихийным количеством нарушений дисциплины, паническое. Руки опустились. Развал достигает своего предела»[222]222
  24 октября 1917. – Сводка сведений о настроении и событиях в частях Западного фронта с 14 по 21 октября. // Революционное движение …, с. 539–540.


[Закрыть].

Сообщая о настроении армии 25 октября, начштаба армий Юго-Западного фронта указывал, что «люди политически совершенно не воспитаны, думают только о себе и своей личной жизни, интересов родины для них не существует…, никто не желает считаться с тяжелым положением страны, и думает только о себе и скором мире: в смысле дисциплины никаких сдерживающих начал нет»[223]223
  20 октября 1917.– Из рапорта начальника штаба армий Юго-Западного фронта Я. Н. Стогова помощнику начальника штаба верховного главнокомандующего В. В. Вырубову о настроении в частях фронта с 8 по 16 октября. // Революционное движение…, с. 505, 509.


[Закрыть]. «Положение офицеров невыносимо тяжело по-прежнему, – сообщалось в последних донесениях с фронта, – Атмосфера недоверия, вражды и зависти, в которых приходится служить при ежеминутной возможности нарваться на незаслуженное оскорбление при отсутствии всякой возможности на него реагировать, отзывается на нравственных силах офицеров тяжелее, чем самые упорные бои и болезни»[224]224
  Донесение генкварта Северного фронта, 27.10.1917. // Революционное движение…, с. 551.


[Закрыть].

* * * * *

Особое место в разложении армии, по мнению офицерского корпуса, которое отражал командующий 12-й армией ген. Р. Радко-Дмитриев, играла большевистская пропаганда: «С усилением большевистской пропаганды растет злобное отношение к офицерам, в которых видят единственное сдерживающее в армии начало и поборников порядка; участились случаи оскорбления офицеров и раздавались даже призывы к избиению их»[225]225
  9 июля 1917. – Донесение командующего 12-й армией Р. Д. Радко-Дмитриева начальнику штаба Северного фронта М. Н. Вахрушеву о настроении в частях фронта. // Революционное движение…, с. 196.


[Закрыть]. Призыв большевиков к немедленному миру действительно радикализовал солдатские массы. «В стране не было ни одной общественной или социальной группы, ни одной политической партии, – отмечал их особую роль Деникин, – которая могла бы, подобно большевикам и к ним примыкающим, так безоговорочно, с такой обнаженной откровенностью призывать армию «воткнуть штыки в землю»»[226]226
  Деникин А. И.… т.2, с. 146.


[Закрыть].

В итоге большевики стали для офицеров неким собирательным образом врага, объединявшим в сущности всю солдатскую и народную массу, не желающую продолжать войну и требующую невнятных социальных перемен, выражавшихся на том этапе развития в виде анархии. Офицеры не вдавались в глубокие рассуждения, и принимали внешнюю сторону революции за ее суть. И это была роковая ошибка. «Офицерам следовало постараться понять, – замечал А. Керенский, – почему солдат, радуясь краху военной системы, мстит своим непосредственным командирам… Не стоит все сваливать на злую волю отдельных людей или на пропаганду, настроившую солдат против офицеров. Это действительно сыграло свою роль, но это не основная причина, даже не вторичный фактор эксцессов»[227]227
  Керенский А. Русская революция…, с. 148–149.


[Закрыть].

Большевики были не причиной, а следствием развала армии. «Гласные заявления правительства, лиц высшего командного состава, а также газет, даже так называемых буржуазных, как выразительниц общего мнения, о том, что все печальные явления в армиях Юго-Западного фронта, а также 10-й и 5-й являются следствием исключительно только пропаганды большевиков, все эти заявления совершенно не соответствуют истине, – указывал начальник 42-й пехотной дивизии А. Байов, – Стать в данном вопросе на точку зрения указанных лиц, это значит допустить еще одну неискренность, основывающуюся на самообмане и влекущую за собой обман всего русского народа. Пропаганда большевиков вместе с немецким провокаторством не является основной причиной той разрухи, того совершенного развала армии, которые мы наблюдаем теперь. Эта пропаганда – лишь последний толчок, имевший такие последствия потому, что в армии все уже было подготовлено к восприятию этого толчка со всеми его бедственными результатами»[228]228
  22 июля 1917. – Донесение начальника 42-й пехотной дивизии А. К. Байова командиру 9-го армейского корпуса П. Д. Тележникову о работе большевиков в войсках и о мерах по ликвидации демократических порядков в армии. // Революционное движение…, с. 264.


[Закрыть].

Большевики были вызваны к жизни, как последняя надежда на спасение, в ответ на ту «политику соглашательства (между Временным правительством и Советами), – которая по словам солдатских комитетов, – в настоящее время является преступлением по отношению к революционной демократии. Эта политика губит страну, бросая ее в объятия анархии и погромов, затягивает мировую бойню…»[229]229
  25 октября 1917. —Протокол совещания президиумов дивизионных и полковых комитетов 33-го армейского корпуса. // Революционное движение…, с. 544.


[Закрыть].

Настроения полуграмотных солдат оказались своеобразным индикатором реального состояния страны, которая уже стала полным политическим и экономическим банкротом, и начала погружаться в пучину хаоса и анархии[230]230
  См. подробнее: Глин В. Первая мировая. // Политэкономия истории, т. 2, гл.: Дух Армии; Мобилизационная нагрузка.


[Закрыть], в то время, как «военная машина», движимая долгом и инерцией, разваливаясь на ходу, еще продолжала свое движение. У большевиков в этих условиях просто не оставалось другого выхода, кроме того, отмечал Троцкий, как активизировать свою деятельность, поскольку «события на фронте могут произвести в рядах революции чудовищный хаос и ввергнуть в отчаяние рабочие массы»[231]231
  Деникин А. И.… т.2, с. 145.


[Закрыть].

Месяц спустя после Октябрьской революции 30 ноября большевиками было принято «Временное положение о демократизации армии», по которому офицерские чины, знаки отличия и ордена упразднялись. 16 декабря был опубликован декрет «Об уравнении всех военнослужащих в правах», провозглашавший окончательное уничтожение понятия офицерского корпуса, а также декрет «О выборном начале и организации власти в армии» по которому власть переходила к военно-революционным комитетам, вводились выборы командного состава, что, по словам С. Волкова, «вызвало новый подъем озлобления против офицеров…»[232]232
  Волков С. В.…, с. 47.


[Закрыть].

Отношение офицерского корпуса к этим указам передавало высказывание одного из ярких его представителей, принявшего советскую власть ген. М. Бонч-Бруевича: «Человеку, одолевшему хотя бы азы военной науки, казалось ясным, что армия не может существовать без авторитетных командиров, пользующихся нужной властью и несменяемых снизу… генералы и офицеры, да и сам я, несмотря на свой сознательный и добровольный переход на сторону большевиков, были совершенно подавлены… Не проходило и дня без неизбежных эксцессов. Заслуженные кровью погоны, с которыми не хотели расстаться иные боевые офицеры, не раз являлись поводом для солдатских самосудов»[233]233
  Бонч-Бруевич М. Д. Вся власть Советам. М., 1957, с. 227–228 (Волков С. В.…, с. 48)


[Закрыть].

Именно на это время приходится и наибольшее число самоубийств офицеров (только зарегистрированных случаев после февраля было более 800), не сумевших пережить краха своих с детства усвоенных идеалов и крушения русской армии[234]234
  Волков С. В.…, с. 48.


[Закрыть]. Вместе с тем стихийные убийства офицеров все более приобретали характер поголовного истребления. Пример дают впечатления, с которыми сталкивались очевидцы почти на всех железных дорогах ноября-декабря 1917 г.: «Какое путешествие! Всюду расстрелы, всюду трупы офицеров и простых обывателей, даже женщин, детей. На вокзалах буйствовали революционные комитеты, члены их были пьяны и стреляли в вагоны на страх буржуям. Чуть остановка, пьяная озверелая толпа бросалась на поезд, ища офицеров (Пенза-Оренбург)… По всему пути валялись трупы офицеров (на пути к Воронежу)…[235]235
  Нестерович-Берг М. А. В борьбе с большевиками. Воспоминания, Париж, 1931, с. 52–53 (Волков С. В.…, с. 58)


[Закрыть].

В апреле, когда немцы занимали Крым, некоторые уцелевшие офицеры, которым было невыносимо сдавать корабли немцам, поверив матросам, вышли вместе с ними на кораблях из Севастополя в Новороссийск, но в пути были выброшены в море. «Все арестованные офицеры (всего 46) со связанными руками были выстроены на борту транспорта, один из матросов ногой сбрасывал их в море. Эта зверская расправа была видна с берега, где стояли родственники, дети, жены… Все это плакало, кричало, молило, но матросы только смеялись. Ужаснее всех погиб штабс-ротмистр Новицкий. Его, уже сильно раненного, привели в чувство, перевязали и тогда бросили в топку транспорта»[236]236
  Кришевский Н. В. Крыму (1916–1918 г.) // АРР. XIII, с. 108 (Волков С. В.…, с. 61–62)


[Закрыть].

Однако не большевики, а вооруженная солдатская стихия являлась тогда реальной властью и, в случае неповиновения своей бунтарской силе, она смела бы и большевиков, окончательно погрузив страну в бездну самоубийственной анархии. Единственным средством предупреждения подобного исхода, указывал Ленин, являлось немедленное заключение мира и демобилизация, доставшейся большевикам в наследство уже полностью разложившейся, сеющей смерть и разрушение в собственных рядах, и в тылу Старой армии[237]237
  Ленин В. И. Вопросы делегатам общеармейского съезда по демобилизации армии. // Ленин В. И. ПСС, т. 35, с. 179.


[Закрыть]. Успех своего весеннего (1918 г.) наступления командующий немецкими войсками М. Гофман объяснял именно тем, что «У Ленина и Троцкого тогда еще не было Красной армии. У них было достаточно хлопот по разоружению солдат старой армии и отправке их домой»[238]238
  Гофман М…, с. 141.


[Закрыть].

Не обладая никакой реальной властью и силой, большевики в существовавших условиях оказались еще большими заложниками ситуации и истории, чем их предшественники, поскольку были вынуждены довести разрушение «военной машины» до логического конца, завершить, начатый еще до их прихода, процесс «созидательного разрушения»[239]239
  Шумпетер Й. Капитализм, социализм и демократия / Capitalism, Socialism and Democracy. 1942. – М.: Эксмо. 2007 г. с. 460–461.


[Закрыть], который несмотря на весь свой трагизм, только и мог спасти страну: «не оживет, аще не умрет»[240]240
  1-ое послание к Коринфянам ап. Павла 15 глава 36 стих.


[Закрыть].

К этому выводу уже в сентябре 1917 г. приходил пдп. И. Ильин: «армия, которая оплевывает своих генералов в буквальном, а не переносном смысле и, не дожидаясь следствия и суда, готова чинить всяческие насилия, – не армия больше и единственное средство – это распустить такую армию и начать формировать новую. Никакие полумеры не помогут, и теперь, по существу, запоздали уже и вообще со всякими мерами, войны продолжать мы не можем»[241]241
  Ильин И. С.…, с. 226. (24 сентября 1917 г.)


[Закрыть].

* * * * *

Лучшей частью офицерского корпуса двигало чувство необходимости выполнения своего воинского долга, перед наступающим внешним врагом, и одновременно спасения цивилизации, от натиска взбунтовавшейся, несущей смерть и разрушение «черни». Белые офицеры восприняли революцию, как новый пугачёвский бунт, видный «белый» ген. К. Сахаров, эпиграфом к своей книге даже приводил строки из «Капитанской дочки» А. Пушкина: «Правление всюду было прекращено. Помещики укрывались по лесам. Шайки разбойников злодействовали повсюду…»[242]242
  Сахаров К. В.…, с. 6.


[Закрыть]. Именно эти чувства, радикализованные попранием собственной чести и местью за погибших товарищей, выковывали характер главной движущей силы Белого движения – офицеров-добровольцев[243]243
  Для многих офицеров выбор этот был далеко не однозначен. Тяжесть моральных мук офицерства описана в «Белой гвардии», «Днях Турбиных», «Беге» М. Булгакова; «Хождении по мукам» А. Толстого; «Тихом Доне» М. Шолохова; «Между белыми и красными» Э. Двингера и т. д.


[Закрыть].

Пример подобных настроений давал плк. Б. Штейфон, который обосновывал свое решение вступить в борьбу с большевиками тем, что «в душе горело не замирающее чувство национальной обиды. Чувство и рассудок не могли примириться с создавшимся положением и подсказывали, что надо что-то делать… Мысль лихорадочно работала в одном и том же направлении: почему анархическая солдатская масса осилила элементы порядка? Почему зверь победил человека?… Ужасы Свеаборга, Кронштадта, Севастополя, бесчисленные насилия над офицерами на фронте, воспоминания о собственных тяжелых переживаниях, все это обостряло мою гордость и упрочивало сознание, что невозможно, недопустимо покоряться тому циничному злу, какое совершалось именем революции. Что позорно ожидать с покорностью и с непротивлением своей очереди, когда явятся людо-звери и уничтожат меня, как беспомощного слепого щенка»[244]244
  ГАРФ. ф. р–5881. Оп. 2. Д. 754. Л. 7–8. (Ганин А…, с. 46–47).


[Закрыть].

Борьба «белых» офицеров была своеобразным героизмом отчаяния, «память о революции глубоко въелась в их (офицерские) души. Я, – вспоминал английский ген. Э. Айронсайд, – пытался внушить им, что они должны уменьшить пропасть между офицерами и рядовыми, но почувствовал, что мои слова не произвели на них никакого впечатления… Офицеры исправно несли службу, но в их глазах я видел ужасную безысходность. Многие из них в глубине души не верили, что смогут разбить большевиков, хотя все еще твердо были убеждены, что им нужно оказывать сопротивление»[245]245
  Айронсайд Э… (Голдин В. И.…, с. 283–284.)


[Закрыть].