Текст книги "Курс русcкой истории"

Лекция XXXVI

Связь монастырского землевладения с крепостным правом. Крестьяне в XV и XVI вв. Виды сельских поселений. Отношение жилой пашни к пустоте. Разряды землевладельцев. Отношения крестьян 1) к землевладельцам, 2) к государству. Общественное устройство крестьян. Вопрос о сельской общине. Крестьянин в своем земледельческом хозяйстве. Подмога, ссуда, льготы. Крестьянские участки. Повинности. Заключение.

Монастырское землевладение и крепостное право. Последнее чтение я закончил обещанием указать связь между вопросом о монастырских вотчинах и судьбою крестьян. Какая же связь, вероятно, спрашивали вы себя, могла быть между столь разнородными порядками явлений? Связь была, и притом двоякая. Во-первых, монастырские вотчины составились из земель служилых людей и из земель казенных и дворцовых, составлявших запасный фонд для обеспечения служилых людей. При неудаче попыток воротить отходившие к монастырям земли в казну или на службу все, что государственное хозяйство теряло на монастырском землевладении, ему приходилось выручать на крестьянском труде, усиливая его податное напряжение. А потом, льготные земли монастырей были постоянной угрозой для доходности земель казенных и служилых, маня к себе крестьян с тех и других своими льготами. Правительство вынуждено было для ослабления этой опасности полицейскими мерами стеснять крестьянское право перехода. Это стеснение еще не крепостная неволя крестьян; но оно, как увидим, подготовило полицейскую почву для этой неволи. Таким образом, монастырское землевладение в одно и то же время содействовало и увеличению тягости крестьянского труда, и уменьшению его свободы. Этой внутренней связью обоих фактов можно объяснить и сходство их внешней истории. Все эти бесплодные литературные споры о монастырских вотчинах и робкие законодательные усилия стеснить их расширение – как живо напоминают они столь же бесплодные толки в печати о вреде крепостного права и суетливые заботы правительства о его смягчении в царствование Екатерины II, Александра I и Николая I. Обращаемся к крестьянам XV–XVI вв.

Сельские поселения. Если вы станете изучать сельское крестьянское население по поземельным описям XVI в., это население с внешней стороны представится вам в таком виде. Вокруг села с церковью, состоящего из 4–10 крестьянских дворов, редко более, а иногда только из барской усадьбы с дворами причта и несколькими кельями старцев и стариц, нищих, питающихся от церкви, разбросаны там и сям деревни, починки и пустоши, которые тянулись к этому селу как к своему церковному и хозяйственно-административному центру. Селение с церковью, при которой были только дворы причта да кельи нищих, в центральных областях, как и на новгородском севере, носило название погоста. Село без церкви, но с двором землевладельца или с какими-либо его хозяйственными постройками, хотя бы без крестьянских дворов, называлось сельцом. Поселки, возникавшие на нови, на поднятом впервые земельном участке, носили название починков; починок обыкновенно состоял из одного крестьянского двора. С течением времени починок обживался и разрастался, рядом с первоначальным двором возникали один или два других; тогда он становился деревней. Деревня превращалась в пустошь, если в ней не оставалось жилых дворов и пашня забрасывалась или поддерживалась только часть ее наездом из ближней деревни. В волости Вохне Московского уезда, принадлежавшей удельному князю Владимиру Андреевичу, а потом перешедшей к Троицкому Сергиеву монастырю, в конце XVI в. было 3 погоста жилых и 2 пустых, где церкви «стояли без пения» и без причта, 1 жилое сельцо, где монастырский приказчик пахал на себя 24 десятины худой земли, 111 деревень и 36 пустошей.

Жилая пашня и пустота. Смежные пахотные участки соседних селений по закону должны были во избежание потравы огораживаться обеими сторонами «по половинам». У каждого крестьянского двора был свой особый земельный участок с соответствующим ему пространством луговой земли, сенокоса, который измерялся копнами сена (20 копен на десятину). Тогда господствовало трехпольно-переложное земледелие. Пахотная земля делилась на три поля: озимое, яровое и паровое. Но редко где вся пахотная земля действительно распахивалась: вследствие истощения почвы и переливов населения большие или меньшие пространства пахоты забрасывались, запускались в перелог на неопределенное время. В центральных областях и на новгородско-псковском северо-западе перелог решительно перерастал «пашню паханую»: там в вотчинах приходилась десятина пашни на 2–6 десятин перелога, в поместьях – на 12–29 десятин, на монастырских землях – на 1–14 десятин, а на землях архиерейских даже на 4–56 десятин. Но «пустота» состояла не из одного свежезапущенного перелога: в состав ее входили обширные площади леса пашенного и непашенного, т. е. выросшего на давнем перелоге или на непаханом месте. Чтобы яснее представить вам отношение пашни к переложнолесной пустоте, приведу несколько цифр из писцовой книги 1577 г., описывающей земли Коломенского уезда. Здесь на землях монастырских и служилых, поместных и вотчинных пашни паханой с лугами числилось 46 тысяч десятин в трех полях, а под перелогом и лесом – 275 тысяч десятин, т. е. земля «жилая», обрабатываемая, составляла шестую долю пустоты, иначе говоря, из 7 десятин обрабатывалась только одна (около 14 %). Рассчитывая это отношение по роду землевладельцев, находим, что у служилых вотчинников приходилось пашни с лугом 1 десятина на 3–4 десятины перелога и леса (20–25 %), у помещиков – одна на 6–7 (12–14 %), у монастырей – одна на 10 десятин (9 %). Так было в одном из центральных старозаселенных уездов. Почти такое же преобладание пустоты встречаем в уезде еще более центральном: по книге 1584 г., в Сурожском стане Московского уезда служилые вотчинники пахали и косили по 1 десятине на 3 десятины перелога и леса (25 %), помещики – по 1 десятине на 7 (12 %), монастыри – по 1 десятине на 6 (14 %). В разработке земли монастыри здесь, как видите, отстают в общей сложности от светских землевладельцев. Но в других местах встречаем на их землях более благоприятное отношение: так, в упомянутой волости Вохне Троицкого Сергиева монастыря, по книге конца XVI в., обрабатывалось по 1 десятине на 2 десятины пустоты (67 %), а из 31 тысячи десятин того же монастыря в уезде Переяславля-Залесского пахали и косили 10 тысяч десятин (32 %). Если так было в центральных областях, то далее от Москвы на север и восток можно ожидать еще более угнетающих размеров пустоты, которая в иных местах достигала 94 %. Впрочем, и здесь встречаем резкие исключения. Волость Нерехта Костромского уезда была старинным владением Троицкого Сергиева монастыря. В этой волости за селом Федоровским с деревнями, по книге 1592 г., значилось перелогу и лесу 30 % – отношение, обратное тому, что мы видели в местностях ближе к Москве. Это показывает, что степень разработки земли зависела не столько от качества почвы, сколько от других местных и исторических условий. Несмотря на исключительные хозяйства, пахотные участки во многих местах представлялись незначительными и рассеянными островками среди обширных нетронутых или заброшенных пустырей. Из приведенных данных видно, что, изучая московские поземельные описи XVI в., мы имеет дело с бродячим и мелко разбросанным сельским населением, которое, не имея средств или побуждений широко и усидчиво разрабатывать лежавшие пред ним обширные лесные пространства, пробавлялось скудными пахотными участками и, сорвав с них несколько урожаев, бросало их на бессрочный отдых, чтобы на другой целине повторить прежние операции.

Землевладельцы. Земли, на которых жили крестьяне, по роду землевладельцев делились на 3 разряда: на земли церковные, принадлежавшие церковным учреждениям, служилые или боярские, находившиеся во владении служилых людей, и государевы. Последние подразделялись на 2 разряда: на государевы дворцовые, приписанные ко дворцу и как бы составлявшие его частную собственность, и государевы черные, т. е. государственные, не находившиеся ни в чьем частном владении. Различие между землями дворцовыми и черными было больше хозяйственное, чем юридическое: доходы с них специально назначались на содержание государева дворца и поступали больше натурой, чем деньгами. Поэтому земли одного разряда часто переходили в другой, и в XVII в. те и другие смешались, соединившись под одним дворцовым управлением. Таким образом, в Московском государстве XVI в. существовало 3 разряда землевладельцев: государь, церковные учреждения и служилые люди. На всем пространстве Московского государства мы не встречаем других частных землевладельцев, т. е. не существовало крестьян-собственников. Крестьяне всюду жили на чужих землях: церковных, служилых либо государственных; даже сидя на черных землях, не составлявших ничьей частной собственности, крестьяне не считали эти земли своими. Про такие земли крестьянин XVI в. говорил: «Та земля великого князя, а моего владения»; «Та земля божья да государева, а роспаши и ржи наши». Итак, черные крестьяне очень ясно отличали право собственности на землю от права пользования ею. Значит, по своему поземельному положению, т. е. по юридическому и хозяйственному отношению к земле, крестьянин XVI в. был безземельным хлебопашцем, работавшим на чужой земле. Из такого положения развились своеобразные отношения юридические, хозяйственные и государственные.

Крестьяне и землевладельцы. Рассмотрим прежде всего юридические отношения крестьян по земле, т. е. их отношения к землевладельцам. Крестьянин был вольный хлебопашец, сидевший на чужой земле по договору с землевладельцем; его свобода выражалась в крестьянском выходе или отказе, т. е. в праве покинуть один участок и перейти на другой, от одного землевладельца к другому. Первоначально право это не было стеснено законом; но самое свойство поземельных отношений налагало обоюдное ограничение как на это право крестьянина, так и на произвол землевладельца в отношении к крестьянину: землевладелец, например, не мог согнать крестьянина с земли перед жатвой, как и крестьянин не мог покинуть свой участок, не рассчитавшись с хозяином по окончании жатвы. Из этих естественных отношений сельского хозяйства вытекала необходимость однообразного, законом установленного срока для крестьянского выхода, когда обе стороны могли рассчитаться друг с другом. Судебник Ивана III установил для этого один обязательный срок – неделю до юрьева дня осеннего (26 ноября) и неделю, следующую за этим днем. Впрочем, в Псковской земле в XVI в. существовал другой законный срок для крестьянского выхода, именно филиппово заговенье (14 ноября). Значит, крестьянин мог покинуть участок, когда кончались все полевые работы и обе стороны могли свести взаимные счеты. Свобода крестьянина выражалась также в том, что, садясь на чужую землю, он заключал с землевладельцем поземельный договор. Условия этого арендного договора излагались в порядных грамотах, или записях. Крестьянин договаривался с землевладельцем как свободное, юридически равноправное с ним лицо. Он брал у хозяина больший или меньший участок земли, сообразуясь со своими рабочими средствами. Потому участки эти были чрезвычайно разнообразны. Крестьянин снимал известную долю обжи или выти. Обжа и выть – податные единицы земельной меры, из коих первою определялось пространство пахотной земли на новгородском севере, а второю – в центральных областях. Обжей назывался вообще участок от 10 до 15 десятин в трех полях, смотря по качеству почвы. Выть была единицей несколько более значительной, хотя также очень изменчивой по той же причине или по местным обычаям. Нормальный, или казенный, размер выти доброй земли – 18 десятин, средней – 21, худой – 24 десятины в трех полях. Впрочем, в хозяйственном обороте бывали выти и больших и меньших размеров. Крестьянин, сказал я, брал у землевладельца известную долю обжи или выти, редко целую выть или обжу, и в порядной грамоте излагал условия, на которых снимал землю. Нового «приходца» принимали осторожно, с разбором: нередко он должен был представить несколько поручителей, которые «ручали» бы его в том, что он будет за их порукой жить в таком-то селе или деревне «во крестьянех» – землю пахать и двор строить, новые хоромы ставить и старые починивать, а не сбежит. Поручители были либо крестьяне того же владельца, к которому рядился пришелец, либо даже сторонние люди. Если съемщик садился на пустоши, а не входил в готовый двор с жилым, разработанным участком, он обязывался хоромы поставить и пашню пахать, поля огородить, пожни и луга расчищать, жить тихо и смирно, корчмы не держать и никаким воровством не воровать; в случае неисполнения обязательств крестьянин или его поручители платили заставу – неустойку. Потом порядной определяли платежи и повинности, какие должен был нести крестьянин за пользование снимаемой землей. Новый поселенец либо подчинялся общему положению наравне с другими крестьянами, среди которых он селился, либо заключал особые личные условия. В иных имениях все повинности крестьянина соединялись в известном денежном или хлебном оброке; в других – вместо денежных и натуральных платежей крестьянин обязывался исполнять условленные работы на землевладельца. Но чаще встречаем смешанные условия: сверх оброка деньгами или хлебом крестьянин обязывался еще отбывать в пользу землевладельца барщину, которая называлась издельем или боярским делом. Совмещение оброка и барщины объясняется тем, что они выходили из разных хозяйственных источников. Денежный и хлебный оброк в Древней Руси был собственно арендной платой за пользование чужой землей. Изделье имело совсем другое происхождение. Крестьянин, садясь на чужой земле, часто брал у хозяина ссуду или подмогу; за это вместо платежа процентов крестьянин обязывался дополнительно работать на хозяина, чаще всего обрабатывать известное количество барской земли. Итак, барщина в Древней Руси вышла из соединения поземельного найма с денежным или другим займом. Но таково было только первоначальное значение изделья: с течением времени оно вошло в состав обычных повинностей крестьянина, как и ссуда стала обычным условием поземельных крестьянских договоров. Мы рассмотрим размеры и виды крестьянского оброка, когда будем говорить о хозяйственном положении крестьян. Итак, крестьяне XVI в. по отношениям своим к землевладельцам были вольными и перехожими арендаторами чужой земли – государевой, церковной или служилой.

Крестьяне и государство. Теперь рассмотрим отношение крестьян к государству. В XVI в. крестьянство еще не было сословием в политическом смысле слова. Оно было тогда временным вольным состоянием, точнее, положением, а не постоянным обязательным званием с особенными, ему одному присвоенными правами и обязанностями. Существенную его особенность составляло занятие: вольный человек становился крестьянином с той минуты, как «наставлял соху» на тяглом участке, и переставал быть крестьянином, как скоро бросал хлебопашество и принимался за другое занятие. Следовательно, обязанности в то время спадали с лица вместе с отказом от прав, с ними связанных. Совсем иное видим в позднее образовавшихся сословиях, отказом от сословных прав или потерей их лицо не освобождалось от сословных обязанностей; крестьянин тянул свое тягло, хотя бы не обрабатывал своего участка; дворянин служил, хотя бы оставался безземельным. В XVI в. поземельное тягло, падавшее на крестьянина, нельзя назвать его сословной обязанностью. Здесь соблюдались довольно тонкие различия, с образованием сословий постепенно стиравшиеся. Крестьянское поземельное тягло падало, собственно, не на крестьянина по тяглой земле, им обрабатываемой, а на самую тяглую землю, кто бы ею ни владел и кто бы ее ни обрабатывал. Боярин, в XV в. купивший у крестьянского общества тяглую землю, должен был с нее тянуть тягло наравне с крестьянами, не становясь крестьянином, потому что у него другое занятие, которым определялось его общественное положение, – государственная военно-правительственная служба. Точно так же и холоп, пахавший тяглую землю своего господина, не становился крестьянином, потому что не был вольным человеком. Связь повинностей и звания с занятием указана и в Судебнике 1550 г.: он отличает поземельные обязанности крестьянина от личных, которыми обыкновенно сопровождался, но не обусловливался поземельный договор. Крестьянин, отказавшийся от своего участка в законный осенний срок, но оставивший на нем озимую рожь, платил за нее поземельную подать и пошлину и после отказа, пока не сжинал урожая; но за это время, с ноябрьского отказа до окончания жатвы в июле следующего года, он на землевладельца не был обязан работать, ибо это – его личное обязательство, не составлявшее непременного условия крестьянской порядной: возможны были и бывали поземельные контракты и без этого условия, а бобыль мог принять на себя такое обязательство, селясь в имении владельца, но не снимая у него пахотного участка. Точно так же крестьянин мог продаться с пашни в полное холопство даже не в срок и оставить на своем участке озимой или яровой хлеб; с этого хлеба он платил крестьянскую подать, хотя уже как холоп, перестал быть крестьянином, тяглым человеком; но при переходе в холопство он не платил землевладельцу пожилого или подворного за покинутый им крестьянский двор: это его личное обязательство, покрытое холопством. Такой смысл постановления Судебника объясняется и обратным случаем, не нормированным в этом кодексе, но приводимом в одном неизданном акте Махрищжого монастыря за 1532 г., когда не крестьянин уходил от землевладельца, а землевладелец покидал своих крестьян. Вотчинник в начале этого года продал монастырю свое сельцо, где у него было уже посеяно озимое, с правом посеять и ярь и оставаться в сельце до конца года (до рождества христова), платя поземельные налоги за ярь и озимое. Крестьяне сельца обязаны были пахать его барскую пашню по прежнему личному с ним уговору, но никого из них он не мог выслать из сельца без ведома монастыря по своему землевладельческому праву, а кто из них уходил по своей воле, пожилое и другие налоги платил в монастырь, а не продавцу, уже потерявшему на то право. Продавец мог в августе посеять рожь и на 1533 год и платить казенный налог только за озимое, «доколе рожь из земли не выйдет». Итак, государство начинало знать крестьянина как государственного тяглеца, плательщика поземельной подати, лишь только он, сев на тяглую землю, принимался за ее обработку, бросал семена во вспаханный им тяглый участок. Если он не сидел на тяглом участке, не обрабатывал тяглой земли, он не платил и подати, как и тяглая земля не тянула, если не работала, запереложивалась. Значит, крестьянская подать в Древней Руси падала не на крестьянский труд и не на землю вообще, а на приложение крестьянского труда к тяглой земле.

Общественное устройство. Эта государственная подать служила основанием и общественного устройства крестьян. Для уплаты податей и отбывания повинностей крестьяне соединялись в административные округа, которые назывались станами и волостями. Мы потом увидим различие между теми и другими. Станы и волости первоначально и составляли сельские общества, крестьянские миры, связанные круговой порукой в уплате податей. Этими округами управляли наместники и волостели – органы центрального правительства, но у них было и свое мирское управление, свои мирские распорядительные сходы, выбиравшие исполнительные управы. Волостная управа состояла из старосты или сотского с окладчиками, которые «сидели на размете» – на разверстке податей и повинности между членами общества. Ведомство мирского управления состояло из дел поземельного хозяйства волости, в составе которого важнейшей статьей и были подати и повинности. Выборные вели текущие дела, в случае надобности поговоря с волостью, «со всеми крестьяны». Кроме разверстки податей и повинностей староста «перед всей братией» окладчиками раздавал по приговору схода пустые участки в волости новым поселенцам, испрашивал и давал им льготы, собирал и клал перед этой братией «на столец» наемные деньги с арендных участков, отстаивал в суде волостную землю от сторонних захватов и притязаний, ходатайствовал о нуждах своей волости перед центральным правительством или жаловался на неправды его местных органов, если волость была черная, не имевшая ходатая в своем вотчиннике. Самым тяжелым делом волостного мира, вызывавшим к действию круговую поруку, была уплата податей миром за несостоятельных или выбылых членов общества. Назначалась обыкновенно известная определенная сумма податей на все общество по числу окладных единиц значившейся за ним по переписи жилой земли, «пашни паханой». Общество разверстывало эту сумму по отдельным тяглым дворам, соображаясь с земельным участком каждого двора. Но иные крестьяне покидали свои участки и выходили из общества; другие оказывались не в состоянии платить падавшие на них по их пашне доли общественных платежей и переходили на меньшие участки или в беспашенные бобыли. За тех и других до новой переписи обязано было платить подать все общество. Такое волостное устройство существовало в удельные века и сохранялось приблизительно до XVI в. С объединением Московского государства и с развитием служилого и церковного землевладения волость как цельное сельское общество постепенно разрушалась. Частные землевладельцы, служилые помещики и вотчинники, церковные учреждения, приобретавшие земли в черных и дворцовых волостях и прежде тянувшие одинаковое тягло с окрестными волостными крестьянами, теперь запасались для своих земель разнообразными льготами: местные власти, наместники и волостели, не судили ни их самих ни в чем, ни их крестьян, кроме наиболее тяжких уголовных дел, и приставов своих «не всыпали к ним ни по что»; они сами получали право суда и полицейского надзора над своими крестьянами, которые при этом также освобождались иногда от обязанности тянуть наравне с другими крестьянами своей волости их мирские разметы. Село такого привилегированного землевладельца с приписанными к нему деревнями и починками выделялось из состава волости как особый судебно-административный округ, со своим вотчинным управлением, с барским приказчиком или монастырским посольским старцем; но рядом с ними действуют сельский староста и другие мирские выборные, которые ведут поземельные дела своего мира с участием вотчинных управителей, раскладывают налоги, нанимают землю у сторонних землевладельцев и даже скрепляют такие сделки ручательством не своего вотчинника, а соседних дворян. Такие села и образовали новые сельские общества, на которые распадались старые станы и волости. Судебник 1497 г. принимает за сельское общество безразлично и целую волость, и отдельное село и этим отмечает эпоху, когда волость как общество начала разлагаться на села. Впрочем, разложение далеко не было повсеместным: только крупные или особенно покровительствуемые землевладельцы получали привилегии, выделявшие их земли из волостного строя; у остальных крестьяне и в конце XVI в. «тягло государское всякое тянули с волостью вместе». Но и сельское вотчинное общество держалось на том же основании, какое объединяло прежнюю волость: это было то же государственное поземельное тягло. Значит, и для сел, и для волостей связью, соединявшей их в общества, служило поземельное тягло, а не прямо сама земля: это были сельские союзы финансовые, податные, а не собственно поземельные.

Вопрос о сельской общине. Слушая мои слова о сельских обществах XV–XVI вв., вы, наверное, думали, что я не все сказал, и готовы спросить меня: что такое были эти общества по характеру своего землевладения, похожи ли они на нынешние сельские общины с общим владением землей? Вопрос о происхождении русской сельской общины некогда вызвал в нашей литературе оживленный спор, и на этот предмет установились два взгляда, которые держатся доселе. Одни вслед за Чичериным, поднявшим этот вопрос в пятидесятых годах XIX в., думают, что наша великорусская сельская община – учреждение довольно позднего времени и получила свое окончательное образование только в последней четверти XVIII в. под действием поземельного укрепления крестьян и подушной подати. Другие последуют другому профессору нашего университета, Беляеву, который, возражая Чичерину, утверждал, что сельская община – исконное явление русской жизни, что начала, на которых основаны общинные учреждения нашего времени, действовали уже с самых ранних пор исторической жизни Руси, задолго до прибытия Рюрика. Чтобы найтись среди этих взглядов, надобно отдать себе отчет в спорном предмете. В Древней Руси сельское общество называли миром и не знали слова община, как стали звать его в литературе прошлого столетия, разумея под этим словом сельское общество, как оно сложилось к эпохе крестьянской реформы, со всеми особенностями поземельного строя общины. Существенными особенностями, в которых выражалось ее основное начало, общинное владение землей, можно признать: 1) обязательную уравнительность наделов, 2) строго сословное значение общины и 3) круговую поруку. Земля распределялась соразмерно с рабочей и податной мочью крестьян: рядом с формальным, счетным наделом по ревизским душам существовал еще надел действительный по тяглам, т. е. земля делилась между дворами по наличным рабочим силам каждого двора, и делилась принудительно, навязывалась. Это потому, что размером надела определялась для каждого крестьянина соответственная тяжесть сословных обязанностей, падавших на крестьянство; как скоро это соответствие ходом нарождения и вымирания нарушалось, земля переделялась для восстановления равновесия. Таким образом, земля была не источником повинностей, а вспомогательным средством для их исполнения. Ни этой принудительной уравнительности участков с их переделами, ни сословного характера поземельных крестьянских обязанностей не находим в сельских обществах XV–XVI вв. Крестьянин брал себе участок «по силе», т. е. по своему усмотрению, договариваясь о том во владельческом или дворцовом имении с самим владельцем или с его приказчиком без участия сельского общества. Податная тяжесть вольного съемщика определялась размером снятого участка; следовательно, земля служила источником крестьянских обязанностей, а не вспомогательным только средством для их исполнения. Самые участки имели постоянный, неизменный состав. То были большей частью отдельные деревни в один-два двора с принадлежавшими каждой из них угодьями, пределы которых из века в век определялись обычным выражением поземельных актов: «куда соха, коса и топор ходили». Сам крестьянин не был прикреплен ни к участку, ни к сельскому обществу, ни даже к состоянию, свободно менял свою пашню на другую, выходил из общества и даже из крестьянства. Из акта XV в. узнаем, что одна деревня в продолжение 35 лет переменила шестерых владельцев из крестьян. Так в сельских обществах XV–XVI вв. не находим двух существенных признаков общинного владения землей. Может быть, зародыш такого владения надобно видеть в очень редком явлении, какое встречаем в описи земель Троицкого Сергиева монастыря 1592 г. по Дмитровскому уезду. Но какой это слабый зародыш! На этих землях, скудных почвой и пашней, крестьяне, пахавшие по 5 или даже только по ³/₄ десятины худой земли на двор, сверх подворной пашни всем сельцом или всей деревней двумя – четырьмя дворами пахали еще «по мере все сопча» по 5–7½ десятин, а в одном сельце 16 дворов пахали сообща 22 десятины, по ¹/₈ на двор. Это как будто пробная общественная запашка. Самый порядок отбывания поземельных повинностей приучал крестьян видеть в земле связь, соединявшую их друг с другом: повинности разверстывались повытно и отбывались сообща крестьянами, сидевшими на одной выти; разверстка производилась выборными села или волости. В том же направлении действовала и круговая порука. Она служила средством обеспечения податной исправности сельских обществ, но не была исключительно особенностью сельского общинного быта: на ней, как увидим, строилось все местное земское управление в XVI в. Однако эта порука вела уже тогда если не к периодическим общим переделам, то к частичным разделам земли. В иных деревнях по описям встречаем пустые дворы, и пашни «впусте» у них нет, это значит, что опустевший участок или делили между жилыми дворами, или отдавали одному двору вместе с лежавшим на пустоте тяглом. Всем этим я хочу сказать, что в сельских обществах XVI в. нельзя найти общинного владения землей с обязательным порядком ее распределения, а им было предоставлено лишь распоряжение крестьянской землей, насколько то требовалось для облегчения им исправного платежа податей. Но это распоряжение воспитывало понятия и привычки, которые потом при других условиях легли в основу общинного владения землей. Такими условиями и были, согласно с мнением Чичерина, обязательный труд и принудительная разверстка земли по наличным рабочим силам. Действие этих условий становится заметно уже в XVI в., и нетрудно догадаться, что оно должно было проявиться сперва не в крестьянской среде, тогда еще не закрепощенной, а в холопьей. Издавна землевладельцы заставляли часть своей дворни обрабатывать барскую пашню, обзаводили дворами и хозяйством и наделяли землей. В документах XVI в. находим указания на то, что этот надел был не подворный, а «с одного», на все дворы сообща, огульно, причем, вероятно, самим этим «страдникам», как назывались пахотные холопы, предоставлялось или разверстывать, делить и переделять данную им землю между собой, или делиться урожаем соразмерно участию в совместной ее обработке.

Земледельческое хозяйство крестьян. Теперь войдем в экономическое положение крестьян, рассмотрим, как они жили в тесном кругу своего хозяйства. Крестьянин был вольный и перехожий съемщик чужой земли, свобода которого обеспечивалась правом выхода и правом ряда, договора с землевладельцем. Таково было положение крестьянина по закону, но уже в XVI в. оно было далеко не таково на деле.

Вольный и перехожий арендатор, крестьянин большею частью приходил на чужую землю с пустыми руками, без капитала, без земледельческого инвентаря. Распространение поместного землевладения на заокские и средневолжские поля значительно увеличило массу безынвентарного крестьянства; на тамошние пустые поместья привлекались, как мы видели (лекция XXXIII), из центральных уездов преимущественно «неписьменные» люди, не имевшие своего хозяйства. Селясь на чужой земле, такой крестьянин нуждался в воспособлении со стороны землевладельца, особенно когда садился на пустоши, на нетронутом или давно запустевшем участке. Редкий поселенец обходился без этого воспособления. Оно было почти общим условием крестьянских поземельных договоров и принимало различные виды. Садясь осенью, о егорьеве дне, на «жилой», уже обсиженный и распаханный участок, крестьянин входил в готовый двор с постройками и получал от землевладельца подмогу или ссуду деньгами, скотом, чаще хлебом «на семены и на емены», на посев и на прокорм до жатвы. Подмога и ссуда иногда смешиваются в крестьянских порядных; но между ними было различие. Подмога давалась, собственно, на первоначальное дворовое обзаведение, на жилые и хозяйственные постройки, на огороду полей и была безвозвратной ссудой, если крестьянин обзаводился, как следовало по договору. Ссуда скотом и прочим инвентарем или деньгами для его приобретения назначалась на ведение хозяйства и числилась за крестьянином как долг, подлежавший уплате при уходе его от владельца. Денежная ссуда в XV и в начале XVI в. называлась серебром издельным, потому что соединялась с издельем – работой крестьянина (издельного серебряника, как назывался получивший серебро) на владельца; этим оно отличалось от серебра ростового – займа с уплатой роста, процентов. Потому землевладельцы и различали «деньги в селах в росте и в пашне». Если крестьянин садился на пустой участок, который нужно было распахать и обстроить, то получал сверх подмоги и ссуды еще льготу полную или частичную и более или менее продолжительную, смотря «по пустоте», по степени заброшенности участка, требовавшего более или менее сложных подготовительных работ. Льгота давалась на год, на два и больше и освобождала съемщика как от «государева тягла», казенных податей, так и от господского оброка денежного и хлебного и всякого изделия либо только от некоторых из этих повинностей. О степени нужды в ссуде можно судить по отдельным случаям: у Алексеевых, некрупных вотчинников Московского и Боровского уездов, в 1511 г. числилось за их крестьянами в раздаче до 2 тысяч рублей на наши деньги. Крестьянское хозяйство особенно выразительно характеризуется обилием указаний в актах XVI в. на крестьян, засевавших свои поля господскими семенами. В вотчинной книге Кириллова Белозерского монастыря, составленной во второй половине XVI в. и перечисляющей монастырские села и деревни с обозначением вытей арендуемой монастырскими крестьянами земли, показано около ½ тысяч вытей; 70 % этих крестьянских вытей засевались монастырскими семенами, т. е. находились в пользовании людей, без помощи вотчинника не имевших чем засеять свои поля. Рассчитав на нынешние хлебные цены все семена, какие по книге числились за крестьянами, рожь, пшеницу, ячмень и овес, найдем, что их было выдано не менее как на 52 тысячи рублей. Эта семенная ссуда оставалась за крестьянином, пока он жил на монастырской земле, даже переходила от отца к сыну, числилась за крестьянским двором как его постоянный долг, проценты с которого вносились в состав ежегодного поземельного оброка монастырю; значит, семенной заемщик тяготился возвратом хлебной ссуды.