Текст книги "Краткий курс по русской истории"

IX. Народонаселение

Иностранцы, писавшие о Московском государстве с чужих слов, как Кампензе и Климент, говорят, что Московия, несмотря на свою обширность, очень хорошо населена; но приняв в соображение только то, что в одной, большей половине Московской земли преобладали лес и болото, а в другой – открытая степь, соседственная с хищными кочевниками, иностранец мог уже заключить, что эта страна не только не богата, но даже бедна населением. Это заметили все иностранцы, бывшие в Московии и внимательно наблюдавшие ее состояние.

А. Рябушкин. Московская улица XVII века

Селения близ Пскова. Рисунки к путешествию по России барона Мейерберга в 1661 и 1662 гг., представляющие виды, народные обычаи, одеяния, портреты и т. п.

Если бы, говорит Флетчер, все владения русского царя были заселены так, как некоторые места, то он превзошел бы всех соседних государей своим могуществом. Под этими некоторыми местами английский посланник разумел, без сомнения, немногие центральные области государства и немногие другие пункты, которые имели особенно благоприятные условия для умножения народонаселения. У него и у других иностранцев мы находим прямые указания на скудость населения по обширным окраинам государства, и мы видим, как близко к центру подходили эти окраины. Земли по Днепру в настоящее время, говорит Кампензе, очень мало населены по причине частых набегов Татар[233]233
  Кампензе, 19.


[Закрыть]. Та же причина малонаселенности и пустынности указывается иностранцами и в Северской области. Из слов Барбаро и Контарини видно, что дорога от Москвы до Трок в конце XV века шла пустынными малонаселенными местами, где изредка мелькали деревеньки. Так же дика и пустынна была дорога от Москвы до Новгорода, тогда как пространство от Новгорода до Пскова было заселено несколько гуще и имело много деревень и сел, вследствие чего путешественники, ехавшие из Польши в Москву, предпочитали путь на Псков и Новгород, хотя более длинный, прямому и кратчайшему пути на Смоленск. Княжество суздальское и прилежащие к нему страны вконец разорены и обезлюдили от постоянных набегов Татар[234]234
  Кампензе, 25. – Иовий, 38. – «Rerum Moscoviticarum auctores varii», p. 207.


[Закрыть].

Если так близко к центру Московского государства лежали пустынные места, то понятно, что население было еще реже далее за Волгой, к северу и северо-востоку, в странах, где условий безлюдности было больше и действовали они сильнее, нежели в центральных областях. По словам Герберштейна, на луговой стороне средней Волги, против земли горных Черемис и Мордвы, жилые места реже, нежели у последних. Англичане писали, что на всем пространстве от Ярославля до Москвы встречаются многолюднейшие села; Поссевино также говорит, ссылаясь на очевидцев, что край к северу от Москвы до Вологды вообще имеет сравнительно более густое население благодаря тому, что сюда не доходят татарские набеги; но зато по свидетельству Флетчера, по ту сторону Волги, по дороге между Вологдой и Ярославлем, на пространстве почти 200 верст, встречается по крайней мере 50 деревень, в полмили, даже в целую милю длиной, совершенно оставлен ных, так что в них нет ни одного жителя; то же можно видеть и в других частях государства, – добавляет Флетчер, – как рассказывали люди, которые путешествовали по этой стране более меня. Согласно с этим и Поссевино говорит, что во владениях московского государя иногда на пространстве 300 000 шагов путешественник не встречает ни одного жителя, хотя и находит пустые деревни[235]235
  Possevino, 12 и 16. – Флетчер, гл. 13.


[Закрыть]. По этому можно уже судить о степени населенности в более отдаленных краях государства[236]236
  В первой половине XVI в. в Двинской области находили места с хорошими угодьями, «в которых дворов и пашней не бывало никогда, от волости они за 20 верст со всех сторон и никаких волостей угодья к тем местам не пришли». Соловьев. История России. Т. V, стр. 430.


[Закрыть]. Герберштейн говорит, что села в Двинской области разбросаны на огромных расстояниях друг от друга[237]237
  Herberstein, 59.


[Закрыть]. Английский посол Рандольф и другие англичане, неоднократно ездившие по Сев. Двине, говорят, что здесь по берегам только этой реки встречались значительные селения; вообще большая часть этого края, по их словам, была вовсе необитаема, покрыта лесами, среди которых изредка попадались луга и пашни[238]238
  Hakluyt, I. 422.


[Закрыть]. То же самое, если не в сильнейшей степени, можно было сказать и о странах к востоку от средней Волги. Герберштейн полагает на огромных пространствах от Перми до Иртыша, в землях тюменьских Татар, не более 10 000 жителей. Скорее можно заподозрить это показание в преувеличении, нежели в чем другом, зная, что во второй половине XVI в. ближе к Волге, по Каме Строгановы нашли места пустые, простиравшиеся на 146 верст, «на которых пашни не пахиваны, дворы не стаивали, которые в писцовых книгах, в купчих и правежных не писаны ни у кого»[239]239
  Herberstein, 74. – Соловьев. История России. Т. VI, стр. 414.


[Закрыть]. Подобные же известия находим и у путешественников XVII в. На пути от Новгорода до Москвы Олеарий также встречал большие, но опустелые селения. Карлиль замечает, что большая часть стран, подвластных Московскому государству, вовсе не имеет населения, что даже в местах наиболее населенных, по которым он ехал, видны только бесконечные леса. Во второй половине XVII в. между Можайском и Вязьмой путешественник должен был ехать 130 верст сплошным лесом, и на этом пространстве встречал только одно селение – Царево-Займище. Подобные леса тянулись и дальше к Смоленску, представляя иногда еще свежие следы недавно проложенных здесь дорог. В этих лесах изредка встречались деревни, состоявшие из 3–4 хижин[240]240
  Carlisle, 61. – Mayerberg, II. 150–152. – Ta n ne r, 42.


[Закрыть].

Вид города Можайска со стороны московской дороги, XVIII в.

По мнению Поссевино, главною причиной малонаселенности южных и юго-восточных окраин Московского государства были постоянные набеги Татар и других соседних кочевников. Кроме того, он говорит, что в царствование Иоанна Грозного население всех вообще областей значительно уменьшилось: встречавшиеся во многих местах опустелые деревни, брошенные поля и молодые леса, растущие там, где были прежде пашни, – все это, по его словам, служит признаком, что недавно эти места были гораздо населеннее. Причиною такой убыли он считает продолжительные и тяжелые войны Иоанна IV, погубившие много людей. На ту же причину можно было указать и действительно указывали и в XVII в.: Коллинс заверяет, что в последнее десятилетие (до 1667 г.) русские области сильно пострадали от войн, так что и в 40 лет не поправятся; он даже определяет, как велики были потери в людях, понесенные Московским государством от этих войн; он не сомневается, что народонаселение страны убавилось в это время по крайней мере на две пятые доли[241]241
  Коллинс, 176 и 592.


[Закрыть].

Население Пермской земли. Миниатюра из Лицевого Летописного свода, XVI в.

И войны, и нападения степных кочевников, без сомнения, сильно мешали умножению населения, особенно по окраинам государства. Но была еще другая причина, не замеченная, по крайней мере ясно не указанная ни Поссевино, ни Коллинсом, ни другими иностранцами, которая издавна, но преимущественно со второй половины XVI в., мешала умножению населения во внутренних областях государства; эта причина – колонизация. На долю Московского государства выпала тяжелая задача дать историю обширным глухим пространствам, простиравшимся на север, северо-восток и юго-восток от него. Во второй половине XVI в. эти пространства до Камня считались уже в числе владений московского государя; но чтобы стать здесь твердою ногою, мало было пройти эти страны с ратными людьми; надо было ратным людям остаться здесь и ставить городки, чтобы удерживать окрестных жителей в повиновении и защищать страну от бродячих соседей. Но чтобы довести свое дело до конца, правительству недостаточно было наставить городков с ратными людьми: характер новоприобретенных стран и их первобытных обитателей требовал еще мер совсем другого рода для окончательного присоединения их к государству. В этих странах, – пишет Матвей Меховский, – ни пашут, ни сеют, не употребляют ни хлеба, ни денег, питаются лесными зверями, пьют одну воду, живут в дремучих лесах, в шалашах из прутьев; лесная жизнь сделала и людей похожими на зверей неразумных: одеваются они в грубые звериные шкуры, сшитые вместе как ни попало; большая часть их коснеет в идолопоклонстве, поклоняясь солнцу, луне, звездам, лесным зверям и всему, что ни попадется[242]242
  «Rerum Moscoviticarum auctores varii», p. 209.


[Закрыть]. Из этой может быть несколько утрированной картины видно, что предстояло государству сделать в этих странах по их завоевании: надо было подле городков с ратными людьми поселить рабочих, пашенных людей, которые утвердили бы здесь начала оседлого труда и гражданского общежития. Вот причина, от которой пустели многие деревни, виденные иностранцами, которая постоянно вытягивала население из старых областей государства, и без того небогатых. К концу XVI в. таких пространств, требовавших населения, было уже очень много, когда к ним присоединились еще обширные пустыни за Камнем, в Сибири, с теми же требованиями. На основании всего этого мы можем предполагать, что движение колонизации должно было усилиться во второй половине XVI в. Но если иностранцы не видели ясно этого движения и его значения для внутренних областей государства, то они не могли не заметить некоторых явлений, которыми оно обнаруживалось. Герберштейн говорит, что из Рязанской области, по ее присоединении к Москве, много жителей было выведено и рассеяно по разным колониям. Описывая состояние русской церкви, тот же Герберштейн замечает, что русские пустынники, обратившие уже многих идолопоклонников к вере Христовой, и в его время продолжали это дело без всяких корыстных расчетов, с единственною целью сделать угодное Богу, отправлялись в разные страны на север и восток, перенося голод и всевозможные лишения, даже подвергая жизнь свою опасности, распространяли там слово Божие и иногда запечатлевали его собственною кровью.

Лопарская баба. Илл. из книги «Описание всех обитающих в Российском Государстве народов, их житейских обрядов, обыкновений, одежд, жилищ, упражнений, забав, вероисповеданий и других достопамятностей», 1799 г.

По словам того же иностранца, в пермских лесах и после св. Стефана оставалось еще много язычников, но иноки, отправляясь туда из московских областей, доселе не перестают выводить их из тьмы заблуждений[243]243
  Herberstein, 48, 31 и 32, 62.


[Закрыть]. По словам Матвея Меховского, в московских владениях переводят людей с места на место, из страны в страну, на новые поселки, замещая выведенных другими[244]244
  «Rerum Moscoviticarum auctores varii», p. 209.


[Закрыть]. Поссевино и Флетчер говорят, что, завоевав царства Казанское и Астраханское, московский государь построил по западному берегу Волги несколько крепостей и поставил в них гарнизоны, чтобы тем удобнее было удерживать покоренных в повиновении[245]245
  Possevino, 60. – Флетчер, гл. 2-я и 18-я.


[Закрыть]. Флетчер говорит также, что для удержания жителей Перми, Печоры и Сибири в повиновении царь поселил в этих областях столько же русских, сколько там туземцев, и еще гарнизоны, и что в Сибири, где продолжаются еще завоевания, число ратных людей в построенных там крепостях простирается до 6 000 человек из Русских и Поляков, в подкрепление которым царь отправляет новые партии для поселения в новоприобретаемых странах. У Герберштейна встречаем любопытные слова, бросающие некоторый свет и на результаты колонизации: описывая Белоозерскую область, он говорит, что туземцы имеют свой язык, но теперь почти все говорят по-русски; в Устюжской области туземцы также имеют свой язык, но большею частью говорят по-русски[246]246
  Herberstein, 57, 59.


[Закрыть]. Это известие застает финских туземцев в тот момент, когда они, еще сохраняя черты своей особности, мирно и постепенно сливались с жившим между ними русским населением. О туземцах Перми и Печоры он говорит только, что они имеют особый язык, непохожий на русский; но если он читал в русском описании пути к Оби, что в первой четверти XVI в. христианство проникло даже к простодушным дикарям, жившим при устьях Печоры, то к концу века мирный подвиг московского населения не мог не оставить здесь, как и в Перми, еще более заметных следов по себе, которые могли хотя несколько оправдать преждевременно сделанное Меховским замечание, что как Вогулы, так и обитатели Вятки – Русские, говорят по-русски и имеют одну религию с Русскими[247]247
  «Rerum Moscoviticarum auctores varii», p. 208.


[Закрыть].

Позднейшие писатели сообщают несколько других известий о распространении влияния Московского государства на север и северо-восток. Агент английской компании Берроу доносил в 1576 г., что, несмотря на соперничество шведского и датского королей, московский царь имеет решительный перевес во влиянии на Лопарей, которые принимают его законы и платят ему пошлины и налоги. Они язычники, но если кто-нибудь из них захочет принять христианскую веру, то принимает ее от Русских, по русскому обряду. Указывается и один из проводников этого влияния: между Кергором и пределами Финнмарка есть монастырь Печинго (на р. Печенге), настоятель которого назначается из Москвы. Если между Лопарями возникает тяжба, они обращаются за решением к царским чиновникам, а если последние не решат дело, отправляются в Москву, к царю[248]248
  Hakluyt, I, 467.


[Закрыть]. С конца XVI в Сибири, вместе с распространением там русского населения, стало распространяться и земледелие, и один за другим основывались русские города[249]249
  До начала XVII в. основаны были в Сибири Тобольск в 1587 году, Пелым, Березов в 1592, Тара в 1594, Нарым и Кетский острог в 1596. К концу XVI в. в Сибири считалось уже 94 города. – Карамзин, X, примеч. 44.


[Закрыть]. Описывая эти города, Мейерберг указывает на некоторые черты отношений русских колонистов к туземцам. В городах Тобольске и Тюмени живут только Русские; туземцам здесь не позволяют жить, и они селятся небольшими местечками подле города, обыкновенно на противоположном берегу реки, на которой стоит город. В известное время года сюда собираются туземцы из окрестных мест, чтобы выменять свои меха на товары, привозимые из Архангельска. Туземцы занимаются звериным и рыбным промыслом, но не возделывают земли; последним занимаются исключительно русские колонисты и ратные люди, поселенные в городах[250]250
  Mayerberg, II, 59 и 60.


[Закрыть]. Колонисты скоро двинулись за Обь и, поселяясь там, привлекали своим примером туземцев к оседлости[251]251
  Avril, 162: Les Moscovites ont attirez plusieurs de ces peuples errans qui apres s’etre fixez a leur imitation, ont pris gout insensiblement au comm.


[Закрыть].

Медленно, но безостановочно шло заселение пустынных пространств на северо-востоке; насельникам надо было выдерживать упорную борьбу с природой, но по крайней мере здесь не предстояло такой же борьбы с людьми. Колонизация южных и юго-восточных степей представляла больше затруднений и шла еще медленнее. Известия XVI века говорят о построении городков по западному берегу Волги, на Мошке, при устье Суры, значит, колонизация, хотя медленно, но все-таки овладевала течением Волги, двигаясь по ее горному берегу. Но Дон оставался пустынным, жилые места оседлого народонаселения оканчивались по нему недалеко от истоков. Герберштейн упоминает о монахах и пустынниках, приносивших христианство к диким, но не отличавшимся особенною воинственностью северным народцам. Необходимость упорной борьбы с хищными кочевниками южных степей вызывала для колонизации деятелей другого рода – казаков, воинственных пролагателей путей. Герберштейн называет Вятскую область убежищем беглых рабов; но мы знаем, что вообще люди, «которые из городов и сел выбиты», безземельные и бездомные, которых было не мало в Московском государстве, стремились преимущественно в другую сторону, к степным окраинам государства. Такие же пролагатели путей выходили и из другого государства, облегавшего степь с северо-запада; наконец, магометанский мир, навстречу московским и литовским казакам, высылал своих казаков с юга, по нижнему Дону. Так с трех сторон высылались передовые воинственные дружины на эту издавна спорную землю, чтобы открыть дорогу другим, более мирным поселениям: такие поселения нужны были каждой стороне, чтоб обезопасить свои границы. У Г. де Ланноа находим любопытный рассказ, как во время его пребывания в Монкастро (при устье Днестра) в 1421 г., в пустынное место в степи неподалеку от этого города, где не было ни леса, ни камня, прибыл подольский правитель с 12 000 человек и 4000 возов с камнем и лесом и менее чем в месяц построил совершенно новую крепость, от имени Витовта, против соседних степных кочевников[252]252
  G. de Lannoy, 39.


[Закрыть]. В половине XV века Барбаро, во время пребывания своего на Дону, подымался далеко вверх по этой реке, но из этого рассказа не видно, чтобы здесь где-нибудь были постоянные жилища; он видел только бродячих Татар, которые по временам останавливались для посева и снятия жатвы[253]253
  Барбаро, 9 и 37.


[Закрыть]. В первой четверти XVI века, когда здесь уже владели Турки, пространства от Волги до Днепра были по-прежнему пустынные; но на берегу Дона, в 4-х днях пути от Азова, был уже, по словам Герберштейна, город Ахас, а по Донцу жили оседлые Татары, занимавшиеся земледелием[254]254
  Herberstein, 74.


[Закрыть].

По словам казаков, из Московского государства шло в южные степи земледельческое население.

В первой половине XVI века русские поселения не шли далеко южнее Тулы. В начале XVII века Маржерет говорит, что южные степи населяются более и более, что русские построили там много городов и крепостей. С этой стороны Россия обитаема до Ливен, т. е. на 700 верст от Москвы.

Донская казачка (слева) и монголка (справа). Илл. из книги «Описание всех обитающих в Российском Государстве народов, их житейских обрядов, обыкновений, одежд, жилищ, упражнений, забав, вероисповеданий и других достопамятностей», 1799 г.

Под прикрытием ратных людей русское земледельческое население шло и дальше, по реке Псела и Донец, возвращаясь таким образом в страну, которую некогда оно должно было бросить на волю степных кочевников. Но здесь оно еще ступало робко, жалось к опорным пунктам, где можно было найти защиту от этих кочевников. Тот же Маржерет замечает, что, несмотря на плодородие края, жители осмеливаются возделывать землю только в окрестностях городов[255]255
  Маржерет, 12.


[Закрыть]. Условия Волжского края не позволяли русскому земледельческому населению распространяться в нем с такою же быстротой, с какою заняло его государство. Благодаря торговым сношениям Западной Европы с Персией через Московское государство, мы имеем от XVI–XVII веков несколько описаний путешествий по Волге, которые живыми чертами рисуют состояние этого края со времени его завоевания и меры, которые принимало Московское государство для закрепления его за собой. В то время по берегам Волги сохранились еще свежие следы стихавшей борьбы с азиатским востоком. Между Казанью и Астраханью путешественнику показывали на обоих берегах Волги развалины когда-то бывших здесь больших городов, с которыми связывались более или менее сказочные предания о татарских завоевателях, преимущественно о Тамерлане[256]256
  Христ. Берроу, плывшему по Волге в 1579 году, на половине пути между Казанью и Астраханью указывали на высоком холме место, где стояла прежде каменная крепость Oueak (Овечий брод) и вокруг нее город, который русские называли Содомом; по рассказам русских, этот город и часть крепости были поглощены землей за преступления жителей. Hakluyt, I, 472. – Олеарий перечисляет следующие города, когда-то стоявшие на Волге: Unerofskora, исчезнувший татарский город в 65-ти верстах к югу от Тетюши; далее два города, разрушенные Тамерланом, из которых один назывался Simberska-gora; за ними на горе Arbeuchem видны следы города того же имени; за ним на правой стороне реки видны плодородные равнины, покрытые высокою травой, но совершенно необитаемые; видны лишь следы городов и сел, разрушенных Тамерланом. В 7-ми верстах к югу от Царицына видны развалины построенного Тамерланом (sic) Царева города (Сарая) с остатками кирпичных стен; кирпичи эти возили в Астрахань на постройку церквей, монастырей и стен. Olearius, 292–307.


[Закрыть]. Но вместо этих исчезнувших городов путешественники чем дальше, тем реже встречали по Волге жилые места. Хр. Берроу не указывает между Казанью и Астраханью ни одного значительного поселения на берегу Волги. Изредка попадались путешественникам хижины рыбаков и показывались в прибрежных степях орды кочевников, тащивших с собою на верблюдах по нескольку сот кибиток, которые издали показались Дженкинсону каким-то странным подвижным городом[257]257
  Hakluyt, I, 364.


[Закрыть].

Присоединение Астрахани. Миниатюра из Лицевого Летописного свода, XVI в.

Между тем на конце пустынного водного пути государство стало твердою ногой и принимало деятельные меры, чтобы связать этот отдаленный пункт с центральными своими областями. Вскоре после занятия Астрахани, в 1558 году, Дженкинсон видел в Нижнем отъезд воеводы, назначенного в Астрахань; он отправлялся в сопровождении 500 больших кораблей, из которых одни были нагружены железными припасами, оружием и ратниками, а другие везли купеческие товары и пристали к первым, как к надежной защите. По словам Дженкинсона, в Астрахань ежегодно посылались транспорты с людьми, жизненными припасами и лесом на постройку крепости[258]258
  Ibid., 365.


[Закрыть]. Гарнизон Астрахани должен был постоянно держаться наготове, потому что очень обыкновенны были явления, подобные тому, которое описывает Берроу, бывший очевидцем его во время своего пребывания в Астрахани в 1580 г. 7-го марта в городе поднялась тревога: появились ногайские и крымские Татары, числом до 1500, и стали по обоим берегам Волги, верстах в 2-х от острова, на котором расположена была Астрахань. На другой день Татары отправили к воеводе гонца с известием, что они придут к нему в гости; последний отвечал, что он готов принять их, и, взяв пушечное ядро, велел гонцу передать своим, что у него не будет недостатка в этом угощении. На третий день пошел слух, что Татары решились напасть на город и готовили фашины из тростника, чтобы переплыть на остров. Но простояв еще два дня, Татары ничего не сделали и удалились[259]259
  Hakluyt, I, 473.


[Закрыть]. Для вернейшего закрепления за собой Астрахани государству надо было обезопасить самый удобный путь к ней по Волге, где свободно разбойничали окрестные кочевники и казаки, – те самые казаки, которые пролагали государству путь в эти страны. Дженкинсон, проезжая в Астрахань в 1558 году, еще не видел по Волге военных поселений; Берроу, проезжая туда же в 1579, насчитывает между Переволокой и Астраханью шесть таких поселений или караулов, расположенных по берегам и островам Волги: первый находился в семи верстах к югу от Переволоки и состоял из 50 стрельцов, охранявших это место в продолжение лета; второй находился в 113 верстах от первого, третий в 50 верстах от второго, четвертый в 120 верстах от третьего, пятый в 50 верстах от четвертого, наконец, шестой в 30 верстах от пятого и в таком же расстоянии от Астрахани[260]260
  Первый находился на острове Tsaristna, второй назывался Cameni Carawool, третий Stupino, четвертый Palooy (Polowon у Олеария), пятый Keezeyur (Копаный Яр у Олеария), шестой Ichkebre (на том же месте у Олеария остров Itziburski). Hakluyt, I, 472.


[Закрыть]. Скоро эти караулы один за другим стали превращаться в городки, не теряя своего прежнего значения сторожевых постов: двигаясь среди степей по течению Волги, государство выводило на правом ее берегу ряд этих городков и таким образом связывало с своим центром крайний пункт волжского пути. Не развитие промышленности и народонаселения в центральных областях, а чисто государственные соображения создали эти сторожевые поселения: здесь, как и на других окраинах государства, торговый человек и земледелец шли по следам стрельца и под его защитой.

С. Иванов. На сторожевой границе Московского государства

Любопытно сравнить приведенное известие английского купца о волжских караулах в последней четверти XVI в. с заметками, которые сообщает о городках по нижней Волге Олеарий, проехавший здесь во второй четверти XVII века. Саратов расположен на равнине, в 4-х верстах от Волги, и населен одними московскими стрельцами под начальством воеводы, которого посылает туда царь для охранения страны от Калмыков, разбойничающих значительными толпами в степях между этим городом и Астраханью. В 350-ти верстах ниже, на холме, стоит городок Царицын, построенный в виде параллелограмма, с 5-ю деревянными больверками и башнями; все его население состоит из 400 стрельцов, которые сторожат страну от набегов Татар и казаков и провожают суда, плывущие по Волге.

Царицын. По рисунку А. Олеария «Виды поволжских городов», XVII в.

В 300 верстах от Царицына, на высоком прямом берегу, построен городок Черный Яр, обнесенный оградой из толстых досок, с 8-ю деревянными башнями; живут в нем одни ратные люди, числом до 400, которые охраняют страну от набегов казаков и Калмыков. Городок имеет вид квадрата, и на каждом углу его возвышается караульня, построенная на 4-х высоких столбиках, откуда во все стороны открывается вид на беспредельные ровные и безлесные степи. Этот городок построен 9 лет тому назад[261]261
  Олеарий ехал по Волге в 1636 году.


[Закрыть], с целью противодействовать разбоям казаков, которые незадолго перед тем разбили здесь торговый караван, состоявший из 1500 москвитян, несмотря на охранявший его конвой стрельцов[262]262
  Olearius, 301, 307 и 310.


[Закрыть]. Спустя 33 года после Олеария (в 1669 г.), по тому же пути проехал Штраус, который, повторяя известия Олеария о городках по Волге, добавляет, что в Черном Яру гарнизон составляет половину населения этого города и что при впадении реки Камышенки в Волгу за год до него построен городок того же имени, с целью прекратить разбои донских казаков, которые спускались по реке Камышенке в Волгу и разбивали здесь торговые суда. Казаки, впрочем, не унимались и умели обходить город, перетаскивая свои лодки сухим путем на колесах из р. Камышенки в Волгу[263]263
  Struys, 163 и 164.


[Закрыть].

Иностранные известия бросают некоторый свет на жизнь кочевников этого края и на отношения, в которые становилось к ним государство, чтобы подчинить их своему влиянию. Вскоре после занятия Астрахани московскими войсками, в 1558 г. в приволжских степях вследствие междоусобий кочевников появился голод, сопровождавшийся страшным мо ром, который истребил, если верить Дженкинсону, до 100 000 человек; Русские, добавляет тот же путешественник, были очень довольны этой смертностью, помогавшей им вытеснить кочевников из занимаемых ими степей. Бедствие распространилось и на Астрахань. Дженкинсон, приехавший тогда в Астрахань, был свидетелем сцен, какие происходили в этом городе и около него. Мучимые голодом и язвой, Ногаи во множестве подступили к Астрахани, отдаваясь на волю русских и прося у них хлеба. Но в Астрахани приняли их дурно: многие из них были распроданы Русскими, большая часть погибла от голода, не получив просимой помощи; жалко было смотреть, пишет Дженкинсон, на груды мертвых тел, лежавших по всему острову вокруг города; остальных прогнали назад в степи. В это время, добавляет тот же путешественник, было бы очень легко обратить это злое племя в христианскую веру[264]264
  Hakluyt, I, 364: At that time it had beеn an ease thing to have converted that wicked nation to the Christian faith, if the Russes themselves had been good christians.


[Закрыть]. С течением времени Москва завязывала через Астрахань более дружелюбные сношения с приволжскими кочевниками, по крайней мере с некоторыми их ордами. Здесь, как и на других окраинах государства, кочевникам не позволяли селиться в самих городах, подле московских гарнизонов. Мирные Ногаи летом кочевали по астраханским степям[265]265
  Olearius, 319: c’est pourquoi les Moscovites les appellant Poloutski, c’est a dire des vagabonds.


[Закрыть], а с наступлением зимы подходили к Астрахани и располагались около нее ордами, неподалеку одна от другой, огораживая свои шатры плетнями, что давало поселению вид отдельного города. Этот временный ногайский город, или юрт, по свидетельству Хр. Берроу, в 1580 году находился в трех четвертях мили от астраханской крепости и заключал в себе приблизительно до 7000 жителей. Зимой, когда замерзали реки, на этих Ногаев часто нападали Калмыки с Яика. Чтобы дать юртовым ногаям возможность защищаться от этих разбойников, астраханское начальство выдавало им на зиму оружие из царского арсенала, которое они обязаны были возвратить с наступлением весны, когда откочевывали в степи. Они не платили податей царю, но были обязаны служить ему против его недругов, что они исполняли охотно, в надежде поживиться на походе добычей. Они имели своих князей, или мурз, но в обеспечение верности царю некоторые из последних содержались в Астрахани заложниками[266]266
  Hakluyt, I, 473. – Olearius, 319 и 320.


[Закрыть]. В последней четверти XVII в. юрт мирных Ногаев около Астрахани увеличился; в его ограде была одна мечеть; Авриль насчитывает в нем до 2000 шалашей, построенных из камыша; по островам и берегам Волги, в окрестностях Астрахани, также видно было много ногайских поселений. Москвитяне, по словам Авриля, обходились с этими Ногаями скорее как с союзниками нежели как с подвластными людьми. Москва завязывала дружественные сношения и с калмыками, мирила их с Ногаями. При Авриле первые каждую зиму уже мирно приходили из-за Яика к Астрахани и кочевали с стадами в степях между Астраханью и Каспийским морем. Этих гостей бывало больше 100 000. Авриль описывает, как астраханское начальство встречало «чудовищную толпу этих бродяг», шедших на зимовку к Астрахани. Едва заслышав об их приближении, воевода посылал к мурзам уверить их в скорой доставке поминков, а потом отправлял множество возов с хлебом, арбузами, водкой и табаком, что составляло как бы ежегодную дань кочевникам, которою откупались от их разбоев. Зимой Калмыки приходили в самую Астрахань и продавали здесь меха и лошадей с большой выгодой для астраханских купцов[267]267
  Avril, 100.


[Закрыть].

Калмычка. Илл. из книги «Описание всех обитающих в Российском Государстве народов, их житейских обрядов, обыкновений, одежд, жилищ, упражнений, забав, вероисповеданий и других достопамятностей», 1799 г.

Движение государства в степях, отдаленных от водных путей, шло, разумеется, медленнее, нежели по берегам больших рек. Направляясь из Астрахани к Москве, Авриль ехал от Саратова трое суток сухим путем, по пустыне, простиравшейся в длину миль на 40 или даже больше, в которой он нигде не встречал ни леса, ни человеческого жилья. Эта пустыня кончалась не доходя нескольких миль до городка Pinzer[268]268
  Не Пенза ли, которая означена и на карте Авриля вместе с Саранском и Кадомом.


[Закрыть]. Но начиная от этого места, по направлению к Москве, путешественник встречал много городков и деревень. В этих местах, говорит Авриль, землю стали обрабатывать с недавнего времени. В последние войны с Польшей москвитяне брали множество пленных, которых и поселили в этом крае; им давали здесь нетронутые земли для расчистки и обработки, и теперь, добавляет Авриль, эти земли принадлежат к лучшим в государстве[269]269
  Avril, 152 и 153.


[Закрыть].

Мордовка (слева) и чувашка (справа). Илл. из книги «Описание всех обитающих в Российском Государстве народов, их житейских обрядов, обыкновений, одежд, жилищ, упражнений, забав, вероисповеданий и других достопамятностей», 1799 г.

Государство, а за ним и русское народонаселение утверждалось более и более в приволжских степях. Иностранные путешественники XVI и XVII вв. живыми чертами рисуют этот полумагометанский, полуязыческий приволжский мир: видно, что это был тогда еще первобытный, темный мир, которого едва начинало касаться влияние гражданственности и культуры. Во второй половине XVI в. приволжские Татары смеялись над христианами за то, что они едят верхушки травы и пьют сделанные из них напитки[270]270
  Hakluyt, I, 363.


[Закрыть]. Для нас особенно любопытны немногие указания на следы, которые оставляло здесь влияние завладевшего этим миром государства. В первой половине XVII в. самым употребительным языком в приволжском крае был русский. Астраханские Ногаи были магометане, но, по свидетельству Олеария, было довольно и таких, которые принимали от Москвитян христианство. Есть, впрочем, некоторые любопытные известия другого рода, показывающие, как дикие обитатели приволжских степей и лесов относились к обычаям и понятиям соседнего христианского народа. Олеарий передает свой любопытный религиозный разговор с черемисом, которого он встретил в Казани, – с человеком бывалым и неглупым, знавшим русский язык. Олеарий сказал ему, что безумно поклоняться животным и другим тварям, как делают его соплеменники. Черемис отвечал на это, что поклоняться животным все-таки лучше, нежели деревянным расписанным богам, которые висят на стенах у Москвитян[271]271
  Olearius, 281 и 283. Я спросил его, говорит Олеарий, может ли он сказать мне, кто создал небо и землю. Собеседник отвечал: tzort snait.


[Закрыть]. Проезжая из Саратова страною Мордвы, иезуит Авриль жалуется на недостаток в Москвитянах ревности к обращению этих язычников – на то, что Мордва, спокойно живя в своих лесах, доселе остается погруженною во мрак идолопоклонства, и никто не даст себе труда извлечь ее из него. Но влияние соседнего народа проникло и сюда: накануне Николина дня Мордва пьянствовала, как и Москвитяне[272]272
  Avril, 154–156.


[Закрыть].