Текст книги "Бетховен. Биографический этюд"

Графиня Эрдеди полагает, что тебе следовало бы составить с нею план, которым она могла бы руководиться, если к ней обратятся по этому делу, в чем она, конечно, уверена.

Твой друг Людвиг Бетховен.

Если бы сегодня после обеда у тебя нашлось время, графиня была бы рада видеть тебя.

Мой милый Глейхенштейн! У меня не было еще времени выразить свое удовольствие по случаю твоего приезда или повидать тебя, – к тому же объяснить тебе кое-что такое, что ты, вероятно, отлично заметил, но что не может вызвать твоего неудовольствия, так как печатается другое произведение, которым я плачу долг тебе или нашей дружбе. Пожалуйста, узнай в точности, что стоит теперь дукат. Завтра утром около 7-ми приду к тебе в город. Прощай.

Как всегда твой друг Бетховен.

Милый, добрый Глейхенштейн, из прилагаемого ты увидишь, что, оставшись здесь, я вызвал к себе особенное почтение. Звание императорского капельмейстера также вскоре последует и т. д. Напиши же мне по возможности скорее, как ты думаешь: следует ли мне ехать при теперешних военных действиях и так же еще твердо ли твое намерение ехать вместе. Многие отговаривают меня, но я последую в этом только твоему совету. Так как у тебя уже есть карета, то следовало бы устроить поездку так, чтобы часть пути мы проехали друг другу навстречу. Пиши скорее. Наконец, ты можешь помочь мне найти жену. Если там, в Ф., найдешь красавицу, которая подарила бы, может быть, вздох моим гармониям, но только не какую-нибудь Элизу Бюргер – то затей знакомство. Во всяком случае, она должна быть красива, потому что я не могу любить некрасивого; не то я полюбил бы самого себя. Прощай и пиши поскорее! Поклон твоим родителям, твоему брату.

Обнимаю тебя сердечно и остаюсь твой верный друг Бетховен.

Сегодня уже поздно; написанное тобою я получил обратно от Э. только сейчас, потому что Г. опять приделал к нему несколько item, но и ибо. Прошу тебя во всем сообразоваться с моими требованиями в области искусства и тогда написанное тобою будет весьма близко к моим желаниям и помыслам. По предварительным переговорам видно, что мне дают в Вестфалии 600 д. золотом, 150 д. на проезд; за это не предстоит делать ничего иного, кроме дирижирования концертами короля, которые непродолжительны и нечасты; даже оперою собственного сочинения не обязан я дирижировать. Из всего этого видно, что мне возможно будет вполне осуществить мою заветнейшую мечту – писать большие произведения и притом в моем распоряжении оркестр.

NB. Звание театрального члена не подходит, оно может только вызвать неприятности. Имея в виду коронную службу, я думаю, необходимо действовать в отношении этого пункта осторожно; в особенности же следует иметь в виду намерение получить титул придворного капельмейстера, а получая жалованье при дворе, отказаться от суммы, получаемой мною теперь от этих господ. Мне кажется, что таким образом мог бы я скорее осуществить свою надежду и сильнейшее желание – поступить когда-нибудь на коронную службу; тогда немедленно откажусь от части суммы, равной жалованью, которое буду получать от его императорского величества.

NB. Завтра к 12 часам нам это необходимо, потому что мы пойдем к Кинскому. Надеюсь видеть тебя сегодня.

Как относился Бетховен к предложению триумвирата, видно из проектов договора, где композитор, принимая пенсион, считает долгом также принять на себя некоторые обязательства по части композиции и дирижирования, а вместе с тем, помимо денежного вознаграждения, имеет в виду заручиться театральным залом для устройства своих ежегодных концертов и обещанием покровителей пристроить его к королевским театрам. Из окончательного же договора видно, что добрые намерения, скажем более, заветные мечты композитора были устранены и оставлены лишь два обязательства, триумвиры платят пенсион, а Бетховен не покидает Австрии.

Эскиз договора.

Сначала привести предложение короля вестфальского.

Б. не может быть связан этим жалованьем, потому что от этого пострадала бы главная цель его деятельности, т. е. создание новых произведений. Это жалованье должно быть обеспечено Б-ну до того времени, пока он сам не откажется от него.

Если возможно, то также звание императорского.

Чередоваться с Сальери и Эйблером. Обещание двора в том, что можно будет в ближайшем будущем на действительную службу при дворе.

Или быть адъюнктом, если это представляет собою что-нибудь.

Контракт с театрами и звание члена правления театральной дирекции.

Раз навсегда установленный день для концерта в театре, если даже переменится дирекция; за это Б. обязуется или писать ежегодно одно новое произведение для благотворительного концерта, или дирижировать два произведения, смотря по тому, как предпочтут.

Указать контору банкира или иное подобное учреждение, где Б. мог бы получать свое жалованье. Жалованье должно выплачиваться также наследниками.

Другой эскиз еще обстоятельнее излагает намерение нашего композитора.

Стремление и цель всякого истинного художника должны заключаться в достижении положения, при котором ему вполне возможно было бы заниматься сочинением наиболее крупных произведений и чтобы другие работы или экономические условия не препятствовали ему в этом. Поэтому для композитора не может быть высшего желания, как возможность спокойно предаваться композиции больших произведений и исполнять таковые перед публикой. При этом он, однако, должен также непременно озаботиться обеспечением своей старости в достаточной мере.

Король Вестфальский предложил Бетховену пожизненное жалованье в 600 дукатов золотом и 150 дукатов на проезд с единственным обязательством – иногда играть для него и управлять его придворными концертами, которые, впрочем, бывают нечасты и непродолжительны. Предложение это, без сомнения, вполне согласно с интересами искусства и артиста.

Между тем Бетховен питает такую склонность к жизни в этой столице, так признателен за оказанное ему внимание здесь и так глубоко проникнут чувством патриотизма и преданности второму своему отечеству, что всегда останется в числе австрийских музыкантов и никогда не переселится в другое место, если ему здесь удастся хоть сколько-нибудь воспользоваться вышеупомянутыми выгодами.

Так как знатные и высокопоставленные особы предложили ему объявить условия, на которых он согласен был бы здесь остаться, то на это требование отвечает он следующее:

1) высокопоставленное лицо должно поручиться Бетховену в том, что последний будет получать пожизненное жалованье, хотя бы во взносе этой суммы участвовало несколько лиц.

Жалованье это, при нынешней дороговизне, не должно быть ниже 4000 гульденов в год.

Бетховен желает, чтобы плательщики этого жалованья потом считали себя лицами, содействовавшими созданию его новых больших произведений и дающими ему возможность посвящать себя этим занятиям и не отвлекаться другой работой;

2) Бетховен должен всегда пользоваться правом предпринимать путешествия для усовершенствования в искусствах, так как только таким образом он может стать весьма известным и приобрести себе некоторое состояние;

3) высшее стремление его заключается в поступлении когда-нибудь на действительную императорскую службу, дабы при помощи получаемого на службе жалованья иметь когда-либо возможность отказаться от вышеупомянутой суммы или части ее. А пока уже один титул придворного капельмейстера весьма осчастливил бы его. Если бы таковой возможно было ему исходатайствовать, то здешнее пребывание имело бы для него еще большее значение.

В случае, если желание это когда-нибудь приведено будет в исполнение и его величеством назначено будет жалованье, то Бетховен из помянутых 4000 гульденов откажется от суммы, равной казенному жалованью; в случае же таковое будет равняться 4000 гульденов, то он откажется от всей этой платы;

4) так как Бетховену желательно также по временам исполнять свои новые большие произведения перед многочисленною публикою, то он желал бы получить со стороны членов придворной театральной дирекции, обязательное также для их преемников, разрешение о предоставлении ему ежегодно, в Вербное воскресенье, театра «Ап der Wien» для устройства концерта в свою пользу. За это Бетховен обязался бы ежегодно устраивать один концерт в пользу бедных и дирижировать им, или же, если он не будет в состоянии выполнить это требование, то обязан сочинить для подобного концерта новое произведение.

Договор в окончательном виде гласил следующее:

Деятельность г. Людвига ван Бетховена постоянно убеждает нас в необычайности его композиторского гения и внушает нам мысль о содействии ему в отношении осуществления возлагаемых на него надежд, исходящих из его нынешней деятельности. Так как в то же время известно, что только обеспеченный в материальном отношении человек может посвятить себя искусству и только при этом условии может он создать великие и вдохновенные произведения во славу искусства, то нижеподписавшиеся решили избавить г. Людвига ван Бетховена от подобных забот и устранить жалкие препятствия, препятствующие развитию его гения.

С этой целью нижеподписавшиеся обязуются выплачивать ему ежегодно сумму в 4000 гульденов по следующему расчету:

Его императорское высочество эрцгерцог Рудольф – 1500 гульденов, высокородный князь Лобкович 700 гд., высокородный князь Фердинанд Кинский 1800 гд. – итого 4000 гульденов.

Каковую сумму г. Людвиг ван Бетховен будет получать по полугодно от каждого из соучастников, соответственно доле каждого в договоре и под расписку.

Нижеподписавшиеся готовы уплачивать ему это содержание до тех пор, пока г. Людвиг ван Бетховен получит место с окладом, соответствующим вышеуказанной сумме.

Если же г. Л. ван Бетховен не получит такой должности или неблагоприятные обстоятельства и старость помешают ему заниматься музыкою, то нижеподписавшиеся обязуются выдавать ему эту сумму пожизненно.

За это г. Людвиг ван Бетховен обязуется жить постоянно в Вене, в резиденции высоких соучастников сего договора, или же в ином городе, находящемся в потомственном владении его величества императора австрийского, и не выезжать из этого города иначе, как на определенные сроки, с согласия высоких соучастников, и лишь по делам или в интересах искусства.

Рудольф эрцгерцог. Князь Лобкович, эрцгерцог Рудницкий. Фердинанд, князь Кинский.

Вена 1 марта 1809 г.

Затем следует подпись Бетховена:

«получил 26 февраля 1809 г. из рук е. и. в. эрцгерцога Рудольфа».

Отказавшись от должности капельмейстера при вестфальском дворе, Бетховен тем не менее был возмущен, услышав о том, что его ученик Ф. Рис, находившийся тогда в Париже и узнавший об отказе своего учителя, хлопочет о том же месте; сообщения Риса о непопулярности произведений Бетховена, о неохотном исполнении их во Франции еще более рассердили композитора, и вот он пишет своему дорогому ученику и приятелю несколько строк, проникнутых негодованием. Сообщение Риса о том, что французы не музыкальны, не может утешить композитора, а услуга, оказанная Рисом в 1806 году приятелям Бетховена присылкой из Бонна в Вену метрического свидетельства, в котором 1770 год значился временем его рождения, вызывает укоризненный тон записки.

К Фердинанду Рису.

Ваши друзья, мой милый, во всяком случае, дают вам скверные советы! Но я их уже знаю: это те самые, которым вы тоже послали из Парижа прекрасные сведения обо мне; те самые, которые справлялись о моем возрасте, о чем вы сумели также дать такие хорошие указания; те самые, которые вам не раз уже вредили по отношению ко мне, а ныне навсегда повредили.

Прощайте. Бетховен.

Итак, лишь на сороковом году жизни Бетховен достиг материального обеспечения, о котором всегда мечтал и которое считал необходимым для своего творчества. Судьба улыбнулась ему, но, как увидим потом, улыбка была непродолжительна.

Вследствие отказа Бетховена или помимо его, капельмейстером в Кассель был приглашен Рейхарт, проведший в Вене зиму 1808–1809 гг., где он работал над оперой для вестфальского королевского театра; отсюда он писал своей жене письма, заключающие в себе немало интересных сведений о нашем герое.

«Наконец, – пишет он 30 ноября, – удалось мне разыскать и навестить Бетховена; здесь так мало интересуются им, что едва указали его квартиру, и с большим трудом нашел я ее. Я застал его в большом пустом помещении. Сначала он смотрел так же мрачно, как и его квартира, но вскоре повеселел и, видимо, так же был рад видеть меня, как я его. Все нужные мне сведения он сообщил откровенно. Это натура мощная, с внешностью циклопа, но искренняя, сердечная и добрая. Он часто и подолгу живет у венгерской графини Эрдеди, занимающей переднюю часть большого дома, верх которого занимает князь Лихновский; у последнего он жил несколько лет, но теперь рассорился с ним».

«Еще одно лестное приглашение, – пишет сентиментальный капельмейстер 5 декабря, – получил я через Бетховена, не заставшего меня дома и оставившего любезную записку с приглашением к графине Эрдеди. Я так был поражен и удручен всем виденным там. Представь себе красивую, маленькую, худенькую, 25-летнюю женщину, вышедшую замуж 15 лет; после первого ребенка она захворала неизлечимою болезнью, почти все 10 лет провела в постели и, несмотря на это, имеет трех здоровых детей; ее высшее наслаждение – музыка; она прекрасно играет сочинения Бетховена и с опухшими ногами бродит от одного фортепиано к другому. При всем том она весела, ласкова и добра. Мы усадили шутника Бетховена за фортепиано. Он фантазировал около часа, то унося нас на недосягаемую высоту, то ввергая в сокровеннейшую глубину своего искусства; слезы не раз навертывались у меня, и я не находил слов выразить ему восторгов своих. Тронутый и счастливый, как ребенок, я припал к нему на грудь и радовался также тому, что всем присутствующим доставили удовольствие мои романсы на слова Гете».

«Несколько дней спустя Бетховен доставил мне новое удовольствие (письмо от 10 декабря), пригласив к графине Эрдеди известных квартетистов, чтобы познакомить меня со своими новыми композициями. Он сам превосходно исполнил свое новое фортепианное трио, полное силы и оригинальности. Затем играли некоторые старые его квартеты. Скрипка Шупанцига в трудных пассажах соперничала с фортепиано, а последнее не уступало ей в певучести. Болезненная и трогательно веселая графиня со своею приятельницею, тоже венгеркою, так искренно наслаждались каждой смелой фразой, каждым тонким штрихом, что их радость доставляла мне почти столько же удовольствия, как и мастерское исполнение Бетховена. Счастлив артист, имеющий таких слушателей!»

По случаю исполнения увертюры «Кориолан» на одном домашнем любительском вечере Рейхарт пишет:

«В присутствии автора все старались играть так усердно и громко, что грудь и голова точно разрывались у меня. Было приятно видеть Бетховена и овации ему, тем более что его гнетет несчастная мысль, будто все его преследуют и презирают здесь. Его угрюмый вид, вероятно, отталкивает многих добродушных венцев и многие из тех, кто признает его заслуги и талант, при всем желании доставить ему некоторые удобства жизни, настолько бестактны, что задевают его самолюбие. Мне становилось больно до глубины души, когда я смотрел на это мрачное, страдающее лицо, хотя, в то же время, я убежден в том, что лучшие, наиболее оригинальные произведения его написаны именно в таком настроении. Кто находит удовольствие в его произведениях, никогда не должен забывать этого и не должен смущаться странностями и резкостями их».

Приближался день собственного концерта Бетховена, где композитору предстояло выступить со своими некоторыми новейшими произведениями; приходилось бегать то к камергеру эрцгерцога, барону Швейгеру, за содействием в отношении получения театрального зала, то к капельмейстеру Зейфриду за составлением оркестра, то к Рекелю, к Мейеру и другим приятелям, без помощи которых композитор не мог ничего устроить; в записке к одному из них он твердит о том, что романс «Ah perfido», который должна была петь артистка Килицкая (жена Шупанцига), погубит его, если будет исполнен на сцене, без спущенного занавеса, декорации или иного экрана, отделяющего певицу от кулис, так как, по словам автора, пьеса эта написана для исполнения при театральной обстановке.

Милый, любезный друг! Все было бы хорошо, если бы повесили занавес, без которого ария провалится. Только сегодня в полдень узнал я это от З., и это меня огорчает. Пусть будет какая бы то ни было занавеска, хоть такая, что помещается над кроватью, или что-нибудь вроде ширмы, которую моментально можно удалить, покрывало и т. п. Необходимо что-нибудь. Ария эта ведь драматическая и написана скорее для театра, чем для концерта. Без занавеса или чего-нибудь подобного вся прелесть ее потеряна! потеряна! потеряна и все к черту! Двор, вероятно, прибудет. Барон Швейгер убедительно просил меня отправиться туда; эрцгерцог Карл принял меня и обещал прийти. Императрица же не обещала, но и не отказала.

Занавес!!!! или же меня с моею ариею завтра повесят. Прощайте. В наступающем новом году прижимаю вас к сердцу так же, как было в прошлом. С занавесом или без занавеса

Ваш Бетховен.

Рекеля он просит найти переводчика текста мессы с латинского языка на немецкий.

Декабрь 1808.

При сем, друг мой, присылаю небольшой подарок в виде английского словаря – относительно вокальных пьес, полагаю, следует дать пропеть одну арию той певице, которая будет у нас петь, за сим поставим две части мессы, но с немецким текстом, поищите, кто бы мог сочинить его. Не требуется особенного мастерства, лишь бы соответствовало музыке.

Весь ваш Бетховен.

Подробности о концерте сохранились в письмах Рейхарта к жене.

«Получив милостивое приглашение князя Лобковича быть у него в ложе на концерте 22 декабря, в театре An der Wien, я ответил изъявлением глубокой благодарности и не мог не явиться. С 6 до 10 часов просидели мы там в ужасном холоде и на опыте убедились в том, что приятные, а в особенности сильные впечатления следует испытывать в меру. Ложа князя находилась близ сцены, у самого оркестра, среди которого стоял Бетховен; неудачное исполнение не раз раздражало нас, но мы высидели до конца. Бедный Бетховен возлагал большие надежды на сбор и во время устройства концерта имел много неприятностей, но никакой поддержки. Певцы и музыканты были самого разнообразного качества, что невероятно мешало успеху репетиций. Тем не менее представь себе, как много было сделано этим плодовитым гением и неутомимым работником.

Исполнены были:

1. симфония № 6;

2. ария «Ah perfido»;

3. гимн с латинским текстом (Gloria);

4. фортепианный концерт № 4 в b-dur;

5. Симфония № 5;

6. Sanctus и Benedictus из мессы в c-dur;

7. фантазия для фортепиано, solo;

8. фантазия для фортепиано, затем с оркестром и хором.

Последняя вещь произвела в оркестре такое смятение, что Бетховен криком остановил оркестр и начал снова. Можешь себе представить, каково было мне и друзьям его! В эту минуту я пожалел, что не ушел раньше».

Об этом же концерте Зейфрид говорит: «на репетиции Бетховен заявил, что следует повторить одно место, т. е. играть дважды (da capo), а в концерте забыл об этом и продолжал дирижировать, пропустив повторение. Это вызвало замешательство в оркестре, и автор остановился, крикнув: «еще раз!» Первая скрипка, известный виртуоз Антон Враницкий, раздраженно воскликнул: «Значит, с повторением?»

– Да, – ответил композитор и провел всю пьесу вполне гладко. После концерта Бетховена стали уверять, что он своим поступком оскорбил музыкантов.

– Никакого оскорбления нет в этом, – возражал он, – ошибку следовало исправить, публика платит деньги и может требовать складного исполнения.

Однако удалось убедить Бетховена в его неосторожности, он извинился перед оркестром и со свойственной ему искренностью признавался всюду, что сам был виною замешательства.

Дирижировал Бетховен довольно скверно; он увлекался стремлением придать исполнению возможно более экспрессии, забывая о необходимости непрерывно регулировать игру всех музыкантов оркестра; поэтому в движении рук его было слишком много лишних, порою комичных жестов, скорее сбивавших исполнителей с такта, чем содействовавших складной игре, например: в тех долях такта, когда необходимо поднимать палочку, Бетховен, если хотел вызвать в оркестре forte, ударял палочкой по пюпитру, вызывая смущение и разлад среди музыкантов. Вместе с diminuendo дирижер все более сокращался и, дойдя до pianissimo, точно прятался от слушателей, когда же в партитуре стояло crescendo и fortissimo, то подымался все выше, становился на носки и размахивал руками над собою. Все в нем приходило в движение, ни один мускул не оставался в покое, он весь походил на perpetuum mobile; чем более усиливалась глухота его, тем чаще маэстро расходился с оркестром и ловил его легко лишь в негромких местах, при сильном же forte совершенно терялся. Иногда его выручало зрение: он следил за струнными инструментами, угадывал исполняемую фигуру и продолжал дирижировать в лад с оркестром. В наши дни можно встретить известных дирижеров, превосходящих Бетховена в обилии комичных и ненужных жестов: некоторые проделывают на своем стуле целые мимические сцены, но опыт и самообладание этих капельмейстеров позволяют им забавлять публику, не выпуская из рук десятков нитей, связывающих воедино все инструменты оркестра, тогда как Бетховен нередко вносил разлад в исполнение и добродушно смеялся, если это случалось на репетиции.

«Не думал я, – говорил он, – что можно выбить из седла таких кавалеристов, как вы». Но бывали случаи такие и в концертах, например, во время первого исполнения 3 симфонии; тогда автор бросал вокруг себя громкие упреки, хотя виною всему был он сам, а не покорные музыканты. Из выше упомянутых писем Рейхарта видно, что зимой 1808–1809 гг. Бетховен принимал деятельное участие в исполнении своих произведений и часто появлялся в высшем венском обществе: в последних числах декабря он играл у графини Эрдеди свое новое трио (ор. 70, № 21 «с певучей, небесной фразой»; 9 января 1809 года эрцгерцог Рудольф в совершенстве исполнил в большом концерте у князя Лобковича несколько очень трудных фортепианных пьес принца Людвига Фердинанда и Бетховена; 15 января Бетховен играл у графини Эрдеди свои новые, чудные произведения и прелестные импровизации; 26 января у г-жи Биго был музыкальный вечер, на котором хозяйка мастерски исполнила пять больших сонат Бетховена, полных фантазии и глубины чувства; незадолго перед тем Рейхарт слушал игру Фердинанда Риса; «это, говорят, лучший ученик Бетховена; игра его нежная, его трио, квинтет и т. п. обнаруживают дарование, изобретательность, старание, богатство идей. Это приятный, образованный молодой человек, не без пользы проживший два года в Париже»; 2 февраля он пишет жене: «давно я слышал о жене майора Эртмана (урожденной Грауман, из Франкфурта на М.), великолепной пианистке, в совершенстве исполняющей произведения Бетховена. Чтобы познакомиться с нею, я навестил сестру ее, жену банкира Франке; меня поразила высокая, благородная фигура пианистки, прекрасное, выразительное лицо ее. И, действительно, сыгранная ею соната Бетховена никогда еще не производила на меня такого впечатления. У величайших виртуозов я не встречал соединения такой силы и такой необыкновенной мягкости; каждый палец ее как бы одушевлялся отдельным поющим существом, а в обеих одинаково искусных, уверенных руках было столько силы, столько умения владеть инструментом… По воскресным дням, после обеда, у Цмескаля бывают квартетные собрания; здесь также довелось мне слышать эту замечательную пианистку, вызвавшую восторг даже сурового Клементи…»

Доротея Эртман была в числе прелестных венок, полонивших сердце нашего композитора, но увлечение это было мимолетно, кратковременно и уступило место иному, более глубокому, более страстному, притягивавшему Бетховена к семье Мальфати (Malfatti), куда в 1809 году ввел его барон Игнатий Глейхенштейн (придворный секретарь и талантливый виолончелист), и где боготворили музыку и ее выдающихся представителей. Это были состоятельные люди, владевшие имением Валькерсдорф (близ монастыря Готвейх, в 80 верстах от Вены), где они проводили лето, а зимой переселялись в Вену, где собирали у себя многих талантливых артистов и музыкантов. Две дочери Мальфати отличались поразительной красотой; старшая из них, 14-летняя Тереза, со своими большими черными глазами, с длинной косой каштановых волос, со смуглым матовым лицом, напоминала образ сказочных красавиц, а выдающееся музыкальное дарование, ее прекрасная игра на клавесине и речи, полные блестящего ума, усиливали обаяние, производимое юной красавицей на композитора. Как в былые годы, Бетховен опять охвачен страстью, опять его преследует любимый образ, опять он ищет встречи, посылает своей возлюбленной книги, рукописи сонат, пишет бесчисленные записки, полные восклицаний и бессвязных фраз, опять он озабочен своей внешностью, заказывает различные туалетные принадлежности, новое платье модному портному Линду, шляпу, дорогие галстуки, рубахи и все это при содействии того же Глейхенштейна, в свою очередь мечтающего о женитьбе на младшей дочери Мальфати. Лишь только образ новой богини проносится в воображении артиста, он приходит в экстаз и заносит в дневник:

«Лишь любовь может облегчить невзгоды моей жизни!.. Боже, внуши ко мне сочувствие той, чья любовь способна сохранить мою добродетель!..»

Отзвук этого настроения слышится в единственном сохранившемся письме артиста к Терезе.

При сем, уважаемая Тереза, прилагаю обещанное, и если бы не самые уважительные причины, то вы получили бы еще кое-что, потому что я хотел показать вам, что для друзей своих я делаю всегда больше того, что обещаю. Надеюсь и даже не сомневаюсь, что вы занимаетесь прекрасно, и не менее прекрасно развлекаетесь. Последним, конечно, увлекаетесь вы не настольно, чтобы забыть нас совсем. Тем не менее было бы чрезмерной уверенностью в вас или чрезмерным самомнением с моей стороны применить к вам известное изречение о том, что ни расстояние, ни смерть не ослабляют симпатии. Кому придет на ум приписать это ветреной, легкомысленной Т.?

Не забывайте, однако, вашего занятия: игры на фортепиано или вообще музыки. У вас такое выдающееся дарование, отчего бы не развить его вполне? Почему вы, столь склонная ко всему прекрасному и высокому, не хотите приложить вашего дарования, чтобы постичь в совершенстве прекрасное искусство, постоянно отражающееся обратно на нас?

Я живу совершенно уединенно и тихо. Хотя по временам некоторые поэты пробуждают меня, но все же с тех пор, как вы все уехали отсюда, чувствую безотрадную пустоту, которую даже неизменное искусство мое не в состоянии пока заполнить. Фортепиано ваше заказано и вы его вскоре получите. Какую разницу найдете вы в обработке придуманной в тот вечер темы и тем, что я вам сейчас написал. Поймите сами, но только не прибегайте за помощью к пуншу. Как вы счастливы, что могли уже так рано переехать на дачу! Только с 8-го числа мне удастся наслаждаться этим счастьем. Как ребенок радуюсь этому; какое блаженство гулять среди полей, кустарников, трав, скал, деревьев. Никто не может так любить деревню, как я. Ведь леса, деревья, скалы издают заветное эхо!

В скором времени получите от меня несколько других композиций, на трудности которых не можете пожаловаться. Читали ли вы «Вильгельма Мейстера» Гете и Шекспира, в переводе Шлегеля? Ведь на даче столько свободного времени. Я пришлю вам эти сочинения; быть может, они доставят вам удовольствие. Случайно один из моих знакомых оказался поблизости с вами. Как-нибудь утром, на полчаса, быть может, увидите меня у себя; зайду с тем, чтобы сейчас же убежать. Вы видите, что я угрожаю вам самой кратковременной скукой.

Передайте мой глубокий поклон вашему отцу, вашей матушке, хотя я, собственно, не имею на это права. Тоже и кузине М. Ну, прощайте, уважаемая Т. Желаю вам всего, что в жизни есть приятного и прекрасного. Вспоминайте меня чаще. Забудьте сумасбродство и будьте уверены, что никто не желает вам такой радостной, счастливой жизни, как я, даже тогда, когда вы и не сочувствуете

вашему покорнейшему слуге и другу Бетховену.

NB. Было бы весьма любезно с вашей стороны, если бы вы в нескольких строках указали мне, чем могу я здесь быть полезным вам?

Ни переговоры с издателями, в особенности с «Kunst und Industrie-Uomptoir» Шрейфогеля и Веста, или с банкиром Геникштейном, также занимавшимся музыкально-издательским делом, ни частые и продолжительные уроки у эрцгерцога Рудольфа, ни музыкальные вечера у последнего, куда камергер Швейгер приглашал не только Бетховена, но и его приятелей, барона Глейхенштейна, доктора Дорнера и др., ни исправление «скучных творений царственного ученика», ничто не отвлекало внимания композитора от красавицы Терезы и не мешало ему посылать письма и записки своему новому другу, «подобному камню», Глейхенштейну (gleich – подобный, stein – камень), невольно ставшему поверенным не только в сердечных делах Бетховена, но и в его обыденных, издательских и денежных, делах.

Милый, добрый Глейхенштейн!

Посылаю тебе при сем 300 флоринов. Дай мне только знать: нужно ли тебе еще и сколько? Вышлю сейчас же. И прошу тебя купить мне – так как я очень мало смыслю в этом и все это мне противно, полотна или бенгалину на рубахи и, по крайней мере, на полдюжины галстуков. Купи по своему усмотрению, только не откладывай, так как ты знаешь, что все это мне необходимо. Линду я дал сегодня 300 флоринов вперед; в этот раз я поступил вполне по-твоему.

Иосиф Геникштейн выплатил мне сегодня по 27 флоринов за фунт стерлингов. И он приглашает тебя и меня вместе с Клементи завтра к обеду. Не отказывайся; ты знаешь, как охотно я бываю с тобой. Но дай мне знать: могу ли я передать Геникштейну, что ты будешь наверное. Ты не откажешься, не правда ли? Поклон от меня всему, что дорого тебе и мне! Как охотно я приписал бы также: кому мы дороги???… Относится ли это по крайней мере ко мне? Кстати, сегодня и завтра у меня много дел, так что я не могу прийти к тебе, как хотел. Прощай; будь счастлив! Я не могу быть таковым.

Твой Бетховен.

Эрцгерцог велел еще вчера вечером пригласить меня к себе на сегодня, к половине второго. Вероятно, раньше трех я не буду иметь возможности уйти, а потому я вчера же вечером немедленно послал отказ от имени нас обоих. Если ты встретишь Геникштейна, то скажи ему, что я тебе сейчас же сообщил о его приглашении, потому что он не очень доверяет мне, в чем он, собственно, отчасти прав. Я написал, что мы оба пригласим себя сами в другой раз. Благодарю тебя за услуги. Очень жаль, что ты не застал меня, но я вижу тебя так редко у себя, что мне простительно, если я никогда тебя не ожидаю. Если можешь прийти с Дорнером сегодня вечером к эрцгерцогу, то получишь от меня заблаговременно уведомление.