Текст книги "Люди и куклы (сборник)"

Анита. В Барселоне.

Берия. У вас там, если я не ошибаюсь, остались тетя и старшая сестра?

Анита. Так точно.

Берия. К сожалению, пока в Испании хозяйничают фашисты и осуществить вашу мечту невозможно.

Анита. Я понимаю, товарищ маршал.

Берия. Но мы все-таки попытаемся сделать невозможное – возможным. (Значительно глядит на Аниту.) К этому разговору мы еще вернемся после завершения порученной вам операции. Я прочитал ваши отчеты. С работой вы справляетесь хорошо. Но у меня возник один деликатный вопрос. Я задаю его вам не как мужчина красивой женщине, а как чекист чекисту. Вы с ним спите?

Анита. В этом пока не было оперативной необходимости, товарищ маршал.

Берия. Странно, что у него не возникло такой необходимости. По нашим данным, он мужчина полноценный. (Пауза.) Вы хорошо помните его голос?

Анита. Конечно.

Берия встает, подходит к столу и включает запись. Голос Нестерова звучит на всю сцену: «Влюбился. По уши. Вы не поверите, я с ума сходил, что, может быть, больше никогда ее не увижу… Что она обо мне думает?.. Сбежал?.. Обманул? Мучился, что не признался ей, не сказал прямо, что люблю ее… да я сам этого не понимал, пока снова смерти в глаза не заглянул… Ведь я думал, что никогда больше полюбить не смогу…»

Берия выключает запись. Анита сидит не шевелясь.

Берия. Вашему подопечному доверено дело исключительной государственной важности. Выполнение порученного ему задания равносильно подвигу и сопряжено со смертельным риском. Во всяком случае, вы его больше не увидите. Он очень храбрый человек, но нервы его напряжены до предела. Вы слушаете меня, Анита?

Анита. Я слушаю, товарищ маршал.

Берия. Сейчас он ждет вас. Вы пойдете к нему и сделаете все от вас зависящее, чтоб он успокоился, обрел уверенность в вашей взаимности, чтобы у него крылья за спиной раскрылись перед выполнением задания. Вы меня поняли?

Анита (встает). Поняла, товарищ маршал.

Берия берет Аниту за локоть и не спеша ведет к выходу.

Берия. В вашем распоряжении сутки. Подопечный должен будет остаться один завтра вечером. Насколько мне подсказывает опыт, он сам предложит вам завтра вечером прервать свидание. Уходя, дайте ему хорошо понять, что расстаетесь ненадолго.

Анита. Есть, товарищ маршал.

Берия. Анита Санчес, если бы ваши родители, герои-республиканцы, могли бы вас сейчас видеть, они бы гордились своей дочерью… Вы еще не стали говорить по-испански с русским акцентом?

Анита. Но, киаро. Мучас грасиас пор тодо, камарада маршал.

Берия. Аста маньяна, камарада Кармен.

Анита, повернувшись по-военному, идет к выходу.

Берия (вслед Аните). Ваша задушевная подружка, кажется, Зоя? Она не догадывается ни о чем?

Анита. Зоя вчера покончила с собой.

Берия. Как?! Причины известны?

Анита (глядя ему прямо в глаза). Нет. Никто ничего не знает.

Берия (помолчав). Идите.

Анита уходит.

Берия некоторое время задумавшись стоит посреди сцены, потом кричит:

Момулов!

Появляется Момулов.

Зойка покончила с собой! Накажи меня, Джафар!

Момулов выдвигает ящик стола и достает плетку. Берия срывает с себя пиджак, падает на колени, закрывает локтями лицо. Момулов сильно стегает его плетью раз, другой, третий – Берия стонет и кричит.

Момулов кладет плеть на кресло.

(Вставая с колен, надевает пиджак, деловито.) Немедленно начать следствие, найти насильника и расстрелять.

Момулов кланяется и выходит.

(Берет трубку, накручивает диск.) Добрый вечер, Николай Александрович, может маршал Берия пожаловаться маршалу Булганину? Я очень огорчен. Мне столько стоило сил собрать всех наших на эту премьеру в Большой театр, чтобы наконец мы все вместе отдохнули, послушали хорошую музыку… Шапорин двадцать пять лет работал, и тема прекрасная – «декабристы»… Ну конечно, звоню сам каждому, подтверждаю приглашение – и вдруг мне говорят, что ваш заместитель Жуков загрипповал! Одесса, море, тепло – как это может быть? Да, вторую неделю. Нет, ничего пока не подозреваю, но надо его привезти в Москву. Да, дома стены, конечно, лечат, но кремлевские стены лечат еще лучше… Очень на тебя рассчитываю. Если два маршала не могут уговорить третьего, то какие это маршалы?..

Конец пятой картины.

ИНТЕРМЕДИЯ ЧЕТВЕРТАЯ

Голос (объявляет). Товарищ Ткаченко, Львов заказывали? Пройдите во вторую кабину.

Человек с портфелем, одетый в украинскую рубашку под пиджаком, в соломенной шляпе, надвинутой на глаза, – явно командировочный, – проходит в телефонную будку.

Человек. Сашко, это я, Строков. А что, у тебя много Строковых? Проснулся? Слушай и запоминай: в Управлении я сегодня не появлюсь, и завтра меня не жди. И дома не ищи! Нет, не заболел, не загулял и не умер. Но ты ври что хочешь, врать ты умеешь здорово? Как Штепсель и Тарапунька… Из Одессы. У тебя дома еще не прослушивается, трофейные из личного московского НЗ еще на складе. А пока Мильштейн раскачается… Сейчас в Киеве вишня пошла, а он вареники с вишней обожает, пока не «зъист» – можем не опасаться. Так вот: если Москва хватится кобуловского документика, ты знаешь какого, доложишь, что уничтожили, что ты по моему приказанию сжег лично и копий не имеем. Если велят меня разыскать, ищи старательно до послезавтра. А послезавтра ты так или иначе обо мне услышишь. Нет, Сашко, друг сердечный, пока даже тебе не могу.

Из громкоговорителя доносится объявление:

«Заканчивается посадка на рейс триста пять Одесса – Москва, пассажиров просят пройти на летное поле».

Все, действуй. Ладно, ладно, сам знаю, пока.

КАРТИНА ШЕСТАЯ

Комната в квартире Нестерова. Раннее утро. На постели, укрытая простыней, спит Анита. В прихожую входит Нестеров. В руках у него огромный букет цветов. Под мышкой у него журнал в яркой обложке. Тихонько прикрывает за собой дверь. Подходит на цыпочках к постели. Анита все еще спит. Нестеров кладет развернутый журнал в ноги на постель. Берет со стола кувшин, уходит на кухню. Через некоторое время из кухни слышен грохот посуды. Анита просыпается, садится на постели, смотрит в сторону кухни, смеется, обращает внимание на журнал, берет его в руки, рассматривает. Входит Нестеров с букетом цветов в кувшине.

Нестеров. Анита, проснулась? А я супницу разбил. Подарок Богдана.

Анита. Поздравляю. А откуда здесь взялся этот журнал?

Нестеров. А почему ты не спрашиваешь, откуда здесь эти цветы?

Анита. Откуда цветы – понятно. (Целует Нестерова.) А как попала в «Огонек» наша с тобой фотография?

Нестеров. Как? Сняли и напечатали.

Анита. Ну, допустим, когда на Ленинских горах гуляли, кто-то незаметно мог нас щелкнуть. Но почему такая смешная подпись? «Студентка Московского университета Анита Санчес помогает Герою Советского Союза Егору Нестерову изучать испанский язык»?

Нестеров. А ты разве мне не помогаешь? Мучас грасиас, аста маньяна, пор фабор, мучача, аморе…

Анита. Я и не подозревала, что у тебя уже такие познания в испанском. Тогда, значит, все правильно: пресса продолжает освещать личную жизнь известного героя…

Нестеров. Не мою жизнь, а уже – нашу. Можешь считать, что это наш с тобой свадебный подарок.

Анита. От кого?

Нестеров. От одного человека. Очень хорошего. Замечательного. Этот человек стал мне как родной.

Анита. Ближе меня?

Нестеров. Ближе тебя у меня никакого человека нет. (Целуются.)

Анита. Что с твоим отцом сейчас?

Нестеров (встает, ходит по комнате). Я узнавал. Ответили, что он жив. Ему сейчас пятьдесят пять… нет, пятьдесят шесть. Если ничего не случится, в следующем году должны освободить…

Анита. Как же вы встретитесь? Ты думал когда-нибудь об этом?

Нестеров. Конечно, думал, еще бы не думать. В общем-то, я его не предавал, это как-то случайно вышло. Я его очень любил и повсюду за ним таскался. И в тот вечер мы с ним вместе были. А когда эти, из района, меня спросили, кто снял замок с амбара, я сказал – отец. Ведь я дал честное пионерское, что правду буду говорить.

Анита. Какой замок с амбара?

Нестеров. Куда наших мужиков загнали, пятерых.

Анита. Кулаков?

Нестеров. Отец говорил, никакие они не кулаки, орал на районного. А потом замок снял и всех выпустил. Он упрямый был.

Анита. Так он был прав, ты так считаешь?

Нестеров (помолчав). Не знаю. Никак я тогда не считал. Меня сразу в Артек отправили: герой-пионер, часами наградили. Я совсем от этого голову потерял…

Анита. А когда нашел?

Нестеров. Аня, страшно, конечно, так думать про отца, но у нас, сама должна знать, зря не сажают. Значит, была его вина, а не моя. Я сделал тогда, как мне мать велела, и не отрекся от отца, а кем он меня считает – увидим.

Анита. Я встаю, отвернись.

Нестеров взял гитару, перебирает струны. Анита, закутавшись в простыню, прошла за его спиной. Остановилась.

Нестеров. Аня, я давно хочу спросить: у тебя в Испании кто-нибудь остался?

Анита (помолчав). Нет, я одна.

Нестеров. Теперь ты не одна, теперь ты – Нестерова, жизнь наша только начинается. И у тебя сразу – большая семья: муж, свекровь, дочь Люська, и, представляешь, никто не скажет, что не твоя: на Катю похожа, значит, и на тебя. А мама моя тебя сразу полюбит как родную: она в Кате души не чаяла… Я уж не говорю, что у тебя родни – вся деревня, все – Нестеровы. Хоть и многих война повыбила… Вот закончу сейчас одно важное дело – и рванем к нам на Урал. У тебя как раз сессия кончится… И с этого дня не будем расставаться, обещай мне!..

Анита вдруг начинает плакать, закрыв лицо краем простыни.

Плачет, как ребенок, громко, навзрыд.

Нестеров (вскочив, обнимает ее, успокаивает). Аня, Анита, что ты? Что с тобой? Не плачь, не надо… Я тебя люблю. Все будет хорошо. Знаешь, как в сказке: они сразу полюбили друг друга, жили долго и счастливо и умерли в один день…

Конец шестой картины.

ИНТЕРМЕДИЯ ПЯТАЯ

Кобулов и Балдис.

Кобулов. Слушай, Янис, что суетишься? Подходящую девочку найти не можешь?

Балдис. Девушку нашел. Старушка пропала.

Кобулов. Ты уже на старушек перешел? Какая старушка, если не секрет?

Балдис. Нужная. Из архива. Трое суток не выходит на работу, врача не вызывала, дома нет.

Кобулов. Пропащих старушек, знаешь, где надо искать? В морге, а еще лучше – на кладбище.

Балдис. Ты все шутишь, а это была очень ценная старушка.

Кобулов. Я тебе ценных старушек целый эшелон пригоню. Они тебе весь архив перекопают.

Балдис. Спасибо, Богдан, что надоумил. Надо пойти проверить секретную документацию в ее секторе.

Расходятся.

КАРТИНА СЕДЬМАЯ

Комната Аниты. На столе букет цветов, подаренный Нестеровым. У стола стоит Анита. На стуле, загородив выход, сидит Вера Викентьевна. Внешне она сильно отличается от «архивной мышки» в третьей картине первого акта: одета элегантно, на коленях большая дамская сумка. Поля летней шляпки бросают тень на лицо.

Анита. Это просто невероятно. Вы меня потрясли. Трудно поверить.

Пауза. Вера Викентьевна молча смотрит и ждет.

Но я вам верю, верю!.. У меня нет оснований не верить – вы же предъявляли такое убедительное удостоверение… Я, правда, не очень понимаю, почему вам понадобилось все это говорить мне… Именно мне… Я действительно близко знакома с Нестеровым, нас даже в «Огоньке» вместе напечатали, но Егор никогда не говорил мне, что он ваш сотрудник. Все это так странно… Извините, я пойду поставлю чайник… (Движется к выходу.)

Вера Викентьевна. Никуда вы не пойдете.

Анита. То есть как это – не пойду?.. Почему?

Вера Викентьевна. Потому что инструкции я знаю не хуже вас. Так вот: согласно инструкции «тридцать восемь дробь два» при попытке шантажа с невыясненными целями вы обязаны немедленно доложить своему старшему, по возможности обманув, обезвредив или изолировав шантажиста. А чаю я с удовольствием выпью, когда мы доведем дело до конца. Вот так, милая студентка, личный агент Кобулова, сексот по кличке Кармен!

Анита. Какие глупости вы говорите!..

Отворачивается от Веры Викентьевны и, быстро развернувшись, замахивается для удара. Но у сидящей на стуле Веры Викентьевны в руке оказывается пистолет.

Вера Викентьевна. В чем преуспели за эти годы, так это в обороне без оружия. Я этим новшествам не обучена, боюсь их, поэтому при следующей попытке вынуждена буду вас просто шлепнуть. А я не для этого сюда пришла.

Анита. А для чего?

Вера Викентьевна. Садитесь. Терпеть не могу, когда собеседник стоит. Знаете, в ЛПБ есть такая пытка для подследственных – стойка. А я не следователь.

Анита медленно опускается на стул.

Не будем тратить времени на рассказы о том, откуда я знаю, что ваша кличка Кармен, что вы лейтенант службы ЛПБ, что ваше задание – опекать полковника Нестерова. Я работаю в архивах той же самой службы и ежедневно имела контакт с Егором Ивановичем. Но в отличие от него, я работаю в архивах с тысяча девятьсот тридцать первого года и кое о чем знаю больше, чем даже сам Лаврентий Павлович Берия.

Анита (иронически). Очень интересно! Значит, насколько я поняла, готовится заговор против советского правительства, и полковник Нестеров обманом назначен на роль палача?

Вера Викентьевна. Только не палача. Палачей у Берии достаточно. Исполнителя.

Анита. А какая разница?

Вера Викентьевна. Палачей обычно не убивают. Это уважаемая профессия. А исполнитель – это винтик одноразового использования.

Анита. Интересно, кто же будет его палачом?

Вера Викентьевна. Вы.

Анита. Значит, я приобрету уважаемую профессию?

Вера Викентьевна. Не успеете. Вам тоже определено быть винтиком. Вы будете только исполнять роль палача. Вам не доверят такого почетного дела. Но после того, как это случится…

Анита. Что случится?

Вера Викентьевна. Убийство героя-полковника из глупой ревности – очень много людей узнает, что убийца – студентка Московского университета, еще недавно обучавшая свою будущую жертву испанскому языку, темпераментная девушка Анита Хосе Санчес. О том, чтобы это стало известно и у нас, и за рубежом, – позаботится тот же «Огонек». И спецслужбы прессы.

Анита. А я буду в тюрьме?

Вера Викентьевна. А вы надеетесь, что уже будете в Испании, как вам обещали? Нет, всего за одну ночь до справедливого суда вы в тюрьме покончите с собой, как ваша подруга Зоя Щеглова.

Анита, потрясенная словами Веры Викентьевны, молчит. Вера Викентьевна убирает пистолет в сумку. Анита видит это.

Анита. Откуда вы все это знаете и почему я вам должна верить?

Вера Викентьевна встает и, волоча за собой стул, подходит к Аните и садится около нее.

Вера Викентьевна. Документальных доказательств моего прогноза я вам, к сожалению, предъявить не могу. Единственное мое доказательство – это моя тридцатипятилетняя, с тысяча девятьсот девятнадцатого года, работа в ЧК. Но если верность, любовь и ненависть для вас равносильны документу, я вам расскажу, зачем я здесь. (Анита кивает.) Я ровесница века. Это не очень оригинальная характеристика, но что же делать? В шестнадцатом году мне, соответственно, исполнилось шестнадцать. Но тогда взрослели раньше и влюблялись серьезнее. Я проводила лето в Грузии, в семье моей подруги, в богатом черноморском имении. Там жил старик-садовник, а в то лето к нему приехал племянник Ладо. Эта встреча решила всю мою судьбу. Ладо уже тогда считался старым подпольщиком. Старым!.. Ему было двадцать три года… В семнадцать лет я ушла из дома, исчезла для родных и друзей. Я переменила много имен и фамилий, но постоянной оставалась моя подпольная кличка – Куница… В восемнадцатом году в Москве мы получили личное, строго секретное задание от Феликса Эдмундовича и переехали в Баку. К тому времени мы с Ладо поженились. Тогда в Азербайджане были у власти мусаватисты – была такая буржуазно-националистическая партия с очень агрессивной программой. Их политические расчеты опирались на вооруженную поддержку англичан. Коммунисты работали в подполье. Через Ладо и через меня шла связь с центром. Мы совершенно вошли в свои новые роли – богатых грузинских аристократов, решивших вложить средства в нефтяные предприятия. Ладо был очень красив, остроумен, умел располагать к себе людей. Женщины сходили по нему с ума, и хотя я понимала, что все это – лишь вынужденная игра, но тоже иногда чуть не сходила с ума от ревности.

О том, кто мы такие, на самом деле знал только один человек в Баку – наш связной. И вдруг – Ладо арестовывают. У нас дома, у меня на глазах… Меня не тронули. Я бросилась к нашему связному, сообщила ему о случившемся. Связной предложил план спасения Ладо. У него был приятель в английской контрразведке. Связной был уверен, что, если англичанину предложить взятку, – он сможет устроить Ладо побег. На мое имя в бакинском банке лежала крупная сумма партийных денег. Но это был единственный шанс. Мы поехали в банк, я беспрепятственно получила деньги и передала их связному. Он посоветовал мне вернуться домой и спокойно ждать. Я так и поступила, но в тот же вечер меня арестовали… В английской контрразведке я попала на допрос к знакомому офицеру, частому гостю в нашем доме, моему поклоннику. Он сказал, что Ладо уже расстрелян и что меня, вероятно, как это ни горько, ожидает та же участь, и он ничем не может мне помочь. Я не хотела ему верить: у них не могло быть против нас никаких серьезных улик. Я прямо спросила, что послужило поводом для нашего ареста. Англичанин также прямо ответил мне, что с нами давно работал агент по кличке Оборотень. Я нашла в себе силы засмеяться. Моя вера в то, что Ладо не расстрелян, что наш арест – провокация и все еще может кончиться благополучно, окрепла. Я сказала, что не верю ни в привидения, ни в оборотней. Тогда он открыл дверь и поманил кого-то из коридора. И тут вошел наш связной. Англичанин спросил, знаю ли я этого человека. «Нет», – ответила я. «Зато я тебя знаю, Куница», – сказал наш связной и ухмыльнулся…

Анита. Вас спас англичанин?

Вера Викентьевна. Нет, помог случай. Но об этом в другой раз, если доживем, – у нас очень мало времени. Короче, я оказалась в Иране, без малейших средств к существованию, без связей. Вопреки логике я продолжала верить, что Ладо жив, – и только это придавало мне силы. Удалось перебраться в Турцию. Там уже были русские беженцы, эмигранты. Я растворилась в их среде, не гнушалась никакой работы… Четырнадцать месяцев надежды – и через потайные горные тропы я вернулась в Грузию, уже советскую. Под охраной сотрудника ОГПУ меня привезли в Москву. Я подробно рассказала Феликсу Эдмундовичу про историю с Оборотнем. Через месяц Дзержинский вызвал меня и сказал, что следы Оборотня удалось проследить до границы: он, видимо, бежал вместе с англичанами за пределы страны. Вскоре я получила новое задание Феликса Эдмундовича и отбыла на Дальний Восток. В тридцать первом году, когда я просматривала газеты, мне попался на глаза портрет нового Первого секретаря Закавказского крайкома партии Лаврентия Павловича Берии. Серая, неясная газетная печать, расплывчатые черты… У меня кольнуло сердце и перехватило дыхание… Но как ни гнала от себя чудовищное подозрение, оно все больше одолевало меня.

Я просматривала все газеты, журналы, какие только могла достать, – но он больше не появлялся на фотографиях, даже на коллективных. Тогда руководители снимались часто, а он?.. И мое подозрение начало становиться уже уверенностью: Техник – так была кличка связного – и Лаврентий Берия – одно лицо. Конечно, он пополнел, залысины стали больше, появилось пенсне. Но так ухмыляться, как на фотографии, мог только один человек на свете. Которого я знала под другой кличкой – Оборотень!

Не стану тратить время на рассказ о том, как навсегда исчезли из жизни и документов следы старой подпольщицы Куницы, как в Баку, в архивах ОГПУ, появилась скромная сотрудница – одинокая женщина, имя и отчество которой скоро забылось, потому что все обходились прозвищем Архивная мышка. И когда в тридцать восьмом году Берия, дорвавшись до поста Нарковнудела СССР, затребовал в Москву вожделенные архивы мусаватистской разведки, которые были связаны в подвалах ЧК, вместе с этими бумагами в Москву, как это часто бывает, перевезли Архивную мышку…

Вера Викентьевна достает из сумки пухлый пакет и кладет на стол перед Анитой. Анита вопросительно на нее смотрит.

Вот здесь – итог моих многолетних поисков, бессонных ночей, каторжного труда, вся моя любовь к Ладо, вся моя ненависть и моя месть. Это документы из архивов мусавата и английской контрразведки, неопровержимо доказывающие, что Оборотень – Берия – всю свою жизнь обманывал народ и партию. Берия думает, что эти документы ему удалось уничтожить. Но не знает, что уничтожены только искусно подделанные копии.

Анита. Это сделали вы?

Вера Викентьевна. Да, я. А довести до конца дело всей моей жизни я доверяю вам. У меня нет другого выхода, меня ищут. А между тем мой час, которого я ждала тридцать пять лет, вот-вот пробьет.

Анита. Ищут? Как же вы решились прийти ко мне?

Вера Викентьевна. Девочка, лист прячут в лесу. Искать меня у вас не придет в голову даже Кобулову. А тем более не заподозрят Нестерова, которому вы сейчас отнесете и передадите этот пакет.

Анита. Нестерову? Зачем?

Вера Викентьевна. Раньше Нестерова никто из нас не может увидеть членов правительства. Вместо того чтобы совершить преступление, задуманное Берией, Нестеров передаст этот пакет.

Анита. А почему вы думаете, что Нестеров мне поверит?

Вера Викентьевна. Если вы поверите мне, то Нестеров не сможет не поверить вам – он любит вас. А что такое любовь – я знаю.

Анита нерешительно берет пакет. Думает несколько секунд.

Анита. И неужели за все эти годы Берия не распознал вас? Вы что, с ним никогда не встречались?

Вера Викентьевна. Во-первых, годы страданий так изменили меня, что вряд ли меня сейчас узнал бы даже мой Ладо. А потом… кто это разглядывает винтики, которые исправно несут свою службу где-то в глубине отлаженного механизма? У Оборотня, правда, есть страстишка – знакомиться с сотрудниками, предназначенными на убой. Но до меня очередь не доходила.

Анита. А до меня, значит, дошла.

Вера Викентьевна внимательно на нее смотрит и достает из сумки пистолет. Анита инстинктивно отстраняется.

Вера Викентьевна. Не бойтесь, я многое знаю, могу довольно верно предполагать, но никто из нас не узнает будущего. Это единственное, чем я могу обезопасить вас, Анита. (Читает на рукояти пистолета.) «Бесстрашной Кунице на счастье, Феликс Дзержинский».

Протягивает оружие Аните. Та не сразу, но берет пистолет.

Конец седьмой картины.

ИНТЕРМЕДИЯ ПЯТАЯ

Кобулов (в шинели). Шифровка от Мешика! Строков исчез!

Берия. Чем ты занимаешься? Ты что, хочешь, чтобы мы все бросили и гонялись за этим милиционером?

Кобулов. Строкова видели в Москве.

Берия. Найти и застрелить, как собаку! Где спецгруппа автоматчиков?

Кобулов. Уже на объекте.

Берия. Исполнитель?

Кобулов. На месте, под охраной Гогулии.

Берия. Поезжай сам, будь с ним неотлучно. И в театр его доставить лично. Головой отвечаешь! (Кобулов идет, Берия его окликает.) Стой! И запомни, птенчик, «жить стало лучше, жить стало веселей» – первым сказал Берия, а Сталин только присвоил! Как и многое другое, за что его возвели в гении!

Кобулов. Кто этого не знает, папа? (Уходит.)

Оставшись один, Берия, глядя в зал, медленно надевает перчатки.

КАРТИНА ВОСЬМАЯ

Квартира Нестерова. В комнате – Нестеров и Анита.

Оба крайне взволнованы.

Анита. И об этом я ее спрашивала. Она объясняет, что именно потому, что помогала тебе разбирать документы, она и поняла, с какой целью Берия засадил тебя за эту работу!

Нестеров. Откуда ты знаешь, что в этом конверте? Ты его вскрывала?

Анита. Этот конверт не для меня и не для тебя, а для правительства твоей Родины!

Нестеров. Нет, нет… я не могу поверить.

Анита. Почему, когда тебе говорят, что предатель и заговорщик – всего один человек, ты не хочешь поверить, а когда этот человек говорит тебе, что предатели – все правительство, все ваши полководцы – ты веришь?! Гоша, милый, когда мой отец дрался за Республику, он это делал по собственной воле… ты, когда воевал, – ты же не был слепым исполнителем! Почему же теперь…

Нестеров. Но я же изучал документы!

Анита. Ты что – специалист по документам? Историк, архивариус? Гоша, очнись!

Нестеров. Хорошо, дай сюда конверт. (Берет конверт, держит его в руках.) Нет, я не верю! Не может он меня обманывать. Он меня наградил Золотой Звездой!

В квартиру, не замеченный спорщиками, тихо входит Кобулов.

Он слышит последние слова Нестерова, останавливается.

Анита. Винтик! Ты – винтик, позолоченный винтик! Гоша!.. Пусть я была подосланная, гадина, сука… но ведь ты любишь меня, любишь? Отвечай!

Нестеров молчит.

Отвечай!

Нестеров. Люблю.

Анита. И я… и я бы могла полюбить тебя, Гоша! Если бы только раз, только один-единственный раз я убедилась…

Кобулов стреляет Аните в спину. Она оборачивается на выстрел, Кобулов стреляет еще раз. Анита падает.

Кобулов. Смерть провокаторам!

Нестеров (кричит). Что ты сделал? Что ты сделал?

Бросается к Аните, падает возле нее на колени, приподнимает голову.

Анита… я верю тебе… я люблю тебя! Анита, ты слышишь?

Анита мертва. Кобулов с пистолетом стоит над ними.

Издали, с улицы, слышен приближающийся грохот танковых гусениц.

Кобулов выбегает на балкон. Грохот танков все нарастает.

Кобулов (глядя вниз). Гогулия! Куда? Куда вы, сволочи! (Вбегает в комнату, Нестерову) Слушай, он башню разворачивает! Сейчас разнесет здесь все, к чертовой матери! Предатели!.. (Выбегает из квартиры.)

Нестеров продолжает стоять на коленях и держит голову Аниты в руках. Доносится несколько пистолетных выстрелов, затем – автоматная очередь. Полная тишина. Кобулов с пистолетом вбегает обратно в квартиру. За ним – появляются Строков в полевой форме офицера, танкист с автоматом.

Строков (Кобулову, подняв пистолет). Руки вверх! Бросай оружие! Ну!

Кобулов. Меня… как щенка… Берия… вокруг пальца… воспользовавшись моим доверием… вовремя не раскусил… Я хотел счастья для всех!!

Строков. Вы арестованы. Встать! Увести!

Танкист, подталкивая дулом автомата, выводит Кобулова.

Строков оборачивается к Нестерову.

Полковник Нестеров, сдать оружие.

Нестеров. Я безоружен.

Строков подходит к Нестерову, быстро ощупывает его.

Кто эта девушка?

Нестеров молчит. Вбегает связист, волоча за собой полевой телефон.

Связист. Товарищ полковник, товарищ маршал на проводе.

Строков (берет трубку). Полковник Строков у аппарата. Есть, докладываю. Кобулов арестован. Да, оказал сопротивление. Исполнитель на месте. Внешняя охрана разбежалась… Да, слушаюсь, товарищ маршал…

Слушает в трубку. Нестеров тем временем достает из кармана куртки Аниты пистолет, некоторое время смотрит на него. Поднимает глаза на Строкова. Строков и связист стоят к нему спиной.

Строков (продолжает говорить). Есть… есть… Есть, товарищ маршал. Все будет исполнено, Георгий Константинович…

Нестеров вкладывает дуло в рот. Выстрел. Строков и связист бросаются к нему. Нестеров мертв. Строков поднимается.

В руках у него пакет, который так и не смог передать правительству полковник Нестеров.

Конец восьмой картины

ЭПИЛОГ

Звучит уличный репродуктор. Диктор дежурно-бодрым тоном рассказывает об энтузиазме, который по всей стране проявляют труженики наших сел на уборке царицы полей – кукурузы. Через сцену медленно проходит Вера Викентьевна.

В руках у нее – авоська, в которой видны консервные банки, бутылка кефира. Начинает накрапывать дождь.

Вера Викентьевна, остановившись, открывает зонтик.

Диктор. По многочисленным просьбам тружеников полей передаем популярную лирическую песню «Руки» в исполнении Изабеллы Юрьевой.

Звучит вступление. Вера Викентьевна некоторое время, задумавшись, слушает песню. Уходит. Песня продолжает звучать.

Конец пьесы