Текст книги "Избранное. Том 2. Художественные очерки и заметки"

Разумеется, к месту были поздравления Центральной от различных культурных и коммерческих организаций. Коммерческие, естественно, дарили осязаемые вещи, культурные нередко отделывались адресами, заготовленными впрок еще в генсековские времена. А начальник городского управления культуры в дополнение к финансированию этого года пожаловал библиотеке ажник 3 миллиона рублей. Недорого яичко, но к Христову дню!

Но все затмила непоказушная любовь рядовых читателей к Центральной библиотеке. Уважительная любовь к печатному книжному слову, которое не по силам затмить никаким телевизионным бардакам.

Ибо недаром на именинах Центральной вспоминали вещие слова первого русского Нобелевского лауреата Ивана Бунина:

 
Из древней тьмы на мировом погосте
Звучат лишь письмена…
 

Ноябрь 1994

Седмица начинается в воскресенье

Человечество с каждым днем впадает все более в ражий восторг по поводу грядущего двухтысячелетия. Кто-то живет в ожидании конца света, но большинство предвкушает большие радости. Париж богато иллюминировал свои знаменитые мосты через Сену, египтяне собираются водрузить золоченый купол на пирамиду Хеопса, бразильцы проведут внеочередной пьяный карнавал, король островного государства в Океании Тупу Четвертый объявил конкурс на новую жену. Россия же 2000 год отметит привычными выборами, что опять же можно сравнить со светопреставлением или вселенской потехой…

И мало кто в сердце своем отмечает, что этой скоротечной смене исторических эпох мы в первую очередь обязаны Господу нашему Иисусу Христу, что двухтысячелетие христианства и есть главная дата в нашей истории, ведь без нее мы жили бы бог весть в каком незнаемом веке. С этих простых, вроде очевидных и мудрых мыслей началась моя беседа с владыкой Германом, архиепископом Волгоградским и Камышинским, в его простенькой приемной.

Владыка Герман в нашем городе и области – личность почти легендарная. Только с его приходом в епархию мы узнали, что у нас есть свой пастырь, пекущийся о наших душах, а воинствующий атеизм сравнительно скоро стал выветриваться из умов волжан, долгое время зараженных героическими и несбыточными химерами. За годы своего служения владыка встретился с десятками тысяч прихожан, не чурается вести нравственные беседы по телевидению, охотно присутствует на различных мирских съездах и посиделках, устроители которых в его присутствии выражаются гораздо стеснительней, нежели привыкли. Владыка застал в епархии 40 приходов, к настоящему времени Божественную литургию служат уже в 194! Да что далеко ходить за примерами: каждый волгоградец или гость города отныне может вдоволь налюбоваться искусно-строгим, новым, с иголочки храмом преподобного Сергия Радонежского, вознесшим свои купола на крутой горушке напротив автовокзала.

Эти новости рассказываю я, естественно, не со слов владыки, а по собственному разумению. Владыка же терпеливо поучает меня, что в третье тысячелетие мы вступим в 2001 году, а двухтысячелетие христианства по православному обычаю отметим 7 января 2000 года. Строго говоря, пояснил владыка Герман, Христос родился несколько ранее третьего года до нашей эры, ибо Матфей и Лука относят его рождение к дням царствования Ирода, а тот умер в 4 году до нашей эры. В средние века монахи подзапутали даты, но сложившуюся традицию летосчисления ломать нет нужды, считает владыка, этим можно внести беспорядок в существующую хронологию.

На мой заурядно-глуповатый вопрос, как наша епархия собирается отмечать столь памятную дату, владыка неуловимо поморщился. Позже я догадался, что не салютами же, хлопушками и нарядами, а молитвой, постом и смирением. Но тогда растерялся. И владыка пришел мне на помощь, поведав о своей заветной задумке.

Он долгие годы мечтал к двухтысячелетию христианства возродить в Волгограде храм-памятник святому князю Александру Невскому на площади Павших Борцов. До 30-х годов уходящего века этот храм считался самым величественным во всем Поволжье. Потому его взорвали воинствующие атеисты.

Сейчас по всей России возводятся новые и возрождаются порушенные храмы. Но городская и областная власти нашего города и слушать не хотят о какой-то церкви святого князя-воина на главной площади. Хотя владыка предлагал им с крестным ходом произвести перезахоронение братских могил с площади на Мамаев курган. Не осмелились.

Владыка не отступился. Он просит администрацию отвести под храм, чтоб не трогать солдатские могилы, место чуть выше, там, где располагаются начальственные трибуны. Оттуда церковь Александра Невского во всей ее первозданной красе будет видна и с набережной, и с Аллеи Героев, и с того же Мамаева кургана. И станет новым символом нашего героического многострадального города. Но пока праздничные трибуны не сдаются…

Владыка сетовал, что вера на селе, которое в самые безбожно-насильственные времена являлось последним убежищем и хранителем православной духовности, резко теснится поголовным пьянством. Ныне духовность перекочевывает в большие и малые города. «В них хоть тоже пьют, да книжки читают!» – буквально выразился владыка и пытливо покосился в мою сторону.

Письменный стол владыки был завален литературой церковного содержания настолько, что не нашлось места для диктофона, а разгребать книги я постеснялся. В тесной приемной толпилось с полтора десятка заплаканных женщин, грубо одетых мужиков сельского вида, молчаливых священников с молодыми бородами. Все они пришли к владыке не по поводу грядущего двухтысячелетия, а со своими неотложными делами, мучительными скорбями и сокровенными надеждами.

Раньше я думал, что палаты князей Православной Церкви должны выглядеть пусть не с византийской пышностью, но с определенной достаточностью и достоинством. А тут вроде бригадного двора в захудалом колхозе, но с этого двора на всю область незримо распространяется свет добра, мудрого простодушия и небесной благости. Именно таковое пастырское служение одно приемлемо на беспорядочных российских просторах.

Мы поговорили еще о детском воспитании, коль на эту тему в ноябре уходящего года в Волгограде состоялась Соборная конференция. Владыка выражал удовольствие, что повсеместно ведется работа по изъятию из школьных учебников мотивов оголтелого безверия, и сожалел, что наш отдел народного образования в силу своей неистребимой красноты препятствует внедрению в школьную программу курса «Основы православной культуры». А ведь от веры и духовности наших детей зависит в грядущем веке не только состояние православия, но и судьба самой России.

В начале беседы, представляя владыке наш журнал, я говорил, что отчий край для великого множества русских людей представляется добротным домом с тенистым палисадником, просторным полем со звенящей ратью золотых колосьев, туманной речкой с желтоглазыми кувшинками, синезубчатым лесом на горизонте…

– И белым Божьим храмом на зеленом холме! – радостно перебил меня владыка.

Прощаясь, владыка был более суров и кручинен. На него наваливалась уйма дел, поездок, церковных тяжб и разбирательств. Такова доля русского пастыря.

– Даже многие мои священники подзабыли, что седмица, по-вашему – неделя, начинается в воскресенье! Превратили светлый день Христов сообща в какой-то сплошной уикенд по европейско-американскому обычаю. А ты начни творить, как издревле, в воскресенье – и понедельник перестанет быть тяжелым, а четверг – черствым и среда встанет на положенное ей срединное место. Так-то, господин писатель!

…Уходил я из приемной владыки с ясной головой и теплым сердцем. Славно сознавать на самом краешке уходящего тысячелетия, что рядом с тобой верно служит отчему краю человек, к которому можно смиренно подойти, склонив голову, и попросить:

– Благослови, владыка!

И он осенит тебя размашисто крестом именословным перстосложением и вымолвит утешительно:

– Бог благословит!

1999

Поётся всё!
Малая литературная хроника Волгограда 1994—2007

«И все песни – про любовь!»
В серии «Библиотека волгоградской поэзии» вышла книга М. Агашиной

В наше время поэтическую книжку можно выпустить только чудом. Государственные издательства и раньше-то не очень привечали стихи, а сегодня они, приватизированные и раздробившиеся, скопом и дружно ударились сначала во Христа и религию, а потом в чертовщину с эротикой. Поэзия оказалась на обочине нахраписто-лапотного российского рынка и совсем отбилась от рук, в свою очередь все глубже уходя в иронию и несусветное шутовство.

Но свет не без добрых людей! Как отрадно держать в руках строго и со вкусом оформленную книжку избранных стихов нашей замечательной поэтессы Маргариты Агашиной, книжку песенно-печальную, как и все ее творчество. И в послевоенную разруху, и в так называемые годы застоя, и в многообещавшую и привычно проваленную перестройку Агашина не ломала свой голос, постоянно откликаясь на любовь и обязательную беду российских баб такими же горькими и прощальными словами. Вернее, прощающими все и всех, не таящими за собой никакого кокетливого лукавства.

 
А для меня
гораздо больше значит,
когда, над строчкой голову склоня,
хоть кто-то вздрогнет,
кто-нибудь заплачет
и кто-то скажет:
это про меня.
 

Мы уверены, что немало любителей истинной поэзии и вздрогнут, и голову склонят над агашинской книжкой, которая является первой ласточкой грядущего возрождения волгоградской поэзии. Тем более что нам известно о намерении издательства «Станица» под руководством нашего прозаика Анатолия Данильченко, выпустившего в свет стихи Маргариты Агашиной, создать в будущем «Библиотеку волгоградской прозы» и «Библиотеку волгоградской поэзии». На днях в этом издательстве выходит прославленный роман недавно ушедшего от нас писателя Николая Сухова «Казачка».

А сегодня не могу удержаться, чтобы не подкрепить свою краткую заметку изумительным стихотворением М. Агашиной из ее новой книги.

 
Все падает, падает с неба,
пуржит и пуржит на ходу.
Давно уже не было снега
такого, как в этом году…
 
 
Дороги, кусты и заборы
заносит
за десять минут.
Его проклинают шоферы,
его трактористы клянут.
 
 
На хлопья, летящие с неба,
глядят, как на злого врага.
Но знают:
к высокому хлебу
высокие эти снега!
 
 
…Все падает, падает с неба,
дороги в узлы завязал.
Давно уже не было снега
такого,
чтоб за сердце взял,
 
 
Чтоб так серебрился лучисто,
чтоб так замирало в груди —
тревожно,
и больно,
и чисто,
как будто вся жизнь впереди.
 

Январь 1994

Сладкая боль печали
К выходу журнала «Отчий край»

Не знаю, как насчет людской сытости и довольства, но что культурная жизнь нашего города стала в последнее время куда вольготней и представительней, в этом нет никакого сомнения. С одной стороны, многие библиотеки прикрываются на неопределенное время, а их работники уходят в бессрочные отпуска, а с другой – никогда так в Волгограде не певали и не плясали всякие ансамбли и труппы – и свои, доморощенные, и привозные; не создавались целые казачьи театры; художники во всех маломальски пристойных залах города не демонстрировали своих выставочных работ.

Даже волгоградские писатели, казалось бы, махнувшие на себя рукой, снова уселись за пишущие машинки, благо областная администрация выделяет на издание книг местных авторов необходимые деньги. В результате книжный рынок, и без того битком набитый, пополнился книгами Николая Сухова, Маргариты Агашиной, Петра Селезнева, Ивана Маркелова, на подходе книги Анатолия Данильченко, Валентина Леднева, Освальда Плебейского, сборники стихов более молодых авторов. В благополучные времена застоя не бывало такого изобилия книжного. Положим, гонорары пожиже стали, и гордость авторская не в такой чести, но жить можно, не то что разнесчастным библиотекарям, которые свой товар лицом в эпоху реформ так и не научились показывать. А писатель или певун – он и по телевизору подискутирует, и на презентации любой тост произнесет – любо глянуть!

А недавно в культурной жизни нашего города произошло и вовсе из ряда вон выходящее событие: в писательской организации состоялась презентация первого номера литературно-художественного иллюстрированного журнала «Отчий край». Настоящего журнала, толстого, на офсетной бумаге, объемом аж за 22 учетно-издательских листа. В писательском доме собрались сливки нашей культуры во главе с областной администрацией. И все имели на это моральное право, ибо издателем журнала является комитет по печати и информации администрации Волгоградской области, а в числе его учредителей – волгоградские отделения Союза писателей, Союза художников, Союза композиторов, Союза архитекторов и Союза журналистов. Знай наших!

И каждый представитель творческих союзов обязательно поздравлял с выходом журнала Ивана Петровича Шабунина, а кое-кто и главного редактора известного профессора ВолГУ Виталия Борисовича Смирнова. Шабунин был доволен, улыбался, Смирнов улыбался реже, потому что почти все присутствующие требовали выпускать журнал не 4 раза в год, а гораздо чаще, администрация тоже вроде бы к этому склонялась, но редактор-то знал, что творческие силы нашего города далеко не безграничны, и предпочитал отмалчиваться.

Так в обстановке общей эйфории и катился вечер, звучали тосты, читались стихи, пелись песни лауреатами международных и прочих конкурсов, казаки плясали, казачки дишканили. А за моими плечами стояла белокрылая дева Обида и мешала мне слиться в единой радости с другими презентовщиками.

Мне было обидно, что никто из выступающих не помянул ни единым словом – худым или добрым – наш журнал «Нива». Первый в городе чисто литературно-художественный журнал, выходивший три года подряд в редакции газеты «Крестьянское слово». Конечно, он был поскромнее объемом, кроме тогдашнего Агропрома не имел столь мощных издателей и учредителей, но литературную планку мы держали достаточно высоко, коли в «Ниве» не считали зазорным печататься и москвичи. Мы одними из первых начали печатать в перестроечные годы полузабытые рассказы Крюкова, неизвестные стихи Клюева, запрещенные статьи Бердяева и Ходасевича, воздавали должное входившему в моду Столыпину.

А уж волгоградские писатели – авторы первого номера «Отчего края» все так или иначе прошли через наш журнал. Грех, например, жаловаться Ивану Маркелову или Анатолию Данильченко, чьи рассказы, подзалежавшиеся в письменных столах, мы печатали без излишних проволочек. А цветными вклейками худощавая «Нива» и сейчас бы могла поспорить со степенным «Отчим краем». И отколосилась наша «Нива» как из-за нехватки денежных средств, так и из-за того, что мы не печатали абы кого и абы чего. Относительная независимость, особенно в творческой среде, прощается с трудом. Но мы успели напечатать хорошие рассказы Ивана Данилова. И повесть Анатолия Данильченко «Мы – из войны». И стихи Сергея Васильева. Так что ниву мы посеяли добрую.

Хороший журнал обязан печатать хорошую прозу и приличные стихи. Остальное все приложится. Кажется, с первой частью этой задачи редакция «Отчего края» в целом справилась. А избыток краеведческих материалов можно принять как дань названию журнала. Назвался груздем – полезай в кузов, ничего не попишешь, я сам когда-то написал про одного осторожного редактора:

 
Он напечатал бы, пожалуй,
Стихи – притом не навека —
Про отчий край, про урожаи
И про надои молока…
 

Словом, лучше всего выполнять завет донского начальника Федора Крюкова, напечатанный на первой странице нового журнала: «Родимый край… Напев протяжных песен старины, тоска и удаль, красота разгула и грусть безбрежная – щемят мне сердце сладкой болью печали, невыразимо близкой и родной… Молчанье мудрое седых курганов, и в небе клекот сизого орла, в жемчужном мареве виденья зипунных рыцарей былых, поливших кровью молодецкой, усеявших казацкими костями простор зеленый и родной… Не ты ли это, родимый край? Во дни безвременья, в годину смутную развала и паденья духа я, ненавидя и любя, слезами горькими оплакивал тебя, мой край родной…».

Июль 1994

Споемте, друзья!
В Жирновске издана книга песен

Казалось бы, время сейчас явно не песенное. Если не считать за песни те дикие и бессмысленные по слову напевы, которыми кормят нас безголосые певички с изысканными, по их мнению, именами или крутые ребятишки с голосами папских кастратов. По телевизору какая-нибудь Алена, а порой Юдифь покрутят перед ошеломленными зрителями худосочным задом, а потом невидимый бодрячок пообещает дом в Париже и каждую песчинку превратить в золото – и остается бедняге обхватить свою горемычную голову заскорузлыми руками и завыть по-волчьи от такой жизни. Как говорится, какова жизнь – таковы и песни.

Хорошо хоть, что сейчас заново создаются самодеятельные хоры, казачьи ансамбли песни и пляски. Народ вспоминает свою историю, тянется к старине. Но самодеятельность всегда отдает некоторой искусственностью и ряженостью. Русский человек испокон веков любил певать в застолье, по мне те же заунывные казачьи песни куда пристойней играть в узком семейном или дружеском кругу, чем представлять на сцене. Но ведь песни, даже хорошие, забываются, в них легко заносится отсебятина и доморощенность, вплоть до властвующего ныне повсюду мата.

И как тут не вспомнить, что несколько десятилетий назад страна была буквально завалена песенниками всех видов, размеров и мастей. Издавались песенники любовные, военные, народные, по временам года, для сельской самодеятельности, для заводской, просто авторские песенники, молодежные и свадебные. Несть числа им было, но они расходились, ибо уважение к песне сохранилось в крови у каждого нормального человека, которому медведь в детстве не окончательно оттоптал ухо.

Нашу песню погубила халтура. Вернее, то, что с течением времени песня стала приносить ее авторам нешуточный доход. И тогда в песню полезла всякая шантрапа, едва умеющая рифмовать и понаслышке знающая нотную грамоту. Ныне положение до того усугубилось, что авторам и исполнителям на радио и телевидении вовсе не платят, а с них берут за показ. Ибо в противном случае эту чушь любой мало-мальски грамотный редактор и на порог бы не пустил. Вот только рядовой зритель и слушатель остался внакладе, ему «за вредность» сегодняшним молочком не заплатишь.

И то сказать, одно дело, когда Исаковский с Блантером сочиняют «Враги сожгли родную хату» – и песня становится национальным достоянием, готовая украсить собой любой песенник, хотя бы и мирового уровня. И совсем другое, когда, ну не знаю, кто там? – Шаликов или Маликов? – выпускают в свет какую-нибудь халтурную «Ксюшу: юбочку из плюша», которая не нужна буквально никому, разве только кучке плохо умытых оголтелых подростков, да и то на денек-другой. Авторы – творцы мелодии и стиха – из песни ушли, их место заняла пьянь да рвань, а ее даже нынешние ушлые издатели не желают удостаивать печатной ноты и слова.

Вот почему я с забытым удовольствием листал, мурлыкая про себя, недавно изданный в Жирновске сборник популярных российских песен с очаровательно-простецким названием «Споемте, друзья!» В нем нет практически ни одной песни, на которую не откликнулась бы душа всякого нормального русского человека, знающего гульбу иль изведавшего печаль одиночества. Потому что только при родных и близких, а то и наедине с душой-исповедницей вспомнится и выплачется разом заунывная мелодия и осторожно выговариваемые слова, которые ты знал сызмальства и не забудешь до гробовой доски:

 
Позарастали стежки-дорожки,
Где проходили милого ножки,
Позарастали мохом-травою,
Где мы гуляли, милый, с тобою…
 

Сборник выпущен как литературное приложение к газете «Жирновские новости», в него вошло свыше 100 бесспорных, на любой вкус русских песен. Конечно, его издатели являются невеликими профессионалами в книжном деле. Разделы составлены весьма приблизительно, например, по разряду «Песен далекой гражданской» запущена песня Соловьева-Седого и Фатьянова «Давно мы дома не были» из времен войны Отечественной. Или музыка на большинство стихов Исаковского, имеющая своих вполне достойных авторов, целиком простодушно отдана народу.

Но все прощаешь издателям за встречу с подлинной поэзией, на которую, кажется, в самом деле только народ мог положить незабываемую музыку:

 
Мы бредем по тем дорожкам,
Где зеленая трава,
Где из сердца сами рвутся
Незабвенные слова.
 
 
А кругом сады белеют,
А в садах бушует май,
И такой на небе месяц —
Хоть иголки подбирай!
 

Думаю, жирновские газетчики сделали доброе для всех любителей истинной песни дело и заслужили необходимую по нашим временам рекламу.

Июль 1994

К новому читателю
О романе А. Данильченко «Люди живут семьями»

В конце 70-х, довольно устойчивых для страны годов роман Анатолия Данильченко «Люди живут семьями» имел такой же устойчивый успех у волгоградских читателей, что и сегодня. Что бы ни говорилось: жилось в то время не голодно и не так хлопотно. Хотя общество не верило ни в Бога, ни в черта, ни в обязательный коммунизм, не только предчувствие, но и требовательная обязательность грядущих грозовых перемен повсеместно витала в воздухе. И какими-то сторонами изображаемой жизни роман молодого в то время прозаика соответствовал умонастроению читателя.

А роман между тем повествует о далеко не самом благополучном периоде нашей истории. Я безболезненно пишу «нашей», потому что убежден: бессмысленно и преступно отрывать белорусскую историю от российской, хотя охотников до этого сегодня найдется немало. Как один из героев романа дед Антип, старожил села Метелица, с нетерпением ждет окончания войны и разгрома немцев под Сталинградом, так и после войны сердце какой-нибудь донской вдовой казачки неизбывной горечью пронзала весть о белорусской Хатыни. И хотя внешне «Люди живут семьями» в основном замыкается на судьбах метелицких уроженцев, мы отчетливо понимаем, что произведение рассказывает о всеобщей трагедии военного лихолетья, послевоенных репрессиях и разрухе и, наконец, слабых ростках появившегося нового послесталинского сознания.

Итак, время и место действия определены: белорусская глубинка, оккупация, голодающие дети, женщины и старики, партизаны истинные и мнимые, старосты и полицаи, потом победа, вдовство, безотцовщина, сталинские лагеря для правых и виноватых и возрождающиеся надежды на справедливость. Словом, казалось бы типичный военный белорусский роман с привычными героями и аксессуарами. Но это на первый взгляд. Мы быстро замечаем, что роман написан далеко не в черно-белых тонах. Даже всеми презираемый Гаврилка, волею обстоятельств ставший метелицким старостой, нарисован автором более с насмешкой, нежели со злобой, тем паче, что великих бед для односельчан он не натворил. И его беспутная дочка Капитолина в конце романа выглядит обыкновенной женщиной с изломанной судьбой.

Еще сложнее образы Захара Довбни и его жены Полины. Легче всего было бы представить Полину «немецкой овчаркой», пустой и распутной, но на сожительство с немецким комендантом ее скорее толкнула тревога за жизнь сына и почти явный бандитизм мужа. Совесть ее все-таки всегда болела в ней, и она практически сама на себя наложила руки при помощи безлюбья, зимы и волков.

Это все семьи ущербные, с изначальной червоточинкой, хотя и не без авторского сочувствия. Настоящее человеческое, людское начало заложено в семье Карташовых и Лапицких: дед Антип и Артемка, Савелий и Ксюша, Тимофей и Прося олицетворяют собой ту здоровую и нравственную силу народа, которую можно унизить, согнуть в три погибели, но никогда не сломать.

А страницы, на которых жизнь увидена глазами Антипа Никанорыча и Артемки, старого и малого, полны такого здорового консерватизма, по выражению А. Солженицына, что заставляют забывать о своем литературном происхождении.

Красива, чиста, всегда легка на помине главная героиня романа Ксюша Карташова. От нее при всех перипетиях и мытарствах постоянно исходит какой-то внутренний свет, пронизывающий весь роман. И это ей принадлежат знаменательные и горькие слова, сказанные брату Тимофею, что ничего у военных вдов не получается со вторыми мужьями. Не здесь ли заключена одна из главных мыслей романа: счастливая семья у человека, как родина, обычно бывает одна, и не приведи господи заводить другую.

Роман Анатолия Данильченко «Люди живут семьями» читабелен в хорошем смысле этого слова. Читательский бум вокруг Анжелик, Клеопатр, Эдичек, Эммануэлей неотвратимо идет на убыль. Люди соскучились по нормальным героям, добротной беллетристике, чистому литературному русскому языку. Всем этим условиям в полной мере отвечает роман А. Данильченко. Надеюсь, его с благодарностью вспомнит прежний читатель и с удовольствием откроет для себя новый.

1994