Текст книги "Избранное. Том 2. Художественные очерки и заметки"

«Отчий край» – журнал оправдывает название

Тихо и скромно, в отличие от предыдущего, вышел в свет второй номер волгоградского литературно-художественного журнала «Отчий край». Он немного похудел в объеме, на сей раз не получил никакой телевизионной и газетной рекламы, продается в городе в единственном месте – на Академической, книжный магазин № 9. Что ж, пора презентаций и журналистского восторга прошла, и редакция журнала занялась своим прямым рутинным делом – отражать творческий областной процесс. И хотя по первым номерам трудно загадывать, является ли «Отчий край» зеркалом культурных организаций Волгограда, но что он стремится к этому – видно и невооруженным взглядом.

Может, самые интересные публикации номера связаны с историей, природой и животным миром нашего края. Материалы этого рода весьма познавательны, благо, что от них не требуешь излишней художественности и высокого полета мысли. Например, мне показались любопытными очерки В. Сагалаева о некогда заповедной Чапурниковской балке и Н. Шилина о судьбе станицы Кумылженской. И взволновала статья В. Супруна и Г. Самойлова, предлагающая новую версию названия нашего города от древне-сарматского слова Цицара. Так в незапамятные времена именовался остров Сарпинский. А от Цицары до Царицы, а там и до Царицына, как говорится, рукой подать. Между прочим, переход одного сочетания звуков в другое, похожее, для удобства произношения слова называется метатезой. Запомни, читатель, вдруг и нам придется какой-нибудь ваучер обозвать поблагозвучнее!

Жизнь преподносит нам причудливые сюрпризы. Оказывается, еще во время войны состоялся открытый конкурс на лучший проект возрождения Сталинграда. Как сообщает кандидат искусствоведения С. Аргасцева, большинство проектов поражало своей фантастической грандиозностью. Один конкурсант даже предполагал создать город-памятник, заключенный в пирамиду. На вершине пирамиды-города должен был разместиться аэропорт, а над ним возвышаться вертикально стоящий меч. Не напоминает ли нам это некоторые реалии сегодняшнего Волгограда с его панорамами и монументами? Что и подтверждает материал Л. Чернявской «Ума и сердца вдохновенье», написанный к 80-летию В. Е. Масляева, бывшего 27 лет главным архитектором города. Правда, наперекор концепции журналистки, далеко не все жители города поминают Масляева добрым словом.

И все-таки литературно-художественный журнал должен быть крепок преимущественно прозой и стихами. Уровень поэзии «Отчего края» вообще-то соответствует нашему далеко не поэтическому времени. Стихи Бориса Гучкова просты и понятны, и более ничем не примечательны, хотя автор пытается выглядеть социальным протестантом, ругая кино и пьянство. Михаил Зайцев более замысловат, хотя по той же простоте душевной ему из всех русских слов нравятся «исполать», «искони» наряду с «Россией» и «Русью».

Наконец самый молодой из них Александр Леонтьев, несмотря на безусловную одаренность и отменное владение формой, страдает, на мой взгляд, неким пижонистым мелкотемьем:

 
Веточка ли покачнулась
Иль воробьишек слетел, —
Только жизнь моя очнулась:
Я в окошко поглядел…
 

Из окошка тоже можно многое увидеть, оценить, запомнить. Что и попытался сделать Степан Земцов в непритязательном повествовании «Мои корни». Вековые праздники, предания и легенды донской земли, родословная автора – все это складывается в добрые картины родины, большой или малой, но всегда единственной. Правда, редакция относится к своему автору, видимо, чересчур уважительно. Некоторые главки его повествования выглядят заурядными зарисовками на уровне районной газеты. И такие сентенции типа цитируемой строки о родной речке: «Проложила ты русло свое по моему сердцу» резко смазывают общее приветливое впечатление.

Вот уже второй номер подряд журнал делает ставку на писательское имя Бориса Екимова. Опять помещено три екимовских рассказа, очерк о волгоградском художнике Владиславе Ковале, наконец, панегирическая статья о самом прозаике. Как бы ни был плодовит и мастеровит Екимов, одному тянуть на своих плечах журнальную беллетристику ему не по силам. Пожалуй, только один из рассказов «Кто там пришел?» соответствует его высокому уровню. А рассказ «Куцый» своим явным издевательством над маленьким скопидомистым человеком и неким прокоммунистическим застарелым душком вызывает явную неприязнь.

Цикл рассказов Александра Цуканова, мнится, является частью какого-то большого романного полотна, в отрыве от него он выглядит несколько неряшливо, но вполне читабельно. А лучшим рассказом номера следует признать «Будний день» Валентина Кононова. Рабочий быт наспех сколоченной рыболовецкой бригады в традициях жесткого российского реализма описан недвусмысленно и правдиво. И совсем не к месту, ради красного словца приплетены здесь события августа 91-го. Уж это желание пощекотать читательские нервы, чаще всего оно шито пресловутыми живыми нитками!

Ноябрь 1994

Прощальная поэма
С. Есенин в поэзии Б. Гучкова

В 1995 году исполняется 100 лет поэзии Сергея Есенина. Да-да, ибо само рождение Есенина, этого, по выражению Максима Горького, «органа поэзии», можно считать неким поэтическим деянием, светлым сказочным чудом. Короткая жизнь его подобна цветастой древнерусской фреске, и он так самозабвенно пропел ее, что, видимо, на веки вечные останется первым чисто национальным поэтом России.

В жизни Есенина было всего не понемногу, а с превеликим избытком: песни, славы и гульбы. Но более всего в ней было любви: к Родине и матери, к людям и зверью, к березе тонкой и клену заледенелому. Там, где не хватало знаний иль ума, он бесстрашно брал душой, полагаясь на нее более всего на свете. За его душу и признал Есенина народ, и поет Есенина народ, с грубоватой фамильярностью называя его Сережей.

Любил Есенин и женщин. И женщины любили Есенина. Думаю, что чаще женщины брали его и верх над ним, а потому он быстро остывал к ним. Впрочем, на сей счет всяк любящий Есенина имеет свое мнение.

Вот и волгоградский поэт Борис Гучков – сам по рождению «Рязань косопузая» – в поэме «Последние встречи» рассказал нам о нескольких женщинах Есенина, оставивших заметный след в его жизни, а значит, и в творчестве. Гучков настолько влюблен в своего великого земляка, что непреклонно любит все связанное с ним. И в первую очередь – есенинских женщин.

Гучков, на мой взгляд, очень верно уловил время, когда происходит действие его поэмы. Известно, что сам Есенин любил прощаться, как всякий душевный русский человек. Из его прощальных стихов можно составить целую книжку. И Борис Гучков рискнул за него распрощаться с теми, с кем Есенин не попрощался до конца.

Августа Миклашевская, Зинаида Райх, Галина Бениславская сами по себе женщины не абы какие, каждая имеет свое законное место в истории русской культуры. И еще они были музами Сергея Есенина. И стали музами Бориса Гучкова. Его любовь к ним, надеюсь, зачтется его благодарным читателем.

1995

«Это родиной сердце зовет…»

То, что «Отчий край» – журнал Поволжского региона, видно, как говорится, невооруженным глазом. Одни только заголовки вышедшего недавно 3-го номера красноречиво свидетельствуют об этом, обозначают ли они статьи, стихи или прозу: «Капля Волги», «К портрету Волги», «Колыбель моя», «Именем Волги названный», «Как в бурлаки ходили», «Кто назвал Волгу Волгой» и т. д.

Такая пристрастность к великой русской реке вполне понятна и естественна, журнал издается в Волгограде, сотрудничают в нем областные писатели, художники и журналисты, свято придерживаясь правила кулика, хвалящего свое болото. А к нашему вящему стыду Волга на долгом своем протяжении во многих местах и впрямь превратилась в болото. Хорошо, что журнал не закрывает глаза на беды реки, хотя делает это иногда весьма своеобразно.

Например, В. Брылев в своем материале прямо провозглашает: «Основная часть волжских бед была вызвана сооружением каскада гидроэлектростанций». А в другом материале журналист В. Поляков поет самозабвенную оду Волжской ГЭС, не забывая напомнить о том, что «традиции гидростроевцев подхватили те, кто пришел на созданные предприятия». Хороши же, видимо, эти предприятия, коль от них стон стоит по всей волжской округе и не хватает пленки, чтобы уберечь огородные грядки от кислотных дождей. Получается, что в журнале одни ратуют за восстановление Волги в ее первозданности, а другие упрямо продолжают покорять ее, уже и так безмолвно-прирученную. Между прочим и заголовкам номера хотелось бы придать побольше фантазии.

Как ни странно, изо всех «волжских» материалов номера наиболее любопытными и познавательными мне показались путевые очерки полузабытого писателя прошлого века Всеволода Крестовского – автора популярного в свое время романа «Петербургские трущобы», по которому сейчас снимается телесериал. Царицын ему понравился и удивил чрезмерным изобилием мошки и воблы, т. е. тем, чем нас сегодня удивить нельзя, поскольку ни то, ни другое мы в Волгограде в нужных количествах давно не замечаем. Все-таки на потребу пиволюбам не откажу себе в удовольствии процитировать один кусочек из Крестовского: «В Царицыне, собственно в Слободе, в той части его, которая тянется от железной дороги к речке Царице, эта пресловутая вобла мечется вам в глаза везде и повсюду. Не говоря уже о пластах и копнах, она в виде рыбных букетов и сережек, пучками выглядывает подвешенная к потолку или дверному косяку, из каждой лавчонки и обязательно выставляется напоказ мимо идущим с каждого мелочного прилавка, с каждого лагеря, с каждой почти раскинутой по земле торгашеской рогожки…». Хочу в Царицын!

Владимир Когитин сочно и со знанием дела поведал нам «Как в бурлаки ходили». Оказывается, не совсем так, как нарисовал когда-то Илья Репин. В бурлаки брали народ дюжий и крепкий, с разбойными задатками, а сами бурлаки суда волокли стройной шеренгой почище воинской рати, строго соблюдая ритмичный шаг.

Об архивных разысканиях Бориса Екимова «Дела «колосковые» мешает говорить ком в горле. Как известно, в тридцатые годы появился указ, в котором одна из статей звучала буквально так: «Применять в качестве меры судебной репрессии за хищение колхозного и кооперативного имущества высшую меру социальной защиты – расстрел с конфискацией всего имущества и с заменой при смягчающихся обстоятельствах лишением свободы на срок не ниже 10 лет с конфискацией имущества».

Самое страшное, что эти меры неукоснительно претворялись в жизнь. Ловили по полям ребятишек, пухнущих с голоду, а их матерей сажали. Причем, если местный суд приговаривал несчастных на меньший срок, то краевой приговор обыкновенно отменял и настаивал на «законных» десяти годах. За то, что обвиняемые показали: «Кражу эту я совершил из недостатка пищи…».

Словом, в публицистическом, этнографическом и историческом разделах журнала есть что посмотреть, о чем попечаловаться, над чем откровенно ухмыльнуться. Но журнал недаром называется литературно-художественным, основная нагрузка должна падать все-таки на стихи и прозу. Живопись в номере представлена тонкими работами волжского художника Виктора Коваленко, о нем самозабвенно рассказала Татьяна Брыксина.

А вот самой большой прозаической удачей номера следует признать рассказ никому не известной молодой писательницы Александры Васильевой «Егора». Тонкий по стилистике, с вернейшим пониманием детской психологии, с изящной подковыркой в сторону взрослых героев, местами очень смешной и с постоянной печалинкой о неведомом папе Егоры – рассказ представляет собой образчик настоящей без чернухи и порнухи литературы, по которой должны не то что соскучиться, а прямо-таки изголодаться добросовестные читатели. А всего-то и описана дружеская вечеринка у мамы Егоры и его путешествие на рейсовом автобусе к бабушке в район. Никаких там тебе браконьерских страстей, как в рассказе Валентина Кононова «Тупик», никаких сексуальных и прочих фантазий по рассказу Лилии Сорокиной «День рождения с генералами». Конечно, рассказы этих опытных авторов профессиональны и лихо сделаны, они найдут своего читателя, но такой первозданности с некоторым лукавством, как у Александры Васильевой, увы, уже нет. Поздравляю молодого автора и, конечно, редакцию с великолепным, будем считать, открытием!

Про все интересное или так себе в 3-м номере журнала «Отчий край» рассказать не хватает места. Любители поэзии Михаила Луконина найдут здесь восторженные воспоминания Льва Кривошеенко о своем учителе и друге. Владимир Богомолов выступает с главами из повести о Лермонтове, своеобразно трактуя историю создания «Колыбельной песни». И просто в журнале много хороших стихов Валентина Леднева, Освальда Плебейского, Елизаветы Иванниковой. Но мне хотелось бы закончить эти заметки безыскусными строками из подборки Николая Милованова – жителя хутора Павловского Алексеевского района, тоже одного из авторов нашего журнала:

 
Хуторок над речною излукой,
Приозерных осин хоровод,
Глушь и топи с болотною скукой —
Это родиной сердце зовет.
 
 
Не найти ни милей, ни дороже,
Хоть всю землю вокруг обойди,
Уголка, где родился и прожил,
Где последнее скажешь: «Прости…»
 

Но мы не прощаемся с «Отчим краем», будем по мере возможности знакомить наших читателей и с будущими номерами журнала. Лишь бы они регулярно выходили в наше непредсказуемое время.

Май 1995

О стихах Сергея Васильева

Чем, грубо говоря, отличается поэт обычный от поэта не совсем обычного? А тем, что первый обязательно назовет моросящим только дождик, а второй назло всем нарисует нечто такое: «И рассеянный снег надо мной моросил». И чуткий к слову читатель враз почувствует взаправдашнюю колкость, знобкость и ситечность моросящего снега и с улыбкой простит поэту его небесную выходку.

Таков в стихах сплошь и рядом, а не отдельными вызывающими кулижками самый нежный, на мой взгляд, волгоградский поэт Сергей Васильев. Может, он сам поморщится от моего определения, тем паче что в последнее время страсть как желает стать социальным и чуть ли не злободневным, когда восклицает:

 
И круги под глазами у нищей страны
Пострашнее, чем звезды над нею.
 

Изрядно сказано! Но убей меня, куда естественней, простодушно-печальней и мудрей Васильев в своих извечных пристрастиях к медвежьей русской зиме, пахнущей у него малиной, к шалашовому лету, к селу и речке с одинаково раскосым именем Терса, к грузным шмелям и сверчкам серебряным, к кукушке на сосне и часовой кукушке, ко всему на свете, на что с улыбчиво-оробелой безоглядностью откликается его хорошая душа.

В самом деле, в стихах Сергея Васильева просто нет плохих или худых слов. Не из-за того, что он выбрал себе в учителя преимущественно чистейших поэтов серебряного века, а наверно, в силу той же душевной щепетильности и поклонения красоте, которая в его стихах чувствует себя как-то по-хозяйски и по-домашнему уютно. Не потому ли он, едва ли не единственный в Волгограде, с нескрываемым удовольствием творит в старинных формах, пишет различные вариации, октавы, стансы?

Даже смерть, которую Сергей Васильев обозвал однажды «самой честной из женщин», неизбежно обретает у него черты некой доброй хозяйской рачительности:

 
И когда ты, скажем, вброд
Побредешь к иным пределам,
Почва тоже в свой черед
Станет чьим-то нежным телом.
 
 
И уже в твоей горсти,
Вряд ли помнящей приливы
Смертных мук, начнут расти
Эти яблони и сливы.
 

Но жизнелюбие поэта куда удивительней и убедительней. В этой жизни «ночь на то и дана, чтобы пел коростель», она же благосклонно позволяет «видеть над собою созвездия, гурьбою шагающие вспять». А все оттого, что:

 
Налево смерть, направо смерть,
И только прямо Бог!
 

Сергей Васильев, по счастью, недолго ходил в подающих надежды. Он, недюжий, крепко взялся за поэтический гуж. Дай Бог ему навсегда легкой и вольготной поэтической походки!

1995

И была окуплена свобода

На сей раз значительная часть материалов очередного номера журнала «Отчий край» посвящена донскому краю. Как известно, почти четвертая часть долины и русла знаменитой русской реки располагается на территории Волгоградской области, преимущественно в сельских районах, где проживают наши постоянные и предполагаемые читатели. Поэтому мы с большим вниманием изучили этот номер волгоградского литературно-художественного журнала.

И здесь следует отметить, что историческая часть донских материалов куда как интереснее, читабельней и познавательней современных публикаций. Донские былины, записанные нашенским летописцем казачества Степаном Земцовым на ярмарках в Краснокаменской и Урюпинской станицах, являют собой истинное фольклорное чудо. Недаром, знать, заглавный былинный богатырь Илья Муромец часто называется в этих песнопениях старым донским казаком, что и подтверждает опубликованная былина «Илья Муромец и его родители».

Григорий Абрамович Антюфеев из хутора Ильевка простодушно до умиления рассказал в журнале про своих родных и близких, про дела минувших дней со слов бабушки и матери. Рассказал как бы для себя и про себя, а нам читать страсть как любопытно, тем более что поведано это от чистой души.

Журнал продолжает знакомить читателей с ранним творчеством Михаила Шолохова. На сей раз опубликован полынно-горький рассказ «Жеребенок». Спокойна и значительна статья главного редактора журнала Виталия Смирнова «Когда кумиры не в чести», касающаяся так называемого «шолоховского вопроса», который то и дело возникает на страницах зарубежной и нашей оголтело-демократической печати. Больно многим хочется доказать, что не Шолохов является полнокровным автором «Тихого Дона», да доказательства у них в основном липовые. В чем и уличает их профессор Смирнов.

Но, пожалуй, гвоздем номера следует считать публикацию очерков нашего полузабытого писателя-земляка депутата Первой Государственной думы от Усть-Медведицкого округа Области Войска Донского Федора Крюкова. Творчество его только-только начинает возвращаться к нам, все из-за того, что он, погибший от тифа еще в феврале 1920 года, тоже безвинно считался одним из авторов «Тихого Дона». Жизнь все расставляет по своим местам, Шолохову воздает шолоховское, а Крюкову – крюковское. И не надо его примазывать к чужой славе, с него достанет и своей, незаемной.

Федор Крюков в своих рассказах и очерках умел и любил описывать незаурядную казачью жизнь на ее бытовом уровне. Поэтому его очерки всегда высокохудожественны, а рассказы, скажем так, страдают очерковостью. Что не мешает по сей день с великим интересом читать то и другое. И в наши дни всеобщей страсти к возрождаемому казачьему движению, путаному-перепутаному, стоило бы знать мнение Крюкова по этому весьма древнему вопросу. Вот его слова о донском казаке.

«Большинство русской публики привыкло под словом «казак» разуметь своеобразного воина в папахе набекрень, на маленькой лошадке, с пикой в руке, с длинными волосами, зачесанными за ухо и торчащими из-под папахи в виде щегольского вихра. Публика эта знает, может быть, о казаках несколько анекдотов, касающихся, главным образом, того, что казак – мастер «сцапать», «сорвать да урвать», мельком слышала, что где-то на окраине государства живут казаки в станицах, лежат себе в виноградниках, попивают вино и поют свои казацкие песни.

Но не многим из этой публики интересно знать, что все, что они видят на этом оригинальном воине, начиная от красного верха папахи и кончая подошвой сапога, а также – его конь, сбруя – все это не казенное, а его собственное, приобретенное за дорогие трудовые деньги. Этот воин в то время, как джигитует или едет с удалою песней на коне, часто с сокрушением сердца думает, что после этой поездки на его неуклюжем, новой формы мундире сзади останется пятно от седла и, пожалуй, после двух-трех раз самый мундир пойдет в брак (на вседневный), а парадный придется «справлять» снова.

В домашней жизни, в будний день, казак далеко не имеет столь щеголеватого вида, как на смотрах. Фуражка на нем, хоть с красным околышем, но похожа на просаленный и поджаренный блин, вместо мундира – черный зипун или старая, заплатанная поддевка, вместо сапог – чирики, вместо шаровар с красными лампасами – просто полосатые или синие портки… Одним словом, это – тот загорелый, мазанный человек, над которым неизменно тяготеет суровая власть земли и нужды, и вечная необходимость неустанного труда, чтобы не умереть с голоду. Кроме всего этого, на нем давящим бременем лежит – даже в домашней жизни – обязанность быть каждую минуту готовым выступить в полном вооружении и на своем собственном коне против врагов отечества…».

Простите, разлюбезные читатели, за столь обширную цитату, но не напоминаете ли вы сами ныне ту публику, которой казаки грезились только в бутафорском обличье? А ведь и сегодняшние, не опереточные казаки, несмотря на все боевые устремления, также испытывают нужду и суровую власть земли, как и их недавние предки. Хоть у тех было куда больше свобод и казачьих вольностей.

А кого из вас заинтересует жизнь и судьба самого Федора Крюкова, рекомендую изучить статью Владимира Васильева «Цветы лазоревые и полынь горькая» в этом номере журнала.

На фоне чудного крюковского очерка кажутся какими-то легковесными, хотя и раздумчиво исполненные, заметки современного донского писателя Бориса Екимова «Память лета». Конечно, приятственно описывать распевных сверчков, пузатых пауков, прожорливых лягушек, осторожных ежей, не менее пользительно лакомиться медом из арбузов и одуванчиков, но забурунная наша жизнь ой как далека от екимовской умилительности. Впрочем, всем нам хочется покоя и тишины, а посему не грех отдохнуть душой и глазами на этих тихих страницах.

Историческая повесть Сергея Новохатского «К розмирью» вроде бы никак не связана с донской темой. Но она посвящена судьбе Сергия Радонежского, благословившего поход князя Дмитрия за Дон супротив Мамая, а значит, тоже имеет к казачьему устроению непосредственное отношение. Давненько у нас в Волгограде никто не писал исторической прозы, так что попытку молодого автора разобраться в делах седой старины можно приветствовать.

Но заметки эти хочется закончить стихами замечательного донского поэта, уроженца станицы Букановской, к сожалению, недавно ушедшего от нас Александра Максаева, открывающими номер журнала:

 
Измерили копыта дончаков
Чужих земель неласковые дали,
Везде свистели шашки казаков,
Везде казачьи кости истлевали.
 
 
И позже, в гулком топоте лавин,
В огне и муках дерзкого похода,
Лихой ценой не этой ли крови
Была в степи окуплена свобода?
 
 
Так поднимай уверенней меня,
Так береди, волнующая с детства,
Как вечный зов домашнего огня,
Казачья кровь – мятежное наследство!
 

Август 1995