Текст книги "Шарль Моррас и «Action française» против Германии: от кайзера до Гитлера"

VII

Новое движение, родившееся, по выражению Морраса, «под знаком Флоры» и получившее название «Французское действие» (Action française), обособилось от Лиги французской родины как молодое, радикальное, единое во взглядах и ориентированное на активные действия, которых старшие опасались. В открытом письме к Леметру, помещенном 13 марта 1899 г. в националистической газете «Le Gaulois», Вожуа заявил, что «испытал разочарование после создания лиги, о которой мечтал». Первым из историков обративший внимание на это письмо Л. Жоли считает его «бесспорно более важным для предыстории “Action française”», чем даже «манифест» Пюжо (NAF, 90).

Законодательство Третьей республики осложняло регистрацию сугубо политических организаций, поэтому «Action française» легализовалось как общество с целью издания одноименной ежедневной газеты, но проект не осуществился из-за отсутствия денег. Кавеньяк и бывший министр колоний, депутат-антидрейфусар Франсуа де Маи стали зиц-председателями; Коппе, Баррес и Леметр согласились войти в правление и поддержать предприятие своим именем. Организационную работу взял на себя Вожуа в качестве генерального секретаря.

Из-за ранней смерти в 1916 г. Вожуа как один из создателей и лидеров «Action française» постфактум оказался в тени Морраса, ставшего символом всего движения, но на начальном этапе не бывшего ни вождем, ни теоретиком. Стремление выдвинуть на первый план именно Вожуа – в пику Моррасу – заметно в книге его друга и однокашника, ветерана движения Луи Димье «Двадцать лет “Аction française”» (1926), изданной после ухода из его рядов. Сам Моррас назвал Вожуа основателем «Аction française» в некрологе 1916 г. (NAF, 107–108) и в посвящении к сборнику статей «Князья облаков»[25]25
  Слово «облака» (nuées) в лексиконе «Аction française» означало оторванность от жизни и пустые мечтания.


[Закрыть] (1928).

Первой публичной акцией «Action française» стало одноименное выступление Вожуа[26]26
  О речи Вожуа, ее обстоятельствах и последствиях (NAF, 95–117).


[Закрыть] 20 июня 1899 г. с призывом к согражданам быть верными национальному характеру и навести порядок в стране – в условиях роста напряженности между дрейфусарами и их противниками из-за отмены приговора Дрейфусу и назначения повторного процесса. Оратор назвал новое движение «вольными стрелками» Лиги французской родины, которые преследуют те же цели, но идут дальше. Врагами, против которых должны объединиться настоящие французы, были названы масоны, протестанты и евреи-плутократы. После похвал Деруледу, ранее пытавшемуся устроить государственный переворот и грозившему повторить попытку с бо́льшим успехом, председатель собрания де Маи возмутился и покинул зал, провожаемый свистом. Республиканская пресса отреагировала в жанре «опасность реальна», после чего де Маи и Леметр вышли из правления «Action française». Стенограмма собрания, включавшая радикальные реплики слушателей, открывала 10 июля пилотный номер журнала «Bulletin de l'Action française» (потом «Revue de l'Action française»), выходившего два раза в месяц (до 1914 г.).

Анри Вожуа. Рис. М. Жорона (Charles Maurras. Au signe de Flore. Paris, 1933)

Выступая в роли теоретика и лидера, Вожуа в первом регулярном номере, вышедшем 1 августа, объяснил свою задачу. «Мое выступление отражает кризис, который я переживаю вместе со страной, где родился. Сегодня многих из нас, молодых республиканцев по воспитанию и устремлениям, терзает внутренняя борьба, антиномия между двумя потребностями духа и разума: одна – потребность в порядке, власти, правительственной силе, это реакционный дух, это правда монархии; другая – потребность в свободе, в прогрессе, в обращенности к будущему, это республиканский дух. Нынешняя республика не удовлетворяет ни одной из этих потребностей. Она слаба и анархична, не будучи либеральной. Лично я чувствую уважение лишь к двум партиям: к социалистам и к правым, поскольку обе представляют чистую, радикальную правду. Больше всего я боюсь стоячей воды – стихии буржуазного оппортунизма. Я хочу оживить эти две чистых правды – правду прошлого и правду будущего, правду реакционеров и правду социалистов, показать их равное благородство и подготовить не смешение, но мир между ними путем откровенного обсуждения жизненно важных проблем текущей политики» (HAF, 19–20).

Моррас оказался ценным сотрудником и на страницах журнала объявил войну «клану Моно» во главе с влиятельным историком и деятелем просвещения Габриэлем Моно, выходцем из рода швейцарских протестантских пасторов, зятем Герцена, германофилом и дрейфусаром. Моно откликнулся вежливо-ироничным письмом и попросил «прислать 5 или 6 экземпляров вашей статьи. Хочу ознакомить с ней нашу многочисленную семью, настолько многочисленную, что ваш друг Дрюмон справедливо сравнил ее прирост с казнями египетскими» (LCM, 473).

30 октября 1899 г. Баррес в статье «Национальное воспитание» призвал молодых интеллектуалов-националистов сформулировать «руководящие идеи», доктрину, которой так не хватает движению. В ответ «Action française» 15 ноября обнародовало свое кредо; фамилии 19 подписавших шли в алфавитном порядке, без какой-либо внутренней иерархии.

«1. Для отдельного человека не существует более насущного интереса, чем жить в обществе; любая угроза обществу является угрозой для личности.

2. Из всех общественных форм, присущих человеческому роду, единственной законченной, наиболее основательной и распространенной бесспорно является нация. После того как древняя общность, известная в Средние века под именем христианского мира, распалась, частично сохранившись в единстве романского мира, нация остается необходимым и абсолютным условием [существования] человечества. Международные отношения, будь то политические, моральные или научные, зависят от сохранения наций.

Исчезновение наций ставит под угрозу самые высокие и ценные экономические и духовные связи мира. Поэтому национализм не есть дело чувства: он рационально, математически необходим.

3. Французы – граждане государства, преданного своими правителями и раздираемого прискорбными разногласиями, – должны решать все существующие вопросы и разделяющие их проблемы с точки зрения нации.

Естественные объединения французов должны создаваться вокруг общего национального стержня.

C учетом политических, религиозных и экономических различий они должны классифицироваться исходя из твердости и глубины их веры во Францию.

4. Долг французов, верных этим принципам, сегодня состоит в том, чтобы излагать их как можно более открыто и часто дабы привлечь заблуждающихся или не просвещенных пока соотечественников» (ASF, 256–257).

Сорок пять лет спустя, на суде, Моррас особо отметил, что движение «Action française» «стремилось противостоять германскому влиянию в искусстве, литературе, историографии и философии» (МРС, 74).

Лига французской родины оставалась республиканской и оказала «Action française» «некоторое сопротивление, впрочем только пассивное» (МЕМ, 5). Манифест Пюжо объявил монархию и диктатуру несовременными и непрактичными, поэтому в новом движении Моррас поначалу был в меньшинстве. Когда именно он окончательно стал монархистом, сторонником «традиционной, наследственной, антипарламентской и децентрализованной» монархии? 15 октября 1897 г. на страницах «Gazette de France» он провозгласил, что «французский патриотизм требует постоянного выражения, каковым может быть только король, точнее, преемство королей по наследству». 23 ноября в статье «Чему служит монарх?» Моррас заявил, что вывести Францию из кризиса может только смена политического строя, поскольку при парламентской республике невозможны никакие глубокие преобразования[27]27
  Монархическая система Морраса требует отдельного детального рассмотрения. Хороший ее анализ дал П. Бутан (РВМ, 171–214).


[Закрыть]. «Дело Дрейфуса» укрепило его уверенность в «неспособности демократического республиканского режима защитить от своих же собственных сил государственные тайны, вердикты суда и важнейшие службы армии» (МЕМ, 1).

Шарль Моррас. Под знаком Флоры. Воспоминания о политической жизни. Дело Дрейфуса. Создание ”Action française”. 1898–1900. Обложка и авантитул с инскриптом: «Господину Ф. Колонго очень сердечный привет старой дружбы от автора. Ш. М.»

В тогдашних монархических кругах Франции соперничали орлеанисты, легитимисты и бонапартисты, отстаивавшие права на престол потомков соответственно Луи-Филиппа, Карла Х и Наполеона III. Представители первых двух получили большинство депутатских мандатов на выборах 1871 г. – первых после падения Второй империи и окончания Франко-прусской войны, – но, как констатировал Моррас, «результаты ничего не дали, поскольку элите не хватало руководящих идей и твердой воли для восстановления монархии» (МЕМ, 138). С каждыми последующими выборами монархисты теряли голоса и к концу XIX в. превратились если не в маргиналов, то в небольшую оппозиционную фракцию без реальных рычагов влияния на власть.

Тем не менее республиканские власти обезопасили себя и выслали всех членов бывших королевских домов за границу с запретом возвращаться во Францию. В 1886 г. страну вынужденно покинули все члены Орлеанского дома, включая семнадцатилетнего принца Филиппа. После смерти отца в 1894 г. он стал главой дома под именем герцога Филиппа Орлеанского – Филиппа VIII для верных. Молодой герцог, которого Моррас считал самой перспективной фигурой для объединения монархистов, занял антидрейфусарскую позицию: «На армию нападают и хотят уничтожить, Францию хотят погубить. Я – естественный защитник армии и родины» (CRS, 144).

В августе 1899 г. Моррас написал программный текст «Диктатор и король»: новому режиму придется «быть карающим в первых актах диктатуры, чтобы иметь возможность стать созидательным в последующих» (МЕМ, 448), когда порядок будет восстановлен, а гражданский мир установлен. Диктатура необходима на первом этапе монархии, но без монархии – бессмысленна и вредна. Позднее в письме к герцогу Орлеанскому Моррас утверждал, что именно тот вдохновил его на подобный «бонапартизм»: «Я уже был монархистом, но без страсти, без большой надежды. Властное звучание королевских слов внезапно открыло мне, что необходимость диктатуры для страны понята единственным человеком, который может ее осуществить» (NAF, 171).

Сторонник федерализма и децентрализации, Моррас выступал за возрождение исторических провинций, противопоставляя их искусственно созданным департаментам, за независимость образования и церкви от государства, за передачу решения локальных проблем местной выборной власти. «Французское государство единообразно и централизованно, – саркастически заметил он в «Будущем интеллигенции», – его бюрократия добирается до последней школьной парты в самой отдаленной деревне». Этому противопоставлялись «свободные граждане в своих домах, городах и провинциях и подданные могущественного и повсеместно уважаемого короля», как сформулировал его друг и соратник Филипп Амуретти (МЕМ, 338). «Моррас проповедовал регионализм, – отметил Жак Дюкло, непримиримый противник, – представляя монархию неким связующим звеном между “французскими республиками”, что фактически отвергало унаследованный от якобинцев принцип единой и неделимой республики». В русском переводе опущено примечание автора к этой фразе: «Похоже, что генерал де Голль, сформировавшийся под влиянием Морраса, хочет записать на свой счет этот тезис о регионализме»[28]28
  Jacques Duclos. Mémoires. 1896–1934. Le chemin que j'ai choisi. De Verdun au Parti communiste. Paris, 1968. P. 395. Наряду с оригиналом я использовал сокращенный перевод: Дюкло Ж. Мемуары. Т. 1. М., 1974. URL: agitclub.ru/front/fran/duklo3.htm.


[Закрыть].

Законотворчество, военную, внешнюю и финансовую политику Моррас считал прерогативой несменяемой центральной власти[29]29
  Позже некоторые республиканцы предлагали сделать посты глав МИД, военного и морского ведомств независимыми от смены кабинетов и подчиненными лично президенту, а не председателю Совета министров (КЕТ, 196).


[Закрыть]. Ее носителем и гарантом служит наследственный монарх, у которого «нет ни другого дела, ни другого интереса, кроме как защита и развитие своей страны» и который «в наибольшей степени заинтересован в общественном благе» (МЕМ, cxxvi). Герцог Орлеанский 18 августа 1900 г. в письме к Моррасу, служившем публичным знаком одобрения его деятельности, высказался в пользу децентрализации (МЕМ, 105–106).

В статье «То, чего хочет Франция», появившейся 16 ноября 1899 г., на следующий день после декларации «Action française», Моррас суммировал: «Монархическая идея – не что иное, как максимальное выражение идеи патриотизма» (VCM, 165). Позже он писал Барресу: «Можно ли преобразовать широкое национальное чувство, присущее умным, энергичным, сильным французам, в ясную монархическую волю? <…> Вот вопрос. Если правильно поставить его, возможен только положительный ответ» (ВМС, 299).

На вопрос «Не кажется ли вам сложной реставрация монархии?» Моррас отвечал: «Это доказывает лишь то, как нелегко возродить Францию» (ASF, 292). Утопизм? «Монархия доказывается как теорема», – парировал он (МЕМ, 118). Оппоненты и даже союзники упрекали Морраса в излишнем рационализме и «отсутствии мистики» (JGA, 105). «Я не знаю, что такое вера. У меня нет веры в монархию», – писал он Барресу в ноябре 1901 г., пояснив: «Предположим, мы хотим построить мост. Я провожу разведку местности, изучаю почву, рельеф, камни. Сделав, докладываю: нашел хорошее место. Возможно, единственное подходящее, потому что вот тут почва зыбкая, там и там – другие препятствия. Остается отмеченная точка, но и здесь имеется ряд трудностей. Эту и эту мы преодолеем; во всяком случае, ничего невыполнимого. За работу» (ВМС, 349–350). Прочитав в июле 1900 г. первые главы моррасовской анкеты о монархии, из которой выросла его программная книга «Исследование о монархии» (слово enquête допускает и такой перевод), Вожуа назвал автора «единственным роялистом во Франции». «Присоединяйтесь, и нас будет двое», – парировал тот (DVA, 11). Моррас, у которого «страсть убеждать была самой сильной» (DVA, 14), добился своего: Вожуа присоединился в июне 1901 г., хотя годом раньше, отвечая на анкету друга, оспаривал возможность реставрации из-за отсутствия соответствующей интеллектуальной элиты и материальной базы (МЕМ, 159–166). Переход «Action française» в лагерь роялистов состоялся.

VIII

Моррас сделался не только теоретиком и идеологом, но вдохновителем движения. Он «воплощал собой доктрину, но никогда не отделял ее от действия», – писал Леон Доде, ставший монархистом под влиянием Морраса (LDS, 284). Доде восторгался не только «интеллектуальным богатством» и «неотразимой диалектикой» этого «посланника королевской мудрости в мир республиканской и демократической глупости», но и твердостью его духа: «Моррас подобен мечу из закаленной стали. Не останавливаясь, он идет к цели, увлекая мир за собой. <…> Для него нет ни безнадежных дел, ни тщетных усилий, ни болезней без лекарства, ни неудач без реванша» (LDS, 184–187).

«Моррас для монархии, что Маркс для социализма, – говорил синдикалист Жорж Сорель, оппонент, но не враг. – Это сила» (TNM, 145). Непримиримый противник – левый социалист и одно время лидер коммунистов Людовик-Оскар Фроссар признал: «Не все читатели Морраса стали или остались монархистами, но все пополнили ряды противников демократии. По существу, никто не оказал на наше время такого глубокого и заметного влияния, как этот неутомимый диалектик» (CRS, 62). Как было не перепечатать такой отзыв! И даже Альфред Фабр-Люс, «коллаборант» и потому точно не союзник, летом 1941 г. признал: «За сорок лет систематического разрушения (так и просится современное слово «зачистка». – В. М.) Моррас создал tabula rasa, на которой антидемократическая Европа может начать строительство»[30]30
  Anthologie de la nouvelle Europe. Présentée par Alfred Fabre-Luce. Paris, 1942. P. iii.


[Закрыть].

Главные цели «Action française» были политическими. Памятуя о провале Лиги французской родины, но претендуя на ее социальную базу, движение отказалось от системной политики вроде участия в выборах. «Бросая вызов основополагающим принципам существующего строя, было бы странно начинать с их принятия и недальновидно претендовать на их использование» (CRS, 75), – писал Моррас. К тому же, как тонко заметил Абель Боннар, «демократия сама формирует тот народ, у которого спрашивает. Прежде чем узнать его мнение, она определяет его ответ»[31]31
  Abel Bonnard. Le drame du présent. Les modérés. Paris, 1936. Р. 95.


[Закрыть].

Просветительская деятельность нового движения сочеталась с шумными акциями, демонстрациями «во славу» и «долой», уличными потасовками, которые в «Action française» называли «насилием на службе разума» (CRS, 99). И то и другое привлекало молодежь, в том числе в университетах и лицеях, где на рубеже веков господствовали социалистические, интернационалистские и пацифистские настроения. В начале 1910-х годов ситуация изменилась в пользу национализма, патриотизма и активизма.

«Если в Лиге французской родины царил разброд, здесь все мысли и усилия объединились под влиянием нашего гениального вождя», – восторгался Доде (LDS, 189–190). Команда «Action française» сработалась, доктрина оформилась, число сторонников росло, только денег по-прежнему не хватало. В пестроте монархистов, националистов, консерваторов и радикалов различных толков движение сумело заявить о себе и отобрать у конкурентов часть паствы, но не сразу стало лидером. Для организационного укрепления его позиций Вожуа и Моррас 15 января 1905 г. объявили о создании Лиги французского действия, основанной на сочетании идейного единства и дисциплины с инициативой. Каждый член организации приносил письменную присягу:

«Француз по своему рождению и сердцу, по разуму и по воле, я буду выполнять все обязаности сознательного патриота.

Я обязуюсь бороться со всяким республиканским строем. Республика во Франции обозначает царство иностранцев. Республиканский дух дезорганизует национальную оборону и покровительствует религиозным влияниям, враждебным традиционному католицизму Франции. Надо вернуть Франции режим, который был бы французским.

Наше будущее заключается исключительно в монархии, как ее представляет монсеньор герцог Орлеанский, наследник сорока королей, которые в течение тысячи лет создали Францию. Только монархия обеспечивает общественное спасение и отвечает за правопорядок, предупреждая общественные бедствия, обличаемые антисемитизмом и национализмом. Необходимый орган защиты интересов общества, монархия подымает авторитет, благосостояние и честь.

Я присоединяюсь к делу монархической реставрации. Я обязуюсь служить ему всеми средствами» (МЕМ, 585)[32]32
  Я использовал перевод (КПП, 364), в котором вместо Филиппа VIII упомянут герцог де Гиз как следующий глава Орлеанского дома и выпущены слова «обличаемые антисемитизмом и национализмом».


[Закрыть].

Через два с половиной месяца у Лиги появился отличный повод для новой кампании. 31 марта – десять дней спустя после принятия во Франции закона о двухлетней воинской повинности вместо трехлетней, как не преминул отметить Доде (LDE, 33), – Вильгельм II по настоянию канцлера Бернгарда фон Бюлова неожиданно прибыл в Танжер: отсюда второй топоним в заглавии «Киль и Танжер». Кайзер заявил, что «желает иметь дело непосредственно с султаном как свободным и равным суверенным властителем независимой страны»[33]33
  Подробнее: Фей С. Происхождение мировой войны. М. – Л., 1934. Т. I. С. 135.


[Закрыть], хотя власть того была ограничена, с одной стороны, соперничеством местных племен, а с другой, присутствием европейских держав, прежде всего Франции. Там это посягательство на статус-кво было воспринято как сигнал к бою, как переход противостояния с немцами в новую фазу, хотя кайзер считал главным врагом англичан, стремившихся втянуть Париж в антигерманскую коалицию и окружить его империю (так оно и было).

Пытаясь разрядить напряженную ситуацию, премьер Морис Рувье заявил германскому послу: «Совершенно невозможно и было бы преступным, если бы два государства, которые призваны прийти к взаимному пониманию и сблизиться друг с другом, начали ссориться между собой, да еще из-за Марокко!»[34]34
  Цит. по: Фей С. Происхождение мировой войны. М. – Л., 1934. Т. I. С. 131.


[Закрыть]. Затем он отправил в отставку министра иностранных дел Теофиля Делькассе, проводника политики окружения, который назвал требования Германии блефом, и сам возглавил МИД. «Этот инцидент произвел на французов чрезвычайно тяжелое впечатление. Он в немалой степени способствовал окончательному возрождению у некоторых руководящих деятелей новой решимости скорее рискнуть войной, чем вторично принять такое унижение»[35]35
  Фей С. Происхождение мировой войны. М. – Л., 1934. Т. I. С. 141.


[Закрыть]. В прессе заговорили о «неслыханном унижении», как броско выразился влиятельный журналист Андре Тардьё[36]36
  Michel Junot. André Tardieu, le mirobolant. Paris, 1996. P. 51.


[Закрыть], о том, что «у нас нет внешней политики и нам не позволено ее иметь»: эти слова Анатоля Франса, написанные еще в 1897 г., Моррас взял эпиграфом к сборнику «Киль и Танжер».

Лично Делькассе не вызывал у Морраса симпатий из-за дрейфусарства, отрицательного отношения к патриотической пропаганде (он открыто поддержал реванш только после отставки), покровительства колониальной экспансии в частных интересах и политической зависимости от Лондона. Публицист Луи Гитар позже назвал такую позицию «комплексом Делькассе», который «сводится к цепочке силлогизмов: Германия – наследственный и непримиримый враг Франции; Франция недостаточно сильна, чтобы бороться против Германии в одиночку, поэтому помощь Англии для нее незаменима; Франция должна делать всё, чтобы сохранить дружбу англичан, и не предпринимать ничего, что могло бы привести к ее утрате. Беда в том, – добавил он, – что Англия не считала Германию извечным врагом, а Францию – незаменимым другом»[37]37
  Guitard L. La petite histoire de la IIIe République. Souvenirs de Maurice Colrat. Paris, 1959. P. 94.


[Закрыть]. Апологетам министра из числа националистов Моррас напомнил: «Делькассе никогда не выступал против победителя 1870 года, он выступал за Англию. Он угрожал Германии, когда это было в интересах Англии. Делькассе-реваншист – это миф. Лондон повернул его политику против Берлина, потому что сама по себе она никогда не имела никакой ориентации» (КЕТ, 162). Словом, типичный продукт ненавистной монархистам «республики на товарищеских началах».

Для обсуждения марокканской проблемы – по инициативе Бюлова и вопреки воле Франции – в январе 1906 г. была созвана международная конференция в Альхесирасе. Однако Германии пришлось отступить перед единым фронтом держав, стремившихся сохранить статус-кво. Конфликт был не разрешен, но лишь временно погашен. Антагонизм усилился, поэтому Бенвиль считал последствия конференции куда более важными и опасными, чем визит кайзера: «Больше нет ни (единого. – В. М.) христианства, ни (единой. – В. М.) Европы. Больше нет Священного союза, нет симпатий между народами одной расы, одной религии, одних убеждений, даже либеральных и революционных» (DDB, 108). Видя главную угрозу в Германии, Бенвиль, как и Моррас, предостерегал от ориентации на Лондон, где тоже не хотели видеть Францию сильной и, главное, внутренне единой.

«Мы видели, – напомнил Моррас, – как в 1906 и 1907 гг. наши политические распри, религиозные, общественные, местные, в известной степени поощряемые Вильгельмом II, помогли ему добиться на выборах блестящих результатов для националистических, империалистических и монархических сил против социалистов. Император наводит у себя порядок, а нам посылает Революцию, после того как унизил нас угрозами войны» (КЕТ, 218). Видимо, не зря Бисмарк поддерживал французских республиканцев и антиклерикалов и прямо признал в мемуарах, что боролся против восстановления католической монархии и, как следствия этого, возрождения идеи реванша.

«Мы почувствовали раскрывшиеся над нами крылья войны, – свидетельствовал Анри Массис, которому на момент инцидента в Танжере было девятнадцать лет. – Эта дата означила вступление в жизнь нашего поколения» (HME, 183). Поколение определялось не механическим единством возраста. «В поэзии есть Плеяда и люди 1660 года, есть романтики и символисты, – писал в 1921 г. Пьер Дриё Ла Рошель, и эти слова стали знаменитыми. – В политике есть энциклопедисты, люди 1848 года, “Action française”»[38]38
  Drieu La Rochelle <P.> Mesure de la France. Paris, 1922. P. 137.


[Закрыть].