Текст книги "Шарль Моррас и «Action française» против Германии: от кайзера до Гитлера"

V

«Улица опьяняется так же быстро, как и восстает, – заметил опытный полицейский Люсьен Зиммер. – История напоминает нам, что народные волнения записаны кровавыми буквами на парижских мостовых»[68]68
  Lucien Zimmer. Un septennat policier. Dessous et secrets de la police républicaine. Paris, 1967. P. 50.


[Закрыть].

Волна насилия пошла по нарастающей, причем верховодили в ней коммунисты, пользовавшиеся покровительством властей после победы Левого блока на выборах 1924 г. Еще раньше, в декабре 1923 г., присяжные оправдали Бертон. 9 февраля 1925 г. в Марселе коммунисты с огнестрельным оружием атаковали митинг Национальной католической федерации: «люди короля» охраняли его, но командир запретил им брать оружие; итог – два трупа. 23 апреля в Париже они же напали на собрание организации «Патриотическая молодежь», которую возглавлял столичный депутат и крупный бизнесмен Пьер Тетенже, считавший себя наследником Барреса; результат – четверо убитых. Министр внутренних дел Абрахам Шрамек запретил монархическую демонстрацию в честь Жанны д'Арк, но разрешил коммунистам и социалистам манифестацию в годовщину Парижской коммуны. 26 мая на улице был застрелен казначей Лиги «Action française» Эрнест Берже; убийцу, заявившую, что она перепутала его с Моррасом, признали невменяемой. 5 июня полиция обыскала «людей короля» на собрании в столице, арестовав 36 человек за незаконное ношение оружия… и проигнорировала воинственный митинг коммунистов на той же улице. Активист Ребате негодовал – правда, задним числом – в адрес вождей движения, не организовавших ответное насилие: «Судейское крючкотворство в отместку за сорок трупов!» (RMF, 117).

9 июня Моррас отправил по почте два письма. В первом, адресованном префекту столичной полиции Альфреду Морену, он жаловался на предвзятое отношение к своим соратникам в пользу коммунистов. Во втором, адресованном Шрамеку и написанном в куда более резких выражениях, сообщил, что «люди короля» «ждут только нашего, могу даже сказать – моего приказа, чтобы обрушить возмездие на головы виновных» в смерти Плато и других своих товарищей и что сам Моррас «без гнева и пристрастия отда[ст] приказ пролить вашу собачью кровь», если адресат не прекратит разоружать патриотов, а «приказы, которые исходят от нас, как вы знаете, исполняются»[69]69
  Maurras Ch. La lettre à Schrameck. P. 19–30. В книге собраны статьи и показания Морраса по этому делу. См. также: Wagner G.-P. Maurras en justice. Ch. 7 “La lettre à Schrameck”.


[Закрыть].

Адресат был не только евреем и масоном, но главой пенитенциарной службы Министерства юстиции в 1908–1910 гг., т. е. первым тюремщиком «людей короля». Послание также метило в премьера Поля Пенлеве и министра юстиции Теодора Стега – давних врагов «Action française». Моррас сознательно обострил конфликт: не только опубликовал письмо в газете, где подобные высказывания по адресу противников воспринимались как «литература», но и отправил оригинал по почте, что было чревато уголовным преследованием за угрозу министру при исполнении служебных обязанностей. Реакция оказалась моментальной: следствие по делу об «угрозе убийством при (выдвинутом) условии» («если… то…») началось уже на следующий день. Шрамек бросил, что подвергнет националистов децимации, т. е. репрессирует каждого десятого. Министр юстиции заявил, что принятые меры одобрены правительством.

Тон письма и указания на национальность Шрамека возмутили часть прессы, зато другая поддержала автора ввиду явной предвзятости полиции. Многим показалась убедительной проведенная Моррасом аналогия с событиями в Венгрии всего-то шестилетней давности, когда демократическое правительство «красного графа» Михая Каройи разоружило националистов, а затем передало власть Беле Куну, развязавшему красный террор. Кровавую эпопею Венгерской советской республики, в руководстве которой было много евреев, французы хорошо знали по книге братьев Жерома и Жана Таро «Когда Израиль царствует» (Жером выступал свидетелем защиты на процессе Морраса). Вождь монархистов не забыл и лидера социалистов Леона Блюма со знаменитой фразой по адресу оппонентов в парламенте: «Я вас ненавижу».

В преддверии суда обвиняемый мобилизовал все аргументы – от «Моральной теологии» богослова XVIII в. святого Альфонса Лигурийского, оправдывавшей насилие с целью предотвращения насилия, до законодательства революционной эпохи, числившего «сопротивление угнетению» и «восстание против нарушения властью прав народа» среди неотъемлемых прав гражданина. Вспомнил он и то, как Талама, герой первой громкой акции «людей короля», в 1914 г. публично приветствовал убийство женой экс-премьера Кайо редактора газеты «Le Figaro» Гастона Кальметта (подробнее в главе пятой). Адвокат и свидетели защиты отметили, что Моррас взял всю ответственность на себя и словами о необходимости ожидать его приказ предотвратил самочинные действия «людей короля».

17 июля 1925 г. после двух дней слушаний исправительный суд по уголовным делам приговорил Морраса, тщетно требовавшего передать дело в суд присяжных, к двум годам тюрьмы и тысяче франков штрафа. Для сравнения: устроивший стрельбу в редакции L'АF получил 15 суток и 25 франков штрафа, убийцу Плато оправдали, убийцу Берже признали невменяемой. «Процесс выигран, – заметил Пюжо. – Они судят, как им заблагорассудится, и весь мир это понимает»[70]70
  Maurras Ch. La lettre à Schrameck. P. 185.


[Закрыть]. Началась череда апелляций, в ходе которых приговор был сокращен до 1 года, исполнение отсрочено, а позднее аннулировано по амнистии – властям было выгоднее спустить дело на тормозах. Главным итогом письма стало то, что после него полиция прекратила преследовать монархистов и потакать коммунистам, кровопролитие прекратилось – это Моррас не преминул поставить себе в заслугу. В октябре 1925 г. при смене кабинета Шрамек лишился министерского поста – оказалось, навсегда; его последним актом на политической сцене стало голосование в 1940 г. в Сенате за предоставление исключительных полномочий маршалу Петэну. Сегодня его помнят только благодаря Моррасу.

Шарль Моррас. Письмо Шрамеку. 1928. Обложка и авантитул с инскриптом: «Морису Герро очень сердечный привет автора. Ш. М.»

Новый префект парижской полиции Жан Кьяпп, занявший пост в 1927 г., благоволил правым и преследовал левых, постепенно убрав коммунистов с улиц столицы, но стремился не допускать вообще никаких беспорядков. «Люди короля» продолжали производить впечатление и нагонять страх на противников, которые в начале 1930-х годов оценивали их численность в 16–17 тысяч человек. В действительности «газетчиков» было едва ли не на порядок меньше (WAF, 406). Их апофеозом стала демонстрация 6 февраля 1934 г. – ровно через четверть века после первого праздника «людей короля», – сбросившая правительство Эдуара Даладье, но не покончившая с Третьей республикой. Она же оказалась началом их конца.

Перепуганные власти перешли в наступление, закончившееся принятием 10 января 1936 г. двух законов: о запрете националистических лиг без решения суда, только по декрету правительства, и о передаче всех дел об угрозах смертью в исправительный суд по уголовным делам, как это было с письмом к Шрамеку.

Первый закон применили уже через месяц. Поводом стало нападение нескольких бывших (это важно!) «королевских газетчиков» на Леона Блюма. 13 февраля 1936 г. в процессию, провожавшую в последний путь Жака Бенвиля, вклинился требовательно сигналящий автомобиль. Узнав в пассажире лидера социалистов (за рулем сидел его соратник, депутат Жан Монне), «газетчики» разбили стекла машины и стали выкрикивать угрозы. Осколок поранил Блюму ухо – и вскоре он появился в Палате депутатов с головой, замотанной бинтами. Инцидент получил широкую огласку как чуть ли не террористический акт. Менее известно то, что предводитель группы действующих «людей короля» Пьер Жюэль восстановил порядок и помог Блюму укрыться в соседнем доме[71]71
  Свидетельства очевидцев: Louis Guitard. Mon Léon Blum, ou Les défauts de la statue. Paris, 1983. P. 280–285 (Жюэль и супруги Монне); Pierre Monnier. À l'ombre des grandes têtes molles. Paris, 1987. P. 128–130 (автор, участник демонстрации, оценил поведение Монне как провокационное).


[Закрыть]. Премьер Альбер Сарро сразу запретил Лигу и Союз учащихся «Action française» и «королевских газетчиков». По второму закону Морраса в том же 1936 г. отправили на восемь месяцев в тюрьму за статью, где он угрожал кухонным ножом следующему премьеру – Блюму. Больше ни к кому он не применялся, почему его прозвали «законом Морраса».

«Огненные кресты» Франсуа де Ла Рока и «Патриотическая молодежь» Тетенже, сыгравшие важную роль в февральских событиях 1934 г., попали под запрет при правительстве Блюма в июне 1936 г., но сразу трансформировались в политические партии с представительством в Палате. Успех властей оказался сомнительным. «Запретив разрозненные организации, – заявил министру внутренних дел Роже Саленгро правый депутат Валла, – вы уничтожили искусственные границы между их участниками и поспособствовали созданию единой лиги» (WAF, 418). «Action française» осталось вне парламента и без надежды на мандаты, но его влияние, по мнению противников, только возросло.

«Кто провоцирует битвы на улицах?» – вопрошала 8 июля 1936 г. газета «La Republique». И сама ответила: «Несомненно, люди “Action française”. Только у них есть опыт уличных боев и вкус к ним. На деле роспуск лиг сплавил их членов в единую массу, душой которой сегодня является “Action française”. После запрета лиг “Action française”, обладая минимумом собственных войск, располагает очень внушительной силой, поскольку манипулирует массами большей численности, чем могла собрать любая из прежних организаций» (WAF, 418).

Не столь уверенные в собственных силах, монархисты сплотились вокруг газеты и продолжали искать союзников. Таковых они нашли в Национальном фронте, созданном в противовес Народному фронту, в 1936 г. пришедшему к власти. Республиканский Национальный фронт считал «идейным вождем» (WAF, 388) именно Морраса, «писателя, который, будучи противником режима, мощно повлиял на правящие круги и интеллектуальную элиту нашей страны»[72]72
  Pierre Taittinger. Notre dernière chance. Paris, 1937. P. 121.


[Закрыть], как признал Тетенже. Теперь монархисты, которым запретили носить свои знамена и кокарды, вместе со всеми правыми выступали под республиканским триколором и пели «Марсельезу», противопоставляя их красному флагу с серпом и молотом и «Интернационалу».

«Action française» стало школой жизни для нескольких поколений националистов. Одних привлекали идеи Морраса, других политический активизм, одних – эстетика, других – насилие, но все были едины в неприятии Третьей республики, ее режима, институтов и ценностей. Количественно не столь многочисленное: в 1934 г., на пике успеха, оно насчитывало до 70 тыс. человек, в два раза меньше, чем социалисты, и в два раза больше, чем коммунисты (WAF, 405–406), – движение включало старых и молодых, академиков и уличных бойцов, католиков и язычников, будущих «коллаборантов» и будущих «резистантов». Не желавшие подчиняться уходили, как Жак Маритен и Жорж Бернанос, – но не менее важно то, что они в нем участвовали. Как заметил историк Т. Роман, «в истории “Action française” попутчики и диссиденты, похоже, оставили больше памяти, чем самые верные моррасианцы» (LCM – II, 162).

С «Action française» – газетой и тем, что осталось от движения, – было покончено в августе – сентябре 1944 г., когда в ходе «чистки» Франции голлисты, коммунисты и социалисты поквитались с недругами. «Сегодня это история», – констатировал 18 лет спустя американец Ю. Вебер, один из первых независимых историографов «Французского действия» (WAF, 11). Бренд оказался более долговечным. Уже в июне 1947 г. ветеран движения Жорж Кальзан создал еженедельник с говорящим названием «Aspects de la France»: заглавные буквы сразу вызывали в памяти L'АF. Старое название в варианте «Action française hebdo» было возрождено в 1992 г. Пьером Пюжо (сыном Мориса), ранее использовавшим его в студенческой прессе. С 1998 г. журнал выходит два раза в месяц под названием «Action française 2000» и ныне имеет свой сайт. Идеи Морраса если и не побеждают, то живут.

Глава третья
«Партия для двух голосов»: Шарль Моррас и Морис Баррес

Мы должны отвоевать Францию. Другой цели нет.

Морис Баррес – Шарлю Моррасу, сентябрь 1896

I

В истории французской литературы и политической мысли конца XIX и первой половины XX вв. имена Шарля Морраса и Мориса Барреса – современников, друзей и во многом единомышленников – должны стоять рядом. Когда-то так и было.

«Я люблю Морраса и восхищаюсь им, это одно из главных богатств моей жизни, – писал Баррес. – Наше согласие, когда оно возможно, – продуктивно; наши расхождения бесплодны» (МСВ, 693). Сравнив, через четверть века после начала знакомства, их отношения с «партией для двух голосов», Баррес признал за Моррасом «первую партию, сопрано, или первую скрипку», но отметил, что и он «должен вести свою партию», поскольку «разные голоса создают более богатую гармонию» (МСВ, 685).

«Без него Франция была бы иной, – заявил Моррас, откликаясь на смерть друга. – Он и только он определил лучшие из наших судеб. Рухнул один из столпов, исчезла интеллектуальная и моральная точка опоры» (ММВ, 51). Портрет Барреса много лет висел в его рабочем кабинете в редакции L'AF. «Он был для меня как старший брат, – признался Моррас в старости. – Он излечил меня от натурализма. Он избавил меня от всего, что не было мной. Я очень благодарен ему… Я отчетливо видел анархическое в его мысли, но какое благородство души и духа!» (XVM, 17).

Картина изменилась после – и в результате – Второй мировой войны. Умерший в 1923 г. Баррес остался нотаблем: к памятникам и названным в его честь улицам добавился портрет на почтовой марке. Признанный виновным в «сотрудничестве с врагом» во время нацистской оккупации и приговоренный к пожизненному заключению, Моррас был исключен из Академии и стал «нелицом» для официальной Франции: ни памятников, ни улиц, ни марок ему не дождаться. Появились попытки отделить «хорошего» Барреса (впрочем, и ему посмертно досталось как «предшественнику фашизма») от «плохого» Морраса: близость затушевывалась, разногласия подчеркивались. Но их имена продолжают стоять рядом – на титульном листе внушительного тома переписки (ВМС), в книгах ученика и последователя Анри Массиса «Баррес и мы» (1962) и «Моррас и наше время» (1961), в биографиях, написанных Ивом Широном.

Баррес и Моррас были ключевыми фигурами французского национализма на протяжении более полувека – от буланжистского движения конца 1880-х годов до падения режима Виши в 1944 г., причем национализма оппозиционного, исключая короткие периоды сотрудничества первого с Национальным блоком Александра Мильерана в начале двадцатых и второго – с правительством маршала Филиппа Петэна. Именно Баррес ввел термин «национализм» во внутриполитический обиход Франции в статье «Спор националистов с космополитами», опубликованной 4 июля 1892 г. в «Figaro». Моррас часто напоминал об этом, поясняя, что «ранее слово применялось лишь к иностранным движениям вроде “чешского национализма”» (ВМС, 344).

Баррес и Моррас были ведущими националистическими интеллектуалами Франции, мнение и авторитет которых не могли игнорировать даже заклятые враги. Идеи и книги обоих надолго пережили своих создателей и остаются – пусть не в полном объеме – актуальным явлением литературы и политики, в отличие от идей и книг Поля Деруледа, Леона Доде или Жака Бенвиля. Академия не восстановила Морраса в числе «бессмертных», но забвение ему не грозит. А человек жив, пока о нем помнят.

Барреса, как и Морраса, в России знают незаслуженно мало и плохо. На русском языке он представлен лишь комедией «Изнанка» (1895) – сатирой на парламент, которую запретила к постановке французская республиканская цензура, – и романом «Сад на берегу Оронта» (1923). Выпущенные соответственно через год и два после оригинала, переводы не переиздавались и ныне редки. Почему не издавали в советское время, понятно. «Современная французская литература» Н. Я. Рыковой, долгое время остававшаяся основным доступным источником информации о многих «запрещенных людях», аттестовала Барреса как «практика буржуазной реакции вообще», который «самым грубым и недвусмысленным образом поставил “чистое творчество” на службу реакционной публицистике», Морраса – как «идеолога самой оголтелой буржуазной реакции»[73]73
  Рыкова Н. Современная французская литература. Л., 1939. С. 88, 86, 82.


[Закрыть]. Почему не издавали до революции, не ведаю – хотя глава о Барресе есть в «Книге масок» Реми де Гурмона, популярной в России. Почему не издают и не изучают сейчас? Тоже не ведаю, но считаю это досадным упущением.

Морис Баррес. Почтовая марка, открытка и спецгашение «первого дня». 1956

В их жизни «политика и литература были нераздельны, сочетаясь друг с другом и дополняя друг друга» (MBN, 22). Заслуги романиста Барреса в сфере изящной словесности значительнее, чем поэта и новеллиста Морраса; эссеистика и путевые заметки обоих относятся к лучшим образцам жанров. В политической публицистике, которую оба считали если не призванием, то главным делом, они были столпами национализма – авторитарного цезаристско-бонапартистского (Баррес) и консервативно-монархического (Моррас). Главной фигурой нашего исследования является Моррас, но без личности и идей Барреса не обойтись.

II

Морис Баррес родился 19 августа 1862 г. в семье чиновника, сына офицера, служившего при четырех монархах начиная с Наполеона; в конце жизни он издал записки деда. Если на маленького Морраса самое сильное впечатление произвела «Одиссея», на Барреса – «Ричард Львиное Сердце» Вальтера Скотта и романы Фенимора Купера. Шесть лет, точнее 5 лет и 8 месяцев, разницы в возрасте обернулись разницей воспоминаний и впечатлений, сформировавших характер.

Морис Баррес. Рисунок Ф. Валлотона. 1899 (Р. де Гурмон. Книга масок. СПб., 1913)

Осенью 1888 г. двадцатилетний Моррас заметил среди книжных новинок томик, который прочитал, не сходя с места (MNT, 27). Так приходилось делать из-за нехватки денег, но книга по-настоящему захватила его. Это был роман двадцатишестилетнего Барреса «Под оком варваров» – первая часть трилогии «Культ моего Я», принесшей ему славу.

«В то время писатель, познавший успех в двадцать пять лет, был редким явлением, – вспоминали братья-литераторы Жером и Жан Таро, позднее служившие у Барреса секретарями. – Тем более писатель, интересовавшийся только собой и говоривший только о себе. Но “он” – это были мы» (MBN, 22). Трилогия, посвященная самоанализу, самопознанию и самосовершенствованию, привлекала юношей нескольких поколений. Массис, бывший на четверть века моложе автора, свидетельствовал, «с каким жаром мы в школе читали эти книги, написанные, казалось, только для нас» (MPB, 19). В моем собрании хранится переиздание этого романа 1892 г. – экземпляр № 13 из 25 на голландской бумаге, в изящном переплете и с автографом автора: à Henri Massis, / son ami, / Maurice Barrès / avril 1908 (Анри Массису, его друг, Морис Баррес, апрель 1908).

Моррас сочувственно отметил роман в статье, напечатанной за подписью «R. Amarus» (анаграмма фамилии «Maurras») в журнале «Observateur français». 30 октября 1888 г. романист почтительным письмом на адрес редакции поблагодарил неизвестного ему рецензента за «искренность и прозорливость» и «интерес к книге, которую я люблю, поскольку она стоила мне больших усилий». В ответном, почтительном, но менее формальном письме от 4 ноября критик раскрыл свое авторство и сообщил, что был «взволнован» книгой, но «без приятия ее эстетики» (ВМС, 17–18). Так началась переписка, продолжавшаяся 35 лет, до смерти Барреса. Она сохранилась не полностью, но изданные в 1970 г. 517 писем – увлекательное чтение для «интересующихся интересным», а не только хроника отношений и ценный исторический источник.

Человеку, знакомому с идеями и вкусами Морраса – поборника ясности, конкретности и объективности, – трудно понять, что могло привлечь его в этом сверхсубъективном повествовании, нарочито лишенном привязки к действительности, где «словно доводится до абсурда тенденция и техника лирического романа с его “нематериальностью” содержания, с героями без характера и характеристики, в лучшем случае с окружающей их эмоциональной “атмосферой”»[74]74
  Рыкова Н. Современная французская литература. Л., 1939. С. 87.


[Закрыть]. «Жадный до фактов читатель должен умереть от голода в голой эстетической пустыне», – писал об этой «метафизической автобиографии» критик Джеймс Хьюнекер, знакомивший Новый Свет с «новым искусством» Старого Света[75]75
  James Huneker. Egoists. A Book of Supermen. N. Y., 1909. P. 218.


[Закрыть]. Много позже Рамон Фернандес назвал этот роман «самым абстрактным» и «самым чисто символистским» из произведений Барреса[76]76
  Ramon Fernandez. Barrès. Paris, 1943. P. 99.


[Закрыть].

Переиздавая в 1892 г. «Под оком варваров», Баррес предпослал ему обстоятельное предисловие, в котором педантично разъяснил замысел и смысл каждой книги и трилогии в целом как «романа внутренней жизни», «истории годов учения Я, души или духа» и «пробуждения молодого человека к сознательной жизни»; «варвары – это не-Я, это всё, что может вредить или противостоять Я»[77]77
  Maurice Barrès. Sous l'oeil des barbares. Nouvelle édition augmentée d'un Examen des trois volumes. Paris, 1892. Р. 61, 60, 28, 26–27.


[Закрыть]. Думаю, «пробудившегося к сознательной жизни» Морраса привлекло то, что Баррес уже отрефлектировал свои двадцать лет, а он еще нет.

За обменом письмами последовало личное знакомство. Уже через месяц Моррас в письме к аббату Пенону назвал Барреса своим другом (СМР, 273). Первая встреча ознаменовалась забавным эпизодом, о котором Моррас любил рассказывать. «Когда я впервые пришел к нему, дверь открыл тонкий и хрупкий подросток, казалось, лет пятнадцати. “Господин Морис Баррес?” – спросил я. Он ответил: “Это я!”. Я решил, что не расслышал, и переспросил: “Морис?” – дабы удостовериться, что говорю не с его младшим братом или другом из лицеистов. Нет, это был он сам! В двадцать шесть он выглядел не старше шестнадцати. Только степенный голос свидетельствовал о зрелости духа. Беседа была долгой и коснулась всего: политики, литературы, философии» (ВМС, viii–ix).

Внешность соответствовала образу «принца молодости», как его называли поклонники. «Многие молодые люди верили в Барреса. Верили и люди, гораздо более, чем он, зрелого возраста, – писал в 1899 г. Реми де Гурмон, когда его герою было тридцать семь лет. – Баррес умел очаровывать и подчинять себе людей. <…> У него прирожденное чувство аристократизма. Баррес умеет и думать, и писать. И он умеет улыбаться: улыбка не сходит с его уст. В этом вся тайна его очарования. Баррес не смеется – это вульгарно. Он улыбается. Улыбается по поводу всех и всего, по поводу самого себя. Надо быть слишком счастливым, чтобы не смеяться никогда. <…> О чем рассказывают его произведения: о разочарованиях, о надеждах? Конечно, о надеждах. Такой человек, как Баррес, никогда не бывает разочарован. В нем слишком много источников личной жизни, он слишком уважает самого себя, и без улыбки он никогда не говорит о своих неудачах. А улыбка исцеляет раны, нанесенные нашему самолюбию».

Консервативный критик Рене Гийюэн, «страстно любивший» автора «Культа моего Я» как художника и мыслителя, «нашедший в нем путеводителя, учителя и друга в критические часы интеллектуального и морального становления», подытожил: «В двадцати пяти томах сочинений Барреса нет ни одной безликой страницы и есть много бессмертных, но его главным шедевром, шедевром мастерства и энергии, метода и синтеза, был он сам – его личность, его карьера, его жизнь» (GDO, 106, 115–116).

«Чему же он учил? – продолжал де Гурмон. – Это не была, конечно, пропаганда успеха во что бы то ни стало. В юных умах есть врожденное благородство, которое не позволяет отдавать все силы беспринципной жизни: они стремятся достигнуть своей цели, достигнуть победы, но непременно путем борьбы. Полное самообладание, полное самоудовлетворение – вот задача, на которую указал Баррес. Средство, необходимое для ее разрешения, это – покорить варварство, нас окружающее, то, что мешает осуществлять наши планы, не дает развернуться нашей деятельности, разрушает наши удовольствия»[78]78
  Реми де Гурмон. Книга масок. СПб., 1913. С. 149–154; в переводе написание «Барэс».


[Закрыть].