Текст книги "Шарль Моррас и «Action française» против Германии: от кайзера до Гитлера"

III

Любое организованное политическое движение нуждается в «штурмовых отрядах» – для привлечения внимания публики, для поддержания порядка на своих мероприятиях и срыва чужих, для распространения атрибутики и печатной продукции, для охраны вождей и защиты соратников. Это аксиома публичной политики, в которой насилие и готовность применить его продолжают играть не меньшую роль, чем сто и двести лет назад.

«На французской земле наконец-то появилось, хотя бы в зародыше, – писал Моррас, – подобие “Молодой Италии”, которая за прошедшие полвека прогнала варваров со своей земли. Подобие “Молодой Германии”, которая за то же время снова обрела единство[53]53
  Редчайший для Морраса пример хотя бы косвенной похвалы германскому единству!


[Закрыть]. <…> Желаю “Молодой Франции” пойти как можно дальше по пути решения национальных задач. “Долой варваров!” – наш лозунг. Бисмарк и Кавур показали, что для его полного осуществления необходимо серьезное политическое действие. Какое? Можно узнать здесь. Только здесь. Во “Французском действии”»[54]54
  Charles Maurras. Sur la cendre de nos foyers. Paris, [1931]. P. 69–70.


[Закрыть].

Газету надо было продавать на улицах, чтобы донести ее до потенциальных, а не только «обращенных» читателей. Требовались добровольцы. И они появились – люди всех сословий с громкими голосами, крепкими ногами… и кулаками, поскольку парижская улица давно отличалась политической активностью и ангажированностью.

«Молодые люди из рабочего и среднего класса пришли к нам, вдохновленные разумной и пылкой доктриной Морраса, – вспоминал Доде. – Их количество росло, как снежный ком. Так началось широкое движение, которое должно было захватить большинство французской молодежи, не только студентов, но служащих, ремесленников, рабочих. Не могу сказать, что их рвение нас удивило. Мы рассчитывали на него, мы ждали его, нам было трудно поверить, что оно не возникнет. Но порыв оказался куда более живым и быстрым, чем мы могли вообразить. Отличным знаком явилось то, что он начался в Париже, а не где-то в провинции, где сохранялись монархические настроения. L'АF стала популярной среди юношей от восемнадцати до двадцати пяти лет, сначала вызвавшихся распространять газету (отсюда название «королевские газетчики»), затем создавших организованную и дисциплинированную националистическую силу, ставшую общенациональной, на службе Порядка, Родины и того, на ком они держатся, – Короля Франции» (LDS, 239–240).

Даже разорвав с Моррасом и покинув ряды монархистов, Димье, долго работавший с молодежью в качестве директора Института «Action française», с восхищением вспоминал «безукоризненное товарищество, немалую дисциплину, тягу к смелым поступкам, привычку бесстрашно ввязываться в уличные схватки то с полицией, то с республиканцами, которые быстро создали исключительный авторитет» этим молодым людям, «обновившим монархическое движение и придавшим ему свежесть и блеск» (DVA, 120).

Определение «королевские газетчики» впервые появилось на страницах L'АF. Первые группы возникли спонтанно. Из их среды быстро выдвинулись три лидера: скульптор Максим Реаль дель Сарте, прирожденный организатор Марьюс Плато и краснодеревщик Люсьен Лакур, пустивший в ход крылатую фразу «Поставить насилие на службу разуму!» как формулировку задачи движения. Моррас и Доде воодушевляли ревностную молодежь, но нужен был человек из старших, кто встал бы с ней в один ряд. Им оказался Морис Пюжо (1872–1955).

Добровольно оставшийся в тени столпов «Action française», Пюжо вместе с Вожуа был автором этого бренда. Одноименная статья, опубликованная 19 декабря 1898 г. за подписью Пюжо, побудила Морраса познакомиться с ним. Выяснилось, что еще 2 декабря 1887 г. они оба, совсем молодые, участвовали в демонстрации против президента Греви под лозунгом «Долой воров!». «У нас было одно стремление – к истине, – рассказывал Моррас Рене Бенджамену. – Одна любовь – к нашей родине. Одна дорога – прямой путь бескорыстного служения. Ничего больше»[55]55
  René Benjamin. Charles Maurras, ce fils de la mer. Paris, 1932. P. 202.


[Закрыть]. Так началась дружба, продолжавшаяся более полувека, до смерти старшего из них. Пюжо следовал за ним всюду, включая суд и тюрьму. «Быть спутником Шарля Морраса – честь моей жизни», – заявил он в последнем слове на суде[56]56
  Charles Maurras et Maurice Pujo devant la Cour de Justice du Rhône. Р. 426.


[Закрыть].

В 1943 г. Моррас посвятил книгу «Стихийная контрреволюция», полную общих воспоминаний, «Морису Пюжо, чьи отвага, разум и мощный политический дух в наибольшей степени подходили для того, чтобы с 1899 по 1940 задумать и осуществить всё, что было настоящим действием в жизни “Action française”, – запоздалая дань должного уважения в знак старой дружбы, благодарности и неизменного восхищения» (CRS).

Морис Пюжо. 1900-е (Charles Maurras. Au signe de Flore. Paris, 1933)

Пюжо не придумал и не создал «королевских газетчиков», но оказался нужным человеком в нужном месте и в нужное время. Он не обладал ни блестящим диалектическим умом и литературным талантом Морраса (хотя был отличным журналистом), ни публицистическим и ораторским даром Доде (к тому же заикался), ни феноменальной эрудицией Бенвиля. Зато Пюжо «лучше, чем кто-либо другой, воплощал терпение и сознательность при изучении, чувство меры и точность при подготовке, твердость и силу при исполнении», как сказал знавший его и восхищавшийся им Роже Жозеф[57]57
  Roger Joseph. Maurice Pujo, ou le Français exemplaire. Hommage. Orléans, 1975. P. 11.


[Закрыть]. Он оказался гением организации. Среди его достоинств Доде выделил «дар и чувство действия» в сочетании с «холодным упорством» и «мудростью тем более мощной, чем больше риск, с которым он сталкивался» (LDS, 246–247).

Эти качества сделали Пюжо главным «техником» L'АF, «появление которой означало переход от доктрины к действию» (PCR, XI), и наставником молодых – не полубогом и объектом обожания, как Моррас, но руководителем повседневной работы «людей короля» и их главным пиарщиком. Здесь в полной мере реализовались сценические амбиции Пюжо – средней руки драматург оказался мастером политического театра, подмостками которого стала почти вся Франция. Пюжо сам рассказал на страницах L'АF историю дебюта «королевских газетчиков», а позже, в 1933 г., собрал статьи в одноименную книгу.

Вожди «Action française» не скрывали, что их конечной целью является свержение республиканского строя и восстановление монархии, но мотивировали это господством национальных интересов над всем остальным. Борьба с режимом была объявлена открыто. В начале 1908 г. Моррас опубликовал цикл статей «Если переворот возможен», опиравшихся на богатый опыт смены власти в Париже и предвещавших знаменитое «телефон, телеграф, мосты». «Политические циклоны приходят издалека, но налетают так быстро, что не оставляют времени предупредить о них» (МЕМ, 561), – многозначительно заметил он. Напомню, что Филипп VIII жил в Брюсселе под наблюдением властей, не заинтересованных в конфликте с Францией. Но можно уйти от наблюдения и за считанные часы добраться до Парижа на автомобиле…

Морис Пюжо. Королевские газетчики. 1933. Авантитул с инскриптом: «Господину Юберу Вассару очень сердечный привет. Морис Пюжо»

Понимая, что без общенационального кризиса реальных шансов на реставрацию ничтожно мало, монархисты сосредоточились на пропаганде своих идей и идеалов, вербовке сторонников и противодействии «антинациональной» политике властей – отсюда декларируемое презрение к их «законам». «Конечно, любое насилие есть беспорядок, но наше было разумным, поскольку временный беспорядок должен был положить конец беспорядку постоянному, против которого не было иных практических средств» (PCR, xvii). Так Пюжо объяснил слова Лакура о «насилии на службе разума».

Еще одной целью вызывающих акций, с которых начали «люди короля», было стремление прорвать информационную блокаду республиканской печати и попасть в новости. Круг читателей монархической периодики был узким и замкнутым, а большая пресса и агентства новостей их игнорировали. «Именно это заставляло бить стекла, – пояснил Пюжо. – Единственным действенным способом заставить услышать нас было нарушение их “общественного порядка” – скандал на улице средь бела дня, который вынуждал газеты написать о нем» (PCR, xvi – xvii). Умение «выбирать темы, способные заинтересовать и взволновать публику» и «предвидеть последствия той или иной манифестации» (LDS, 246) были в числе его несомненных талантов.

Первой акцией «людей короля», попавшей в газеты, стал шумный протест 16 октября 1908 г. на заседании кассационного суда, где рассматривалось дело нескольких монархистов. Эта дата считалась днем рождения движения. 21 ноября они сорвали вечер в театре «Одеон», посвященный дрейфусару Золя, а еще двумя годами ранее освистали кортеж при перенесении его останков в Пантеон (в этот день Пюжо был впервые арестован полицией). 2 декабря в Сорбонне «газетчики» устроили обструкцию историку Амедею Талама, который привлек внимание националистов еще в 1904 г.

Либеральный декан факультета словесности Сорбонны Альфред Круазе пригласил Талама прочитать открытый курс лекций «Педагогика истории». Тот преподавал в лицее и не имел обязательной для университетских профессоров докторской степени, но причина возмущения была не в этом, а в презрительных отзывах лектора о Жанне д'Арк и «жаннопочитании». Монархисты не дали Талама сказать ни слова и вынудили его уйти, забросав на прощание яйцами. Досталось и «клаке таламистов», занявшей первые ряды и состоявшей – по утверждению присутствовавшего там Пюжо – из «людей с крючковатыми носами и курчавыми волосами, говоривших по-немецки и по-русски» (PCR, 38).

Явившийся на выручку декан не смог утихомирить разбушевавшихся патриотов. Однако он не отменил курс, но сделал его доступным лишь для записавшихся заранее и получивших специальные пропуска, а также добился полицейской охраны помещения и здания, где проходили лекции, затем всего кампуса. С каждой неделей демонстрации, шум которых долетал до аудитории, становились все многолюднее и заканчивались у статуи Орлеанской девы, которую «Action française» объявило своей покровительницей. Пюжо придумал эффектную акцию: в день и час одной из лекций Талама он занял другую университетскую аудиторию и объявил о начале открытого курса лекций о Жанне д'Арк, сравнив ее эпоху с современной. Перепуганное начальство вызвало военных. Лозунг «Да здравствует армия!» был боевым кличем монархистов со времени «дела Дрейфуса», поэтому Пюжо и его слушатели поприветствовали солдат и офицеров и дисциплинированно покинули помещение.

Новость попала в газеты. «Снова почувствовавший себя двадцатилетним»[58]58
  Слова из его письма 1930 г. к Моррасу (LCM – II, 143).


[Закрыть] Пюжо с группой «газетчиков» еще дважды проделал этот трюк – сначала с деканом, потом с Талама, – разработав целую спецоперацию по проникновению в тщательно охраняемую Сорбонну. Назвав ее «первым образцом решающего удара», Моррас заметил: «Мы не сможем успешнее пробраться в здание Министерства внутренних дел…» – то есть в телеграфный зал МВД, «куда сходятся и откуда расходятся все нити той сети, которой опутана наша страна» (МЕМ, 593), и захват которого Моррас считал залогом успеха переворота[59]59
  Ср. слова А. Тардьё: «Наш народ склоняется перед всеми государственными переворотами, которые Париж посылает ему по телеграфу»: André Tardieu. Sur la pente. Paris, 1935. P. xlvii.


[Закрыть], – «…чем Пюжо со своим маленьким войском на лекцию Талама, охраняемую полицией и армией» (МЕМ, 579). Лекция 23 декабря закончились потасовкой, арестом «людей короля» и судом над ними: Пюжо получил пять месяцев тюрьмы. Курс пришлось досрочно прекратить, но неожиданно прославившийся Талама в 1910 г. стал депутатом парламента от партии радикал-социалистов. Правда, всего на один срок, а потом канул в Лету.

Арест вожаков раздразнил «королевских газетчиков». «Дело Дрейфуса», кульминационный момент которого был всего десятью годами ранее, они считали незаконченным и принялись громить статуи покойных дрейфусаров, воздвигнутые сторонниками вскоре после их смерти. Карнавалы и праздники использовались для пародийного изображения врагов, особенно ненавистного премьера, а до того министра юстиции, Аристида Бриана. 20 ноября 1910 г. на одной официальной церемонии Лакур напал на него, намереваясь дать пощечину, но успел только сбить цилиндр с главы правительства, как был задержан. Повторно став министром юстиции в 1912 г., Бриан амнистировал его[60]60
  Georges Suarez. Briand. Sa vie. – Son œuvre. T. II. P. 298–299, 387.


[Закрыть].

То, что ареной первой большой схватки «людей короля» с противником стала Сорбонна, неудивительно – в декабре 1905 г. первая группа учащихся «Action française» появилась в республиканском и космополитическом Латинском квартале. «Мы не могли игнорировать “Аction française”, которое ежедневно гудело у дверей факультетов, высших школ и лицеев», – вспоминал социалист Марсель Деа свои студенческие годы перед Первой мировой войной (DMP, 25). И в конце двадцатых движение «господствовало в Латинском квартале, не зная равных», как свидетельствовал Бразийяк (BGO, 37). Другим полем боя стал театр: монархисты регулярно освистывали пьесы, в которых видели неуважение к нации, церкви или армии.

В декабре 1908 г. поводом для выступлений «людей короля» стала четвертая годовщина гибели депутата Габриэля Сиветона из Лиги французской родины, публично давшего пощечину военному министру генералу Луи Андре, который преследовал офицеров из числа католиков и монархистов. Националисты считали его смерть убийством, которое власти пытались замаскировать под самоубийство, попутно очернив покойного[61]61
  Подробнее: LDS, 137–175; Roger Joseph. Trois crimes autour d'un massacre. Quand la République supprime ses “gêneurs”. Orléans, 1984. P. 21–25.


[Закрыть]. Имя Сиветона стало боевым кличем. Полиция применила силу, особо не считаясь ни с законами, ни с необходимостью. «Люди короля» не уступали, в результате чего многие оказались за решеткой. Этой участи не избежали даже Доде с Моррасом. Именно при таких обстоятельствах появилась задорная песня людей, которым «плевать на все законы».

Руководящий комитет «Action française» официально поручил Пюжо представлять его в правлении Лиги королевских газетчиков, которая в 1909 г. оформились в самостоятельную организацию во главе с председателем Реаль дель Сарте и генеральным секретарем Плато. Моррас получил билет «почетного газетчика». Для обеспечения идейного единства и поддержания дисциплины – это считалось залогом успеха – была проведена чистка рядов с избавлением от «любителей беспорядка ради беспорядка», как выразился Пюжо (HAF, 68).

IV

«Люди короля» стали силой. «До 1914 г. они выигрывали все битвы, в которых участвовали», – гордился Димье (DVA, 120). «С 1908 по 1914 гг. шесть лет уличных потасовок и полицейских участков, шесть лет тюрем и триумфов восстановили национальный дух у всех сословий, – напомнил Моррас на суде в январе 1945 г., – поскольку молодых рабочих и служащих в наших рядах было, пожалуй, больше, чем молодых буржуа» (МРС, 81). «Вы делаете нечто конкретное, – писал 25 ноября 1922 г. Моррасу как вождю «Аction française» молодой прозаик и публицист Пьер Дриё Ла Рошель, – сейчас вы единственные во Франции, кто организован, чтобы делать что-то, поэтому взгляды обращены на вас» (LCM, 295).

В речи на съезде Лиги «Аction française» в 1926 г. Пюжо перечислил качества, которые движение воспитало у молодежи в процессе «великолепного возрождения национального чувства»: «В интеллектуальном плане это критический дух наряду с энтузиазмом, стремление рассеять иллюзии и четко видеть, желание быть первым во всех областях знания, умение защищать свою страну, ее историю, нравы и обычаи от пагубных заблуждений» (AFV, 79). Упомяну и о таком характерном эпизоде, как помощь «газетчиков» парижанам, пострадавшим в 1910 г. от сильного наводнения. «Хорошо известно, что монархисты – самые щедрые люди во Франции, – заметил Доде. – Когда у них есть деньги, они делятся деньгами. Когда денег нет, они отдают свой труд, свое рвение или свои молитвы, в зависимости от ситуации» (LDS, 244).

Несанкционированные демонстрации монархистов у памятника Жанне д'Арк в Париже до самой войны жестоко разгонялись полицией, а их участники отправлялись под арест и получали тюремные сроки. Однако именно они послужили тому, что в военные годы, на волне патриотического подъема и «священного союза», власти решили придать почитанию Орлеанской девы государственный характер. «За несколько месяцев и даже недель до войны, – напомнил Доде, – они неожиданно для всех сыграли первостатейную роль в борьбе за закон о трех годах» обязательной военной службы (LDS, 240). Значительное число «газетчиков», включая Пюжо, не подлежавшего призыву по возрасту, отправилось добровольцами на фронт уже в первые недели Великой войны. Многие отличились на полях сражений и отдали жизнь за Францию.

Вернувшись с войны, Пюжо, Плато и Реаль дель Сарте (потеряв в бою правую руку, он продолжал работу над скульптурами и стал «правой рукой» Морраса) взялись за укрепление Лиги «Аction française» и «королевских газетчиков».

Лига была социальной базой – организацией более массовой и инертной, объединением людей, которые платят членские взносы, выписывают газету, ходят на собрания и делают пожертвования. Впрочем, возглавлявший ее в годы войны Димье утверждал, что пассивность на местах была вызвана отсутствием интереса к ней в центре, прежде всего со стороны Морраса (DVA, 233–234, 264–265). Для лучшего руководства отделениями страну разделили на 10 зон, границы которых не совпадали ни с историческими провинциями, ни с департаментами; 11-я позже появилась в Алжире. Критерии выбора центра зоны были разными: в одних местах издавна существовали монархические настроения, в других были сильны мелкая буржуазия (массовый спонсор) и католическое духовенство (верный союзник до осуждения движения Ватиканом в 1926 г.), в университетских городах ставка делалась на лицеистов и студентов. Монархисты прочно занимали позиции в руководстве Всеобщей ассоциации учащихся. В этой среде их единственными конкурентами были социалисты (WAF, 200–211, 221–225).

«Люди короля» оставались активом движения – распространяли газету и брошюры, собирали пожертвования, устраивали и охраняли митинги и собрания, вели агитацию, срывали мероприятия противников. Их методы отталкивали добропорядочных буржуа и интеллигенцию, зато привлекали молодежь. «Среди “газетчиков” есть замечательная интеллектуальная и моральная элита, причем как из хороших (буржуазных. – В. М.) семей, так и из совсем простых, но, увы, туда проникло некоторое количество нежелательных элементов, которые понижают общий уровень и тянут за собой лучших», – писал Моррасу 17 декабря 1934 г. почетный председатель Лиги адмирал Антуан Шверер, посвятивший себя монархическому движению в 1925 г. после выхода в отставку (LCM – II, 109–110).

Трения между Лигой и «газетчиками», между центральным руководством и активом на местах, зачастую вызванные конфликтом самолюбий, к концу 1920-х годов ослабили движение. Сомнения порой возникали даже относительно авторитета Пюжо. Единственным, кому подчинялись абсолютно, остался Моррас, все чаще вынужденный выступать арбитром в постоянных спорах. «Только один человек способен по-настоящему руководить – это вы», – напомнил ему Шверер (LCM – II, 103). «Морраса “королевские молодчики” просто обожают, он является объектом их повседневного культа. Быть в его окружении – счастье и честь для любого из них. <…> Это является первоисточником дисциплины в рядах “королевских молодчиков”, отрицающей всякую возможность политической дискуссии в организации и признающей только слепое, беспрекословное повиновение» (КПП, 363–364).

Послевоенная парижская улица еще более радикализировалась, когда к анархистам прибавились коммунисты. Монархисты не собирались сдавать позиции и менять тактику, ибо «некоторые акты насилия необходимы и благородны», как заявил на страницах L'АF Робер Авар де ля Монтань, постоянный автор газеты и будущий историограф движения. «Однако ни один “королевский газетчик” не убил политического противника, и никогда “Action française” не использовало террористические методы» (DDR, 103). Зато противники слева перешли от уличного насилия к точечным убийствам.

22 января 1923 г. молодая анархистка Жермен Бертон явилась в редакцию L'АF и выстрелом в спину убила Марьюса Плато, генерального секретаря Лиги «Action française» и «королевских газетчиков». На суде она заявила, что ни о чем не жалеет, поскольку мстила за Жореса (!) и предпочла бы убить Морраса или Доде, но не сумела добраться до них. В редакцию она проникла, потому что связалась с Доде, мастером политических расследований, и, представившись раскаявшейся анархисткой, заявила, что готова рассказать о планах бывших товарищей.

Случившееся явно отдавало провокацией. Моррас и Доде прямо обвинили «бошей» (оккупация Рура началась за 11 дней до убийства Плато) и их агентов в «бошизированной» парижской полиции. Четырьмя днями ранее Доде в газете потребовал назначить его министром внутренних дел: «Я знаю, где именно таится измена. Я ее искореню», – и назвал Плато своим ближайшим помощником (ММТ, II, 211–212; LDA, 228–229). Премьер Раймон Пуанкаре, министры внутренних дел и юстиции приняли Морраса, Доде и Пюжо и обещали принять меры, но дальше разговоров дело не пошло.

«Пуанкаре не видел, – сокрушался Моррас, – что ему навязывают выбор, который наверняка разрушит возрождение “священного союза” ради [оккупации] Рура. Политическая и моральная правда была такова, и враг это видел: или глава правительства сотворит правосудие, или не сотворит. Если сотворит, то схватится со своей собственной полицией, защищавшей всех левых, и Германия получит выгоду от спровоцированного ею кризиса. Если не сотворит <…> враг принимал в расчет неизбежный разрыв между Пуанкаре и союзниками справа. К несчастью для себя, Пуанкаре закрыл на всё глаза. Однако разрыв, о котором мечтали в Берлине, не состоялся. Монархисты-патриоты отказались делать то, чего хотел враг» (MEM, cxxxviii – cxxxix).

Убийство ветерана войны и любимца товарищей ожидаемо вызвало волну гнева: «газетчики» вышли на улицы и разгромили редакции нескольких враждебных изданий. Похороны Плато, вылившиеся в массовую демонстрацию, прошли с «суровым и впечатляющим спокойствием» (WAF, 164), но бездействие суда в отношении Бертон отозвалось новой бурей. К этому добавилась выходка некоего Жоржа-Люсьена Топена, который 25 мая явился в редакцию L'АF с пистолетом, выкрикивал угрозы от имени анархистов и выстрелил в потолок; суд приговорил его к 15 суткам ареста и 25 франкам штрафа.

Терпение «людей короля» лопнуло. 31 мая они напали на четырех левых депутатов, отправлявшихся на собрание «против фашизма и реакции» – на деле в защиту Бертон и против германской политики Пуанкаре. Одного измазали гудроном, другого – типографской краской, третьего побили тростью – классический метод уличного выяснения отношений, четвертому послали бутылку «римского лекарства» – касторки. Митинг все-таки состоялся, хотя ораторы опоздали, и закончился здравицами в честь Бертон и бывшего премьера Жозефа Кайо, которого монархисты обвиняли в государственной измене, но Верховный суд признал виновным лишь в «переписке с врагом» (LDD, 179–187).

На следующий день после выходки «газетчиков» Палата депутатов бурлила. Левые, включая пострадавшего Марьюса Мютэ, кричали по адресу Доде «убийца!» (LDD, 293–315). Мютэ заявил, что он «против насилия, откуда бы оно ни исходило», хотя еще 13 мая бросил своему коллеге Доде на заседании Палаты: «Это не пустые угрозы. Я знаю, что говорю, и знаю цену своим словам: вы головой отвечаете за безопасность Кайо»[62]62
  Цит. по: Charles Maurras. La lettre à Schrameck. Paris, 1929. P. 128.


[Закрыть]. «Несколько глотков касторки, примененной по назначению, возбудили общественное мнение больше, чем вся кровь героя войны»[63]63
  Lazare de Gérin Ricard, Louis Truc. Histoire de l'Action française. Paris, 1949. P. 117.


[Закрыть]. Нападавшие оказались под судом. Моррас взял вину на себя как организатор, поскольку за три дня до собрания публично призвал не допустить его проведения. Он держался уверенно и даже дерзко, поэтому суд высшей инстанции изменил приговор с четырех до девяти месяцев тюрьмы, которые были погашены очередной амнистией[64]64
  Georges-Paul Wagner. Maurras en justice. Etampes, 2002. Ch. 6 “L'affaire des purges”.


[Закрыть].

Вожди попытались умерить пыл молодежи, выходки которой, по мнению многих, стоили Моррасу места во Французской академии. В 1923 г., несмотря на очевидные литературные заслуги, он был забаллотирован на выборах – для этого потребовались четыре тура[65]65
  Подробнее: Henry Bordeaux. Charles Maurras et l'Académie Française. Paris, 1955. Ch. 1.


[Закрыть]. О дальнейшем – слово хроникеру парижской литературной жизни Георгию Адамовичу:

«В прошлом году был избран в члены Французской академии некий г. [Селестен] Жоннар, бывший посол в Ватикане, не имеющий никаких ни литературных, ни научных заслуг.

Газеты и журналы подняли большой шум по этому поводу. Скандал усиливался тем, что забаллотирован был Шарль Моррас, один из известнейших французских писателей, но роялист и редактор “Аксион франсэз”.

Покричали – и успокоились. Недели две назад был торжественный “прием” г. Жоннара в Академии. Впервые, во время заседания в Академии, ораторы прерывались голосами из публики. Впервые в Академии была полиция. Когда председательствующий г. [кардинал] Бодрильяр, обращаясь к Жоннару, заметил, что “счастье вам всегда благоприятствовало”, – в зале поднялся громкий хохот.

На следующий день состоялась своеобразная студенческая манифестация, в чисто французском духе. Во все книжные магазины заходили молодые люди и спрашивали “полное собрание сочинений г. Жоннара”. Другие справлялись, сколько томов в “собрании”, можно ли будет все уложить в такси или надо взять грузовик и т. д. Книгопродавцы не знали, как отделаться от “покупателей”.

Полное собрание сочинений нового академика было напечатано в день приема в газете “Candide”: оно состояло из нескольких прошений об отставке с разных постов и двух благодарственных писем»[66]66
  Адамович Г. Литературные беседы. Кн. 1. С. 501–502.


[Закрыть].

«Полное собрание сочинений» Жоннара – в виде книги из одних белых листов – было выпущено к выборам в Академию по инициативе Авар де ла Монтаня. Из любви к точности упомяну, что литературное наследие нового академика на момент избрания состояло из 11 речей и 3 предисловий, а кардинал Бодрийяр голосовал за Морраса (LCM, 528–529).

«Полное собрание», возможно, повеселило кое-кого из «бессмертных», но две другие выходки «людей короля» им точно не понравились. Сначала L'АF поместила факсимиле поданных за Морраса бюллетеней – где и как она их достала? Это нарушило тайну голосования, хотя пресса открыто гадала, кто кого поддержал. Затем «тридцать девять повес в опереточных академических мундирах, с привязанными бородами из пакли прошли процессией по бульвару Сен-Мишель, ведя осла в зеленой попоне с пальмами, в треуголке и со шпагой на боку»[67]67
  De Gérin Ricard L., Truc L. Histoire de l'Action française. P. 118.


[Закрыть]. Когда смеются над одним из собратьев – нехорошо, но этого можно не заметить. Когда над самой почтенной «компанией» в сорок кресел – недопустимо. Поэтому ждать избрания Моррасу пришлось еще пятнадцать лет.

«Я не скрывал, что хочу быть академиком, – рассказывал он в 1949 г. Валла, – причем исходя из простой логики. Я отдал все силы защите государства. Я не мог принять награду, почесть или кафедру от режима, с которым ожесточенно боролся. Однако я считал этичным получить от государства, которое защищал, некое духовное отличие, присуждаемое независимо, и войти в корпорацию, финансируемую, хоть и скромно, из его бюджета. После моего провала в 1923 г. L'АF опубликовала факсимиле бюллетеней академиков, которые голосовали за меня. Бойлев и Бордо, продвигавшие мою кандидатуру, буквально обалдели от такой выходки. Они явились ко мне, стеная: “Какая неосторожность! Без этой выходки вас избрали бы на первое освободившееся кресло вне всякой конкуренции, особенно после комедии с Жоннаром. Теперь всё кончено!” А я, ей-богу, посчитал отличной эту насмешку над академическими секретами. Через пятнадцать лет никто, даже Мориак, не вспомнил о проделке “королевских газетчиков”. Можно творить любые преступления – и надеяться на человеческое беспамятство!» – иронически заключил Моррас (MNE, 239).