Текст книги "Риббентроп. Дипломат от фюрера"

Следующий большой выход Риббентропа состоялся в Париже 6 декабря 1938 года. Его история началась 18 октября, во время прощального визита Франсуа-Понсе к Гитлеру: посол и рейхсканцлер заговорили о желательности совместной декларации, наподобие англо-германской, привезенной Чемберленом из Мюнхена (и полученной без согласования с французами!). Пока дипломаты готовили документ, эмиссар рейхсминистра Отто Абец под ревнивыми взглядами германского посольства обрабатывал парижский «политикум», включая германофоба Поля Рейно, в пользу новой разрядки. Текст был согласован 5 ноября на встрече министра иностранных дел Жоржа Бонне с послом Иоганном фон Вельчеком. Принимая нового французского посла Робера Кулондра, Риббентроп подтвердил готовность содействовать развитию двусторонних отношений и приехать в Париж. Визит планировался на 2-ю половину месяца, но убийство 7 ноября польским евреем Гершелем Гриншпаном секретаря германского посольства в Париже Эрнста фом Рата (жертвой должен был стать посол), последовавшие за этим еврейские погромы в рейхе и волна возмущения за его пределами поставили предприятие под сомнение. Рейно и Жорж Мандель, ненавидевший Бонне, попытались сорвать приезд Риббентропа (и сорвали планировавшийся визит главы гитлерюгенда Бальдура фон Шираха). Даладье заколебался, но Бонне переломил сопротивление, и 23 ноября кабинет единогласно одобрил декларацию. Визит запланировали на 30 ноября, но 25 ноября Всеобщая конфедерация труда под давлением коммунистов назначила на этот день забастовку железнодорожников. С бастующими власти разобрались, но мероприятие пришлось перенести на неделю⁴⁹.

Приехав в Париж с «внушительной свитой экспертов по экономике и финансам, большинство которых», как «с удивлением констатировал» Бонне, «служили еще Германской республике», Риббентроп первым делом посетил президента Альбера Лебрена в Елисейском дворце, позавтракал с Даладье в Матиньонском дворце (резиденции премьер-министра), а оттуда отправился на переговоры в Министерство иностранных дел⁵⁰.

Бонне был встревожен враждебной демонстрацией в итальянском парламенте 30 ноября, когда во время речи Чиано о «естественных стремлениях» страны группа депутатов начала скандировать «Тунис! Корсика! Савойя!». В дневнике Чиано утверждал, что демонстрация была спонтанной, хотя дуче еще 8 ноября назвал ему направления дальнейшей экспансии: присоединение Корсики и кондоминиум в Тунисе и Джибути (Савойя его не интересовала) – и соответствующая пропагандистская кампания уже началась. Учитывая особые отношения Берлина с Римом, Бонне начал именно с этого вопроса. Риббентроп ответил, что Германия не была оповещена о готовящемся демарше, в средиземноморских делах прямо не заинтересована, но «ее принципиальная позиция… определяется ее дружбой с Италией. Непоколебимой основой германской внешней политики является ось Берлин – Рим». На вопрос о колониях Бонне дал понять, что Франция ничего не уступит Италии и «в настоящее время в колониальном вопросе ничего не сможет сделать для Германии».

Риббентроп не настаивал. Его интересовало другое: будет ли Франция мешать «обустройству» Центральной Европы и участвовать в «окружении» рейха? Согласно германской записи, «Бонне заверил, что и французское правительство абсолютно против большевизма и что оно также совершенно ничего не имеет против победы Франко». Однако французский министр не отмежевался от пакта с Москвой, подчеркнув, что тот «не направлен против какой-либо европейской державы», хотя и заметил, что его подписали «не те, кто сейчас входит в правительство». Рейхсминистр ответил, что он в курсе и это его не беспокоит.

Вопрос о Центральной Европе повис в воздухе. В разгар германо-польского конфликта, когда Париж выступил на стороне Варшавы, Риббентроп в письме к Бонне 13 июля 1939 года утверждал, что по обоюдному согласию упомянутые в декларации «особые отношения» для Германии означали только Италию, а для Франции только Англию и что Франция заявила о незаинтересованности в «сфере германских жизненных интересов» на Востоке⁵¹. Бонне отверг такую трактовку, ссылаясь на присутствовавшего при беседе и конспектировавшего ее генерального секретаря МИДа Алексиса Леже, и неустанно повторял это впоследствии. Шмидт, внимательно слушавший беседу (переводчики не понадобились, так как министры говорили по-французски), утверждал, что слова о незаинтересованности были произнесены, но Бонне мог отнести их к прошлому и к Чехословакии, а Риббентроп распространить на будущее и на всю Восточную Европу; однако в сделанной Шмидтом записи этих слов нет⁵².

Кульминацией визита стало подписание совместной декларации. В парадной зале здания МИДа на Кэ д’Орсэ стояла такая тишина, что слышалось шуршание перьев по бумаге. Стороны заявляли, что «мирные и добрососедские отношения между Францией и Германией представляют собой один из существеннейших элементов упрочения положения в Европе и поддержания всеобщего мира», и «решили, поскольку это не затрагивает их особых отношений с третьими державами, поддерживать контакт друг с другом по всем вопросам, интересующим обе их страны, и взаимно консультироваться в случае, если бы последующее развитие этих вопросов могло бы привести к международным осложнениям».

Бонне особенно гордился констатацией того факта, что «между странами не имеется более никаких неразрешенных вопросов территориального характера» и что они «торжественно признают в качестве окончательной границу между их странами, как она существует в настоящее время». Официальный отказ Германии от Эльзаса и Лотарингии Риббентроп назвал «самопожертвованием», повторив слова Гитлера, сказанные им Кулондру при вручении верительных грамот⁵³.

Министры обменялись речами, причем гость произнес свою сначала по-немецки, а затем и по-французски[41]41
  Запись доступна на видеохостинге youtube в выпуске новостей фирмы «Pathе́-Journal»: «Von Ribbentrop & Georges Bonnet. Accord franco-allemand du 6 dе́cembre 1938».


[Закрыть]: «С заключением сегодняшней декларации Франция и Германия, полагаясь на прочную основу дружбы, которая соединяет их с другими странами, решили положить конец давнему пограничному конфликту и, взаимно признавая территорию друг друга, облегчить путь к обоюдному признанию своих жизненных национальных интересов.

Будучи равноправными партнерами, две великие державы после значительных расхождений в прошлом заявляют о готовности установить добрососедские отношения на будущее. Они убеждены, что между ними нет никаких важных противоречий, которые могли бы оправдать серьезный конфликт. Экономические интересы сторон дополняют друг друга. Искусство и духовная жизнь Германии черпали вдохновение во Франции и, в свою очередь, зачастую обогащали французское искусство. Мужество, проявленное германским и французским народами в годы мировой войны, в мирное время может в полной мере воплотиться и приумножиться в труде.

Убежден, что сегодняшняя франко-германская декларация послужит изживанию исторических предрассудков и что выраженная в ней разрядка наших отношений найдет одобрение не только у руководителей, но и у народов обеих стран. Чувства германского народа к новому направлению отношений между нашими странами выразились в теплом приеме, который был оказан в Мюнхене председателю Совета министров Франции Эдуарду Даладье. Многочисленные проявления симпатии, свидетелем которых я стал за несколько часов пребывания в Париже, показывают, насколько эти чувства разделяются французским народом. Надеюсь, что сегодняшняя декларация откроет новую эру в отношениях между нами»⁵⁴.

Вечером Бонне устроил торжественный ужин в честь Риббентропа, который до того успел переговорить с итальянским послом. Левая пресса шумно обратила внимание на отсутствие среди гостей евреев-министров Манделя и Жана Зея. Глава МИДа объяснил: «У нас была мысль пригласить всех 22 членов кабинета, но служба протокола указала, что это окажет Риббентропу исключительные почести, полагающиеся только главам правительств. В случае приезда во Францию министра иностранных дел по раз навсегда утвержденному списку собирают лишь определенных министров, исходя из их обязанностей [в дополнение к министру иностранных дел Франции. – В. М.]: это министр внутренних дел, который обеспечивает безопасность иностранного гостя; министр общественных работ, который его перевозит; министры финансов и торговли, которые заключают соглашения; наконец, три министра национальной обороны [армии, флота и авиации. – В. М.]. Итого семь человек из двадцати двух. Министр просвещения Зей не был приглашен, как и министр колоний Мандель, министр почт Жюльен, министр здравоохранения Рюкар и дюжина других»⁵⁵.

Еврейская тема уже звучала в разговоре: Бонне убеждал собеседника положить конец преследованиям евреев (как будто тот мог что-то сделать!). Риббентроп ответил: «Это вопрос внутренней политики Германии. Я не уполномочен обсуждать его официально и могу говорить лишь в сугубо частном порядке». По свидетельству французского министра, гость обещал, что Германия направит наблюдателя на запланированную международную конференцию по проблеме беженцев. Согласно сообщению английского посла, Бонне заявил, что «Франция не может принимать евреев бесконечно», но тот после войны публично опроверг это⁵⁶.

Утром 7 декабря Риббентроп в сопровождении Бонне возложил венок со свастикой к Могиле Неизвестного Солдата и отправился на завтрак в Комитет Франция – Германия. Затем он встретился с представителями немецкой колонии и прогулялся по Лувру в обществе Бонне, задержавшись перед любимой картиной – «Купание Дианы» Франсуа Буше. Вечером состоялся банкет в германском посольстве, куда пришли и неарийские члены кабинета.

Восьмого декабря Риббентроп со свитой отбыл в обратный путь. Поезд сделал вынужденную остановку в Крейе, где железнодорожные рабочие устроили гостю овацию. Хотелось надеяться на лучшее, но Бонне, выступая в парламенте, призвал не расслабляться и продолжать модернизацию армии. По мнению польского посла в Париже Юлиуша Лукасевича, декларация разрядила напряженность в двусторонних отношениях, но не приблизила общеевропейское урегулирование, прежде всего из-за позиции Италии и продолжавшейся там антифранцузской кампании⁵⁷.

6

В первый день нового, 1939 года Муссолини объявил Чиано, что принимает предложение о превращении Антикоминтерновского пакта в трехсторонний военный альянс и готов подписать соответствующий договор в конце января. Риббентроп был доволен, заверив, что к этому времени будут готовы и немцы, и японцы. 6 января итальянский посол Аттолико прислал из Берлина окончательный текст пакта: цель – борьба с коммунистической угрозой (преамбула), консультации об общих мерах в случае трудностей (ст. 1), экономическая и политическая помощь в случае угрозы (ст. 2), помощь и поддержка в случае неспровоцированной агрессии с обязательством немедленно конкретизировать меры этой помощи (ст. 3), обязательство не заключать сепаратного мира (ст. 4), скорейшая ратификация (ст. 5). Секретный дополнительный протокол предусматривал создание трехсторонних комиссий для изучения ситуации и обмена информацией. Из проекта исчезло обязательство не заключать соглашения, противоречащие данному, – положение, действующее прежде всего в мирное время⁵⁸.

Пакт выглядел предупреждением западным демократиям и СССР, но оставлял лазейку для заключения какого-либо договора с ними до начала военных действий. Его можно назвать документом предвоенного времени, еще не делающим войну фатально неизбежной.

Договор был готов к подписанию. 8 января дуче одобрил присланные тексты, немного исправив преамбулу[42]42
  В дневниковой записи за этот день Чиано утверждал, что в проекте Риббентропа была фраза об «угрозе большевистской гангрены» как причине пакта и что Муссолини вычеркнул ее, однако ни в одном из известных документов такой фразы нет.


[Закрыть]. Дело было за Токио. 4–5 января премьер Коноэ, не справившись с ситуацией в Китае, передал бразды правления председателю Тайного совета барону Хиранума Киитиро, старому бюрократу, не склонному к поспешным действиям, а сам занял его прежнюю должность. Министр иностранных дел Арита, сохранивший свой пост в новом кабинете, согласился с включением в число потенциальных противников Великобритании и Франции, но предложил ограничить действия Японии против них политической и экономической, но не военной сферами. 25 января конференция пяти министров[43]43
  Совещания премьер-министра, министров иностранных дел, военного, морского, финансов с 1936 года фактически руководили выработкой текущей политики Японии.


[Закрыть] утвердила инструкции по заключению Договора о консультациях и взаимной помощи и направила в Европу специальную миссию, которая добралась туда только через месяц. Привезенные ими инструкции и проекты, составленные с целью избежать конкретных обязательств, были отвергнуты Риббентропом и Чиано при поддержке японских послов Осима в Берлине и Сиратори в Риме (оба назначены осенью 1938 года), пошедших на конфликт со своим начальством.

Внимание Гитлера сосредоточилось на другом направлении. В январе 1939 года генералы получили приказ начать подготовку к вторжению в Чехо-Словакию, пока что без уточнения даты. К середине февраля было уточнено, что операция будет проведена в течение месяца. 8 марта фюрер оповестил приближенных, что «положение в Праге становится нестерпимым» и что «отданы приказы о том, чтобы через несколько дней, не позднее 15 марта, Чехословакия была оккупирована войсками»⁵⁹. Это был ответ на напоминания Лондона и Парижа о необходимости гарантировать «мюнхенские границы» Чехо-Словакии.

Десятого марта И. В. Сталин выступил на XVIII съезде ВКП(б) с отчетным докладом ЦК, раздел которого о международном положении с выводом «Новая империалистическая война стала фактом» привлек внимание всего мира. 13 марта решение Гитлера относительно Праги стало известно советской разведке от сотрудника Риббентропа Петера Клейста, который понимал, что информация уйдет «на сторону», но был уверен, что на Запад (называть его советским агентом, как делают некоторые авторы, нет оснований). Клейст добавил, что Германия хотела бы сохранить за собой Карпатскую Украину как возможную основу «Великой Украины» (Сталин высмеял этот проект как «присоединение слона к козявке»), но ее придется уступить венграм⁶⁰. Последующие события хорошо известны: введение в Чехо-Словакии воинской повинности; протест словаков, перешедший в массовые волнения; вооруженное вмешательство Праги и замена прогерманского премьера словацкой автономии монсеньора Йозефа Тисо на провенгерского Кароля Сидора; экстренные визиты Тисо в Берлин и Риббентропа в Будапешт для согласования действий; провозглашение независимости Словакии; оккупация Карпатской Украины Венгрией с одобрения Германии; экстренный визит президента Эмиля Гахи и министра иностранных дел Франтишека Хвалковского в Берлин, закончившийся «просьбой» принять под покровительство рейха того, что осталось от Чехо-Словакии; создание имперского протектората Богемия и Моравия; переход новообразованного Независимого государства Словакия под защиту Германии по договору, подписанному Риббентропом 23 марта…

Все это отвлекло внимание мира от подписанного 22 марта договора о передаче Литвой Германии города Мемель (Клайпеда). Двумя днями ранее министр иностранных дел Юозас Урбшис был в Берлине проездом из Ватикана, возвращаясь с похорон папы Римского Пия XI. Риббентроп пригласил его к себе. Попробуем поверить Майскому, который при беседе министров не присутствовал, но информацию добывал из любых источников: «Риббентроп без обиняков заявил Урбшису, что между Германией и Литвой имеется только один “спорный вопрос” – Мемель. Как только он будет разрешен, в отношениях между обеими странами настанет полная гармония. По мнению Риббентропа, момент для “регулирования” мемельской проблемы наступил: Мемель должен быть возвращен Германии. Урбшис смущенно ответил, что немедленно же по возвращении в Ковно [Каунас. – В. М.] он доложит своему правительству о точке зрения Риббентропа и затем сообщит последнему принципиальный ответ литовского кабинета. Риббентроп грубо прервал Урбшиса и отрубил:

– Меня интересуют не принципы, а Мемель.

И далее, указав Урбшису на стоящий на столе телефон, Риббентроп нагло продолжал:

– Возьмите трубку, позвоните своему премьеру, и мы сразу же, без лишних проволочек, урегулируем мемельскую проблему.

Потрясенный Урбшис взмолился и просил дать ему возможность переговорить с правительством по возвращению в Ковно. Риббентроп в конце концов нехотя на это согласился, но заявил:

– Даю вам 2–3 дня на окончательное разрешение вопроса о Мемеле. Если в этот срок вы не справитесь, нам придется принять иные меры»⁶¹.

Так это было или нет, но 21 марта правительство Литвы согласилось на передачу территории, отметив, что делает это под давлением. 22 марта Урбшис вернулся в Берлин для подписания договора, а уже 23 марта Гитлер прибыл в Мемель. Еще одна внешнеполитическая проблема была решена – быстро, путем откровенного давления, но без крови. Польше, давно имевшей на Мемель свои виды, пришлось промолчать.

К пражской операции Риббентроп подключился на заключительном этапе. В Будапеште он, по указанию Гитлера, настаивал на совместных действиях против Чехо-Словакии, куда могли вторгнуться поляки – потенциальные противники. Ему удалось убедить венгерских лидеров в том, что Берлин для них не враг, а союзник. Во время визита Гахи Риббентроп и Хвалковский готовили документы, пока Гитлер, Геринг и Кейтель добивались капитуляции пожилого президента. Затем вместе с фюрером рейхсминистр отправился в Прагу. Там они обсуждали, как реагировать на заявления держав, отказавшихся признать новые изменения на карте Европы. Лаконичного коммюнике от 18 марта о том, что протесты британского и французского послов отклонены, оказалось недостаточно.

Общее настроение точно выразил 16 марта Кулондр в первых строках подробного доклада в Париж: «Спустя шесть месяцев после заключения Мюнхенского соглашения и всего четыре месяца после венского третейского решения Германия, обращаясь со своей собственной подписью и подписями своих партнеров как с чем-то несуществующим, спровоцировала раздел Чехословакии»⁶².

Муссолини как диктатор диктатора понимал Гитлера, но был раздражен тем, что его не известили заранее: лишь 20 марта фюрер нашел время принять посла Аттолико, а Риббентроп – написать Чиано⁶³. Узнав, что «Германия в средиземноморских вопросах не будет проводить политику независимо от Италии», Муссолини решил не откладывать аннексию Албании и осуществил ее 7 апреля практически без жертв и без предварительного оповещения берлинского союзника. Пять дней спустя албанский парламент предложил Виктору Эммануилу III корону Албании.

Бонне осознал, что действия Берлина перечеркнули не только Мюнхенское соглашение (Венский арбитраж не прозвучал достаточно убедительным предупреждением!), но и декабрьскую декларацию, которой он так гордился. Даладье сказал германскому послу: «Гитлер выставил меня на посмешище» – и потребовал у парламента чрезвычайных полномочий для укреплению обороны и безопасности страны (их он немедленно получил). Де Бринон захотел бросить всё и уехать в деревню. Комитет Франция – Германия прекратил работу: предложение о самороспуске не набрало нужного количества голосов. Доклады Кулондра стали походить на передовицы «Правды»; в том же тоне выдержаны его послевоенные мемуары, где он называет себя последователем Рейно и Черчилля⁶⁴. Активизация англо-французской дипломатии была однозначно истолкована Берлином как новое «окружение»⁶⁵. Масла в огонь подлила резкая нота советского правительства от 18 марта, врученная наркомом иностранных дел Максимом Литвиновым германскому послу в Москве в ответ на декларацию Гитлер – Гаха и указ о создании протектората⁶⁶.

7

Происходящее не прибавляло Риббентропу радости, равно как и затянувшиеся переговоры по Союзу трех, о которых он 26 апреля информировал посла в Японии Ойгена Отта (а тот, как нетрудно догадаться, доктора Зорге): «В начале апреля из Токио поступил японский проект, который в основном соответствовал итало-германскому проекту. […] Однако прежнее пожелание японцев ограничить обязательство по взаимному оказанию помощи исключительно случаем войны с Россией еще сохранялось в смягченной форме; японцы испрашивали наше категорическое согласие на то, чтобы после подписания и опубликования пакта сделать английскому, французскому и американскому послам заявление примерно следующего содержания: пакт возник в развитие антикоминтерновского соглашения; при этом партнеры в качестве своего военного противника имели в виду Россию; Англия, Франция и Америка не должны усматривать в нем угрозу для себя. Кабинет в Токио обосновывал необходимость подобного ограниченного толкования пакта тем, что Япония в данный момент по политическим и особенно по экономическим соображениям еще не в состоянии открыто выступить в качестве противника трех демократий. […] Как Чиано, так и я не оставили никакого сомнения в том, что нас не устраивает заключение договора с такой интерпретацией, прямо противоречащей его тексту»⁶⁷.

Риббентроп пытался получить от японцев определенный ответ, пусть даже отрицательный, до программной речи Гитлера в Рейхстаге, запланированной на 28 апреля. 27 апреля в Великобритании была введена ограниченная воинская повинность. На следующий день, в пятницу, Гитлер лишил политиков всего мира спокойного уик-энда: оповестив о разрыве англо-германского морского соглашения 1935 года и польско-германского соглашения 1934 года, он заявил о готовности нормализовать отношения с Лондоном и Варшавой на своих условиях и воздержался от выпадов против СССР. Послы Гендерсон, Кулондр и Липский в зале демонстративно отсутствовали.

Военное решение Польского вопроса становилось делом ближайшего будущего, поэтому Риббентроп счел необходимым узаконить отношения с союзниками. По его поручению начальник Правового отдела МИДа Гаус составил новый вариант соглашения трех держав с целью привязать Японию к «оси» через обязательство формально участвовать в войне на стороне Германии и Италии, хотя бы и без оказания конкретной военной помощи. Вручая Осима «план Гауса», рейхсминистр сообщил, что отправляется на встречу с Чиано для укрепления «оси». 4 мая в Берлин и Рим пришло обтекаемое по форме и бессодержательное по сути послание премьера Хиранума Киитиро, негативно встреченное обоими министрами и обоими японскими послами⁶⁸. В тот же день Максим Литвинов был заменен на посту наркома иностранных дел СССР председателем Совнаркома Вячеславом Молотовым, что было воспринято в Европе как предупреждение Лондону и Парижу и как шаг навстречу Германии: в архив сдавалась «дипломатия коллективной безопасности», банкротство которой продемонстрировало Мюнхенское соглашение, а главой внешнеполитического ведомства стал ближайший соратник Сталина.

Шестого мая в Милане, где полиция организовала народное ликование в честь гостя, Риббентроп предложил Италии заключить двусторонний военно-политический союз. Чиано «впервые нашел своего германского коллегу в приятно расслабленном состоянии» и согласился с предложениями, в которых увидел «политику умеренности и взаимопонимания». Подготовку документов дуче и его министр отдали на откуп немцам⁶⁹.

Тринадцатого мая Риббентроп сказал Осима, что «германское и итальянское правительства намерены без каких-либо изменений продолжать свою прежнюю политическую линию в отношении Японии» и что «трехсторонним переговорам Берлин – Рим – Токио подписание германо-итальянского союзнического пакта не нанесет никакого ущерба», но «ни от германского, ни от итальянского правительства не зависит тот факт, что заключение тройственного пакта так затянулось», а затем подсказал собеседнику выход: «германское и итальянское правительства высказывают настоятельное пожелание, чтобы японское правительство в скором времени приняло свое окончательное решение, с тем чтобы можно было тайно парафировать тройственный пакт одновременно с подписанием германо-итальянского пакта». 15 мая он поручил Отту довести это до сведения заинтересованных лиц в Токио, а статс-секретарь Вайцзеккер направил ему окончательный проект договора о совместных консультациях и взаимной помощи. 20 мая военный министр генерал Итагаки Сэйсиро передал германскому послу заявление о желательности «присоединения Японии к военному пакту», но премьер Хиранума Киитиро и глава МИДа Арита похоронили эту инициативу⁷⁰.

Двадцать второго мая в Берлине Риббентроп и Чиано подписали договор о дружбе и союзе, получивший громкое название «Стальной пакт»:

«Статья I. Договаривающиеся Стороны будут находиться в постоянном контакте друг с другом, с тем чтобы согласовывать свои позиции по всем вопросам, касающимся их взаимных интересов или общего положения в Европе.

Статья II. В случае если взаимные интересы Договаривающихся Сторон будут поставлены под угрозу какими-либо международными событиями, они незамедлительно приступят к консультациям о мерах, которые необходимо будет предпринять для соблюдения своих интересов. Если безопасность или другие жизненные интересы одной из Договаривающихся Сторон будут поставлены под угрозу извне, то другая Договаривающаяся Сторона предоставит Стороне, находящейся в опасности, свою полную политическую и дипломатическую поддержку с целью устранения этой угрозы.

Статья III. Если вопреки пожеланиям и надеждам Договаривающихся Сторон дело дойдет до того, что одна из них окажется в военном конфликте с другой державой или с другими державами, то другая Договаривающаяся Сторона немедленно выступит на ее стороне в качестве союзника и поддержит ее всеми своими военными силами на суше, на море и в воздухе.

Статья IV. Чтобы в соответствующем случае обеспечить быструю реализацию принятого в статье III союзнического обязательства, правительства обеих Договаривающихся Сторон будут и впредь углублять свое сотрудничество в военной области и в области военной экономики.

Статья V. Договаривающиеся Стороны обязуются уже теперь в случае совместного ведения войны заключить перемирие или мир лишь в полном согласии друг с другом.

Статья VI. Обе Договаривающиеся Стороны осознают значение, которое приобретают их совместные отношения к дружественным им державам. Они решили сохранить эти отношения и в будущем и совместно соответствующим образом учитывать интересы, связывающие их с этими державами.

Статья VII. Этот Пакт вступает в силу немедленно после подписания. Обе Договаривающиеся Стороны едины в том, чтобы первый срок его действия составлял десять лет. Своевременно до истечения этого срока они договорятся о продлении действия Пакта»⁷¹.

«Стальной пакт» стал личным триумфом Риббентропа. Он получил высший итальянский орден Благовещения, кавалер которого имел право именоваться кузеном короля. Это вызвало приступ зависти у Геринга, с которым не проконсультировались при подготовке договора, подобно тому как полутора месяцами ранее он сам не счел нужным информировать МИД о своем визите в Италию⁷². Когда Риббентроп предложил ему принять участие в церемонии и сфотографироваться вместе со всеми, Геринг буркнул: «Вы думаете, я спятил? Я даже не знаю, что там подписывают»⁷³.

По замечанию Вайцзеккера, отношения между Берлином и Римом из сердечного увлечения превратились в брак по расчету. Москва от комментариев воздержалась. Хиранума направил поздравления обоим диктаторам. Арита заявил о верности Антикоминтерновскому пакту и снова попытался выговорить право на «особые решения в чрезвычайных обстоятельствах». Риббентроп отверг любые заявления об ограниченности обязательств сторон. Его мысли были заняты другим…