Текст книги "Риббентроп. Дипломат от фюрера"

В начале следующей недели Барту поинтересовался у германского посла, кто такой «месье Риббентроп», что он делает в Париже, кого представляет и как понимать визит, о котором его – главу внешнеполитического ведомства! – не сочли нужным предупредить. 7 марта Кёстер (не ошибемся, предположив, что он был раздражен и обескуражен) написал об этом Нейрату, добавив, что «по понятным мотивам он тоже хочет знать о характере визита Риббентропа и о причинах отказа от обычных каналов связи». Министр составил меморандум о вояжах «старого члена НСДАП [так! – В. М.], пользующегося особым доверием канцлера», отметив, что Барту общался с Риббентропом «в определенно саркастической манере» и отказался от любых контактов вне сферы традиционной дипломатии. «Г-н фон Риббентроп, – гласила последняя фраза, – еще не сообщил мне о своем последнем визите в Париж». Записка предназначалась рейхспрезиденту Гинденбургу. Несколько дней спустя начальник Президентской канцелярии Мейснер известил статс-секретаря МИДа Бернгарда фон Бюлова, что рейхспрезидент «не считает целесообразным прибегать к помощи подобных посредников». Бюлов немедленно телеграфировал Кёстеру эту, без сомнения, приятную для того новость и постарался довести ее до сведения Гитлера²³. Тем не менее Барту еще раз встретился с Риббентропом в доме владельца газеты «Матэн»[18]18
  Le Matin («Утро») – в 1920-е годы одна из четырех крупнейших французских ежедневных газет; в 1930-е ее популярность стала падать, тираж снизился с 1 млн до 300 тыс. экземпляров; в годы оккупации встала на сторону режима Виши.


[Закрыть] Мориса Бюно-Варийя, оказавшись более разговорчивым, хотя и столь же несговорчивым. «Его неизменный ответ звучал так: прежде чем вести с нами переговоры по вопросу вооружений, он должен сначала упорядочить свои союзы со странами Восточной Европы»²⁴.

Гитлер, наконец, нашел своему советнику официальную должность. 18 апреля 1934 года Нейрат известил глав германских дипломатических миссий за рубежом, что «рейхспрезидент, в соответствии с пожеланием рейхсканцлера, назначил г-на Иоахима фон Риббентропа уполномоченным по вопросам вооружения. В этом качестве он подчиняется министру иностранных дел. Цель назначения – предоставить г-ну Риббентропу [без «фон»! – В. М.] возможность в официальном качестве вести переговоры по вопросам разоружения с министрами и официальными представителями других стран. Само собой разумеется, что он будет посещать министров или министерства в стране Вашего пребывания только в сопровождении главы миссии или исполняющего его обязанности и что посольство будет давать ему советы в отношении всех действий, в том числе неофициального характера, которые он может предпринять. Г-н фон Риббентроп, в свою очередь, будет информировать посла или исполняющего его обязанности о всех своих впечатлениях и наблюдениях, а в переговорах будет принимать во внимание советы и информацию, предоставленную нашими миссиями. О всех визитах, которые г-н фон Риббентроп может планировать, будет сообщено заранее»²⁵. Через пять дней в печати появилось официальное сообщение о его назначении «специальным уполномоченным по вопросам разоружения» (в приведенном выше письме Нейрат неправильно указал должность) – хотя Германия покинула международную конференцию по разоружению еще в конце 1933 года. Получение официального статуса, да еще с присвоением ранга чрезвычайного и полномочного посла, стало первой победой Риббентропа.

Французский посол Франсуа-Понсе 24 апреля поинтересовался у военного министра генерала фон Бломберга, что всё это значит. «Назначение многих интригует, – ответил тот. – Считается, что оно указывает на новые планы, открывает глубокие намерения и означает начало новой фазы переговоров. На самом деле всё гораздо проще. Риббентроп хотел звания, должности, места; или скорее его жена, амбициозная и тщеславная, заставила его потребовать хоть чего-нибудь […] Он больше не частное лицо, и это облегчает ему сношения с нашими дипломатическими представителями. Увидите, что назначение Риббентропа не имеет того значения, которое вы ему придаете». «Доволен ли Риббентроп?» – спросил посол. «Наполовину, – ответил генерал. – У него разыгрался аппетит. Он считает это временной должностью и рассчитывает сменить ее на место посла. Но это для него, бесспорно, слишком большой кусок. У него нет никаких шансов его получить!» Начальник 2-го отдела МИДа, ведавшего странами Западной и Южной Европы, а также вопросами Лиги Наций и разоружения, Герхард Кёпке, старый друг Нейрата, сообщил Франсуа-Понсе, что на Вильгельмштрассе назначение восприняли как «профессиональное оскорбление», что статс-секретарь Бюлов подбивал министра на протест, однако, поразмыслив, дипломаты успокоились, решив, что теперь «коммивояжер» будет связан служебной ответственностью и «менее опасен, чем раньше»²⁶.

Специальный уполномоченный получил несколько комнат в здании МИДа, но летом 1934 года ему удалось добиться предоставления бывшего прусского Государственного министерства на Вильгельмштрассе, 64, которая стала тесна занимавшему возглавлявшему ее Герману Герингу. В отечественной литературе руководимую им структуру принято называть «Бюро Риббентропа», хотя первоначальное, скромно звучащее название Ribbentrop Büro вскоре превратилось в более статусное Ribbentrop Dienststelle, то есть организация или агентство. Формально возглавляемая Риббентропом служба имела статус Штаба связи НСДАП (Verbindungsstab der NSDAP) в составе Штаба заместителя фюрера по партии и являлась группой экспертов по внешнеполитическим вопросам. К концу 1934 года там было 14 сотрудников (8 экспертов, 2 адъютанта и 4 секретаря), в 1935 году – 33, в 1936 году – 150 при бюджете в 10 миллионов марок из партийной кассы²⁷. В июне 1935 года бюро получило казенное название Управление по внешнеполитическим специальным вопросам (Amt für außenpolitische Sonderfragen), оставаясь в составе все того же Штаба заместителя фюрера, из фондов которого оно формально и финансировалось. Впрочем, финансы Риббентропу поступали также из специального фонда А. Гитлера, из имперского бюджета, а с 1936 года еще и из Фонда германской экономики Адольфа Гитлера.

Кадровые дипломаты презирали «дилетантскую контору» и не стремились туда. Вокруг Риббентропа собрались, возможно, случайные, но своеобразные и одаренные люди, которые едва ли могли бы сделать карьеру обычным путем. Папен аттестовал их как «безработных журналистов, молодых коммивояжеров, не добившихся успеха за границей, и нацистов, искавших кратчайший путь на дипломатическую службу». «Персонал “бюро”, – вторил ему титулованный дипломат из «старой гвардии», – составляли выходцы из всех слоев общества, но главным образом молодые люди, у которых было больше опыта в карьеристском рвении, нежели квалификации и такта»²⁸.

Риббентроп искал таланты повсюду, руководствуясь принципом «дайте им шанс». Обладавший широким кругозором, но неглубокими знаниями в сфере мировой истории и политики[19]19
  Из книги в книгу кочует такой пример «безграничного невежества» Риббентропа: слушая доклад о событиях на Дальнем Востоке, в котором прозвучало слово «Симоносэки», он спросил: «Кто это такой? Что-то не припомню» и получил ответ, что это не «кто», а «что» – город, где в 1895 году был подписан мирный договор между Японией и Китаем. Интересно, кто из министров иностранных дел того времени (кроме японского и китайского) точно знал, что такое «Симоносэки»? Ллойд Джордж, уже будучи премьером, считал «Харьков» фамилией русского генерала.


[Закрыть], он сделал ставку на энергичных и предприимчивых людей в возрасте от тридцати до сорока лет, нередко с учеными степенями. «Применяя к политической работе коммерческие принципы, Риббентроп оценивал сотрудников по их инициативам и результатам»²⁹.

Ключевой фигурой бюро стал бывший военный летчик Герман фон Раумер, ровесник шефа, отвечавший за восточное направление. Францию курировал будущий посол в оккупированном Париже Отто Абец – энергичный преподаватель рисования, женатый на француженке и занимавшийся организацией встреч молодежи двух стран³⁰. Отставной офицер Ганс-Георг Штамер взял на себя контакты с организациями ветеранов войны (Риббентроп закрыл глаза на то, что тот был масоном). В политической жизни Англии хорошо ориентировался профессор граф Карлфрид Дюркхейм, принятый на работу по рекомендации Гесса, несмотря на не вполне «арийское» происхождение³¹. Польшей и Россией занимался уроженец Восточной Пруссии доктор Петер Клейст, владевший обоими языками, – его также назначили управлять Германской высшей школой политики. За связь с прессой отвечал Рудольф Ликус – однокашник шефа, отличавшийся талантом к добыванию информации. Упомянем и Ленкеринга, познакомившего Теннанта с нацистами.

Ценнейшим приобретением бюро оказался профессор Альбрехт Хаусхофер, директор Института политической географии и геополитики в Берлине. Он был не только энциклопедически образованным ученым, но сыном «отца геополитики» Карла Хаусхофера (влияние которого на политику Рейха невероятно преувеличено) и другом «наци номер три» Рудольфа Гесса, учившегося у Хаусхофера-старшего и защитившего фрау Марту Хаусхофер от преследований из-за «неарийского» происхождения.

Консерватор и пангерманист, Карл Хаусхофер в 1920-е годы поддерживал, как и Риббентроп, Немецкую народную партию и политику Штреземана, позже – нацистов, рассчитывая если не влиять на принятие решений, то хотя бы внушить им необходимость «геополитически подготовить каждого гражданина к его геополитической ответственности» и «учить читать карты». Это выражение из статьи «О геополитике» (1931) Хаусхофер в конце 1945 года повторил американцам, которые допрашивали его об отношениях с Риббентропом. На вопрос: «Что вы имеете в виду под чтением карт?» – он ответил коротко: «Я учил его базовым политическим принципам». Видя в геополитике «один из самых удобных и точных политических инструментов для фиксации и измерения распределения могущества (силы) в пространстве, на поверхности земли» и «ключ к игре сил, которые непосредственно влияют на наше настоящее и будущее», Хаусхофер подчеркивал надпартийный, деидеологизированный характер этой науки, которая «должна быть одинаково верной для крайне левых и для крайне правых», поэтому считал профанацией использование ее понятий вроде «жизненного пространства» в пропагандистских целях³².

Чем конкретно занималось бюро кроме того, что служило постаментом честолюбивому боссу? Ответить на этот вопрос не так просто из-за отсутствия у него четко определенных задач, недостатка сохранившихся документов и разнобоя в свидетельствах мемуаристов. Порой его называют «параллельным» МИДу, что верно лишь отчасти. Абец утверждал, что в нем не было никакой «бюрократии», другие говорят о «хаосе». Риббентроп позиционировал себя как главного советника фюрера по международным вопросам, всегда готового дать любой совет или справку, поэтому первой его обязанностью были сбор и обработка информации. Помимо газет и дипломатической переписки (Риббентроп получил доступ к ней в августе 1934 года) важнейшим источником стали приезжавшие в рейх иностранцы, которых бюро тщательно опекало. Дипломаты сторонились непонятной организации, но с ней охотно контактировали журналисты (большая часть интервью Гитлера была организована именно бюро), литераторы, общественные деятели, спортсмены и просто любопытствующая публика. Конечно, бюро не могло конкурировать с ведомством доктора Геббельса, но уделяло пропаганде все больше внимания, вызывая растущую неприязнь министра пропаганды к «торговцу шампанским» (чувство было взаимным). Неконкретные, но многозначительные обвинения «Бюро Риббентропа» в «грязной работе», которой якобы чурался МИД, следует признать безосновательными. Оно поддерживало контакты с праворадикальными и пронацистскими организациями за границей, вроде бельгийских рексистов, но, скажем, судетских немцев опекали партийные круги и Вильгельмштрассе.

3

Основные географические направления деятельности Риббентропа остались прежними. 16 июня 1934 года он снова встретился с Луи Барту, о чем раструбили газеты: германские с восторгом, французские с осуждением. Министр тут же разъяснил, что беседа имела сугубо частный характер, поскольку собеседник не имел официальных полномочий³³.

Девятого октября в Марселе Барту и югославский король Александр были убиты хорватскими националистами. 2 декабря Риббентропа принял преемник убитого на посту главы МИДа Пьер Лаваль – на сей раз по формальной просьбе германского посольства: на этом настоял министр, замученный вопросами депутатов и газетчиков о характере деятельности нашего героя и его эмиссаров во Франции. «Ничего интересного разговор не дал, – информировал Лаваль британского посла. – Французское правительство выслушает любое предложение, но оно должно идти через нормальные [дипломатические. – В. М.] каналы»³⁴. В отчете Гитлеру беседа была представлена в радужном свете, но факт остается фактом: будущего «главного коллаборациониста» дружба с рейхом на тот момент не волновала.

Неудачи в официальных кругах отчасти компенсировались успехами на общественной ниве. В конце июля 1934 года Гитлер, по инициативе Риббентропа, в очередной раз принял де Бринона, а 2 ноября – Жана Гуа, депутата и лидера влиятельной ветеранской организации Национальный союз участников войны (l’Union nationale des combattants). Его коллега Анри Пишо, глава конкурирующего Федерального союза участников войны (l’Union fе́dе́rale des anciens combattants), тоже зачастил в рейх. Депутат от Парижа Жорж Скапини, потерявший на войне зрение, в марте 1935 года был личным гостем фюрера, который, как известно, пережил временную слепоту в результате отравления газами. Бывал Скапини и у Риббентропов, запомнившись детям: «Достоинство, с которым этот человек сносил удар судьбы, впечатляло, как и его неподдельное стремление предотвратить повтор тех событий, которые лишили его зрения»³⁵. В конце ноября – начале декабря 1934 года Гуа, Пишо и Скапини принимали Риббентропа в Париже. Немецкие ветераны собрались во Францию с ответным визитом под лозунгом «Вчера – враги, сегодня – товарищи, завтра – друзья», но общие усилия французских и британских дипломатов сорвали поездку³⁶..

Для развития двусторонних отношений усилиями Риббентропа были созданы Германско-французское общество (25 октября 1935 года) во главе с ректором Высшего технического училища в Берлине-Шарлоттенбурге Ахимом фон Арнимом и Комитет Франция – Германия (22 ноября 1935 года), который возглавил отставной майор л’Опиталь, бывший адъютант маршала Фердинанда Фоша, при фактическом руководстве де Бринона. С германской стороны преобладали нацистские бонзы вроде Риббентропа, имперского министра юстиции Франца Гюртнера и главного юриста партии Ганса Франка; с французской – интеллектуалы, включая популярных писателей Пьера Дриё ла Рошеля, Поля Морана и Жюля Ромена, призывы которого к нормализации отношений в книге «Чета Франция – Германия» банально объясняли «поправением». Заметную роль играли Гуа, Пишо и Скапини, сменивший л’Опиталя. Комитет Франция – Германия пользовался поддержкой всех французских правительств, включая социалистический кабинет Леона Блюма, поэтому правоверные нацисты считали его «органом Кэ д’Орсэ», то есть МИД Франции³⁷.

Главные успехи и провалы, как оказалось, ждали Риббентропа по другую сторону Ла-Манша. В начале мая 1934 года, уже будучи «уполномоченным», он появился в Лондоне, наделав шума заявлением о том, что приехал по делам бизнеса, но будет принят Иденом и Саймоном (Макдональд и Болдуин от встречи отказались). 10 мая гость проиграл им «пластинку» о необходимости равноправия и пользе сотрудничества. Посоветовав не интриговать прессу, хозяева поинтересовались, собирается ли Германия вернуться в Лигу Наций и что конкретно она может предложить. Посол Хёш сообщал в Берлин, что Саймон, «которому вся эта беседа была не по душе», подверг Риббентропа «перекрестному допросу – излюбленный прием для нежеланных гостей». В разговоре с Ванситтартом Иден назвал эмиссара рейха «нахальным и грубым выскочкой» (эти слова сохранил для истории журналист Вернон Бартлетт), а в мемуарах сухо заметил: «Ему не хватало умственных способностей, чтобы понять другие страны, даже если он мог воспользоваться однажды полученными знаниями. У него не было воображения»[20]20
  По поводу мемуаров Идена, озаглавленных «Смотря диктаторам в лицо» (Facing the Dictators), британский историк А.Тэйлор скаламбурил: «Иден не смотрел диктаторам в лицо. Он корчил им рожи» («Eden did not face the dictators. He pulled faces at them»).


[Закрыть] ³⁸. Последнее звучит странно, ибо воображения нашему герою как раз хватало.

Следующим пунктом маршрута стал Рим. 18 мая Риббентроп встретился с Муссолини. Дуче, возглавлявший по совместительству МИД, заявил, что «разоружение – мертво», что весь мир вооружается, поэтому ремилитаризация Германии его особо не волнует, предоставив технические детали статс-секретарю Фульвио Сувичу, выходцу из семьи триестских евреев, «исключительно уравновешенному и связанному личной дружбой со многими ведущими политиками Европы»³⁹. 29 мая Риббентроп докладывал об итогах поездок престарелому президенту Паулю фон Гинденбургу – видимо, это была их единственная официальная встреча.

В августе Риббентропа пригласил в свое поместье газетный магнат лорд Ротермир[21]21
  В отечественной исторической литературе его принято называть именно так. Его полное имя Гарольд Хармсуорт 1-й виконт Розермир из Хемстеда в графстве Кент.


[Закрыть]. Как борец с коммунизмом лорд присматривался к Гитлеру, но главным предметом его внешнеполитических забот была… Венгрия: он призывал державы мирным путем изменить ее послевоенные границы, пока венгры не сделали это силой оружия. Империалист старой школы, Ротермир был активным сторонником вооружения Британии, считая, что она должна заниматься прежде всего своей империей и полагаться только на себя⁴⁰. Риббентроп ему нравился, и он представил гостя известным, хоть, может, и не слишком влиятельным персонам «высшего света». Знакомство с братом королевы Александром Кембриджем графом Этлоном и сыном Георга V герцогом Георгом Кентским льстило самолюбию «фона». Экс-министры иностранных дел консерватор сэр Остин Чемберлен и лейборист Артур Гендерсон присматривались к энергичному новичку. Бернард Шоу искал нового слушателя (или объекта) для своих острот…

В начале осени Риббентроп и Теннант организовали поездку группы влиятельных британских бизнесменов в Берлин. 20 сентября 1934 года их принял президент Рейхсбанка Ялмар Шахт, днем позже – Гитлер, который был по обыкновению многословен, но откровенен и доброжелателен. Риббентроп дал в Далеме ужин в честь делегации. По возвращении в Лондон деловые люди хотели рассказать об увиденном и услышанном министру торговли лорду Ренсимену, но тот объявил, что слишком занят, и положил под сукно записку Теннанта⁴¹.

За этим последовало трехнедельное пребывание Риббентропа в Лондоне с очередным «частным визитом». Встречи с Иденом и Саймоном 12 и 13 ноября (главными темами были грядущий плебисцит в Сааре и вопросы разоружения) ничего нового не дали, но вызвали запрос в Палате общин. Иден ответил: «Ничего выходящего за пределы дружеской беседы не было: ни новых предложений, ни новых фактов», – а в мемуарах и вовсе проигнорировал это событие. Готовясь к выступлению в парламенте 28 ноября, Саймон записал: Риббентроп «заверял нас в мирных намерениях Германии. Никаких намеков, что он может сказать что-то еще. Германия представлена здесь самым компетентным послом – не думаю, что в интересах хороших англо-германских отношений стоило бы вести дела за его спиной»⁴².

Для характеристики отношений Леопольда фон Хёша с Риббентропом лучше всего подходит выражение «кость в горле» (или «заноза» в другом месте)[22]22
  Путлиц утверждал, что неприязнь Риббентропа к Хёшу началась в бытность последнего послом в Париже, тогда он не приглашал «торговца шампанским» на приемы в посольство. Аналогичные объяснения давались и нелюбви Риббентропа к Нейрату, когда тот был послом в Лондоне.


[Закрыть]. Что это был за человек, имя которого известно сегодня лишь специалистам? Колоритный портрет посла оставил его советский коллега Иван Майский: Хёш «принадлежал к числу лучших представителей германской дипломатии догитлеровской эпохи. Буржуазный демократ по своим взглядам, он был хорошо образован, имел прекрасные манеры, в совершенстве владел английским и французским языками и отличался исключительной памятью. […] У Хёша было много друзей среди виднейших представителей германской интеллигенции, и не меньшее количество друзей он сумел завоевать в кругах английской интеллигенции. […] Мои личные отношения с Хёшем все время были хорошие. Хотя по воспитанию, вкусам, опыту, умонастроению Хёш чувствовал себя ближе к “западному” направлению германской дипломатии, он ясно сознавал огромную важность для его страны добрых отношений с Советским Союзом. В этом духе он не раз высказывался в наших беседах и одновременно выражал желание работать в Лондоне в контакте со мной… Потом пришел Гитлер, и положение круто изменилось… Но наши личные отношения с Хёшем остались прежними. […] [Он] всячески старался подчеркнуть, что, несмотря на свою службу Гитлеру, в глубине души он продолжает оставаться самим собой». Майский редко расточал комплименты «буржуазным дипломатам», поэтому здесь напрашивается единственное объяснение: он готовил читателя к «встрече» с Риббентропом, которого изобразил одной черной краской.

Майский охарактеризовал положение Хёша как «исключительно трудное»: «Он был назначен в Лондон в октябре 1932 года [на смену Нейрату, ставшему министром. – В. М.] […] и остался германским послом и при Гитлере. Он как-то объяснил мне, что его побудили к этому патриотические соображения: он-де хотел служить интересам своего отечества независимо от того, каково стоящее в данный момент у власти правительство. Возможно, что эти соображения играли известную роль, но думаю все-таки, что дело было не так просто и благородно. Несомненно, большое значение имели иные расчеты – забота о карьере. Весьма вероятно также, что на первых порах Хёш, как и многие другие в то время, не верил в долговечность Гитлера и рассуждал так: перебьюсь год-два [тем более за границей. – В. М.], а там “наци” выдохнутся, и все постепенно вернется к старому»⁴³.

П. Шварц вспоминал слова Хёша, сказанные ему перед самым приходом Гитлера к власти: «Нам предстоит пройти через горячий, но краткий период чистилища в виде нацистского господства. У них настолько детские представления о внешней политике и международных отношениях, что они скоро свернут себе шею. Есть одно верное правило поведения во время землетрясения – ждать, пока оно закончится»⁴⁴. Посол ошибся – видимо, потому что не знал настоящих землетрясений.

«Как бы то ни было, – продолжал Майский, – но Хёш сохранил свой пост, и тут-то началась его трагедия. Хёш никогда не был, да по самому существу своему и не мог быть “наци”, а служить ему приходилось гитлеровскому правительству. “Наци” Хёшу явно не доверяли, однако до поры до времени они считали неудобным заменить его кем-либо из “своих”, опасаясь враждебной реакции со стороны Англии. Вместо этого “наци” решили использовать Хёша в своих интересах, использовать его связи, авторитет и влияние в политических кругах Великобритании, которые действительно были велики».

Использовали его и англичане: Саймон и Иден не только отговорили Макдональда от встречи с Риббентропом, но еще и пожаловались на него Хёшу, «дружески» посоветовав добиться прекращения подобных визитов. 16 ноября посол сообщил об этом Нейрату (чувства обоих нетрудно представить), многозначительно добавив, что не видит пользы «от любых попыток прямых контактов через г-на фон Риббентропа». Днем позже министр переслал это письмо Гитлеру, заметив, что в Англии визит оценен как «полный провал»⁴⁵.

Фюрер проигнорировал обе жалобы, потому что усилия Риббентропа привели к нему интересных визитеров из Туманного Альбиона: 19 декабря его гостями были Ротермир с сыном, Теннант и Уорд Прайс⁴⁶. 25 января 1935 года собеседником диктатора стал барон Клиффорт Аллен Хартвудский, пацифист и друг премьера Макдональда. 29 января Гитлер беседовал с влиятельным консервативным политиком маркизом Филиппом Лотианом, в августе – с другим влиятельным тори Лео Эмери. Лотиан считался умеренным германофилом и подробно рассказал о своей поездке на страницах «Таймс», Эмери – умеренным германофобом, но оба, принадлежа к «группе Родса – Милнера», превыше всего ставили интересы Британской империи (и, конечно, свои собственные!), а уж потом – европейские дела⁴⁷. Многие из них побывали и на вилле в Далеме.

Гитлер был доволен действиями своего протеже и разрешил ему посылать представителя бюро на закрытые совещания МИДа. Нейрат не собирался сдаваться без боя и 19 января 1935 года отправил Риббентропу максимально резкое в допустимых официальным делопроизводством пределах письмо: «Я должен категорически отказать в информировании Вас об инструкциях, которые я или статс-секретарь даю прессе, за исключением, разумеется, вопросов разоружения, материалы по которым регулярно поступают к Вам. Одновременно я считаю нужным отметить, – перешел министр в атаку, – что Вы в последнее время более не считаете нужным информировать меня, как это специально приказал канцлер, о действиях, которые Вы осуществляете по его указанию, в сфере внешней политики. […] Позвольте просить Вас время от времени возвращаться к обычному порядку»⁴⁸.

Риббентроп проглотил и эту «пилюлю», но ничего не забыл.

4

1935 политический год начался если не с землетрясения, то с сейсмических толчков. Январский плебисцит в Сааре, прошедший под контролем Лиги Наций без каких-либо нарушений, абсолютным большинством голосов решил будущее области в пользу рейха. На 6 марта был запланирован визит Саймона и Идена в Берлин, но 4 марта британское правительство выпустило «Белую книгу» с оправданием модернизации своей армии перевооружением Германии и возрождением там милитаристского духа. Гитлер тут же известил англичан, что во время поездки по Саару сорвал голос, поэтому визит придется перенести. «Г-н фон Риббентроп конфиденциально признал, – сообщал из Берлина посол Фиппс, – что г-н Гитлер болен наполовину горлом, наполовину “Белой книгой”»⁴⁹.

«Публикация планов перевооружения в “Белой книге” поразила общественное мнение и, конечно, взбесила Лигу Наций, – сообщил 9 марта британский министр финансов Невилл Чемберлен сестре Хильде. – Оппозиция будет использовать всё это в полной мере, что ожидаемо. Я ни о чем не жалею. Если мы не отказываемся от идеи перевооружения, мы обязаны показать крупное повышение ставок и оправдать себя. Полагаю, в настоящее время все признают, что “Белая книга” была необходима и своевременна. Этот вредный зануда Риббентропп [так! – В. М.], думаю, убедил Гитлера, что Саймон был уже готов заключить англо-германское соглашение. Если это так, он был бы, конечно, горько разочарован, и хорошо, что, когда переговоры действительно начинаются, они будут основываться на реальном положении вещей»⁵⁰.

Шестого марта Франция восстановила двухлетний срок обязательной военной службы, а днем позже объявила о продлении военной конвенции с Бельгией. 9 марта министр авиации Герман Геринг официально оповестил мир о существовании у рейха – вопреки версальскому запрету – военно-воздушных сил (люфтваффе). 16 марта фюрер заявил о восстановлении военной независимости Германии, введении всеобщей воинской повинности. Это был последний шаг, превративший стотысячный рейхсвер в вермахт[23]23
  В октябре 1934 года на базе семи существовавших пехотных дивизий (еще было три кавалерийские) была сформирована 21 дивизия, при этом численность армии выросла до 240 тыс. человек, а штабы существовавших дивизий/округов преобразованы в штаб корпусов/округов. По Закону о создании вермахта 1935 года были созданы 36 дивизий, объединенные в 12 армейских корпусов.


[Закрыть] – современную армию, не уступавшую другим европейским вооруженным силам. Французы попытались мобилизовать союзников, но тщетно. Муссолини ограничился формальным протестом. Англичане тоже протестовали, но не отказались от визита: этот факт был для Гитлера важнее любых итогов переговоров. Он показывал, что мирный пересмотр дискриминационных положений Версаля в принципе возможен, даже несмотря на осуждение действий Германии со стороны Лиги Наций⁵¹.

Переговоры проходили 25–26 марта 1935 года с участием семи человек: Саймона, Идена, Фиппса, Гитлера, Нейрата, Риббентропа и главного переводчика МИДа Пауля Шмидта⁵². С германской стороны говорил только фюрер. Риббентроп остался «лицом без речей», Нейрат тоже. Отсутствие Бюлова породило толки, что он в опале и будет отправлен в отставку, а должность статс-секретаря займет Риббентроп. Бюлов был болен, и наш герой попытался этим воспользоваться, так что некоторые основания у слухов были. «МИД трепещет от мысли о том, – телеграфировал Фиппс еще 23 февраля, – что г-н фон Риббентроп получит должность, особенно если это будет должность барона фон Нейрата»⁵³.

Саймон слушал внимательно и доброжелательно, Иден внимательно и настороженно. Гитлер был любезен, но не так предупредителен, как год назад. Главным итогом стало согласие англичан начать переговоры о морских вооружениях после предложения фюрера о том, что тоннаж германского военно-морского флота будет составлять 35 процентов от британского (включая доминионы). Это означало не только признание лидерства Британии на морях, но и возможность для рейха увеличить общий тоннаж флота в три раза (!), а по кораблям основных классов – более чем в два, вопреки ограничениям Версальского договора (ст. 181–191)⁵⁴. Гитлер еще в январе подкинул эту идею лорду Лотиану, но реакции не последовало. 21 мая он озвучил ее в Рейхстаге вместе с предложением запретить ядовитые газы и зажигательные бомбы. «Тот, кто зажигает в Европе факел войны, стремится лишь к хаосу», – заключил он⁵⁵.

Попытки Берлина «избавиться от оков Версальского диктата» не могли остаться без ответа. Для обсуждения германской угрозы главы правительств и внешнеполитических ведомств Великобритании (Рамсей Макдональд и Джон Саймон), Франции (Пьер Этьен Фланден и Пьер Лаваль) и Италии (Бенито Муссолини, занимавший оба поста) собрались 11–14 апреля 1935 года в итальянском городке Стреза. Они заявили о непризнании изменений мирных договоров и дали понять Гитлеру, что не допустят объединения Австрии с рейхом: именно на это была направлена предпринятая нацистами попытка переворота в Вене 25 июля 1934 года, стоившая жизни федеральному канцлеру Энгельберту Дольфусу, другу и союзнику дуче. Однако итоговое заявление по настоянию англичан было составлено в обтекаемых выражениях, чтобы не беспокоить ни Гитлера, ни собственный парламент. Муссолини понял, что Англия и Франция не помогут ему против Германии, но и не помешают готовившейся аннексии Абиссинии⁵⁶.

Две недели спустя, 2 мая в Париже Лаваль подписал советско-французский договор о взаимной помощи. 16 мая аналогичный пакт был заключен между Москвой и Прагой при французском посредничестве, поскольку Францию и Чехословакию еще с 1924 года связывал союзный договор.

Гитлер понял, что время не ждет. 25 мая он известил Париж, Лондон, Рим и Брюссель, что считает советско-французский договор нарушением заключенных с ними в октябре 1925 года Локарнских соглашений, по которым Германия признала нерушимыми свои западные границы. Первыми – только через месяц! – дали ответ французы (25 июня), затем англичане (5 июля), итальянцы (15 июля) и бельгийцы (19 июля)⁵⁷. О готовности к диалогу это явно не свидетельствовало.

Первого июня Риббентроп был назначен главой делегации на переговорах с Англией по морским вооружениям и получил ранг чрезвычайного и полномочного посла по особым поручениям. На следующий день он прибыл в Лондон и разместился в фешенебельном отеле «Карлтон», над входом в который развевался непривычный для лондонцев флаг со свастикой. Вильгельмштрассе выделило ему в помощь начальника Правового отдела Фридриха Гауса и опытных дипломатов Эрнста Вёрмана (знакомого Риббентропа с 1920-х годов и его постоянного сотрудника в будущем) и Ганса Фровейна. Флот представляли контр-адмирал Карлгеорг Шустер и капитан 2-го ранга Ганс Кидерлен, которым помогал военно-морской атташе в Англии капитан 1-го ранга Эрвин Васснер. Шмидт переводил: Риббентроп сказал, что мог бы обойтись и без переводчика, но предпочитает концентрироваться на сути дела, а не на тонкостях грамматики.