Текст книги "Риббентроп. Дипломат от фюрера"

Между ним и Хёшем установился корректный «нейтралитет»: глава делегации и посол настолько дистанцировались друг от друга, что 3 июня, во время парада в честь дня рождения короля, стояли на противоположных концах посольской террасы в окружении своих приближенных. Ссылаясь на то, что англичане повсюду установили подслушивающие устройства, Риббентроп приказал участникам переговоров хранить их содержание в строжайшей тайне даже от посла. Шепотом передавалась история о том, что военно-морской атташе смог проинформировать его о происходившем, только уединившись с ним то ли в туалетной комнате, то ли в гардеробной во время одного из приемов.

С британской стороны переговоры вели заместитель начальника Морского штаба вице-адмирал Чарлз Литтл и дипломат Роберт Крейги, участвовавший в международных форумах по самым разным проблемам, включая… охрану слонов и носорогов в Африке (такая конференция проходила в Лондоне в 1914 году).

Работа началась утром 4 июня⁵⁸. Открывший заседание Саймон заявил, что соотношение 100:35 – не догма и что его страна будет исходить из своих реальных нужд, а затем предложил перейти к обмену мнениями. Риббентроп ответил, что для Германии приемлемо только такое соотношение, как основа «нерушимых и твердо установленных отношений» и что это не предмет торга, а окончательное решение фюрера, который «мыслит длительными историческими периодами». Оторопевший министр заметил, что подобные условия можно выдвигать только в конце переговоров, но не в начале, и покинул совещание для консультации с премьером. Правда, удивление Саймона трудно признать искренним. Во время приезда Фландена и Лаваля в Лондон в феврале 1935 года для консультаций он сразу предложил приступить к обсуждению окончательного текста коммюнике. Вот французы, те, действительно, удивились…

«Риббентроп, как гласит британская запись, выразил разочарование тем, что британское правительство не восприняло великое историческое решение рейхсканцлера как само собой разумеющуюся основу для настоящих переговоров. Германская делегация прибыла в Лондон не для того, чтобы навязывать требование о 35 %; она приехала, руководствуясь не подлежащим изменению решением рейхсканцлера, с искренним желанием заключить долгосрочное и широкомасштабное соглашение, которое сблизит стороны и примет во внимание их жизненные интересы».

По поводу удивления собеседников он заявил не менее решительно: «Придется привыкнуть к тому факту, что Германия как свободная и суверенная великая держава имеет право требовать то, что положено великой державе […] Прежде чем речь может пойти о каком бы то ни было соглашении, Германия создаст основу для участия в будущих международных переговорах на тех же условиях, что и другие страны». Наконец, «если британское правительство примет предложение рейхсканцлера, это не только упростит ограничение вооружений и позволит избежать нового бремени, но и сделает возможным более легкое разрешение остальных военно-морских проблем на основе великодушного предложения Германии».

После обеда работа возобновилась во вполне дружеской обстановке, но Риббентроп предложил впредь ограничиваться одним заседанием в день. Крейги поинтересовался, будет ли Германия придерживаться предложенного соотношения, если третья страна (речь шла прежде всего о Франции) увеличит свой флот, а Британия – нет. Риббентроп ответил, что рейх в принципе готов руководствоваться мощью британского флота и достичь на этой основе соглашения, после которого Франция едва ли сможет оправдать наращивание своих вооружений. Англичане попытались заговорить о необходимости согласовать решения конференции с другими странами, но Риббентроп воспротивился этому.

На следующий день Крейги напомнил содержание имеющихся договоров о морских вооружениях. Риббентроп выслушал «историческую справку», а затем прямо спросил, когда будет дан ответ на вчерашний вопрос, пояснив, что на Троицын день (9 июня) он должен вернуться домой. После обеда Крейги явился к нему в отель уточнить формулировки германских предложений для доклада правительству: делегаты и штаб флота рекомендовали принять предложение Гитлера.

«Национальный» кабинет Макдональда собрался утром 6 июня в последний раз – согласно заранее достигнутой договоренности, премьер уходил в отставку и передавал дела лидеру консерваторов Стэнли Болдуину. Преемником Саймона был намечен сэр Сэмюэль Хор, занимавший пост министра по делам Индии и входивший, подобно Саймону, во внешний круг «группы Родса – Милнера». Министры согласились с мнением делегатов. В пять часов вечера в Адмиралтействе состоялся последний «большой выход» Саймона в качестве главы Форин Оффис – он сообщил, что правительство приняло предложение установить соотношение британского и германского флотов 100:35 как «окончательное и постоянное».

Переводчик Шмидт позже признался, что не поверил своим ушам. Поблагодарив британского министра, «Риббентроп повторно выразил надежду, что соглашение, достигнутое благодаря великой дальновидности германского канцлера и ставшее итогом его серьезного и искреннего желания твердо установить дружбу между Великобританией и Германией, покажет себя в будущем как благословение для обоих народов. Он счастлив, что принимал участие в столь историческом решении». Саймон произнес несколько вежливых банальностей и откланялся. Эксперты взялись за подготовку документов, утверждение которых было отложено до 15 июня. Риббентроп счел, что его миссия выполнена – причем блестяще – в детали вникать уже не стал и отправился на доклад к фюреру.

Во время каникул он успел пообщаться с лордами Ротермиром и Лотианом, но главным успехом стало личное знакомство с принцем Уэльским (будущим королем Эдуардом VIII) и его подругой американкой Уоллис Симпсон. Как раз 11 июня принц выступил перед членами Британского легиона, собиравшимися в Германию. «По этому случаю он произнес речь, в которой высказал мысль: никто не способен содействовать развитию добрых отношений между Англией и Германией сильнее, чем люди, которые когда-то находились в окопах друг против друга»⁵⁹.

В Лондон Риббентроп вернулся 13 июня, и на следующий день переговоры возобновились. Акцентируя внимание на привязке германского тоннажа к британскому, он попросил зафиксировать волю Англии продолжать политику «непоощрения», то есть сдерживания других держав в наращивании морских вооружений. Крейги согласился, но 17 июня, когда договоренность о подписании документа была достигнута, возникло новое препятствие: англичане предложили обусловить его вступление в силу согласием других участников Версальского договора, прежде всего Франции и Италии. «У меня, – вспоминал Риббентроп, – произошла в отеле “Карлтон” серьезная стычка с сэром Робертом Крейги, и я сказал ему: “Весьма сожалею, но мне придется отправиться домой, сознавая, что по отношению ко мне англичане слова своего не сдержали”»⁶⁰, имея в виду официальное заявление Саймона от 6 июня. По свидетельству Рудольфа фон Риббентропа, «от дружественной стороны отец тогда получил информацию, что Ванситтарт протестовал против немедленного вступления соглашения в силу и что затруднения в день перед подписанием возникли благодаря его вмешательству»⁶¹.

Действия Риббентропа можно называть упорством, можно грубым шантажом, кому как нравится, однако он достиг цели. «Часто занятая вначале позиция предрешает успех переговоров. Возможностей много – от жесткого выдвижения своих требований вплоть до мягкой, скрывающей истинные цели манеры ведения переговоров. Все решает успех, и здесь он был однозначен!»⁶²

Соглашение было заключено 18 июня 1935 года, в 120-ю годовщину битвы при Ватерлоо, в здании Форин Оффис в виде обмена нотами между Хором и Риббентропом, без какой-либо торжественной церемонии (в мемуарах британский министр объяснил, что сделал это специально, не желая потакать «тщеславию» гостя). Хор подтвердил, что его страна будет прилагать усилия к поддержанию равновесия морских вооружений и что сегодня же о соглашении будут оповещены Палата общин (в виде «Белой книги») и страны – участницы Вашингтонского договора (США, Франция, Япония и Италия). Дополнительным и очень серьезным успехом Риббентропа стало формальное признание за Германией права на равный с Британией тоннаж подводного флота (которого по Версальскому договору она была лишена полностью!), правда, с оговоркой, что пока он не будет превышать 45 процентов британского.

Перед отъездом из Лондона, 23 июня, Риббентроп заявил: «Я рад, что переговоры по морским вопросам завершились удачно. Англо-германское соглашение стало возможным только благодаря широте взглядов и понимающему отношению обеих сторон – британского правительства и германского канцлера. После годов конференций, переговоров, разъездов министров из столицы в столицу это первое реальное достижение, первый шаг к ограничению вооружений.

Полагаю, что в прошлом Европа совершила ошибку, берясь за все сразу. Были сделаны две конкретные ошибки. Во-первых, люди хотели урегулировать всё за один раз, вместо того чтобы браться за проблемы по очереди, и во-вторых, что хуже, пытались разрешить все проблемы всех стран одновременно и за одним столом. Это называется системой коллективного мира. Но я думаю, что это попытка запрячь телегу впереди лошади.

Германия тоже хочет системы мира, настоящей системы мира, основанной на фактах дружбы, а не на теориях. Это должно лежать в основе любой Лиги Наций. Но Германия убеждена, что мы можем прийти к этому только постепенно, и верит в разрешение жизненно важных проблем европейских государств действием, даже если это начинается с двусторонних, а не многосторонних переговоров, которые ничего не дают Европе.

Уверен, что морское соглашение – начало практической мирной политики. Оно раз и навсегда разрешает жизненно важную проблему между Германией и Британией. Соперничества на море больше не будет. Радостно думать, что это значит для двух великих стран.

Но я убежден, что это лишь одна сторона дела. Другой основной результат переговоров в том, что мы сломали лед застывшей ситуации в Европе. Атмосфера умиротворения, которая должна логично последовать за этим, откроет путь для решения остальных проблем, и таким образом данное соглашение может стать краеугольным камнем подлинного объединения Европы.

Думаю, что в усилии сохранить культуру нашего старого мира Британия, Франция, Германия и другие европейские страны должны объединиться. Мы верим в сильную Европу и в сильную Британскую империю. Скажу больше. Я прочитал в одной из вчерашних газет, что Германия попыталась вбить клин между Францией и Британией. Должен сказать, что мы в Германии отказываемся понимать эти нелепые инсинуации, которые кажутся мне болтовней людей, неспособных освободиться от довоенного, если не допотопного мышления. Полагаю, нам всем следует попытаться быть мудрыми и забыть внутренние раздоры старого света. Если мы желаем возрождения Запада, как сказал в своей речи канцлер Гитлер, мы должны учиться мыслить шире и верить в это.

Наконец, вы хотите знать, каков может быть следующий шаг. Позволю себе личное замечание. Некоторые говорят, что я избрал целью жизни содействие тесному сотрудничеству между Англией, Францией и Германией, к которому с радостью присоединятся другие европейские страны. Они правы, и я полагаю, что мы – на верном пути»⁶³.

Через десять лет Риббентроп вспоминал: «Результатом моей лондонской миссии я был очень удовлетворен. Адольф Гитлер, которому я сообщил о подписании соглашения по телефону, был удовлетворен не менее – он назвал этот день одним из самых счастливых в своей жизни»⁶⁴.

Для закрепления достигнутого успеха Риббентроп решил использовать приезд в Германию делегации Британского легиона в июле того же года, но английские ветераны не спешили принимать участие в пропагандистских акциях хозяев. Осенью 1935 года он принял деятельное участие в создании Англо-германского и Германско-английского обществ. Первое возглавил британский консерватор Уилфрид Эшли барон Маунт-Темпл (Теннант стал секретарем), второе – герцог Карл Эдуард Саксен-Кобург-Готский, внук королевы Виктории и президент Германского Красного Креста. С английской стороны доминировала титулованная знать: Рональд Нолл-Кейм 2-й барон Брокет, Филипп Керр 11-й маркиз Лотиан, Джон Сили 1-й барон Моттистон, Чарлз Вейн-Темпест-Стюарт 7-й маркиз Лондондерри, Бертрам Фримен-Милфорд лорд Редсдейл, Артур Уэлсли 5-й герцог Веллингтон и др. Форин Оффис, где господствовала линия Идена – Ванситтарта, постарался дистанцироваться от этих организаций⁶⁵.

Морское соглашение было одобрено большей частью британской прессы и общественного мнения, за исключением германофобов и алармистов[24]24
  Алармисты (от фр. alarme – тревога) – в политическом лексиконе Англии и Франции того времени деятели, распространявшие слухи о скорой агрессии против этих стран, главным образом со стороны Германии.


[Закрыть] вроде Уинстона Черчилля. Реакция французов и итальянцев, которых лондонские союзники не сочли нужным предупредить о подготовке радикального пересмотра статей Версальского договора, варьировалась от раздражения до бешенства. Иден отправился в Рим успокаивать Муссолини, но… его влияние на эволюцию дуче от пробританской ориентации к прогерманской достойно отдельного рассказа. СССР и США настороженно наблюдали за происходившим, имея в виду собственные интересы.

Сегодня соглашение принято считать одной из роковых ошибок британской дипломатии: оно развязало руки Гитлеру, показало слабость и несогласованность политики «демократических стран», усугубило недоверие между Парижем и Лондоном. Бесспорно, Риббентроп одержал крупную победу. Тем более крупную, что она была одержана благодаря дипломатии нового типа, точнее, благодаря отказу от прежней дипломатии. Теперь всё решали «быстрота и натиск», способность принимать решения без оглядки на тормозящие факторы. Соглашение не только заставило Европу считаться с Гитлером, оно показало, что отныне и Риббентропа следовало воспринимать всерьез.

На склоне лет Иден сделал важное признание: «В Берлине и Риме люди, с которыми я встречался, полностью владели ситуацией в своей области, знали каждую мелочь и были готовы принимать решения. В Париже, как и в других демократиях, министров поглощали парламентские заботы. К тому же они были в летах, не имели специальных знаний и опыта в порученной им области; но главная политическая трудность заключалась в исполнении любого решения, какое они могли принять»⁶⁶.

По справедливости это можно сказать и об Англии, большинство лидеров которой тоже оказались крепки задним умом. «За это время, – писал после войны Сэмюэль Хор, ставший виконтом Темплвудом, – я еще более четко осознал, как нужны были их [Чемберлена и Гитлера. – В. М.] встречи, чтобы остановить войну. Пробыв пять лет послом в Испании, я вижу, что наиболее действенный способ повлиять на диктатуру – это прямой контакт с диктатором»⁶⁷.

Понадобилась война, чтобы в Лондоне и Париже это поняли.

Глава 3
Антикоминтерновский пакт
(1934–1937)

 
Но только после чтобы лавры
И непременно сразу праздник.
 

Михаил Щербаков

1

Следующим после морского соглашения с Англией успехом Риббентропа стал Антикоминтерновский пакт, точнее, Соглашение против Коммунистического интернационала, парафированное в Берлине 23 октября 1936 года и подписанное там же 25 ноября. Советская пропаганда и леволиберальные круги Европы и Америки охарактеризовали его как «адский военный план, состряпанный гитлеровским фашизмом и японской военщиной»¹. В несколько смягченных выражениях такая оценка бытует до сих пор.

Первая достоверно известная попытка германо-японского сближения при нацистском режиме относится к 1934 году. «7 апреля 1934 года [Рудольф] Гесс в частном порядке встретился с японским военно-морским атташе [контр-]адмиралом Эндо [Ёсикадзу] у профессора [Карла] Хаусхофера на Кольбергер штрассе 18 [в Мюнхене] и обратился к нему с полуофициальными предложениями, хотя и германская армия, и министерство иностранных дел явно предпочитали Китай Японии. Марта Хаусхофер подавала чай[25]25
  Марта Хаусхофер не только «подавала чай», но была постоянным помощником мужа в работе и переводила для него научную литературу.


[Закрыть], а профессор переводил. Поначалу оба были сдержаны в своих суждениях, но затем Гесс заявил в открытую: “Ну что ж, я могу сообщить вам – а я говорю от имени фюрера – мы искренне желаем, чтобы Германия и Япония шли одним курсом. Но я должен заметить, что в этом не может быть ничего такого, что поставило бы под угрозу наши отношения с Великобританией”. Эндо расплылся в одобрительной улыбке, которая обнажила его золотые зубы, а Хаусхофер облегченно вздохнул. В своих неопубликованных записях он описал эту встречу как первый шаг на пути к Антикоминтерновскому пакту, который страны заключили в ноябре 1936 года»².

Контуры континентального союза Германии, России и Японии как единственно способного противостоять атлантистскому блоку Хаусхофер впервые наметил в книге «Дай Нихон [Великая Япония. – В. М.]. Об армии, обороноспособности и будущем Японской империи» (1913) – результате двухлетней (1908–1910) стажировки в японской армии и изучения страны, которую он полюбил на всю жизнь и знатоком которой был признан³. Однако в Первую мировую Япония воевала против Германии. В послевоенные годы Россия, ставшая советской, считала Японию врагом, но сотрудничала с Германией. Приход нацистов к власти вызвал идеологический антагонизм между Германией и СССР и сделал логичным поиск ею союза с Японией по принципу «враг моего врага – мой друг». Огромное пространство между двумя державами занимал Советский Союз, с которым надо было либо сотрудничать, либо воевать и победить. Хаусхофер выступал за первый вариант, поэтому заключение Антикоминтерновского пакта, как это ни странно прозвучит, стало шагом на пути к континентальному блоку. Общим противником Германии и Японии Хаусхофер считал Великобританию и Францию – европейские метрополии с колониальными империями в Азии. Понимание этого вызрело у него задолго до прихода нацистов к власти и вне связи с большевизацией России, которая тоже считала их своими противниками как в Европе, так и в Азии⁴.

Запомним следующие важные моменты: 1) инициатива переговоров исходила от Хаусхофера или от японцев, а Гесс откликнулся на нее в силу дружбы с «отцом геополитики»; 2) с германской стороны переговоры вел заместитель Гитлера по партии, а не военный или дипломат; 3) Гитлер и Гесс ставили отношения с Великобританией выше любых перспектив союза с Японией; 4) первые попытки сближения были сделаны еще до контактов Риббентропа с японским военным атташе Осима Хироси, сыгравшим решающую роль в подготовке Антикоминтерновского пакта.

Японские дипломаты пристально следили за действиями Гитлера, но недооценивали потенциал НСДАП и переоценивали влияние рейхсвера. Возможно, они исходили из собственных представлений о том, что во внутренней политике армия по определению играет большую роль, чем политические партии⁵. В Токио после военного мятежа 15 мая 1932 года закончился недолгий период партийных кабинетов, и к власти пришло т. н. Правительство национального единства во главе с отставным адмиралом Сайто Макото, в котором идеолог экспансионистских кругов генерал Араки Садао сохранил пост военного министра. В 1933 году Япония вышла из Лиги Наций, не найдя с ней общего языка в урегулировании Маньчжурского инцидента и не желая поступиться приобретениями на континенте. Нарастание националистических настроений и авторитарных тенденций совпало с усилением международной изоляции, что в совокупности принуждало к поиску новых союзников.

Считается, что подготовка к сближению «изгоев мирового сообщества» началась еще в 1933 году, но с обеих сторон велась неактивно и неофициально. Советское руководство, усмотрев в этом новую попытку окружения, начало демонстративно бить тревогу уже в конце 1933 года, изображая рутинный обмен дипломатическими любезностями между Берлином и Токио как прелюдию союза, с неслучайными ссылками на британские и французские газеты⁶. Впрочем, реальных условий для сближения еще не было. 18 апреля 1934 года японский посол сказал Нейрату: «Германия и Япония являются подлинными бастионами против большевизма, и по этой причине основа общих германско-японских интересов уже сформировалась», – но развивать тему не стал, а министр на этом не настаивал⁷. Весной – летом того же года в Европе побывал принц Кая – кузен императрицы Нагако и майор сухопутных войск. Вернувшись домой, он стал выступать за союз с рейхом. В поездке по Скандинавским странам его сопровождал посланник в Стокгольме Сиратори Тосио, бывший начальник Департамента информации МИД, сосланный, с формальным повышением, из Токио за независимую позицию и экспансионистские взгляды. Наряду с Осима он станет главным действующим лицом в процессе подготовки Антикоминтерновского пакта с японской стороны, а затем первым в Японии выдвинет идею евразийского Континентального блока.

Пятого марта 1934 года 47-летний полковник Осима Хироси, сын генерала, занимавшего в годы Первой мировой войны пост военного министра, германофил во втором поколении, был назначен военным атташе в Берлин. За его плечами был большой опыт полевой, штабной и военно-дипломатической службы: помощник военного атташе в Германии (1921–1923 годы), военный атташе в Австрии и по совместительству в Венгрии (1923–1924 годы). Осима хорошо владел немецким языком (по отзывам современников, лучше других японцев, живших тогда в Берлине), любил страну и восхищался ее армией. В нацистском опыте он видел подходящую модель преобразований, хотя в Токио такие воззрения оставались непопулярными. Кроме того, на протяжении многих лет его преследовал кошмар русско-германского сближения против Японии, подобного нереализованному секретному соглашению Вильгельма II и Николая II в Бьёрке 24 июля 1905 года, на завершающем этапе Русско-японской войны. Одной из главных целей своей работы Осима считал предотвращение «нового Бьёрке», возможность которого он допускал даже с учетом взаимной враждебности двух стран в середине 1930-х годов⁸.

Новый военный атташе прибыл в столицу Третьего рейха в апреле 1934 года. Круг его обязанностей был не так уж широк, учитывая ограниченные масштабы военного сотрудничества сторон. Главная работа шла по линии сбора информации, прежде всего о Советском Союзе, и возможного обмена ею. Он познакомился с министром авиации Герингом, будущим начальником Верховного командования вермахта (ОКВ) Вильгельмом Кейтелем, главой военной разведки (Абвер) Вильгельмом Канарисом и рейхсфюрером СС Генрихом Гиммлером.

Осима полагалось заниматься только военными вопросами, но в их решении он был полностью независим от посла: атташе могли и должны были самостоятельно вести переговоры по военным вопросам, но они же сами решали, что относится к их компетенции, а что нет. Именно это определило характер подготовительного, наиболее важного и интересного этапа переговоров о соглашении против Коминтерна. Первоначально Осима вообще не ставил о них в известность посла Мусякодзи Кинтомо, а посылал доклады напрямую в Военное министерство и Генеральный штаб (ни один из этих документов не сохранился, и о них известно только из послевоенных показаний самого Осима[26]26
  Его показания на следствии перед Токийским процессом, использованные как на суде, так и позднейшими историками, являются ненадежным источником из-за неточностей в английском переводе, которые Осима, по незнанию этого языка, не мог заметить и исправить, но на которые не раз указывали его адвокаты.


[Закрыть])⁹. По мере того как военные круги проникались идеей сближения двух стран, они вступали в контакт с министерством иностранных дел, которое давало инструкции послу. Кроме того, по свидетельству берлинского корреспондента газеты «Асахи» Хамада Цунэдзиро, посол не имел личных связей ни с кем из нацистских лидеров и не пользовался у них авторитетом¹⁰. Когда в конце 1935 года Мусякодзи уехал в отпуск, покинув Германию почти на полгода, активность военного атташе заметно возросла.

«Бюро Риббентропа», ставшее главным партнером Осима, тоже вело переговоры без согласования и контактов с МИДом. Отсюда расхожее мнение о том, что на Вильгельмштрассе услышали о готовившемся пакте чуть ли не непосредственно перед его подписанием. Это неверно: о переговорах там знали уже в конце 1935 года, но сознательно дистанцировались от них, полагая, что из контактов с Токио ничего не выйдет¹¹. Министерство избегало любых занятий «профессиональным антикоммунизмом», предоставив их ведомствам Геббельса и Розенберга, чьи внешнеполитические дебюты оказались далеко не блестящими.

Германский посол в Токио Герберт фон Дирксен вспоминал, что, приехав в Берлин в отпуск весной 1936 года, застал министерство якобы в полном неведении о переговорах, а потому «решил прогуляться в логово льва и задать несколько вопросов самому Риббентропу, с которым до сих пор не был даже знаком. Очевидно, озадаченный моей инициативой, Риббентроп поначалу продемонстрировал некоторое недоверие, но, в конце концов, выдал кое-какую информацию и внимательно выслушал мой отчет о политической ситуации в Японии. Я ушел от него, сказав на прощание, что думаю, он не будет против, если я проинформирую г-на фон Нейрата о нашей беседе. Риббентроп ответил, что нет, он не возражает… Когда я сообщил об этих фактах в МИД, они рассыпались в благодарностях за то, что я добыл столь ценную информацию. Это заставило меня осознать, до какой степени МИД позволил изолировать себя [выделено мной. – В. М.) от происходящего в политической жизни страны. Вряд ли необходимо упоминать, что МИД был решительно против пакта с Японией. […] Я был определенно “за” в том, что касалось основной политической цели договора, – тесном взаимопонимании с Японией»¹².

Последнее утверждение согласуется с меморандумом Дирксена о «возможностях германско-японского военного и политического сотрудничества», составленным в канун нового, 1936 года после получения информации о переговорах из… японского Генерального штаба. Записка была отправлена на Вильгельмштрассе, а не в «Бюро Риббентропа», но ее главная мысль там бы понравилась: «Пока Германия и Советский Союз противостоят друг другу со всей непреклонностью государств, системы которых противоположны до последней детали и полностью различны по своей сущности, и пока к тому же Советский Союз вовлечен во французскую систему альянсов и в Лигу Наций, германско-японское сотрудничество, какую бы форму оно ни приняло, послужит к облегчению положения Германии и сослужит ей службу, при условии наличия необходимых мер предосторожности. Япония – единственная великая держава, которая противостоит Советскому Союзу и по глубинным идеологическим мотивам, и по многим политическим причинам… и к тому же, похоже, полна решимости разрешить это противостояние силой оружия, как только почувствует достаточную военную мощь… Германско-японско-британская комбинация означала бы идеальный политический вариант для Германии (возможно, для двух других стран тоже)»¹³. Риббентроп вполне мог читать эту бумагу.

Точной даты и обстоятельств знакомства Осима и Риббентропа мы не знаем, но его можно отнести ко 2-й половине 1934 года (на Токийском процессе Осима назвал октябрь 1935 года, что совсем уж фантастично!). Риббентроп приписывал идею сближения Гитлеру: «Еще несколькими годами ранее [1936 года. – В. М.] Адольф Гитлер говорил со мной о том, нельзя ли в какой-либо форме завязать с Японией более тесные отношения. Я отвечал ему, что у меня самого есть кое-какие связи с японцами и что я установлю с ними необходимый контакт. При этом выявилось, что японское правительство занимает такую же антикоммунистическую позицию, как и германское. Из этих бесед, имевших место в 1934–1935 годах, выкристаллизовалась идея сделать одинаково направленные стремления предметом переговоров»¹⁴.

В письме курировавшему в МИДе дальневосточную политику Отто фон Эрдманнсдорфу от 1 января 1936 года Дирксен утверждал, что инициаторами переговоров выступили Риббентроп и Канарис – так ему сказали в японском Генеральном штабе¹⁵. Версия об инициативе Риббентропа закреплена в вердиктах Нюрнбергского и Токийского трибуналов – не в последнюю очередь со слов Осима – и в некоторых мемуарах.

В окружении Риббентропа на начальном этапе переговоров важную роль сыграл Фридрих Хак, лоббист той части военно-промышленного комплекса, которая стремилась расширить торговлю с Японией (большинство ориентировалось на чанкайшистский Китай – исправного покупателя оружия и боеприпасов)¹⁶. Еще осенью 1914 года Хак был интернирован японцами при захвате германской крепости Циндао в Китае и обзавелся хорошими связями в военных кругах, которые пригодились ему после войны, когда он занялся торговлей оружием. Версальский договор запретил Германии разрабатывать и использовать современные военные технологии и полностью лишил ее военной авиации и подводного флота. Дальновидные люди стали искать партнеров для тайного сотрудничества. Для летчиков и танкистов таким партнером стала Советская Россия. Флот с помощью связей Хака решил попытать счастья в Японии, куда весной 1924 года прибыл одетый в штатское Канарис¹⁷. Результатов вояж не дал, но влиятельные люди оценили имя и связи Хака. Десять лет спустя их использовал Риббентроп – по совету всеведущего шефа Абвера.

Изучая в начале 1960-х годов историю Антикоминтерновского пакта, японский историк Т. Охата имел возможность использовать не только документы, но и личные свидетельства участников событий. Сопоставив их, он убедительно доказал, что инициатива исходила от Осима. В этом бывший военный атташе сам признавался на старости лет, опровергая свои показания на Токийском процессе, где он сознательно преуменьшал собственную роль и валил всё на покойного рейхсминистра.

В 1966 году Осима говорил американскому историку Х. Бервальду: «Можно сказать, что Риббентроп и я были очень близкими друзьями. Мы часто встречались по вечерам, славно проводя время за вином и ликерами. Пожалуй, тот первый Антикоминтерновский пакт никогда не был бы заключен, если бы между Риббентропом и мной не существовала близкая дружба»¹⁸. Историк М. Миякэ, лично знавший генерала-посла в те же годы, рассказывал мне, что Осима отличался открытостью и откровенностью и если не хотел обсуждать какие-то темы, то прямо говорил об этом, не прибегая к отговоркам и не ссылаясь на слабеющую память. И категорически отказался писать мемуары.

Риббентроп с готовностью подхватил инициативу, но переговоры шли полуконспиративно, не отражаясь на бумаге. Например, не документировано присутствие на них Сиратори, наезжавшего в Берлин из Швеции, хотя для современников его участие не было тайной¹⁹. Осенью 1935 года Риббентроп представил Осима фюреру, и с этого времени они встречались неоднократно вплоть до конца войны. Осима надеялся на заключение хотя бы ограниченного военного союза против СССР – пусть даже тайного! – но не мог рассчитывать на это, не располагая необходимыми полномочиями. Риббентроп, напротив, хотел сделать пакт гласным и идеологическим, а потому открытым для других держав. В его расширении он видел залог продвижения к вожделенному креслу министра иностранных дел, убеждая Осима – как и Гитлера в меморандуме от 16 августа 1936 года, – что «только будучи опубликованным, Антикоминтерновский пакт достигнет своей цели и даст нам возможность начать широкое дипломатическое наступление против большевизма и приступить к формированию блока антибольшевистских государств»²⁰. Так что их подходы к совместно задуманному соглашению изначально различались.