Текст книги "Риббентроп. Дипломат от фюрера"

Глава 4
Провал миссии
(1936–1937)

 
Всё опять-таки в театре
И опять-таки в плохом.
 

Михаил Щербаков

1

Успех морского соглашения с Англией подвиг Риббентропа к новой попытке занять кресло статс-секретаря МИДа. Гитлер поддержал его, но натолкнулся на сопротивление Нейрата, который 25 октября 1935 года направил рейхсканцлеру прошение об отставке: «Я не считаю, что г-н фон Риббентроп даже с помощью профессионалов сможет выполнить, как того требуют национальные интересы, данную работу, для которой необходимо правильное представление о международных отношениях, административном аппарате и кадрах. […] Если мне придется взять на себя все мелкие детали, от кадровых вопросов до ежедневной рутины, которые находятся в ведении статс-секретаря, у меня не станет времени работать министром. Если Вы назначите абсолютного дилетанта, не имеющего представления о том, как функционирует министерство, это будет означать, что я стану статс-секретарем, а Риббентроп министром иностранных дел. Такое условие я принять не могу. […] Наконец, в силу личных причин, для меня невозможно сколько-нибудь продуктивное сотрудничество с г-ном фон Риббентропом»¹. Это письмо, долгое время остававшееся неопубликованным, корректирует наши представления о личности Нейрата и его отношениях с Риббентропом. 4 ноября Гитлер сообщил министру, что не принимает его отставку. Он согласился не требовать более назначения для своего протеже, но обрушился на персонал Вильгельмштрассе за нежелание сотрудничать с режимом.

Следующее появление Риббентропа перед «бомондом» мировой политики было связано с ремилитаризацией Рейнской области в марте 1936 года. Версальский договор запрещал Германии «содержать или сооружать укрепления как на левом берегу Рейна, так и на правом берегу Рейна к западу от линии, начертанной в 50 километрах восточнее этой реки», а также иметь там какие-либо вооруженные силы. В случае нарушения этих статей Германия «стала бы рассматриваться как совершившая враждебный акт по отношению к державам, подписавшим настоящий договор, и как стремящаяся поколебать всеобщий мир» (ст. 42–44).

Рейнская область была оккупирована Францией, которая попыталась превратить ее в вассальную Рейнскую республику, ибо еще «Завещание Ришелье» (знаменитый апокриф вроде «Завещания Петра Великого», «Протоколов сионских мудрецов» или «Меморандума Танака») называло Рейн естественной границей Франции. Дипломатия Густава Штреземана, почти полностью реабилитировавшая Германию, привела к тому, что 30 июня 1930 года последний французский солдат покинул оккупированную территорию. По иронии судьбы приказ об этом отдал премьер-министр Андре Тардьё – один из главных авторов Версальского договора². Но положение о демилитаризации оставалось в силе, создавая странное положение: Германия обладала суверенитетом над территорией, но не могла иметь там ни одного солдата – под страхом возможной войны с Англией и Францией³.

Считая полное восстановление суверенитета первоочередной задачей, Гитлер ожидал повода для решительных действий. В конце 1935 года посол Фиппс предупредил об этом Форин Оффис, но к сказанному серьезно отнесся лишь Иден, только что назначенный министром иностранных дел. В конце января 1936 года в Лондоне Нейрат, представлявший Германию на похоронах Георга V, дал понять, что фюрер намерен придерживаться Локарнских соглашений, но оставляет за собой свободу действий в случае вступления в силу советско-французского договора⁴. 11 февраля договор был представлен Палате депутатов. 25 февраля министр иностранных дел Пьер-Этьен Фланден заявил, что он соответствует Локарнским соглашениям, а в случае необходимости вопрос можно передать на рассмотрение Международного суда в Гааге. Два дня спустя договор был ратифицирован 353 голосами против 165.

Повод для решительных действий представился. Вопрос заключался лишь в том, прибегнут Париж и Лондон к силе или нет. Генералы и дипломаты отговаривали рейхсканцлера от ввода войск в демилитаризованную зону, ссылаясь на слабость вермахта, который не сможет отразить возможный удар французской армии, тем более при поддержке Англии, а это приведет к необратимой потере престижа. Но фюрер рискнул, вопреки мнению всех своих приближенных, кроме одного – Риббентропа, который уверенно заявил, что бояться нечего: дело закончится бурей в стакане воды – хотя не вполне понятно, на чем основывалась его уверенность.

На рассвете 7 марта 1936 года две дивизии вермахта вступили в Рейнскую область. В тот же день Гитлер экстренно созвал Рейхстаг. «Можно себе представить, в каком возбуждении я, – вспоминал Рудольф фон Риббентроп, которого родители взяли на историческое заседание, – вступил в ложу для зрителей в зале Кролль-оперы, находившейся напротив старого, пострадавшего от пожара здания Рейхстага – теперь здесь проходили его заседания. Едва ли кто из присутствующих – парламентариев, дипломатов, сановников Рейха и партийных бонз, среди которых я находился, – знал, по какому поводу их здесь собрали. Когда Гитлер объявил: правительство Рейха постановило восстановить полный суверенитет Рейха в демилитаризованной зоне Рейнской области, раздались, естественно, долгие бурные рукоплескания. Однако стоило ему продолжить: “в этот момент, когда немецкие войска вступают в гарнизоны мирного времени в Рейнской области”, собрание, казалось, буквально взорвалось аплодисментами. […] В величайшем напряжении я провел последующие дни. Дойдет ли дело до военных акций со стороны стран – гарантов Версальского договора?»⁵

Объявив об отказе от Локарнских соглашений, Гитлер предложил заключить двусторонние пакты о ненападении со всеми соседними государствами и всеобщий договор об ограничении военно-воздушных сил. Одновременно германские послы в Лондоне, Париже, Риме и Брюсселе вручили Министерствам иностранных дел соответствующие меморандумы⁶.

Риббентроп оказался прав. За формальными протестами, обращением Франции и Бельгии в Лигу Наций и шумом в прессе не последовало никаких конкретных мер. Военное руководство Франции заявило, что страна не готова к войне с Германией без поддержки Лондона, министров волновали только предстоящие выборы. Премьер Альбер Сарро ограничился тем, что 8 марта произнес решительную речь по радио, а два дня спустя – в Палате депутатов. «Для Франции эти колебания были роковыми, – сделал вывод британский историк В. М. Джордан. – Отсутствие действий с ее стороны могло означать, что это нарушение договора со стороны Германии не было нарушением столь явного характера, чтобы могли вступить в силу обязательства держав-гарантов прийти ей немедленно на помощь. Всякие отсрочки в этом отношении были бы на руку Великобритании»⁷.

Почему? Потому что англичане воевать не собирались. «В феврале 1936 года новый министр иностранных дел Энтони Иден предложил разрешить Германии занять Рейнскую область и признать ее специальные интересы в центральной и юго-восточной Европе в обмен на ограничение вооружений и гарантии для западной Европы вместо Локарнского соглашения. Пожалуй, ни одно британское предложение не заходило так далеко в признании того, что имело значение для Гитлера. […] Кабинет отверг это предложение и решил сосредоточиться на замене Локарнского соглашения твердой немецкой гарантией для западной Европы вместе с ограничением вооружений в обмен на ремилитаризацию Рейнской области. Иден [не извещая французов! – В. М.] предложил Гитлеру 6 марта начать переговоры на этой основе». Гитлер ввел войска в Рейнскую область без чьего-либо разрешения или уступок. Неудивительно, что после войны Иден долго и путано оправдывался за свои действия, а Фланден возлагал всю вину на англичан⁸. Муссолини тем более не испытывал желания ввязываться в конфликт на стороне держав, выступивших против его экспансии в Абиссинии.

Представители локарнских держав собрались в Лондоне 10 марта. Хёш и военные атташе запаниковали и, оценив шансы войны как «пятьдесят на пятьдесят», телеграфировали в Берлин совет готовиться к выводу войск из Рейнской области. Риббентроп позже сказал, что если бы он был послом, то не допустил бы отправку подобной телеграммы⁹. Подкрепленный его уверениями, Гитлер не дрогнул и 12 марта сделал новое заявление, призвав державы к диалогу, но на своих условиях¹⁰.

Четырнадцатого марта Совет Лиги Наций решил предоставить Германии слово для оправдания. Фюрер согласился и чуть было сам не отправился в Лондон, но в конце концов послал туда Риббентропа. 18 марта, в день его отлета из Берлина, Фиппс предупредил Идена, что Риббентроп – один из главных сторонников ремилитаризации Рейнской области, что он имеет большое влияние на рейхсканцлера в вопросах внешней политики, хотя говорит ему только то, что тот хочет слышать, и что, наконец, он уверен в прогерманских настроениях британского общества «за несчастным и редким исключением Форин Оффиса и британского посольства в Берлине»¹¹.

Риббентропу пришлось действовать в контакте с Вильгельмштрассе, которое представляли его шурин и, по совместительству, начальник 3-го отдела МИДа (ведавшего вопросами Великобритании, Америки и Дальнего Востока) Ганс Дикхоф и Вёрман. Посольство постаралось подготовить благоприятную почву для визита, но представитель фюрера не был настроен на уступки, тем более «попав в явно недружественную атмосферу»¹². По приезде он сразу встретился с Иденом, который призвал Германию «внести реальный вклад в разрешение кризиса». Риббентроп четко обозначил возможный максимум компромисса: до окончания переговоров рейх не будет увеличивать численность войск в Рейнской области и выдвигать их к границам Франции и Бельгии, добавив, что «реальным вкладом являются великие предложения фюрера от 7 марта»¹³.

Инструкции Гитлера, сообщенные в Лондон по телефону, звучали совершенно недвусмысленно: «Г-н фон Риббентроп должен присутствовать на заседании Совета, но поначалу выжидать и выяснить, какие вопросы будут представлены на обсуждение и в качестве возможного предмета резолюции. Если документ локарнских держав уже представлен Совету и обсуждается или если на него делаются ссылки в ходе дебатов, г-н фон Риббентроп должен спросить, в какой роли германский представитель будет участвовать в предстоящих заседаниях Совета и особенно будет ли он во время дискуссии и принятия резолюции иметь полное равенство со всеми членами Совета [Германия уже не член Лиги Наций. – В. М.] […] Если же Совет примет окончательное решение, что германский представитель не будет участвовать в голосовании или что его голос не будет засчитан, следует формально заявить, что это создает новую и совершенно неожиданную ситуацию для германской делегации, что она должна прежде всего получить новые указания от своего правительства, а до того воздержаться от участия в работе Совета. На этом основании в заседании должен быть сделан перерыв. Если это будет отвергнуто, г-н фон Риббентроп и сопровождающие его лица должны покинуть заседание. […] Если же Совет решит, что вопрос о праве [Германии. – В. М.] на голосование лучше перенести на потом и приступить к обсуждению деталей, следует настоять на немедленном разрешении вопроса»¹⁴.

Первая, «негативная» часть речи Риббентропа на заседании Совета 19 марта была посвящена изложению официальной позиции Берлина. Собравшихся удивило то, что он произнес ее по-немецки, хотя свободно владел рабочими языками Лиги – английским и французским. «Позитивная» часть напоминала об «исторических и уникальных» предложениях Гитлера от 7 марта¹⁵. Прений не последовало, так как делегаты выговорились в предшествующие дни: особенно резкой была речь Литвинова. После перерыва состоялось голосование по резолюции, осудившей Германию как нарушителя Локарнских соглашений: 13 делегатов – за, 1 (Германия) – против, 1 (Чили) – воздержался, 1 (Эквадор) – не голосовал. Пока шло голосование, Риббентроп «сидел, скрестив руки на груди и уставившись в окно с видом полного безразличия»¹⁶, а затем выступил с кратким заявлением протеста. Ситуация до боли напоминала сессию Совета Лиги в Женеве тремя годами ранее, когда в аналогичной ситуации оказалась Япония.

Державы не только осудили действия рейха, но и выработали проект соглашения, который Иден и лорд-хранитель печати виконт Эдуард Галифакс вечером того же дня сообщили германским представителям, давая понять, что дверь не закрыта насовсем¹⁷. Риббентроп заявил, что пункты, не признающие абсолютный суверенитет Германии над Рейнской областью (ввод войск нейтральных держав, как это было во время плебисцита в Сааре, и запрещение возводить укрепления), принципиально неприемлемы для Берлина и что, если они не будут изменены, он немедленно возвращается домой¹⁸. Иден попытался уговорить его не делать поспешных шагов, поскольку ему в тот же день предстояло выступать в Палате общин. Речь британского министра была более выдержанной, чем выступления его французского и бельгийского коллег перед своими парламентами. «Риббентропп [так! – В. М.], думаю, не такой уж злодей, – писал Невилл Чемберлен 21 марта сестре Хильде. – Проблема состоит скорее в том, что он лишь подхалим Гитлера, но знает и понимает другие страны, чем, собственно, отличается от фюрера, Геринга и Геббельса, которые мало осведомлены об этом»¹⁹.

Выслушав доклад Риббентропа, Гитлер 24 марта официально отверг представленный проект, но, верный своей тактике, намекнул на возможность смягчения позиции после плебисцита по вопросу ремилитаризации Рейнской области, назначенного на конец месяца²⁰. В тот же день наш герой вернулся в Лондон и вручил предварительный ответ Идену, поведав тому о глубоком разочаровании Гитлера и о своих усилиях по спасению переговорного процесса. Судя по записи британского министра, говорил в основном гость, успевший затронуть множество тем, включая свое понимание суверенитета и предстоящие выборы во Франции, в преддверии которых политики способны на любые необдуманные заявления²¹.

На следующий день они встретились снова. Иден изложил позицию правительства Его Величества, не считавшего Локарнские соглашения «мертвыми» и не отказывавшегося от договоренностей с Францией, в том числе военного характера. Наибольшее негодование гостя (составившего о беседе подробный отчет) вызвало известие о предстоящих переговорах представителей британского, французского и бельгийского Генеральных штабов²². Уже после первой беседы он сказал «золотому перу» ротермировской прессы и своему давнему знакомому Уорду Прайсу, что «германский народ больше не потерпит версальского духа», основанного на разделении европейских народов на «завоевателей и завоеванных»²³. 26 марта Иден произнес речь в Палате общин, из которой стало ясно, что уступок не будет²⁴. На следующий день Риббентроп улетел домой на персональном Ju.52 с литерами AMYY.

Двадцать девятого марта в Германии прошли выборы в «Рейхстаг свободы и мира» и плебисцит по вопросу о ремилитаризации Рейнской области, причем 98,8 процента избирателей одобрили политику фюрера. 31 марта Гитлер обнародовал окончательный вариант «мирного плана», который 1 апреля Риббентроп передал Идену и Галифаксу²⁵. Министры ограничились уточняющими вопросами, а на следующий день перешли к оценкам и выводам. Иден назвал документ «чрезвычайно важным и заслуживающим тщательного изучения», заявив, что понимает позицию Берлина и «трудность нынешней политической ситуации». Согласия с предложениями это не означало, но Риббентроп дал понять, что дальнейший торг невозможен и что план Гитлера может быть или полностью принят, или полностью отвергнут (как некогда – его собственный ассортимент вин и коньяков!). Год назад, при подготовке морского соглашения, игра ва-банк принесла ему успех. Сейчас Иден не ответил ни да, ни нет, что было равнозначно отказу. 6 мая Фиппс вручил Нейрату вопросник с целью конкретизировать «мирный план»²⁶. Гитлер счел его издевательством и велел не отвечать. Эпоха Локарно закончилась. Чтобы подвести итог, Германская академия политических наук и Институт международных отношений выпустили том под названием «Локарно» с предисловием Риббентропа, датированным 19 мая. Книга была оперативно издана на английском языке – отпечатана в Германии, но под маркой известной лондонской фирмы. Это самое полное собрание официальных документов и заявлений всех заинтересованных сторон по данному вопросу до сих пор сохраняет большую ценность.

«С ликвидацией демилитаризованной зоны и устранением одной из несправедливостей Версальского договора последний не мог долго существовать. Было бы лучше без дальнейшей канители реконструировать его на основе предложений, выдвинутых на этот случай германским канцлером. […] Захват этой зоны по своим последствиям был самым решающим инцидентом за все годы, прошедшие между двумя войнами», – констатировал в 1940 году В. М. Джордан²⁷.

2

Сообщая в Берлин о не слишком утешительных результатах переговоров, Риббентроп добавил, что намерен задействовать своих влиятельных друзей, чтобы изменить общественное мнение Великобритании в благоприятную для Германии сторону.

Не буду утомлять читателя перечнем имен и титулов тех, на кого он рассчитывал, ограничившись наиболее ярким примером Чарлза 7-го маркиза Лондондерри и его супруги Эдит. О них почти не вспоминали, пока в 2005 году британский историк Й. Кершоу не выпустил книгу «Друживший с Гитлером. Лорд Лондондерри, нацисты и путь к войне», отличающуюся не только знанием архивных материалов, но и явно агитпроповским тоном, который почти исчез из европейской историографии в 1970—1980-е годы²⁸. Знатный и богатый лорд Лондондерри считал, что власть должна принадлежать ему по праву рождения, и недоумевал, почему другие думают иначе. Несмотря на положение и родственные связи, он только к пятидесяти годам попал в правительство (и то не в ранге министра), а к пятидесяти четырем получил вожделенный пост министра авиации. Четыре года его пребывания в должности современники оценивали отрицательно (историки более снисходительны), поэтому при смене кабинета в июне 1935 года он был перемещен на «церемониальный» пост лорда – хранителя печати, а к концу года потерял и его. Виновником опалы лорд считал премьера Стэнли Болдуина. Способности Лондондерри расходились с его амбициями, но это не означает, что империей правили одни таланты. Того же Болдуина лорд Керзон назвал «человеком исключительной незначительности»… и едва ли сильно ошибся.

Риббентроп познакомился с четой Лондондерри в ноябре 1934 года на одном из пышных балов в их лондонском доме. Там царила леди Лондондерри – не менее амбициозная, чем муж, но, по общему мнению, более умная, волевая и целеустремленная. Ее ценил премьер Макдональд, и назначение мужа министром столичный свет относил, прежде всего, на счет этой дружбы. Консерватор и антикоммунист, лорд присматривался к Третьему рейху еще будучи членом правительства, но впервые побывал там только в феврале 1936 года на зимних Олимпийских играх в Гармиш-Партенкирхене. Инициатором визита стало «Бюро Риббентропа», но гостя сразу же взял под опеку Геринг. Лондондерри поддерживали дружеские отношения с обоими, но леди предпочитала будущего рейхсмаршала, которого в письмах называла «Зигфридом». 2 февраля Риббентроп дал в Далеме банкет в честь гостя, 4 февраля его приняли Гитлер и Нейрат. Лондондерри уехал из Германии счастливым не только от того, что увидел, но и из-за того, как к нему там отнеслись. 21 февраля он благодарил Риббентропа велеречивым письмом, которое счел нужным предать гласности²⁹. 3 апреля он чествовал Риббентропа в Лондоне, однако утверждения, что они при этом называли друг друга по имени, то есть были на «ты», вызывают сомнения. Наконец вечером 29 мая Риббентроп на личном самолете прилетел в Северную Ирландию, где располагалось поместье Лондондерри…

Но между этими датами произошло несколько важных событий. 9 апреля Риббентроп отправился домой. Проводив его в аэропорт и вернувшись в посольство, Хёш с облегчением произнес: «Слава Богу, болван улетел» – и набросал для Нейрата краткий отчет о их последней беседе и рано лег спать, сославшись на нездоровье. На следующее утро он скоропостижно скончался от сердечного приступа. По Лондону немедленно поползли слухи, что посол то ли покончил с собой, то ли его убили гестаповцы с помощью отравленной зубной пасты³⁰. Любители сенсаций вспоминают об этом и сегодня, хотя толки о насильственной смерти Хёша опровергли пресс-секретарь посольства Фриц Хессе (он же – глава лондонского бюро официального Германского информационного агентства DNB), военный атташе барон Лео Гейр фон Швеппенбург и даже перебежчик Вольфганг цу Путлиц³¹. Поверенным в делах стал советник князь Отто фон Бисмарк-Шёнхаузен, внук и тезка «железного канцлера». Возможными преемниками молва называла посланника в Вене Франца фон Папена, посланника в Бухаресте Эберхарда фон Шторера и посланника в Стокгольме принца Виктора цу Вида. Гитлер решил по-другому, хотя и не сразу.

Уик-энд, проведенный Риббентропом в поместье Лондондерри, широко освещался прессой, особенно местной, поэтому позже, после начала войны лорду пришлось оправдываться за свое гостеприимство. Разговоры о политике велись, но их значение оказалось колоссально преувеличенным. Гость пребывал в уверенности, что перед ним – авторитетный действующий политик, способный влиять на принятие решений и выражающий точку зрения правящих кругов. Хозяину льстило, что эмиссар Гитлера отнесся к нему столь серьезно и почтительно. Журналисты при беседах не присутствовали, поэтому в лондонской прессе зазвучали тревожные нотки, а ее враждебность к лорду возрастала по мере ухудшения двусторонних отношений. Так что в исторической перспективе визит сослужил дурную службу обоим, укрепив их иллюзии.

Впрочем, главные заблуждения Риббентропа были связаны с Томасом Джонсом – бывшим генеральным секретарем кабинета и другом премьера Болдуина, «который руководил правительством исподволь, во многие вопросы просто не вникая из-за недостатка знаний или банального нежелания разбираться с проблемами»³². Риббентроп и Джонс несколько раз встречались в начале апреля, и визитер из Берлина произвел благоприятное впечатление («уверен, что он не хочет войны на Западе»). Поэтому Джонс согласился приехать в Германию в качестве частного лица и 16 мая стал гостем на вилле в Далеме, которая поразила его британским стилем и обилием английских книг в кабинете хозяина. Заявив, что будет предельно откровенен, Риббентроп уверил Джонса: внешнюю политику Германии определяет лично Гитлер, руководствуясь его, Риббентропа, советами; дипломаты ничего не решают и ничего не значат, а потому достичь заветной мечты фюрера – союза с Англией – можно только через его личную встречу с Болдуином. На следующий день они отправились на самолете в Мюнхен, где британский гость услышал все это уже от самого фюрера.

«Гитлер предложил устроить встречу на военном корабле в Северном море и даже заявил, что готов полететь к британскому премьеру в Чекерс[31]31
  Загородная резиденция британских премьер-министров.


[Закрыть]»³³. «Было бы ошибкой недооценивать влияние фон Риббентропа и списывать его со счетов как глупца, потому что он не придерживается общепринятой процедуры. Как минимум это надежный “телефон” от Гитлера и, судя по всему, гораздо большее», – суммировал Джонс и пересказал услышанное Болдуину. «Я слышал, – вспоминал Риббентроп, – что Болдуин вроде бы не против, но к решению идет все же медленно. Потом я узнал, что Болдуин высказался так: он должен сначала переговорить с “Ваном” (имелся в виду Ванситтарт). Это вызвало у меня опасения, ибо от Ванситтарта я положительного решения не ждал. В конце концов Болдуин через своего друга мистера Т. Дж. Джонса передал мне [18 июня. – В. М.], что такая встреча “еще требует большой подготовки”. Практически это означало отказ»³⁴. Премьер уступил давлению Ванситтарта и Идена.

«Я слышал позже, – продолжал Риббентроп, – что Болдуин высказался так: он, мол, не знает, “как говорить с диктаторами”. После многообещающего начала в виде соглашения о флотах отказ Болдуина разочаровывал. Когда я доложил об этом отказе Адольфу Гитлеру (он ожидал меня в саду Имперской канцелярии), его разочарование было, пожалуй, даже еще большим, чем мое. Он довольно долго молчал, а потом серьезно поглядел на меня. Наконец сказал: многие годы он вновь и вновь выступал за германо-английское взаимопонимание, решил вопрос о флотах в таком благоприятном для Англии духе, готов делать все вместе с нею, но, видимо, его позицию, имеющую столь важное значение для целых поколений, там не понимают. Мне было ясно: важная возможность упущена. В ущерб Германии и Англии, более того, к невыгоде для Европы и всего мира благоприятный компромисс не достигнут и шанс его так и остался неиспользованным. Представится ли он вновь? Нет, этого не произошло. […] Я убежден в том, что, если бы встреча с британским премьер-министром состоялась и английская сторона согласилась бы с основными идеями этой внешней политики, мы жили бы сейчас в условиях глубочайшего мира»³⁵.

Двадцать первого июня 1936 года внезапно скончался статс-секретарь МИДа Бернгард фон Бюлов (на старую школу Вильгельмштрассе как будто нашел мор!). Дальше начинаются загадки. По воспоминаниям Риббентропа, Гитлер только через месяц, 21 июля в Байройте, «совершенно неожиданно для меня объявил о моем назначении статс-секретарем министерства иностранных дел и поздравил меня с этим назначением. Он только что говорил с министром иностранных дел фон Нейратом, и тот с этим согласен. Он, фюрер, надеется, что мы хорошо сработаемся. […] Затем фюрер перевел разговор на тему о вакантности поста нашего посла в Англии ввиду смерти г-на фон Хёша и спросил меня, кого надобно послать в Лондон. В связи с этим возникла продолжительная беседа о германо-английских отношениях. […] Мне стало ясно, насколько важное значение имеет точное представление фюрера о ситуации в Англии и возможности ее изменения, поскольку он, несмотря на все сомнения, все еще стремился к взаимопониманию с нею. Поэтому я высказал мысль, не будет ли наиболее правильным послать меня в Лондон послом, а не назначать статс-секретарем министерства. Идея эта так понравилась Гитлеру, что он тут же ухватился за нее и сказал, что целиком согласен. […] Затем фюрер пригласил к себе г-на фон Нейрата и сообщил ему, что желает послать меня в Лондон. Это решение, как фон Нейрат сказал мне, он нашел особенно удачным. Казалось, министр тоже считал весьма важным окончательное выяснение германо-английских отношений»³⁶.

Когда Риббентроп заявил об этом на Нюрнбергском процессе, Нейрат выразил удивление, ибо никогда не соглашался видеть его статс-секретарем МИДа. Даже с назначением в Лондон не всё оказалось просто. Нейрат был рад ему, надеясь, что соперник быстро свернет себе шею на поприще традиционной дипломатии³⁷. Однако министр пришел в негодование, когда 26 июля Риббентроп показал ему официальное распоряжение о своем назначении, подписанное Гитлером двумя днями ранее: оно сохраняло за ним все прежние должности с прямым подчинением фюреру, перед которым он и нес ответственность «на всех постах», включая посольский. 27 июля Нейрат подал очередное прошение об отставке, ссылаясь на то, что данные Риббентропу исключительные права «лишают меня какого бы то ни было влияния в одном из важнейших аспектов германской внешней политики», и предложил рейхсканцлеру лично возглавить министерство³⁸. 10 августа между ними состоялся решающий разговор: фюрер не принял отставку министра и заверил его, что Риббентроп будет подчиняться ему точно так же, как и все остальные послы. Статс-секретарем МИДа стал Ганс-Георг фон Макензен – зять и крестник Нейрата и сын знаменитого фельдмаршала.

«Меня назначили статс-секретарем, но я переиграл это на Лондон!» – в таких словах, по свидетельству Рудольфа фон Риббентропа, отец объявил жене и сыну о своей новой должности³⁹. Иными словами, он желал ее. Некоторые утверждали, что Риббентроп был «подавлен» назначением в Лондон, но источники это ненадежные: Эрих Кордт, выставлявший себя главным конфидентом будущего рейхсминистра, против которого выступил в Нюрнберге[32]32
  Риббентроп дезавуировал его показания: «Должность Кордта никогда не была столь важна, чтобы я вел с ним политические беседы принципиального характера. […] И он тоже никогда не давал почувствовать мне своей какой-либо оппозиционности к нашей внешней политике» (Риббентроп И. фон. Указ. соч. С. 209).


[Закрыть], и экс-адъютант Гитлера Фриц Видеман, ставший неофициальным эмиссаром Геринга. Д. Ирвинг показал, что они не только тенденциозны в оценках, но и прямо искажают факты⁴⁰. Однако и особенного оптимизма Риббентроп не испытывал: «Я со всей откровенностью сказал Адольфу Гитлеру: шансы на союз с Англией невелики; скорее надо рассчитывать на противоположный результат. […] Итак, я отправляюсь послом в Лондон! Хотя я и был настроен скептически, но поставленная передо мной задача действительно радовала меня: может быть, все-таки еще есть возможность достигнуть этой великой цели»⁴¹.

Первого августа 1936 года в Берлине открылись XI Олимпийские игры – крупнейший пиар-триумф Третьего рейха (вспомним фильм Лени Рифеншталь «Олимпия»). В день открытия Риббентропы устроили большой прием в Далеме: «Талантом Аннелиз небольшой сад был превращен в праздничный луг. Над газоном и теннисным кортом был натянут тент, и при вечернем освещении все это выглядело весьма эффектно: прекрасная трава, которой мы всегда гордились, усеянный кувшинками плавательный бассейн, великолепные рододендроны и празднично накрытые столы. Моя жена превзошла самое себя»⁴². Среди гостей (более шестисот человек) были почти все нацистские лидеры, газетные магнаты Ротермир и Бивербрук и даже Ванситтарт, танцевавший до упаду. «В тот вечер я был словно в розовых очках, – признался Риббентроп, – во всяком случае, хотел видеть все в розовом свете. К сожалению, все пошло по-другому»⁴³. Прием у Геринга, состоявшийся два дня спустя, затмил гарден-парти в Далеме.

Приватный разговор с Ванситтартом за ланчем в отеле «Кайзерхоф» тоже ничего не дал. «У меня с самого начала было такое ощущение, словно передо мной стена. Ванситтарт слушал спокойно, оставаясь наглухо застегнутым на все пуговицы и уклоняясь от любой моей попытки перейти к открытому обмену мнениями. За свою жизнь я вел разговоры на эту тему с сотнями англичан, но никогда ни одна беседа не оказывалась столь бесплодной, не вызывающей никакого резонанса у партнера и характерной отсутствием у него даже малейшего желания подойти к сути дела. […] Почему он не дал мне, постоянно ратовавшему за германо-английскую дружбу и открыто и прямо высказывавшему ему свою позицию, узнать его собственное мнение? […] Одно не вызывало ни малейшего сомнения: с Ванситтартом германо-английского взаимопонимания не достигнуть»⁴⁴.

В разговоре с Гитлером «Ван» призвал не обольщаться насчет прогерманских настроений в Англии, а в мемуарах издевательски сравнил нашего героя с павлином и утверждал, что тот просто не дал ему вставить слово. «Трудно было чего-то ожидать от Риббентропа, поскольку у него никогда не было ни одной оригинальной идеи», – писал он⁴⁵. Знакомая картина, но от того не более верная.