Текст книги "Риббентроп. Дипломат от фюрера"

«Насколько серьезной являлась для Гитлера новая попытка достичь принципиального союза с Великобританией, свидетельствует его указание перестроить и роскошно отделать немецкое посольство в Лондоне, – свидетельствует Рудольф фон Риббентроп. – Этот жест был призван подчеркнуть, какое политическое значение придается им замещению посольского поста в Лондоне. Невольно возникает искушение заметить, что на большее “объяснение в любви” к Англии страстный, почти маниакальный архитектор Гитлер вряд ли был способен»⁷⁸. Разработку планов реконструкции фюрер поручил своему придворному архитектору Альберту Шпееру; мебель была изготовлена по эскизам другого его любимца – Пауля Трооста. Городские власти Лондона выступили против изменения фасада здания, являвшегося памятником архитектуры. Пришлось ограничиться внутренним убранством, преобразованным в духе любимого нацистами неоклассического стиля, из-за чего остряки сравнивали посольство с нью-йоркским отелем «Уолдорф-Астория». Из германских музеев было доставлено множество картин. Аннелиз, принимавшая во всем живейшее участие и вывесившая в одном из залов принадлежавшую ей «Мадонну» Фра Беато Анджелико, вспоминала: «Из соображений экономии валюты в связи с начавшимся тогда осуществлением четырехлетнего плана все основные предметы обстановки и оборудования ввозились из Германии. Даже рабочие-специалисты прибывали оттуда. Поэтому мой муж был немало удивлен, когда однажды в период перестройки здания ему позвонил Геринг [уполномоченный по четырехлетнему плану. – В. М.] и попросил не вскрывать, а сразу же сжечь посланное им, Герингом, с курьером письмо, в котором содержались серьезные упреки насчет якобы непомерного расходования валюты на нее. Тем временем Геринг, оказывается, узнал, что, наоборот, все желаемые меры по экономии валюты приняты и все заказы размещены в Германии»⁷⁹.

После войны мемуаристы злословили по поводу неимоверной роскоши (перестройка обошлась то ли в три, то ли в пять миллионов рейхсмарок), включая 82 телефона, якобы установленных для личного пользования посла и его супруги. «Фантастические россказни о перестройке лондонского посольства вновь ожили после 1945 года, но правдивее они от этого не стали»⁸⁰, – заключила свой рассказ фрау Аннелиз.

Бал 13 мая 1937 года был приурочен к торжествам по случаю коронации Георга VI, состоявшейся днем ранее. Говорили, что посол Третьего рейха решил затмить пышностью британский двор. Среди полутора тысяч гостей были герцог и герцогиня Кентские, министры, генералы, лорды, депутаты, множество иностранцев. Особые почести были оказаны военному министру Вернеру фон Бломбергу, произведенному в генерал-фельдмаршалы и представлявшему Германию на коронации (ходили слухи, что Риббентроп постарался не допустить на нее Нейрата или Геринга). На первом завтраке в честь Бломберга присутствовали Болдуин, Иден, Ванситтарт, лорд Лондондерри, архиепископ Кентерберийский, лорды Лотиан, Дерби и Ротермир; на втором – Невилл Чемберлен (вскоре назначенный премьером вместо Болдуина), Хор, лорд Галифакс, ярые германофобы Уинстон Черчилль и Альфред Дафф Купер, а также хозяйка модного салона Эмеральд Кунард, любившая терроризировать Риббентропа вопросами об отношении Гитлера к евреям или к христианству. Другая светская львица – леди Астор публично назвала Риббентропа «чертовски плохим послом», ссылаясь на полное отсутствие у него чувства юмора. «Вам надо слышать, как мы с фюрером покатываемся со смеха, когда шутим», – невозмутимо парировал посол.

Бал удался, несмотря на новую экстравагантную выходку посла: вопреки этикету, приглашения были составлены не по-французски, а по-немецки, что вызвало поток ответов на всевозможных языках, включая… идиш (отличился один из англичан). Риббентроп объяснил нарушение протокола, как и в случае с речью в Совете Лиги Наций, стремлением напомнить, что Германия – великая держава. Не вдававшегося в политические дискуссии Бломберга приняли превосходно. Общая атмосфера торжеств настраивала на умиротворенный лад.

Смена кабинета 28 мая могла дать новый импульс двусторонним отношениям, как это было при подготовке морского соглашения. Майские доклады Риббентропа, обещавшего устроить приезд в рейх очередной группы почетных гостей (включая Черчилля и фабриканта виски Уокера), были полны оптимизма⁸¹. 5–8 и 24–28 июня он провел в Германии, докладывая ситуацию фюреру, а также помешав приезду Нейрата в Лондон, запланированному на последнюю декаду месяца. Формальной причиной переноса визита на неопределенный срок стала атака неизвестной подводной лодки германского крейсера «Лейпциг» у испанских берегов, но интрига Риббентропа, поднявшего вокруг инцидента большой шум, не была секретом ни для кого⁸². 14 августа посол снова уехал – на сей раз в отпуск, втайне питая надежду на то, что возвращаться ему уже не придется.

Можно верить или не верить современникам, но, по общему мнению, к осени 1937 года потенциал Риббентропа как посла был исчерпан. В кулуарах Нюрнбергского партайтага (8—13 сентября) обсуждали, кем его назначат – министром колоний или начальником Президентской канцелярии. Возможным преемником в Лондоне называли посла в Риме Ульриха фон Хасселя. Сам Риббентроп метил на должность Нейрата, почувствовав себя обделенным во время пышного визита Муссолини (25–29 сентября), но какое отношение к приезду итальянского премьера имел посол в Англии?

Почти весь октябрь (4—15 и 17–25) он снова провел в Германии, опекая гостей Гитлера: герцога и герцогиню Виндзорских (бывшего короля Эдуарда VIII и Уоллис Симпсон), а затем заехал в Италию⁸³. Тогда же ему пришлось разбираться с неприятной для самолюбия историей: Нейрат, под предлогом соблюдения режима секретности, приказал не посылать в «Бюро Риббентропа» секретные телеграммы МИДа, и только вмешательство фюрера вернуло все на круги своя⁸⁴. Непродолжительные заезды к месту службы были вызваны церемониальными обязанностями вроде заседаний Комитета по невмешательству в испанские дела (26 и 29 октября)[35]35
  Риббентроп тяготился обязанностями представителя Германии в комитете, в результате чего позиции «фашистского блока» отстаивал итальянский посол Дино Гранди. Деятельность комитета подробно, хотя и пристрастно описана в мемуарах Майского, который представлял в нем СССР.


[Закрыть] или открытия сессии парламента (26 октября). Днем позже Риббентроп привычно пожаловался Идену на прессу, но министр заметил, что английская публика привыкла видеть послов, аккредитованных при дворе Его Величества, в Лондоне, а не в других столицах. Впрочем, это была лишь затравка: в качестве главной темы Риббентроп, в преддверии визита в Рим, расписывал собеседнику опасность коммунистической угрозы и свою готовность помочь улучшению двусторонних отношений. «Я воздержался от того, чтобы сообщить Его Превосходительству мое мнение о его вкладе в так называемое улучшение», – саркастически заключил Иден запись беседы⁸⁵.

Риббентроп не внял предостережению и снова отправился на континент. Триумф с присоединением Италии к Антикоминтерновскому пакту сопровождался нагоняем от Гитлера, о чем говорилось выше. По возвращении в Лондон посол, не зная, что ждет его в будущем, устроил несколько приемов, произнес несколько умеренных речей, встретился с Иденом, Галифаксом и Чемберленом, чтобы уяснить последние тенденции британской политики⁸⁶, и принялся готовить итоговый доклад. Над ним он трудился около месяца – все, кроме жены, под теми или иными предлогами отказались помогать ему. На Рождество Риббентроп уединился в своем имении Зонненбург, откуда 27 декабря послал доклад Гитлеру, а затем приехал в Берлин и остановился в отеле «Кайзерхоф» напротив Рейхсканцелярии, в ожидании, что позовут. Не позвали.

Второго января 1938 года он отправил фюреру исправленный вариант доклада⁸⁷. Несмотря на интервал всего в несколько дней, между документами есть важное различие: в первом Риббентроп допускал возможность соглашения, во втором – нет, полагая, что при серьезном нарушении статус-кво Англия будет воевать. «В отличие от большинства [германских. – В. М.] дипломатов, он не хотел оттягивать это любой ценой, а напротив – приступить к конкретным дипломатическим и военным приготовлениям с целью обеспечить победу Германии»⁸⁸.

Возможно, на Риббентропа повлияло общение с «твердолобыми» вроде Черчилля, который во время их единственной серьезной беседы в 1937 году сказал, что его страна не допустит гегемонии Германии в Центральной и Восточной Европе. «Тогда война неизбежна», – заявил Риббентроп. «Говоря о войне, – заметил Черчилль, – вы не должны недооценивать Англию. […] Если вы втянете нас в новую мировую войну, мы мобилизуем против вас весь мир, как в прошлый раз». «Англия может быть очень умной, – парировал Риббентроп, – но на этот раз она не повернет весь мир против Германии»⁸⁹. Аннелиз фон Риббентроп нашла в бумагах мужа запись этого разговора, в которой содержится еще одна фраза Черчилля: «О, мы достаточно ловко сумеем, в конце концов, все-таки перетянуть ваших друзей на нашу сторону»⁹⁰.

Глава 5
В тени фюрера
(1938–1939)

Что сулит наступающий год?

Снова небо туманно и мглисто.

Александр Городницкий

1

Лондонская миссия закончилась провалом: Риббентроп не только не привез союз с Англией, но и оставил двусторонние отношения в худшем положении, чем было до него. Насколько оправданно возлагать на него всю вину за случившееся? Так поступали германские дипломаты, спешившие записаться в свидетели обвинения, чтобы не оказаться среди обвиняемых. Так делали алармисты во главе с Черчиллем, стремясь затушевать последствия своей политики, нагнетавшей напряженность в Европе. Так поступали умиротворители, пытавшиеся оправдать неуспех своего курса. Всем было что скрывать и от чего открещиваться.

Риббентроп оказался неподходящей фигурой для этого поста, хотя «посылая одного из своих доверенных лиц, Гитлер стремился реализовать свое желание дружбы с островным королевством»¹. Он вообще не годился в послы, потому что стремился все время быть не просто на виду, но рядом с фюрером, участвовать в решении вопросов не только внешней, но и внутренней политики, не ограничиваясь рамками страны пребывания. Решительная, идеологизированная дипломатия «бури и натиска» не соответствовала консервативному и традиционно не расположенному к Германии официальному Лондону. Главной причиной неудачи стали не личные качества посла, а стартовые условия.

«Моя миссия в Лондоне не могла привести к успеху, потому что британская политика, как это сегодня [в 1946 году. – В. М.] ясно каждому, была направлена против Германии. Если бы я рекомендовал Адольфу Гитлеру, учитывая интересы Англии, отказаться от усиления Германии, вот тогда бы я был в Лондоне persona gratissima [особо желательная персона. – В. М.] […] Но я представлял в Лондоне сильную Германию, желающую быть с Англией на равных»².

Германско-английские отношения 1936–1938 годов не могли быть иными, поскольку им мешало слишком много факторов: непримиримо антигерманская позиция руководства Форин Оффис в лице Идена, лорда Галифакса и Ванситтарта; острая внутриполитическая борьба, поскольку ни в одной из трех партий (консерваторы, либералы и лейбористы) не было ни идейного, ни организационного единства; стремление Черчилля и его окружения вернуться к власти, единственный путь к которой для них лежал через нагнетание «военной тревоги»; влияние сионистского лобби, хотя его главной заботой была не судьба соплеменников в рейхе, а будущее Палестины; наконец, умелые действия Москвы, вносившие раскол в «капиталистический лагерь»³. Усилия Риббентропа были обречены на провал, даже если бы он вел себя по правилам. Возможно, считавшийся либералом посол с донацистским прошлым и легким антинацистским флером, вроде Хасселя, мог смягчить или отсрочить некоторые конфликты. Но не за такую ли склонность к компромиссам англичане осуждали собственного посла в Берлине Невилла Гендерсона?

Что ожидало Риббентропа? На доклад рейхсканцлер не отреагировал. Однако «30 января 1938 года, когда я находился в Берлине на торжествах по случаю пятой годовщины взятия власти, Адольф Гитлер попросил меня задержаться на несколько дней. […] 4 февраля фюрер вызвал меня к себе и сообщил, что в рамках новых назначений на различные высокие государственные посты он хочет произвести замену министра иностранных дел. […] Назначение имперским министром иностранных дел явилось для меня совершенно неожиданным»⁴.

В конце января Гитлер начал перестановки в верхнем эшелоне власти. Первыми в отставку были отправлены военный министр Вернер фон Бломберг и главнокомандующий сухопутными войсками барон Вернер фон Фрич, на которых фюрер получил «компромат»: новоиспеченная супруга первого оказалась в прошлом проституткой, второй был ложно обвинен в гомосексуализме. На место Бломберга метил сам Герман Геринг, но интрига не дала ожидаемого результата: Гитлер объявил главнокомандующим вермахтом самого себя, упразднив пост имперского военного министра.

Второго февраля Риббентроп был на банкете в честь 65-летия Нейрата, который почтил своим присутствием фюрер. После благодарственной речи он вручил имениннику подарок – старинную картину с изображением… могилы Константина Великого, тезки юбиляра. Министр, достигший пенсионного возраста, повторил просьбу об отставке. Гитлер ответил отказом и продолжал расточать комплименты виновнику торжества. Шеф Рейхсканцелярии Ганс Генрих Ламмерс не верил своим ушам, поскольку на его столе лежали уже подписанные указы об отставке министра и назначении его преемника.

После полудня 4 февраля Гитлер пригласил Нейрата для дружеской беседы, с которой тот вернулся в прекрасном настроении. Вечером ему позвонил адъютант фюрера и попросил немедленно прибыть в Рейхсканцелярию. Министр сказал, что это, видимо, ошибка, поскольку он недавно вернулся оттуда, но ошибки не было. Гитлер объявил, что назначает Риббентропа имперским министром иностранных дел и поручает Нейрату пост председателя только что созданного Тайного правительственного совета (Geheime Kabinettsrat)[36]36
  В Совет вошли пять министров и командующие тремя видами вооруженных сил; он не собирался ни разу. Указ о его создании предусматривал информирование Нейрата обо всех решениях в области внешней политики, но злопамятный Риббентроп постарался лишить его этого права.


[Закрыть], поскольку нуждается в его опыте. «Поздравьте – меня уволили», – приветствовал удивленных домашних Нейрат, не обольщавшийся относительно своего нового поста. В тот же вечер фюрер вызвал к себе Риббентропа. «Теперь я министр, – объявил счастливец сопровождавшему его Шпитци, выйдя из зимнего сада Рейхсканцелярии, – и мы будем проводить настоящую германскую политику»⁵.

Назначение Риббентропа никого не удивило, но мало кого обрадовало – за исключением Муссолини и Чиано, считавших, что «дело идет к полной нацификации, а это полезно для “оси” […] Ясно, что он против англичан, которые плохо относились к нему. Лондон был для него поражением, Рим успехом»⁶. Чемберлен был сдержан: «Думаю, пройдет какое-то время, прежде чем мы поймем, что все эти изменения означают в международных отношениях, но боюсь, что в настоящее время нет ничего, что могло бы поощрить веру в то, что ситуация станет легче. С моей точки зрения, все это довольно неудачно, так как я надеялся, что по возвращении в Берлин Гендерсон сразу увидится с Нейратом и обсудит с ним вопросы, о которых мы говорили здесь. Но с Риббентропом в его новой должности я чувствую, что всё снова зыбко. Он всегда выражал самое сильное желание прийти к пониманию с нами, но его действия никогда в полной мере не соответствовали его стремлениям»⁷.

Геринг, аппетиты которого не знали границ, нацеливался и на этот пост. Дипломаты поняли, что новый шеф будет не более чем секретарем фюрера по иностранным делам, подобно тому как начальник созданного тогда же Верховного командования вермахта генерал-лейтенант Вильгельм Кейтель стал секретарем фюрера по военным делам – и разделил судьбу Риббентропа как на Нюрнбергском процессе, так и на страницах мемуаров бывших подчиненных.

«Принимая на себя руководство министерством, я, несомненно, сделал ошибку, не потребовав четких полномочий с целью обеспечить приоритет министерства иностранных дел в ведении внешней политики и определить необходимые и непременные для этого компетенции. Но при стиле работы Адольфа Гитлера я, вероятно, не достиг бы ничего и этим […] [Он] решал особенно близкие его сердцу внешнеполитические дела единолично. В первые годы мне часто удавалось добиваться осуществления своей точки зрения, но потом это стало труднее. Отстоять собственное мнение перед такой сильной личностью было нелегко»⁸.

Что сказал бы Молотов на его месте? Наверно, то же самое: «С самого начала мне было ясно […] что я буду работать в тени мощной личности и мне придется во многом ограничивать себя»⁹.

В один день с Нейратом Гитлер отправил в отставку трех послов: Франца фон Папена (Вена), Ульриха фон Хасселя (Рим) и Герберта фон Дирксена (Токио) – но причины в каждом случае были разные. Дирксен сам просил об этом, так как плохо переносил субтропический климат. На обратном пути он узнал, что назначен послом в Лондон: «Я пришел к очевидному выводу, что он [Риббентроп. – В. М.] смотрит на меня как на ширму, призванную прикрывать его истинные чувства и намерения по отношению к британскому правительству. И все-таки я надеялся, что сотрудничество с ним возможно. В конце концов, он ведь достиг своей цели – стал министром иностранных дел. Как послушный и исполнительный слуга своего хозяина он вынужден будет придерживаться гитлеровского курса, в принципе дружественного Англии»¹⁰.

Голову Хасселя давно требовал Чиано, не скрывавший от посла ни своего недовольства, ни его причин: итальянцы хотели, чтобы нацистский режим был представлен в Риме нацистом. Недовольны были Хасселем и в Берлине (Риббентроп не принял его с формальным докладом о завершении миссии), что окончательно толкнуло отставного посла в лагерь оппозиции режиму[37]37
  Дневник Хасселя за 1938–1944 годы фиксирует не столько факты, сколько слухи и мнения автора и его окружения, отношение которого к Риббентропу было отрицательным.


[Закрыть]. Папен не успел пережить изумление внезапной отставкой, как снова был возвращен на свой пост, хотя и временно.

Соблюдая приличия, Нейрат представил преемника на Вильгельмштрассе, заявив, что «искренне рад передать бразды правления более молодому человеку, способности которого доказаны его успехами». Риббентроп заверил: он будет продолжать «традиции Нейрата» и их взгляды на внешнюю политику совпадают, однако 16 февраля устроил полувоенный смотр личного состава, облачившись в эсэсовскую форму и приветствуя подчиненных не только «буржуазным» рукопожатием, но и «германским приветствием»¹¹.

От нового министра ждали кадровой революции, но ее не случилось – произошло обычное заполнение вакансий, причем за счет карьерных дипломатов. Ганс Георг фон Макензен отправился послом в Рим. Статс-секретарем стал начальник Политического отдела барон Эрнст фон Вайцзеккер; оказавшись на скамье подсудимых, он оправдывался тем, что хотел оказывать «умиротворяющее воздействие» на рейхсминистра, а также заявлял о несогласии с ним. Возможно, он и не был согласен с генеральной линией, но никак этого не афишировал и в отставку не подавал, по поводу чего бывший шеф заметил: «Как г-н фон Вайцзеккер, так и д-р [Эрих. – В. М.] Кордт бесчисленное множество раз, постоянно, вновь и вновь выражали мне свою преданность и удовлетворение происходившими событиями»¹².

Преемником Вайцзеккера во главе Политического отдела стал Вёрман, пользовавшийся доверием министра; начальники остальных шести отделов остались на местах. Теодор Кордт стал советником посольства в Лондоне вместо Вёрмана. Эрих Кордт возглавил секретариат министра, куда пристроил и неблагодарного Шпитци. Карьеристы из Бюро ждали повышения, но Риббентроп взял в штат лишь 28 человек, в основном во Внутриполитический отдел и в Отдел печати, который решил возвысить в противовес министерству пропаганды.

Начиналась нацификация Вильгельмштрассе. Только начиналась, ибо министерство сохраняло донацистский и даже довоенный дух и личный состав: 1933 год затронул его не больше, чем 1918-й. Непосредственно в результате прихода Гитлера к власти службу оставили всего два видных дипломата: посол в США Фридрих фон Приттвиц унд Гаффрон и консул в Нью-Йорке Пауль Шварц (будущий биограф Риббентропа и информатор советской разведки), причем только Шварц сделал из этого публичный акт. Несколько человек отправили на пенсию по возрасту. В 1935 году руководство министерства оставалось тем же, что и в начале 1933 года, а назначенцы Нейрата сохранили должности при Риббентропе. Новый министр озаботился приемом подчиненных в партию (к концу 1937 года в рядах НСДАП состояло лишь 33 из 92 кадровых дипломатов верхнего звена) и выхлопотал внеочередной прием в СС Вайцзеккера и Вёрмана.

Дирксен остроумно охарактеризовал отношение Риббентропа к МИДу до и после назначения: «браконьер, назначенный лесничим». Раньше он старался вести собственную игру, максимально свободную от влияния Вильгельмштрассе, теперь взять всю внешнеполитическую активность рейха под контроль и таким образом поднять престиж своего ведомства как можно выше. Для реализации самого амбициозного проекта – выращивания нового поколения идейных нацистских дипломатов История времени не отвела.

2

Назначая Риббентропа министром, Гитлер назвал ему четыре проблемы – Австрия, Судетская область, Мемель (ныне Клайпеда, Литва) и Данциг (ныне Гданьск, Польша), которые он хотел «вернуть в рейх». Все они были наследием Версальской системы, поэтапная ревизия которой являлась целью германской внешней политики и до нацистов.

Австрия, ставшая в результате распада Австро-Венгрии государством с преимущественно немецким населением, уже в декабре 1918 года пожелала объединиться с Германией (так решил ее новый, республиканский парламент), но победители воспротивились этому, закрепив свой запрет в Версальском (ст. 80) и Сен-Жерменском (ст. 88) договорах. Судетская область с тремя с половиной миллионами немцев, которые проживали там более тысячи лет, вошла в состав Чехословакии. Сен-Жерменский договор подробно прописал статут национальных меньшинств и механизм их защиты (ст. 62–69), но не распространил их на немецкое население, оказавшееся на территории других стран. Мемель, принадлежавший Пруссии с 1422 года, был отторгнут от Германии Версальским договором (ст. 99) и передан под управление Лиги Наций. 13–15 января 1923 года, невзирая на протесты Польши и РСФСР, Литва захватила Мемель, что через месяц было закреплено решением Конференции послов Антанты, хотя германское население города в три раза превышало литовское. Данциг, национальная и государственная принадлежность которого Германии не вызывала сомнений, был объявлен «вольным городом под защитой Лиги Наций», а 327 тысяч его населения (из них 97 процентов составляли немцы) потеряли германское гражданство. Вольный город был включен в пределы экономического пространства Польши, которая получила в свое ведение его внешние сношения (ст. 100–108 Версальского договора). Не ограничиваясь этим, поляки по соседству создали порт Гдыня, который со временем должен был перевести на себя все пассажирские и грузовые потоки и таким образом экономически задушить «не совсем польский» Данциг. Новый город был создан на территории Польского коридора – отторгнутом от Германии участке, который соединял исторически населенные поляками земли с морем и одновременно отрезал одну часть германской территории (Восточная Пруссия) от другой (ст. 27 Версальского договора). Данциг и коридор станут основной причиной конфликта двух держав и главным поводом к войне в Европе.

Такие задачи Гитлер поставил перед новым министром. Риббентроп пересказал их Вайцзеккеру, предлагая тому пост статс-секретаря, и поделился с ним глобальным видением ситуации: прежде всего – не допустить коалиции Англии, Франции и СССР против Германии. Собеседник, если и был против, оставил возражения при себе.

Аншлюс («присоединение») Австрии стал дебютом министра, но к его подготовке и осуществлению он не имел никакого отношения, как и Нейрат, поскольку посол Папен сносился напрямую с фюрером. На 12 февраля была назначена встреча рейхсканцлера Гитлера с бундесканцлером Куртом фон Шушнигом, на которой сильнейший из диктаторов готовился запугать слабейшего. Генералы Вильгельм Кейтель, Вальтер фон Рейхенау и свирепого вида Гуго Шперрле были вызваны для устрашения низкорослого австрийца. Папен, которого Гитлер попросил остаться послом, и тайно перешедший на сторону нацистов статс-секретарь МИД Австрии Гвидо Шмидт должны были уговорить Шушнига согласиться со всеми требованиями по «сближению» двух стран. Риббентроп выступил заодно с ними в роли хорошего следователя. «Вся атмосфера на переговорах в Бергхофе была весьма доверительной, а все договоренности с Шушнигом достигались с взаимного согласия и исключали какое бы то ни было давление»¹³. После войны Шушниг, конечно, утверждал обратное¹⁴.

Затем состоялись первые встречи с послами. Макензен еще в бытность статс-секретарем подготовил записку о взаимных претензиях с французами (запрет газеты «Тан» в Германии, антинацистская выставка «Пять лет Гитлера» в Париже), но Франсуа-Понсе начал с протеста по поводу Австрии. Министр ответил, что для защиты соотечественников за рубежом рейх не остановится ни перед чем, включая применение силы. Не привыкший к такому языку, Франсуа-Понсе посчитал, что собеседник «не готов и не способен» занимать свою должность¹⁵. Британский посол демаршей не делал, сказав, что пришел за информацией. О сэре Невилле Гендерсоне следует сказать подробнее.

Фиппс, представлявший Великобританию в Берлине с 1933 года, подходил для этой роли не лучше, чем Риббентроп для Лондона. При немалом опыте и остром уме он был франкофилом и германофобом, как и его шурин Ванситтарт. В нацистах его раздражало буквально всё, и он просился в Париж. В январе 1937 года Иден удовлетворил его просьбу и задумался о преемнике. В мемуарах он утверждал, что имел в виду кандидатуры посла в Турции сэра Перси Лоррэна или верховного комиссара в Египте сэра Майлса Лэмпсона и «глубоко сожалел, что не выбрал одного из них, отдав предпочтение дипломату, которого мне порекомендовали». Это был посол в Аргентине Гендерсон (Иден его лично не знал): в Буэнос-Айресе и ранее в Белграде он показал, что умеет ладить с диктаторами и самодержцами. Впоследствии Иден патетически восклицал: «Международным несчастьем стало то, что в Берлине нас представлял человек, постоянно искавший оправданий для нацистов вместо того, чтобы их предостерегать. […] Не раз я предупреждал его против обыкновения трактовать мои указания в дружественном нацистам духе. […] Вера Гендерсона в добрую волю нацистов и поддержка их претензий в Австрии и Чехословакии вызвала события, которые он должен был предотвратить»¹⁶. Это мудрость задним числом, поскольку тогда, в 1937 году, назначение опытного, хотя и не слишком известного в мире Большой политики дипломата ни у кого возражений не вызвало.

Гендерсон стал главной мишенью германофобов из Форин Оффис еще во время службы в Берлине, а потому по возвращении принялся за мемуары, стремясь оправдаться перед историей. Пришлось торопиться, поскольку уже в Германию он приехал больным раком. Воспоминания, честно озаглавленные «Провал миссии», вышли в апреле 1940 года, в самом конце «Странной войны». Книга получилась искренняя и пристрастная – особенно в отношении Риббентропа, который выведен в ней главным злодеем.

«Я отправился в Берлин, – писал Гендерсон, – преисполненный решимости увидеть как хорошие, так и дурные стороны нацистского режима, несмотря на многие неприемлемые аспекты и собственные сомнения, и по мере сил объяснить его намерения и позицию правительству Его Величества. Гитлер и нацистская партия правили Германией, и мой долг был работать с ними. […] Официальный представитель за границей не может успешно служить своей стране, если он известен как враг правительства страны пребывания. […] Я был убежден, что мир в Европе зависит от достижения взаимопонимания между Британией и Германией. Соответственно я намеревался, во-первых, максимально сблизиться с нацистскими лидерами и, если возможно, завоевать их доверие, а во-вторых, как можно объективнее изучить германскую точку зрения и как можно вернее донести ее до моего правительства. […] Моя миссия в Германии была трагическим провалом, но как минимум совесть моя чиста»¹⁷.

После войны на покойного посла списали все промахи британской дипломатии. Мемуары не переиздавались и редко цитировались, его имя сопровождалось уничижительными эпитетами и критическими оценками. Даже официальная публикация «Документов британской внешней политики» под редакцией его недруга Рэба Батлера постаралась выставить Гендерсона в неприглядном свете. Не буду утверждать, что посол всегда и во всем был прав, но обстоятельный и объективный анализ своей работы он, бесспорно, заслужил.

Инструктаж с новым послом проводил не глава Форин Оффис Энтони Иден, а только что назначенный премьером Невилл Чемберлен, который привык «тащить на себе весь кабинет». «Взгляды Чемберлена и Гендерсона на то, что с Рейхом можно и нужно сотрудничать, совпали практически полностью, – отметила М. А. Девлин. – Чемберлен подчеркнул, что Британия продолжает перевооружение, но что это вовсе не означает возможность для начала новой войны и искать нужно возможности в первую очередь для мирного урегулирования обостряющейся в Европе обстановки. […] Почему премьер-министр не должен был видеть в Рейхе полноценного международного партнера?»¹⁸

Третьего марта 1938 года Гендерсон встретился с Гитлером и Риббентропом, о чем давно уже просил. Разговор сразу же высветил разницу интересов и подходов сторон: посла интересовала позиция Берлина в отношении колоний, поскольку в Лондоне шла разработка нового режима колониального управления в Африке; фюрер хотел довести до сведения англичан, что «в урегулирование своих отношений с родственными странами или со странами с большим количеством немецкого населения Германия не позволит вмешиваться третьим державам» и что «если немцев в Центральной Европе будут и в дальнейшем угнетать […] то Германия должна вмешаться, и она вмешается».

Оба вполне могли быть довольными встречей: Гитлер признал, что «не считает колониальный вопрос уже созревшим для разрешения. […] Можно спокойно подождать 4, 6, 8 или 10 лет». Гендерсон подтвердил согласие нового главы Форин Оффис лорда Галифакса, который 21 февраля заменил Идена, «с тем, что перемены в Европе вполне возможны», что Чемберлен «выказал большое мужество, когда, не обращая внимания ни на что, сорвал маску с таких интернациональных фраз, как коллективная безопасность», что Англия не вмешивается в австрийские дела. Гитлер обозначил готовность отказаться от колониальных претензий в обмен на невмешательство в европейское «урегулирование». Вынужденный молчать, Риббентроп вставил слово лишь по поводу «клеветнической кампании, проводимой агентством Рейтер» и выразил удивление, что «никто из ответственных лиц не был уволен и даже не получил выговора»¹⁹. Понимание отношений между государством и прессой у них явно различалось.