Текст книги "Российский Жилблаз, Или Похождения Князя Гаврилы Симоновича Чистякова"

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

Глава I
Паперть

Таким образом, князь Гаврило Симонович Чистяков, рассказывая другу своему Причудину и сыну Никандру приключения свои до прибытия на родину, остановился в самом занимательном положении жизни своей.

– Друзья мои! – говорил он, – вы видели меня с юношества до пожилых лет возраста; видели врожденные и приобретенные пороки и добродетели; видели наверху счастия – и мгновенно в бездне злополучия. Из примера моего научись, сын, что поступки наши, сообразующиеся более с движениями сердца, нежели внушениями рассудка и совести, никогда не будут правильны; и потому никогда не успокоят души нашей. Долг отца, – и отца не по одному имени, – велит мне сказать тебе, что добродетель сама по себе всегда существенна, но относительно общества, по мнению некоторых, есть нечто условное, то есть добродетельный в большом круге, значит– человек не разбойник и не более! Довольно того! Я сам, будучи приближенным к князю Латрону, делая тысячи несправедливостей, считал себя изрядным человеком, потому что начальник над придворными шутами и скоморохами был гнуснее меня. Если я оказывал явное презрение и несправедливость к заслуге и если покоящаяся голова моя на штофном диване кружилась от воображения бездельств моих, я утешал себя прекрасною мыслию: «Посмотри, что делает пожилой вельможа, бестолков и политик словом? Первый печется о утучнении своего кармана, ибо брюхо его уже тучно, а другой рыскает по улицам, смотрит в очки – и на кого? Небо? По власти своей он принимает их в службу, производит в чины, украшает орденами, оделяет деньгами – однако не своими, – а уж он знает, откуда брать их! За что? Зачем объяснять, когда дело и само по себе ясно!»

Конечно, можно иногда, – такова слабость человеческая, – сделавши ошибку или даже и преступление, утешать себя тем, что другие люди и более того делают, но благополучен тот, кто избегнет надобности в сем жалком утешении! Был я и велик и славен! Что пользы, когда бездельники и злодеи, уделяя мне третью долю ими похищенного, торжествовали; а добрые, трудолюбивые, мирные люди трепетали моего имени, как суеверный трепещет при имени сатаны? О сын мой! Да избавит тебя бог когда-либо занимать место, на коем некогда столько отец твой отличился!

– Прекрасно! – вскричал восхищенный Причудин, – слова твои истинны, ибо сердце мое трепещет согласием. Мы скоро сделаем, что Никандр, если бы и родилась в нем глупая мысль искать славы по-твоему, так он ее кинет. Я нашел средство выбить из головы его такое желание, и средство сие сколько обыкновенно, столько верно! Какое же? Женить его на землячке.

Слово «женить» не имеет, кажется, в себе ничего ужасного, но оно поразило бедного молодого человека; он так жалобно взглянул на отца своего, что тот, улыбнувшись, сказал:

– Не пугайся, сын мой! Друг и благодетель наш принял такое намерение не с тем, чтобы тебя опечалить или даже сделать несчастным. Супружества, так, как и все вообще должности и обязанности человеческие, могут быть рассматриваемы с трех сторон: они бывают хороши, худы, средственны. Я и того почту уже счастливым, который женитьбу свою не назовет злом. Вы слышали о моей женитьбе на княжне Феклуше, слышали о жизни с Ликорисою, которую также по всему можно было назвать женою. Но третий брак мой был подлинно рыцарский и достоин по крайней мере быть воспет в какой-нибудь балладе. Да у меня и есть уже на примете один семинарист, который за сходную цену напишет целую поэму.

– Как? – вскричал Причудин торопливо, – так прибытие ваше на родину не есть последняя статья ваших похождений? И после двух жен неужели вам вздумалось попытать счастия в третьей и, верно, в какой-нибудь новой княжне фалалеевской!

– Совсем нет, – отвечал князь. – Третья женитьба моя – я сказал уже вам – есть настоящий роман.

– И мы, верно, услышим его, – сказал Причудин, – по возвращении моем с Коренной.[111]111
  Одна из знатных ярмарок в России недалеко от Курска. (Прим. В. Т. Нарежного).


[Закрыть]

– Дельно, – отвечал князь; и сим образом кончились на некоторое время его рассказы. Купец отправился на ярмарку; князь Гаврило занялся писанием и чтением, а сын его – должностию и прогулками.

В один вечер, проходя мимо тамошнего гостиного двора, увидел он кучу народа и нескольких блюстителей тишины и порядка. Все шумели, кричали и суетились; Никандр также по врожденному во всех любопытству подошел и, к великому удивлению, в средине сей толпы увидел женщину, роста величественного, собою прекрасную, но хотя довольно опрятно, но и довольно бедно одетую.

– Когда ты сама признаешься, – говорил главный блюститель уличного правосудия, – что вещи сии не твои, то надобно, чтобы ты же объявила, кому принадлежат они; а иначе значить будет, что они краденые, – итак, подай их сюда, а сама изволь шествовать в место безмятежно, покойно и прохладно, сиречь в тюрьму.

Бедная женщина залилась слезами.

– Я объявила уже, – сказала она, – что эти вещи не мои; и мне поручены только для продажи, но кем, я того объявить не смею, ибо обещалась сохранить тайну, Всеми святыми свидетельствую в справедливости слов моих!

– Плохо, – отвечал полицейский, – если ты, голубушка, не имеешь свидетелей понадежнее. Придется поразведаться с правосудием. – Смотря на жалкую наружность незнакомки, на ее смятение, робость, нерешимость, Никандр принял в ней душевное участие. Он пробился до блюстителя тишины и сказал ему довольно резко:

– Государь мой! Если свидетели сей незнакомой не действительны, то я свидетельствую справедливость слов ее. Вы меня довольно знаете!

– О, конечно, – отвечал сей неугомонный, сняв шляпу и делая низкие поклоны. – Вам поверить обязуюсь, но в случае какого-либо казуса вы отвечаете, в чем также и у меня есть свидетели.

Он отошел, и Никандр, отведши на сторону свою незнакомку, спросил, в чем состоит ее дело с полицией.

– Милостивый государь, – отвечала она, – вы защитили меня от могущего быть притеснения, и потому долг признательности запрещает мне скрывать от вас, что открыть можно. Не узы крови, но один странный случай соединил меня с почтенным семейством в такое время, когда оно было наверху довольно покойной жизни, а я – в самой бездне погибели. По несчастным обстоятельствам оно пришло ныне в крайний упадок, и узы благодарности удерживают меня при оном. Теперь мне поручено было продать эту золотую шейную цепь, и лишь только я показала ее покупающим, случившийся там же полицейский спросил меня: «Чья эта вещь?» Отвечать я никак не смела, ибо мне ясно то запрещено, а он требовал неотменно ответа и начал грозить. Я не знаю, что бы из того вышло, если бы вы, великодушный молодой человек, не приняли меня под свою защиту!

– Я желал бы, – сказал Никандр, – чтобы вы пришли домой с ожидаемым ответом и потому купить вашу цепочку!

– Вот она!

– Что за нее просят?

– Пятьдесят рублей!

– Вот деньги, – сказал Никандр, отдавая их одною рукою, а другою принимая покупку. Он не мог не заметить, что незнакомка, отдавая цепь, утирала глаза.

– Что с вами сделалось?

– Ах! бедная девица горько плакала, расставаясь с этой вещью, она была подарена ей добрым отцом в день ее рождения.

– Как, – вскричал Никандр, – и она решилась расстаться с такою драгоценностию?

– Чего не делает нужда!

– Возьмите же назад эту цепь и отдайте доброй дочери! Благодаря милосердому провидению я теперь раззнакомился с нуждою! Как зовут эту любезную девицу?

– Это одно могу я объявить вам. Имя ее – Елизавета!

– Елизавета! – произнес тихо Никандр. – Ах! и я знал одну девицу сего имени. Для той – ничего не пожалею и для соименной ей! Скажите вашей приятельнице, чтобы она никому ничего не продавала. Как скоро нужда коснется порога дверей ваших, скажите мне. Я богат и не знаю лучшего употребления деньгам, как пособить нуждающейся скромности. Каждый вечер вы можете найти меня на паперти церкви святого Николая. За полчаса я охотно сказал бы вам и свое имя, но теперь извините. Ваша Елизавета может почесть меня хитрым обольстителем, каковы нередко и бывают те, которые под скромною личиною благотворительности стараются уловить в сети свои неопытную юность. С сих пор имя мое для вас скрытно, – равно как для меня и жилище ваше. Я хочу помогать одной Елизавете. Простите! Не забывайте паперти святого Николая!

Никандр, – и сам не зная почему, – утаил от отца сие происшествие. Может быть, он не хотел ни с кем разделить чувств своей благотворительности. И в самом деле, что может быть обольстительнее для образованного молодого человека, как быть благотворителем молодой девицы. Воображение рисует ему портрет ее самыми блестящими красками. Она, верно, прекрасна собою и, без сомнения, добродетельна. А если нет? О, не может быть! Как можно только женщине, украшенной именем Елизаветы, быть порочною? Такие мысли занимали Никандра, когда он лег в постелю, такие клубились в голове его, когда он вставал с оной, с некоторым нетерпением ожидал он вечера, и, едва увидел, что последние лучи заходящего солнца скользили по жестяной главе Николаевской церкви, он полетел на паперть и с великим удовольствием нашел там незнакомку свою, сидящую под деревом при развалившемся надгробном камне. Увидя вошедшего Никандра, она подошла к нему с потупленными глазами и сказала:

– Милостивый государь! Извините, если слова мои будут для вас не совсем приятны. Подруга моя благодарит вас искренно за то участие, какое приняли вы в судьбе ее. Она приказала сказать вам, что, быв властна располагать своею собственностию, продавала свое ожерелье; но никогда не думала просить милостыню, и сия мысль безмерно ее огорчает. Итак, вот цепочка, и вот ваши деньги. Выбирайте что-нибудь одно!

Никандр стоял в большом изумлении.

– Это подлинно несколько романически, – сказал он, – и я не думал, чтобы можно было в крайности быть столько разборчиву! Так и быть, если того хочется вашей Елизавете, то я беру себе цепочку. Но как каждый покупающий имеет право ценить покупаемую им вещь по-своему, то и я, пользуясь сим правом, прибавлю еще к прежним деньгам пятьдесят рублей. Вот они! не забывайте паперть святого Николая!

Никандр поспешно оставил место свидания. Незнакомка обратилась в другую сторону. Несколько вечеров сряду он посещал паперть, но ее было не видно. Какое-то уныние разлилось по лицу его, – он был пасмурен и до того сам на себя не похож, что отец с участием о том ему заметил. Сын после нескольких ничего не значущих отговорок рассказал ему приключение свое с незнакомкою. Его важный и вместе томный вид, с каким он описывал сие обстоятельство, развеселил князя, и он громко засмеялся.

– Слава богу, – сказал он, – что задумчивость твоя не имеет важнейшего источника. Есть о чем думать, что какая-то плутовка за безделушку выменила сто рублей, надобно только быть вперед осмотрительнее!

– Однако ж, батюшка, кто велел этой невидимке Елизавете прислать мне обратно и ожерелье и деньги? Разве нельзя было без всех околичностей воспользоваться и тем и другим?

– Конечно! Но тогда не получила бы она ста вместо пятидесяти!

– Не верю!

– Испытай!

Разговор сей кончился тем, что князь сказал:

– Хорошо! Чтобы узнать, кто из нас прав, я беру труд с сегодняшнего же вечера посещать с тобою паперть святого Николая. Когда ж нибудь встретим твою величественную незнакомку и попытаем дознаться правды. Меня не так легко провести. – В самом деле, они несколько дней сряду посещали паперть, но напрасно.

– Вот видишь, – говорил князь, – твоя добродетельная, видно, весьма умеренного свойства; она довольна сотнею рублей, а другие, право бы, не были так совестливы.

Они вели долгий разговор, сидя у притвора церковного. Неприметно часы летели, и на колокольне пробило одиннадцать. Прелестный месяц тихо катился по прелестному небу. Близ стоящие деревья едва помахивали листиками; одни жуки и стрекозы прерывали безмолвие.

– Прекрасная ночь! – сказал князь, запахивая сертук. Едва сделал он движение приподняться, как вдруг у противулежащей решетчатой ограды показались три женские фигуры. Они тихо подвигались к нашим любопытным, и сии, смотря один на другого, не знали, что сказать о сем явлении. Когда они довольно приближились, то Никандру показалось, что он в одной из сих пришелиц узнает свою незнакомку, хотя и она наравне с прочими занавешена была черным покрывалом. Идущая в середине довольно громко всхлипывала и ломала пальцы; прочие две, поддерживая ее, тихо, по-видимому, утешали. Шагах в десяти остановились они, и Никандрова незнакомка, поставя на землю корзину, подошла к стене церковной, стала на колени. Наклонила голову к подвалам и хотя тихо, но ясно произнесла: «Ау! ау!» Князя с сыном его подрал мороз по коже. Ауканье еще несколько раз было повторено, и вдруг из подвала выползло страшилище. Это был статный мужчина, закутанный в плаще; шляпа на глаза надвинута; едва поднялся он на ноги, плакавшая женщина вскрикнула, распростерла руки, бросилась, – он также к ней, – встретились, пали друг к другу в объятия. Прочие две женщины тихо плакали. У князя и Никандра невольным образом навернулись слезы.

– Жалкая картина, – сказал он тихо сыну. – Дай бог, чтобы они были только несчастливы, а не преступники.

– Сердце мое отвечает в том, – произнес сын так же тихо и приложа руку отцовскую к груди своей. – Посмотрим!

Глава II
Ночная битва и новый скальд

Из разговора незнакомца и незнакомок нельзя было ничего понять обстоятельного. Они взаимно сожалели о происшедшем, утешали друг друга и плакали. Никандру мечталось, будто он по голосу одной из женщин узнает свою незабвенную Елизавету, но тут же представилась ему мысль, что такое сходство бродит только в его воображении, а особливо потому, что и его неизвестная называется сим именем. Ночное явление на кладбище кончилось тем, что мужчина в плаще еще обнял прежнюю женщину, поднял с земли корзину, удалился и полез в подвалы церковные. Женщины постояли с минуту и потом удалились медленными шагами. Безмолвие опять настало, но чувства Никандровы были в превеликой тревоге.

После сего он, обнявши отца своего, сказал вполголоса!

– Батюшка! Что вы обо всем этом думаете?

Отец. Чтобы уже думать решительно, надобно порядочно прежде порассудить!

Сын. Не слыхали ли вы голоса моей Елизаветы?

Отец. Голос одной из них довольно сходен; но голос другой, которую ты называл своею незнакомкою, гораздо сходнее с голосом женщины, имевшей на меня великое впечатление. Боже мой, голова моя кружится; воображение пылает! Ты спросишь, что это значит, – скора узнаешь. Окончание повести моей весьма непродолжительно, и из него-то увидишь ты, отчего голос одной из незнакомых поразил меня столько. Завтра Причудин возвратится, и вы услышите дальнейшую судьбу мою да возвращении на родину. Между тем не запрещаю тебе посещать паперть святого Николая; но только будь осторожен. Иные происшествия начинаются смехом, а оканчиваются горькими слезами.

Они воротились домой в полночь и к великому удовольствию застали уже там Афанасия Анисимовича, разглядывающего привезенные для них ярмарочные подарки. Встреча их была обыкновенная, то есть открытая, непритворно радостная. Князь не сказал теперь о ночной встрече, чтобы доброму другу не помешать уснуть покойно после дороги.

Несколько дней прошло в приведении в порядок оборотов Причудина по случаю купли, мены и продажи на Коренной ярмарке. Князь Гаврило, поверявший счеты его приказчиков и книги бухгалтеров, почти все время проводил в конторе. Посему Никандру довольно оставалось свободного времени – разгуливать по своей наперти, однако по-пустому. Нетерпение его начинало превращаться в огорчение, и если бы он в неизвестную ночь был на паперти без отца, то едва ли бы не почел все виденное сновидением или делом расстроенного воображения. Наконец и до сего дошло, и он заклялся не быть там более и мечтательный голос Елизаветы считать пустою мечтою. Занятия по должности, рассеянность в кругу столько же молодых приятелей по времени его успокоили; он почти забыл загадочную сцену на кладбище и об незнакомке перестал думать, однако ж он не заметил такого спокойствия в лице отца своего. Казалось, что роковое ночное явление сделало весьма сильную перемену во всех его поступках. Когда Никандр объяснился с ним о том с сыновнею откровенностидю и беспокойством, князь Гаврило, душевно тем тронутый, сказал ему: «Сын мой! Если ты хочешь успокоить отца своего, то приложи все попечение твое отыскать опять твою незнакомку. Не скрывай пред нею более своего имени, но примечай внимательнее, какое действие, какое впечатление оно произведет в ней. Обо всем дашь мне знать, и тогда посмотрим!»

Поручение отца было для сына законом. Он рыскал по городу, как влюбленный парижанин. Заглядывал в глаза всем встречающимся женщинам. Наводил на них лорнет и проч. Его и в Петербурге сочли бы щеголем в последнем вкусе; а в Орле он наречен выразительным наименованием повесы. Это дошло до ушей его, но он не трогался, ибо получил оное, удовлетворяя требованию отца своего, который без причины ничего не делал. В один раз, уставши уже бегать по улицам, принял он разумное намерение провести несколько вечеров сряду, а буде нужно, то и ночей, на паперти св. Николая; ибо в голову его вошло, что, может быть, в городе с намерением от него кроются, и там он, утаясь между гробницами, легко может увидеть подобное происшествие, какого был свидетелем за несколько недель. Отправился он на место своих поисков. Он уселся у подножия старой огромной гробницы. Величественный репейник и цветущая крапива окружали его. Покуда сколько-нибудь можно было разбирать буквы, Никандр глядел в книгу, им принесенную, ибо, по совести сказать, он не прочел ни одной строки. Беспрестанно оборачивал голову в разные стороны и спокойно закрыл, когда уже ничего рассмотреть было не можно.

Едва, говоря по-стихотворчески, да и кстати, ибо Никандра всякий почел бы за исчадие Аполлоново в теперешнем его положении, едва ночь с тусклыми взорами, с напоенными росою крыльями разлеглась по всему пространству небосклона орловского. В скором времени послышался отдаленный шум походки по надгробным камням, и Никандр при лунном свете увидел идущих, но только не прежних трех женщин, а каких-то новых двух мужчин. Они медленно приближались к нему весьма близко, сели также на дерну между могилами, и один другому сказал вполголоса: «Смотри, друг, не раскаяться бы в нашем предприятии!»

Другой отвечал: «Старинный русский дворянин, что бы ни сделал, раскаиваться не должен. Я получил великое имение в наследство от предков моих, прожил его, не дожив и пятидесяти лет, но не каюсь. Скажи по совести, – у кого были лучшие собаки, как не у меня; лучшие лошади, как не у меня? Что целая область говорила о моих дворовых девках? Не прекраснее ли они были, не параднее ли знатных госпож? Хотя они и досталися теперь другим, что делать! Я не привык удерживать стремления моих желаний! Я влюбился в графиню Фирсову и сегодни с помощию твоею намерен увезти ее в лесную свою деревню, которая мне от всего имения осталася. Там она делай себе, что хочет! Хочет смеяться, смейся! Хочет плакать? – с богом! От рассыльных своих узнал я достоверно, что граф Фирсов после нашего поединка, считая меня убитым и страшась правосудия, скрывается где-то поблизости мест сих и что любезная его супруга вздумала теперь некстати любить его романически, – иногда по ночам посещает юдоль сию плачевную, которая, по-видимому, есть местом их сходбища, – с одним графом двое нас легко сладим, буде он вздумает отважничать. Прекрасная живая графиня, наверно, упадет в обморок, тем лучше; она не прежде опомнится, как в моей коляске и в моих объятиях. Смотри, видишь ли ты появляющиеся две женщины? Я отдаю и душу и тело сотне чертей, если та, что несколько пониже и тонее, не есть моя принцесса! Courage, мой друг! что долго медлить! Бросимся к ним навстречу».

И в самом деле, после сих слов они встали и поспешно бросились к ночным путешественницам, из коих одну Никандр немедленно признал за свою незнакомку. Посему, не много рассуждая, он также пошел по следам русских дворян, которые никогда и ни в чем не раскаиваются. Едва они достигли госпож, как одна горестно вскрикнула и, приходя в беспамятство, произнесла тихо:

– Небо! Сей изверг еще жив!

Тогда один из незнакомцев, схватя ее к себе в руки, сказал другой:

– Сударыня! В тебе больше надобности нет и можешь по желанию отсюда выбраться. Я и один не хуже вашего умею провожать красавиц!

Он начал было тащить свою жертву, как Никандр, тихо подошед сзади, спросил спокойно:

– Далеко ли, государь мой?

Тот быстро оглянулся, осмотрел вопросителя с ног до головы и презрительно отвечал:

– На такие вопросы привык я ответствовать полновесными пощечинами!

Никандр рассердился крепко, что при дамах столь грубо с ним обходятся, и потому, вскричав: «Ну, видно, мне надобно сделать вопрос на твой вкус!» – так звонко поразил его по уху, что тот как сноп повалился наземь челом к сырой земле. Никандрова незнакомка, посадя подругу свою и ее поддерживая, сказала:

– Я узнаю вас, великодушный молодой человек! Ах, помогите мне спасти честь и жизнь сей несчастной!

– Будьте надежны, – отвечал наш герой, избоченясь и ожидая, пока пораженный им встанет для оказания новых подвигов. Он и подлинно встал, с оцарапанными руками и в нескольких местах осадненным челом.

– Приятель! – вскричал он другому, – что же ты не поможешь?

– Нет! – отвечал тот, – я сам также русский дворянин, и знаю, что такое честь! Как можно двоим нападать на одного? Будь смелее!

Храбрый русский дворянин наклонился и начал обеими руками вырывать из земли камень для поражения противника, который, также будучи проницателен, догадался о злом противу здравия своего умысле, бросился подобно рыси на врага своего, сбил с ног, но, запутавшись в крапиве, сам полетел на него со всего размаху. Кряхтя под тяжестию, тот кое-как выпростал свои рук я и крепко впился десятью пальцами в тупей храброго Никандра. Руки и ноги были в движении. Ругательства, крик, оханье раздавались по всей паперти. Товарищ исподнего витязя, севши на камень, спокойно сказал: «По началу видно, что сражение не скоро кончится и будет кровопролитно, и потому, чтобы не быть праздным, я хочу на сей раз сделаться новым скальдом».[112]112
  Бард древних датчан, шведов и вообще северных народов. (Прим. В. Т. Нарежного).


[Закрыть] После чего, понюхав табаку, он самым важным голосом начал произносить нараспев, декламируя руками: «Отчего стонут камни надгробные? Отчего крапива и репейник колеблются? То два витязя великие жестоко ратуют за принцессу прелестную! Власы их летают клочьями по воздуху, и длани, скользя по зубам, источают из носов токи кровавые! Ратуйте, витязи неробкие! Слава готова увенчать вас! Галстук твой, о витязь незнаемый, изорван на части и может быть пригоден на трут только; но и твоей рубахе, о друг мой воинственный, – зело досталося! О ночь! О месяц сребровидный и звезды блестящие! О вы, спящие шмели и шершни, и вы, рогатые черные жуки! – проснитесь и внемлите моему пению!»

Он замолчал и спустя несколько мгновений сказал тихо: «Что это? кой черт вылезает там из-под церкви? Уж не духи ли усопших идут видеть битву славную и слушать пение скальда? Слуга покорный! И самые храбрые русские дворяне устраняются от сражений с нечистою силою». Сказав сие, он встал и быстро пошел к выходу. Таковой поступок нового скальда прекратил сражение, Никандр и соперник его встали; и последний, проворчав: «Как я глуп, что такого бездельника выбрал в товарищи», – не ленивее его бросился к ограде и исчез. Вылезший из-под церкви, подбежав к женщинам и видя одну все еще не в состоянии привстать, став пред нею на колени, спросил:

– Ради бога скажите, что значит все мною виденное?

– Благодарите, – сказал старшая, – сего молодого человека, что он спас вашу графиню!

– Как?

– Недостойный друг ваш князь Вихревертов сейчас был здесь, имея намерение ее увезти!

– Небо! Не я ли заколол его на поединке? Не тень ли его приходила?

– Совсем на тень не походит, – отвечал подошедший Никандр, – ибо я чувствую то лучше других. Телесность сего привидения весьма ощутительно чувствуют мои бока, спина, затылок и особенно тупей.

– Тысячекратно благодарю вас, – вскричал незнакомый граф, – за то участие, которое приняли вы в положении жены моей! Как рад я, что случай дал мне знать о существовании сего чудовища, которое почитал я падшим под моими ударами и оттого-то до более удобного случая к побегу из отечества скрывался я между мертвыми. Дай бог, чтобы я когда-либо мог заплатить вам за сию услугу.