Текст книги "Полное собрание сочинений. Том 17. Зимние перезвоны"

Скрытый мир
Окно в природу

Восемьдесят процентов всей информации из окружающего мира мы получаем с помощью зрения. Но все ли мы видим? Кто пытался хотя бы в бинокль глянуть погожей ночью на небо, знает, насколько богаче становится звездный мир. Похожее открытие мы делаем, заглянув в микроскоп. Знакомый энтомолог, помахав однажды при мне сачком над поляной, показал щепотку какого-то мусора, а через час пригласил к микроскопу, и я не мог оторвать от него глаз. Десятки крошечных существ, оцепеневшие от эфира, можно было разглядеть в мельчайших подробностях. Едва видимые простые глазом козявки, мошки, жучки демонстрировали свои нежные разных цветов одежды, бронированные доспехи, сверкающие, как драгоценности, глазки, а главное, множество удивительных инструментов, помогающих им добывать пищу и защищаться. Чего только там не было! Щетки, гибкие трубочки, мощные зубы, щипцы, кусачки, антенны, скребки, мохнатые лапки. Изменяя кратность увеличения, можно было подробнее разглядеть в отдельности каждый орган – чешуйка на крыльях бабочки превращалась в глыбу, напоминавшую черепицу, гладкое тельце какого-то червеца делалось бородавчатым. Сложное цепляющее устройство обнаруживалось на лапках мухи, острое комариное шильце поражало своим совершенством. И было все необычайно красиво! Хитиновая броня у жучка отливала плотной внушительной синевой, другой жучок казался крошечной металлической брошкой, драгоценным металлом сверкали глаза златоглазки. Увеличитель был бинокулярным, и все виделось выпукло, емко и выразительно. Таков мир жизни, скрытый от обычного нашего взгляда.

Здесь вы видите две фотографии из этого мира. Что это?.. На первом снимке мы видим срез дерева (сосны, увеличение – в 900 раз). Это наглядное подтверждение того, что мы слышали ранее: «Тончайшими каналами-капиллярами растение гонит жизненные соки вверх». А на второй фотографии – глаз, фасетчатый глаз муравья. Мы видим фасетки, видим похожие на кинжалы ресницы, предохраняющие от повреждения сложный зрительный аппарат.

Мир природы громаден. И многое в нем от нас скрыто. Не упустите возможность хотя бы раз в жизни заглянуть в микроскоп, заглянуть в телескоп.

Фото из архива В. Пескова. 5 ноября 1988 г.

Бакланы и орланы
Окно в природу

Орланы редки – в Англии вблизи обнаруженного гнезда поставили стражу, дабы не было беспокойства орланам. Бакланы же очень распространенные птицы, местами численность их сокращается при помощи ружей.

В низовьях Волги, в местах, где дельта сменяется мелководьями Каспия, бакланов многие тысячи. Утром они улетают на взморье кормиться и не очень заметны. Зато вечером видишь один косяк за другим. Сверху птицам видны рукава дельты, и бакланы безошибочно находят места ночевок.

В опушенных ивами водных коридорах их скапливается так много, что моторные лодки должны сбавлять скорость, иначе можно столкнуться с взлетевшей тяжелой птицей.

Ночуют бакланы на ветках, в зеленых тоннелях стоит характерный запах птичьего мира. Деревья побелены пометом и местами засохли. На голых сучьях бакланы особенно любят сидеть, выделяясь на вечерней заре живописными силуэтами.

Полет у баклана благодаря жесткому оперению тоже какой-то жесткий – мах-мах-мах – кажется, птицы смертельно устали. Но они летят и летят, вытянувшись веревочкой, – передний снизился, и вся веревочка изогнулась, вверх приподнялся – веревочка тянется вверх. Летят над морем вечером гуси, утки, чайки, вороны, но больше всех монашески черных бакланов. К ночи волжская дельта поглощает десятки тысяч ныряльщиков-рыболовов.

Баклан неуклюж на ровной земле. Его весла-ноги приспособлены к лазанию по ветвям. Летун он выносливый, способный к дальним кочевьям по рекам и вдоль морских побережий. Но стихия его – вода. По способности нырнуть глубоко и долго оставаться под водой из птиц его превосходят, пожалуй, только пингвины и змеешейки. Ныряет баклан, конечно, не со спортивными целями, хотя игра в воде доставляет птицам заметное удовольствие. Баклан – рыболов. Веретенообразное тело, перепончатые лапы и снабженный крючком на конце мощный клюв делают птицу превосходной добытчицей рыбы.

Китайцы с древних времен приспособили эту птицу для рыбной ловли. Бакланят выводят под курицей, приручают. А затем с плотика или лодки бросают в воду, надевая на шею птице кольцо. Улов достается целиком человеку. Баклан, подобно ловчим орлам, получает лишь «подкрепляющую» награду – кусочек рыбы.

Любопытно, что и в дикой природе способность бакланов к рыбалке используют с выгодой для себя все, кто обитает рядом. Баклан прожорлив. Иногда он наедается так, что хвост рыбы торчит из горла. Это превышает полетный вес птицы, и, чтобы встать на крыло, баклан немедленно отрыгивает добычу. Этим сметливо пользуются вороны. Они пикируют на сытых бакланов и тут же подбирают «что с воза упало». Подобную же картину видел я, наблюдая в волжских протоках за орланами-белохвостами. Эта большая птица ленива, она подолгу сидит на излюбленном месте, на каком-нибудь голом суку у воды, либо парит над взморьем, опытным глазом определяя добычу. Иногда хищная птица делает ложный бросок на стаю сидящих уток и сразу видит ослабших, больных. На бакланов орланы пикируют, зная о том, что переевшая птица взлететь не может. И охотно подбирает то, что баклан отрыгнет.

Есть и рыбы, извлекающие пользу из соседства с бакланами, – сомы. Они держатся в тех местах, где над водою на ветках крылатые рыболовы строят гнезда. Не слишком аккуратный баклан, прилетая к птенцам, «сорит рыбой», и сомы ее ждут. Соседство водяных великанов с колониями бакланов настолько устойчиво, что рыболовы именно тут выуживают сомов.

Фото автора. 13 ноября 1988 г.

Скворушка-Егорушка
Окно в природу

Нечаянное чудо зимы – скворец. Услышав знакомую песню, я выглянул в форточку – сидит голубчик на заснеженных ветках, надул горлышко, опустил крылья и совсем по-весеннему распевает, сказать точнее, беззаботно болтает. Не песня, а набор звуков, приложенный к своей нехитрой скворчиной мелодии.

Вижу гостя уже третью зиму подряд. Навел справки у орнитологов. Говорят, что это «из ипподромной популяции». Не страшась морозов, остается коротать с нами зиму стайка скворцов, ютится около лошадей – кормится, греется, летает на экскурсию по Москве. Этому полюбился чем-то наш неказистый двор.

Зимовки скворцов у нас – редкость. Самая приметная, самая распространенная наша птица на зиму улетает в края без морозов – во Францию, Италию, Испанию, в Северную Африку. Радуются ли ее прилету в этих местах? Отнюдь. У нас скворец считается милой, очень полезной птицей – скворушка-Егорушка. С его появлением мы связываем приход весны. Нехитрая его песня после зимнего безголосья заставляет остановиться и любоваться певцом. И обязательно улыбнешься – в песне нередко слышишь мяуканье кошки, скрип двери, в детстве, помню, у нас на скворечне певец покашливал точь-в-точь как сосед – дед Петруха.

И польза скворца у всех на виду. С грядки в скворечню пара скворцов неустанно таскает червей, слизняков, гусениц – триста с лишним прилетов в день. Никакие химикаты на грядках не нужны.

В середине лета, правда, скворцы начинают носить детишкам второго выводка спелые ягоды – засунув однажды руку в покинутое скворцами жилище, я обнаружил целую горсть вишневых косточек. Чучела на вишневых деревьях, впрочем, бывает достаточно, чтобы отвадить скворцов от сада. Но к осени, когда птицы сбиваются в стаи и, ночуя в тростниках и кустарниках, кормятся скопом, становится видимым, ощутимым их вред. В серединной России им, правда, нечего разорять. А вот южнее скворцы становятся бичом виноградников. Проезжая в позапрошлом году вдоль Рейна, я увидел холмы, сплошь затянутые сетями. Объяснили: защищаются от скворцов. Если не защититься, виноград, оставленный на лозе до морозов (для особого сорта вина), будет начисто убран скворцами. «Вредная птица!» – сказал мне немец. Вредным считают скворца и во Франции, и в Испании, и в Северной Африке тоже. Немудрено! Когда миллионная стая птиц опускается на плантацию или на поле, человеку не остается уже ничего.

В Америке скворцов не было. Их завезли специально сто лет назад – в Центральном парке Нью-Йорка выпустили пятьдесят пар. Сегодня скворец и в Америке очень приметен. Отношение к нему тоже в разных местах различное. В северных штатах, где птицы выводят потомство и кормятся насекомыми, – это тоже «скворушка-Егорушка». А в южных штатах, где скворцы зимуют громадными стаями, – это бедствие, с которым не знают, что делать. Отпугивание звуками, чучелами ничего не дает. В отчаянии прибегают к варварским методам – уничтожают птиц взрывами, когда на ночь они опускаются на деревья.

Картина нашествия миллионной стаи скворцов на французскую деревушку в Бретани была показана на недавней выставке «Уорлд пресс-фото» в Москве. Снимок сделан французом Валери Аш.

Фото из архива В. Пескова. 18 декабря 1988 г.

Силуэт
Окно в природу

В сорока километрах от Вашингтона расположен научный центр Патуксент, где изучают способы протянуть руку терпящим бедствие диким пернатым. Два деревянных раскрашенных чучела сов, висящих тут на цепочках у застекленного перехода в одно из зданий, прямого отношения к научной работе, однако, не имеют. Они призваны защитить голубей от ударов о стекла. И защищают! Силуэт совы заставляет голубей облетать стороной опасную галерею. Детали висящих кукол голуби на лету не рассмотрят – довольно устрашающего силуэта.

По силуэту многие птицы определяют: свой – не свой, опасно – неопасно. Птенцы выводковых птиц, заметив в воздухе силуэт ястреба, затаиваются, но не обращают внимания на пролетающих, например, уток. Несомненно, многому учит опыт. Но можно предположить: облик хищника содержится в наследственной памяти птиц. Причем достаточны «черновые наброски» объектов опасных и неопасных – их силуэты.

Плоские силуэты из жести или фанеры используют охотники, чтобы заставить опуститься на воду («к своим») летящих гусей. Таким же образом, примитивными, набитыми сеном чучелами, удается обмануть тетеревов.

Небрежное чучело человека – рубаха на палках и шапка – отпугивает животных от сада и огорода. Впрочем, не всех. Я видел ворону, вызывающе садившуюся на огородное чучело. Но это ворона. Она живет не одними инстинктами. Обитая рядом с людьми, ворона копит житейскую мудрость. Не всяким силуэтом ее проведешь.

Фото автора. 29 декабря 1988 г.

Хладнокровие
Окно в природу

Попытки на новогодних открытках изобразить змею существом добрым не получились. Дракон (приукрашенная фантазией змея) мог выглядеть добродушным и даже улыбчивым. У рисованных змей улыбка фальшивая. В милой предновогодней игре в символы нам хочется «позитива». Ну что ж, стоит говорить тут о мудрости и хладнокровии. Правда, не вполне ясно, в чем заключается мудрость змеи. Что же касается хладнокровия, то действительно кровь у змей холодна… в холодное время года. В жару же, особенно на припеке, змея начнет горячиться. Вот эта кобра – снимали ее для «Мира животных» – на раскаленной туркменской земле вертелась в поисках спасительной норки и устремилась… к оператору в объектив.

Что же в действительности представляет собою мир змей, не обойденный восточными мудрецами в символике?

На земле обитает 2700 видов змей, маленькие, с карандаш, и громадные, до десяти метров, – питоны и анаконды. Живут повсюду, исключая места, где кровь даже летом не может согреться. В местах жарких змеи легче приспосабливаются к жизни. И тут их много. Не избегают змеи пустынь, живут в болотах, в пресной и соленой океанской воде. Кладут яйца, но есть змеи живородящие.

Вегетарианцев среди змей нет. Только – живность! Едят часто все, что могут проглотить. Но есть и специализация в пище. Крайняя ее форма – питание только яйцами птиц. Когда яичную змею видишь возле добычи, трудно поверить, что существо с небольшой головой может совладать с хороших размеров яйцом. Но управляется – как чулком обволакивает добычу. И вот уже выплюнута скорлупа…

Оружие многих змей – яд, стекающий в место укуса по острому полому зубу. Наши пещерные предки знали об этой таинственной силе змей. Страх далеких времен тысячелетиями передавался нам генами – увидев змею, человек ищет палку. Однако не везде так. В Индии, где культивируется уважение ко всему живому, змеи тоже в почете. Одну из самых ядовитых змей – кобру – даже содержат в храмах. И это при том, что от укусов этой змеи в Индии в год погибает десять тысяч людей. Терпимость к таким потерям объясняется просто: кобра уничтожает крыс. Без этой узды опасные грызуны опустошали бы закрома и разносили болезни.

Яд змей различен. У кобр это сила нервнопаралитическая – укушенный гибнет от остановки сердца и поражения легких. Яд гадюк (их множество!) действует на кровь, разрушает кровеносные сосуды. Однако далеко не все змеи ядовиты. Многие жертву свою удушают (питоны и анаконды – самые крупные из них). Неядовитых змей в Древнем Риме и Греции держали в домах в качестве мышеловов.

Яд змей в очень маленьких дозах целебен. Известна эмблема аптек – змея обвивает чашу с лекарством.

Человека и любое другое крупное существо змея кусает, только обороняясь. Она вовсе не заинтересована расходовать яд без пользы. Некоторые змеи предупреждают о своем присутствии. Коралловая змея – яркой окраской, гремучая – трещоткою на хвосте, кобра – развернутым капюшоном и ложными выпадами: «Будь осторожен, могу укусить».

У человека со змеями давние отношения. Любимым животным для большинства людей змея не является. Но в сложном узоре жизни у змей свое законное место. Исчезновение их не должно радовать. А между тем они исчезают. Одних вылавливают для получения яда, других убивает инстинкт неприязни, много змей погибают от разрушения среды обитания, от вторжения в нее человека. Например, шоссе у болота часто становится кладбищем змей, которые выползают на дорогу погреться.

Год Змеи – не более чем игра в символы. А вот вспомнить, что змеи – часть жизни, что у природы нет пасынков, все для нее – любимые чада, вспомнить об этом полезно.

Фото автора. 31 декабря 1988 г.

1989

Мама лама
Окно в природу

В городке Боулдер я узнал: по соседству, всего в двадцати километрах, есть ферма лам. Позвонили на ферму. И через час у гостиницы остановился автомобильчик, из которого выпрыгнула хозяйка фермы, а из окошка машины, вытянув шею, сцену знакомства людей с философским спокойствием наблюдало существо, слегка походившее на верблюда.

Хозяйка фермы, педагог в прошлом, Бобра Голдсмит, так любит своих питомцев, что рада всякому к ним интересу. Мы обходили загоны, и ламы – существа любознательные, исполненные спокойствия и достоинства, – подходили к ограде знакомиться. Их шестьдесят. Длинная шея, длинная шерсть, длинные уши. На мордах презренье к суетности. Сено из рук берут аккуратно. Хозяйку знают, но собачьей преданности не чувствуется. На прогулку… Ну что ж – дело приятное. Дают надеть на себя уздечки. И вот мы идем по высохшему болоту. Солнце садится за горы. Красный прощальный свет разлит по морю сухой высокой травы. Идущие по тропе ламы травами скрыты, видно лишь головы – ну прямо два лох-несских чудовища, неожиданно всплыли в самой середине Америки…

Одна из лам несет вьюки. И если б я был покупателем ламы, то убедился бы: поклажа ее нисколько не тяготит. «Но груз не должен превышать 50 килограммов. Чуть больше – лама заупрямится, ляжет, и никакая сила не заставит ее идти. Лошадь можно поднять кнутом, лама такое обращение не потерпит. Погонщики в Перу даже и хворостину не берут в руки. Караваном идущих лам управляют лишь голосом и свистом».

Рассказ о ламах Бобра Голдсмит продолжает уже у камина, в комнате, увешанной изображениями длинношеих любимцев и близких их родственников, живущих в Южной Америке.

Всего их четыре вида. Домашние – альпака и лама. И дикие – викунья и гуанако. Родство их видно с первого взгляда. И все вместе напоминают странную помесь овцы и верблюда. Испанцы, покорявшие жителей Южной Америки, принимали их за овец. Альпака и лама приручены были давно и в дикой природе к моменту открытия Америки уже не встречались. Викуньи и гуанако встречались большим числом. Европейцы вслед за местными жителями стали на них охотиться ради мяса и ценных шкур.

Что касается лам, то жителям гор Аргентины, Чили, Перу и Боливии они служат так же, как людям Крайнего Севера служит олень. Ламы дают человеку мясо, шерсть, шкуры. Незаменимы в горах они как носильщики. Караваны в сотню животных с поклажей и сегодня в Перу – обычны. Ламы превосходно чувствуют себя на высоте даже в пять тысяч метров, легко переносят дождь и суровые холода, но очень страдают в жарких долинах. С грузом в пятьдесят килограммов они способны по горам в день одолеть 30–35 километров. Особенность поведения: ламы не кусаются, не лягаются, но, подобно верблюду, могут плюнуть в лицо обидчику жвачку травы…

Америка сейчас переживает очередное увлеченье – разведение лам. «Животных заводят просто для удовольствия. И никогда не бывают разочарованы, – говорит Бобра Голдсмит. – Ламы очень послушны, любознательны, неприхотливы, умны. Они всегда знают, что от них ждут. Обучению поддаются быстрее, чем лошади». В горных местах лам используют как вьючных животных во время прогулок и на туристских маршрутах. Есть несколько центров, откуда ламы расходятся по Америке. Один из них в штате Орегон, другой – тут, в Колорадо, у подножия Скалистых гор. Владельцы лам образовали ассоциацию, переписываются, съезжаются на конференции. Издается журнал «Жизнь лам». Увлечение из Америки распространяется по Европе, достигло Австралии.

Бобра Голдсмит, оставив поприще педагогики, начала «свое дело» в 1980 году. И преуспела. Купив для развода парочку лам, она продала уже сотню животных. Еще шестьдесят подрастают, проходят курс воспитания и в нужный момент перейдут в руки жаждущих заиметь ламу. Они числятся в списке стоящих на очереди. Цена? 1000 долларов платят за ламу-самца и 7 – 10 тысяч – за самку. Кроме животных, с фермы обычно увозят еще уздечки, седла, ошейники, переметные сумы, колокольчики, щетки, портативные пылесосы (ламы любят «ветреный душ») и кассету с видеозаписью: как ухаживать, как содержать лам. «Миллионером ферма меня не сделала, а вот счастливой я себя чувствую».

Во время нашей беседы в дом прибежала помощница Бобры с известием: только что родилась ламочка.

Взяв фонарь, мы поспешили в сарай и увидели, как мама лама облизывала очаровательное существо, уже стоявшее на ногах.

Гостю была предложена честь выбрать новорожденной имя, «желательно русское». Ответственность была велика. Наморщив лоб, перебирал я в памяти звучные милые имена и решил, что Лада – наиболее подходящее. Имя было тут же записано в родословную книгу фермы. Так нечаянно стал я крестным отцом малютки, которой не суждено носить вьюки, но которая может стать очаровательной мамой ламой.

Фото автора. 7 января 1989 г.

День на Кадьяке

Словом «кадьяк» называют громадных медведей, обитающих на Аляске. Оказывается, именуют их так по названию острова. И вот летим на Кадьяк. На коленях у меня подробная карта. И то, что на карте полушарий выглядит желтой пылинкой возле Аляски, в подробном чертеже представляет собой немалое кружевное творение Земли – гористая суша, синие жилки заливов, озера, россыпь маленьких островов возле большого главного. Кадьяк – значит остров на языке коренных жителей.

Две круглые даты ожидают нас в скором времени. В 1992 году исполняется 500 лет с того дня, как Колумб, искавший, плывя на Запад, путь в Индию, нечаянно «нашел» Америку, и 250 лет со дня, когда Колумбы русские открыли – в 1741 году – северо-западный выступ Америки, Аляску («Аляксу») – «Большую землю».

Через два года у круглой даты нам предстоит вспомнить подробности плаваний русских землепроходцев – полузабытые имена, гибель судов, драматические зимовки и счастливые вести о новых и новых открытиях.

Первые сведения о Кадьяке, притулившемся справа от горной материковой гряды, переходящей в Алеутские острова, принес мореход и промышленник Степан Глотов в 1762 году. Остров был обитаем. Пришельцев на «большой лодке» кадьякцы встретили боем, пытались бот захватить, потом сжечь. Не обошлось без стрельбы. Но постепенно отношения «замирились». «Тот незнакомый народ, – сообщал Степан Глотов, – помалу начал приходить к торгу и вымену на бобры, лисицы черно-бурые и красные».

Очередную страницу в освоении и исследовании Аляски открыл купец-мореплаватель Григорий Шелихов. Уместно сказать, открывателями Америки с северо-западной ее стороны были выходцы из неморской, глубинной России – из Каргополя, Усть-Юга, Вологды, Тулы, Тобольска, Иркутска. Шелихов был из Рыльска, древнего городка в Курской области, где стоит теперь ему памятник. На Кадьяк он привел сразу три корабля. Не страшась трудностей и опасностей странствия, с мужем приплыла сибирячка Наталья Шелихова. Августом 1784 года датировано начало хозяйственного освоения Аляски ее открывателями. На острове Шелихов возвел поселок-крепость. И, отбыв на Камчатку, оставил здесь 163 человека своей экспедиции. Это были первые колонисты «Русской Аляски». А остров Кадьяк стал первой ее столицей и путевым перекрестком, куда прибывали охотники за пушниной, сборщики ясака, мастеровые люди, миссионеры.

Самолет из Анкориджа на Кадьяк идет менее часа. С магаданцем Виктором Борисовичем Тимаковым мы разглядывали карту, припоминали прочитанное о событиях большой давности и очнулись, когда катили уже по островному аэродрому.

Отец Иннокентий и семинарист-эскимос «Ванюшка».

Встречали нас двое в черных одеждах. Один – высокий, с седой бородой и волосами до плеч, в скуфейке, с крестом на груди – приветствовал нас по-русски:

– Ну, слава богу, а я уж думал, самолет вовремя не приедет.

Слово «приедет» нас рассмешило. Старик тоже весело рассмеялся:

– Забываю, забываю язык. Да и память, чего уж там говорить – восьмой десяток пошел.

Обликом, манерой держаться и чем-то еще, что роднит стариков и детей, отец Иннокентий, так он представился, напомнил святых с полотен Нестерова. Второму – шоферу в рясе – было за пятьдесят. Бороденка тоже седая, но взгляд еще озорной. Вполне подошел бы на роль отца Мисаила в пушкинском «Годунове».

По дороге, разговорившись, узнали: отец Иннокентий пребывает в сане архимандрита, являясь главным лицом семинарии, где другой пока что – семинарист, имеющий, впрочем, жену и взрослых уже сыновей, готовится стать священником. На Кадьяк двое этих пришли разными путями. Отец Иннокентий – из семьи русских эмигрантов «первой волны». Служил в американской армии, но карьера офицера ему не понравилась. Окончил духовную семинарию, потом академию, принял монашество и уже много лет живет на Аляске. Семинарист – коренной янки Билл Маффит. Тоже был военным. Не поладил с армией из-за войны во Вьетнаме. С 1975 года тут, на Аляске. «Служил, торговал. Решил теперь: пора мирские грехи замаливать». Духовное прибежище Билл нашел в православной церкви, перекрестившись и получив имя Фома…

Из аэропорта в город Кадьяк едем берегом океана. Справа – незамерзающая тут вода, слева – скалистый, покрытый ельником берег. Воздух сырой. Пахнет водорослями. Над водяным горизонтом поднимается красное блюдо солнца…

Минут через двадцать Фома-Билл остановил машину возле церковной ограды. На проталине за оградой меж старых надгробий ходили черного цвета вороны. Возле ограды рядом – треснувшие колокола. В 1942 году старая, рубленная еще во времена «Русской Аляски», церковь сгорела. Иконы и утварь спасли. А колокола оплавились и потрескались. Новая церковь, как все православные храмы Аляски, была веселеньким белым строением с голубой луковкой наверху. Окруженная тополями и елками, она была, пожалуй что, самым приметным строением в городке, состоявшем из невысоких современных домов, контор, магазинов. В церкви готовились к службе. За входом человек в черном продавал свечи, значки, церковные книжки. Мы тоже зажгли по свечке с мыслью об уроженцах Архангельска, Каргополя, Усть-Юга, Тобольска, Иркутска, чьи могилы тут время уже сровняло с землей.

Хождение наше у церкви прервал мальчишеский свист. Оглянулись… отец Иннокентий, отчаявшись нас докликаться, – два пальца в рот – огласил городок муромским свистом и теперь, озорно улыбаясь, махал нам рукой: «Завтракать!»

Завтракали в семинарии. На глазах у нас семинаристы – молодые эскимосы и алеуты – поджарили яичницу, сварили кофе.

Беседа в застолье велась на английском, но то и дело проскальзывали в ней слегка изломанные временем слова русские, уцелевшие в обиходе алеутов и эскимосов со времен «Русской Аляски»: «лужка» (ложка), нужик (ножик), «пуповица» (пуговица), «сапоки» (сапоги), «книгак» (книга), «оцки», «чайнак», «колюкол» (колокол). Семинарист Александр Лахтенников, в разрезе рясы которого виднелась морская тельняшка, добавил еще кое-что из перенятого им в недавнем, явно ошеломившем его путешествии. Потомок алеутки и кого-то из русских, в числе двадцати пяти паломников из Америки летал в Советский Союз на празднование 1000-летия крещения Руси. Побывал в Москве, Ленинграде, Загорске. Волнуясь, сверкая глазами и улыбаясь, двадцатилетний креол выпаливал: «Хорошо! Пошли! Хочу в Ленинград!» Отец Иннокентий шепнул нам: «После семинарии парень мечтает попасть в Ленинградскую духовную академию».

– Это возможно?

– Сейчас такие времена… Вот вы – на Аляске. А возможно ли это было ну хотя бы лет десять назад?..

…В просторном помещении семинарии, где мы беседовали после завтрака, было пусто. Стулья, столик с глобусом и в углу иконка с изображением седобородого старца.

– Святой Герман, наш покровитель…

Мы приготовились вежливо выслушать евангельскую легенду. Оказалось, жизнь Германа – крупица здешней истории.

Без малого двести лет назад – в 1794 году – с ладожского острова Валаама на аляскинский остров Кадьяк прибыло восемь монахов-миссионеров. Их путь был долгим: Ладога – Волга – Урал – Тобольск – Охотск и далее морем – почти год добирались. Цель: обслуживать духовные нужды русских поселенцев, а также крестить, обращать в православную веру язычников».

Не одинаково сложилась судьба валаамских монахов. Одни погибли, другие вернулись в Россию. Самым стойким оказался Герман, родившийся в Серпухове в семье купца и прошедший монастырскую школу на Валааме. Он все претерпел, все вынес – суровую природу, суровый нрав первых здешних правителей, вольницу мореходов – охотников и торговцев, монашеское одиночество. Платой за все была искренняя любовь к нему «обращенных язычников». «Алеуты своей ласковостью и желанием креститься весьма нас удивили», – писал Герман с Аляски на Ладогу. Другое его письмо приоткрывает нравы колонизации: «С купцами очень неудобно приводить в святую веру здешний народ, ибо они стараются о богатстве и весьма обижают бедных американцев». Сам Герман был воплощением человеколюбия и готовности всем помогать, сам умел плотничать, ловил рыбу, пилил дрова, пек хлеб для кадьяковского поселения. Попробовал завести огород. И это ему удалось. Выращивал репу, капусту, картофель, чеснок. Огород валаамского монаха на сто лет опередил опытную земледельческую станцию, учрежденную на Аляске американцами.

Герман прожил тут дольше, чем кто-либо другой из русских, – 43 года. В конце жизни он поселился в уединении на островке Еловом рядом с Кадьяком, вырыл себе пещеру, потом срубил келью. «Еловый остров напоминает мне Валаам – море, камни». До конца жизни монах был защитником простого люда, и местного, и пришлого, – лечил, советовал, чем мог, одаривал, устроил приют для сирот, когда эпидемия посетила кадьякцев… В 1970 году православная церковь причислила Германа Аляскинского к лику святых. Урожденный серпуховчанин стал первым православным святым в Америке. Открытие и освоение северо-запада континента прославили, навеки оставили в человеческой памяти много имен: мореходы Витус Беринг и Алексей Чириков, купец Шелихов, первый правитель Аляски Баранов, епископ Иннокентий Вениаминов и рядом простой монах Герман. Люди чтят героизм открывателей-первопроходцев, помнят рачительных устроителей жизни, мудрость духовных наставников. Но и высокая нравственность тоже в чести, тоже в человеческой памяти.

Следов «Русской Америки» на Аляске осталось немного. Даже с надгробий сырой йодистый ветер слизал письмена. На покосившемся камне у церкви едва-едва прочитали: «Здесь холодная могила друга сокрыла. 18 мая 1875 года. Ксенья Харитонова, 26 лет от роду». Кто-то из русских умер тут через восемь лет после продажи Аляски.

Долговечней всего – память географической карты. Россыпь русских имен: названия островов, заливов, мысов, озер. Их особенно много на юге и юго-востоке Аляски. Остров Кадьяк от материка отделяет пролив Шелихова. Рядом островок Уски (Узкий), поселок Узенький, залив Монашка, залив Спиридона, улица Резанова, улицы Баранова, Семенова, Митрохина, Кашеварова. Люди тут жили и чем-то заслужили благодарную память. История некоторых позабыла. Но Кадьяк не забыл.

Более всего на Аляске помнят первого ее правителя Александра Баранова. Его именем назван остров, музей в Кадьяке, гостиница в нынешней столице Аляски Джуно, в ресторане вам подадут бифштекс «по-барановски», коктейль «Баранов». У нас это имя мало кто знает. Разве что в Каргополе чтут знаменитого земляка.

И лишь в музеях можно увидеть материальные свидетельства пребывания тут русских. В музее Баранова на Кадьяке мы увидели наковальню, пилы, котлы, топоры, ружья, гвозди, очки, подсвечники, штык, флаг с русским гербом… Еще один музей размещен в помещении семинарии. Тут сохранились: алеутская лодка из кожи, иконы XIV и XV веков, привезенные из России, гусиные перья, печать, почтовая бумага, колокол, отлитый тут, на Аляске, в 1812 году, церковная утварь. На самом видном месте в золотой раме – знакомый пейзаж с колокольнями. Проводивший нас по музею епископ задержался возле картины.

– Да, это Троице-Сергиева лавра. Как у вас теперь называют?.. Загорск! Почему Загорск? Разве есть за Москвой горы?

Григорий Афонский, епископ ситкинский и аляскинский, из своей резиденции в городке Ситка сюда, на Кадьяк, прилетает часто – читает в семинарии лекции. Магистр богословия, серьезный историк – изучает время «Русской Америки» – епископ несет на плечах своих и много текущих забот. «Главный памятник русского здесь пребывания – православие. Все тленно, даже могильные плиты. А вера осталась. Восемьдесят семь приходов. Люди помнят тут первых крестителей, в языке услышишь русское слово. Но все нуждается в бережении. Церкви, изначально тут возведенные, обветшав, рухнули или сгорели, в некоторых приходах не стало священников. Строим, ремонтируем церкви, готовим священников».