Текст книги "Полное собрание сочинений. Том 18. Посиделки на закате"

На кругах жизни

Окно в природу

Минувшим летом на дороге возле Хопра наша машина сбила лису. Молодой, неопытный зверь, оказавшись в полосе света, посчитал спасительной темноту ниже фар… Утром мы уже вырыли яму – закопать убиенную, но любознательные ребятишки, дети местного лесника, предложили оставить лису около наблюдательной вышки и проследить, что с ней будет, – «в природе погибших ведь не закапывают».

В пойме Хопра живут кабаны, волки, орланы, сороки, вороны. Мы посчитали: кто-то заметит падаль, и можно будет понаблюдать лесной пир. Четыре дня мы навещали по утрам вышку. Лиса лежала нетронутой, только золотистые мухи чешуйчато поблескивали на рыжем меху. А приходим еще через день – лежит на земле плоский, как тень, силуэт зверя из шерсти. Тронули палкой – под шерстью десятка два черных жуков-трупоедов и месиво белых червей – мушиных личинок. Съели все, кроме костей и шерсти. И уже сами стали объектом охоты маленьких птиц.

Зимой картина была бы иной. Лису заметил бы ворон или сорока – на снегу сверху все хорошо видно, да и голод заставляет быть зорким. Зимой ворон следит внимательно за волками. На их пиру обязательно что-то останется птице. Иногда голод заставляет хватать кусок из-под самого носа зверей. За такое нахальство можно и поплатиться, но голод не тетка, заставляет рискнуть.

Иногда от нахлебников лишь отмахиваются. На Аляске можно наблюдать пир рыболовов-медведей. Чайки вьются над местом рыбалки нахальной стаей. Только медведь устроился пообедать – рвут свою долю прямо из лап. В Арктике, где с пищей зимой особенно туго, есть чайки, живущие почти исключительно тем, что остается от белых медведей. Со зверем по льдам (иногда до самого полюса!) путешествуют пять-шесть не улетающих на зиму птиц. Лишних сами они прогоняют, ибо только малым числом можно продержаться на остатках медвежьей трапезы и на помете хозяина. Большой сильный зверь не только терпит возле себя нахлебников, но, возможно, и нуждается в них. Чайки сверху замечают добычу и, можно предположить, наводят охотника на нее. Птицы предупредят сонного или увлеченного трапезой зверя и об опасности – более крупный медведь может напасть на слабого, в голодное время каннибализм у животных – обычное дело.

Быстро зимой распространяются вести о том, что «стол уже где-то накрыт». Первым сигналом может быть выстрел охотника. Вороны и сороки хорошо понимают, что значит в лесу этот звук. Помню охоту на волков в Челябинской области. Подходим на лыжах к убитому зверю, а возле него, хватая капельки крови, уже суетится сорока. Вороны и сороки оповещают о том, что где-то разделан охотником лось. Сюда немедленно соберется голодная пернатая братия, заглянет лиса, прибегут кабаны, приплетется не уснувший енот. Сообразно нахальству и силе распределятся места за этим столом: кому-то первый кусок, кому-то объедки. От павшего, как от лисы летом, остаются лишь кости да шерсть.

Особая служба оповещения о еде налажена в африканской саванне. Вспоминаю: сопровождавший экспедицию нашу охотник решил пополнить запасы еды и, застрелив антилопу, заметил время – «через три-четыре минуты будет на что посмотреть». И в самом деле, у нас на глазах с разных сторон стали слетаться и рассаживаться вокруг стервятники, прибежали два красивых шакала и стали торопливо ждать, пока Джульяно разделает тушу. А когда мы собрались уехать, у остатков нашей добычи началась настоящая свалка. Громадные, неопрятные, с голыми шеями птицы совали головы между ребер убитого зверя, ссорились, дрались. Почтительно ждали своей минуты шакалы. А громадные аисты марабу были последними на пиру. Им достались лишь кости. И они, к удивлению нашему, не раздумывая, их глотали.

Птицы-стервятники в Африке постоянно несут дежурство высоко в небе на расстоянии видимости друг друга. И, если какая-нибудь заметила где поживу и стала снижаться, к этому месту устремляется вся патрульная служба, а это сигнал и для шакалов с гиенами.

Уберечь остатки еды владельцу добычи практически невозможно. Удается это сделать лишь леопарду. Настигнув добычу и утолив голод, пятнистая кошка затаскивает остатки еды на дерево. Сделать это не просто. Ношу свою леопард держит в зубах и по стволу дерева верхолазом добирается до ветвей. Устроив добычу на сучья, он тут же и засыпает. Только так можно сохранить свое кровное.

В саванне мы встретили леопарда с добычей на дереве. Он долго нас изучал взглядом, а не увидев опасности, пришел к выводу, что мы хотим завладеть остатком его добычи, и стал ее стаскивать ниже на сучья. Вместе с ношей он прыгнул в сухую траву. И над этим местом уже парили стервятники, наблюдая: не будет ли чем поживиться? У леопарда отнять добычу никто не рискнет. Но если он чуть отвлечется – добычу быстро растащат. Но и сам леопард смертен. Его кончина тоже будет замечена сразу шакалами, птицами, жуками-могильщиками. И все пойдет в дело – мясо, шкура, мелкие кости. И лишь белеющий в травах череп укажет завтра: тут окончилась чья-то жизнь.

«Все – из земли. И все в землю опять уходит», – любил философствовать мой отец, приобщая сына к пониманию жизни.

• Фото из архива В. Пескова. 7 ноября 1992 г.

Зачем корове пятая нога

Окно в природу

«Одна голова хорошо, а две лучше». В случаях, о которых мы сегодня поговорим, эта пословица выглядит иронично-кощунственной. Ну в самом деле, каково жить теленку с двумя головами. Столь уродливое отклонение от нормы в природе случается редко, но все же случается.

Надежность воспроизводства потомства в природе отлажена и поражает воображение. Непрерывно природа «штампует» какого-нибудь комарика иди щегла, и он все такой же (или почти такой же), как и тысячи лет назад. (Находки в кусках янтаря об этом свидетельствуют.) Наследственная программа, по которой строится живой организм, четко определяет не только форму, окраску, внутреннее строение, но и некоторые черты поведения в их будущей жизни. (Цыпленок, едва вылупившись из яйца, по силуэту пролетающей птицы определяет, опасна она или нет.)

При всей надежности и строгости этой программы в ней все же могут быть серьезные сбои, и тогда на свет появляются монстры – двухголовый теленок, козленок с восемью ногами, одноглазые кошки или даже вовсе безглазые караси. Эти из ряда выходящие случаи всегда привлекали внимание человека, заставляли размышлять, от чего может такое происходить. Уродов возили по людным местам и показывали за деньги.

Двухголовый теленок…

В дикой природе уроды быстро отсеиваются, часто даже мать отказывается их признавать и воспитывать, а сородичи будут преследовать, пример – хромая утка, которую норовит ущипнуть каждый. Даже не слишком серьезное отклонение от нормы, такое, как альбинизм, делает воробья, мышь или тетерева более уязвимым – очень заметен. А каково жить змеям с двумя головами? Немудрено, что этих «драконов» мы видим лишь в зоопарках.

Просматривая свидетельства об уродствах, собранных в папку за двадцать лет, замечаю некоторую закономерность. Козленок с восемью ногами (четыре внизу, четыре сверху) – следствие очень грубого нарушения чем-то генетической программы зародыша. Но очень много фактов одного ряда: четыре или шесть рогов у баранов и две головы у черепах, змей, ящериц. В чем дело тут? Можно подумать о неком «узком месте» в генетическом коде рептилий, где сбои бывают особенно часты.

А что касается лишних рогов, возможно, повинен в их появлении некий «дремлющий ген», отзвук чего-то былого, «полустертая линия старого чертежа» – у жирафа, например, несколько недоразвитых рогов. И применительно не к козлам и баранам, а к быкам эта мысль представляется здравой. Вот передо мной снимок быка, присланный С. Федоровским (Свердловская область). Три рога! Один – посредине, прямо на лбу. И выглядит он каким-то естественным, нужным, несомненно, более эффективным, по назначению, чем два боковых. Отчего не подумать, что когда-то был у быков средний рог – весьма действенное оружие, но в силу как раз излишней эффективности упраздненное. Упраздненное, но оставившее в генетическом чертеже еле заметную линию, и природа-конструктор при каких-то условиях ее прочитывает.

Снимок барана, публикуемый здесь, прислан В. Кузнецовым тоже из Свердловской области. Случайна ли география? Не создает ли уральская промышленная зона эти самые «особые условия» для прочтения генетических чертежей или даже их искажает?

То, что среда провоцирует отклонения от заданной программы в воспроизводстве потомства животных (и человека тоже!), замечено давно и сегодня понимается как закон совершенствования жизни. Природа всегда делала «пробы» (отклонения от «чертежей») – уродство может оказаться полезным в меняющейся среде обитания и дать преимущества нестандартному существу. Без этого эволюция жизни протекала бы медленней.

…и многорогий баран.

Естественным было предположить, что резко меняющаяся среда обитания провоцирует природу увеличить число таких «проб». И действительно в среде, загрязненной химикатами, радиацией, число уродств возрастает. Иногда это дает повод к озабоченности даже неспециалисту. Недавно на одной из ферм близ Салерно (Италия, остров Сицилия) курица снесла яйцо гигантских размеров, там же родились кролик – с тремя ушами и цыпленок с четырьмя ногами – повод достаточный озаботиться экологической обстановкой в этом районе.

В подобном положении сегодня, впрочем, находятся многие места на Земле. Ихтиологи заметили, например, изменения плотвы в Москве-реке столь большие, «что впору обнародовать появление нового подвида рыбы». Это следствие загрязнения вод. И разве только Москва-река сегодня загрязнена?

Некоторые организмы особо предрасположены к уродствам, уже давно замеченным человеком. Я как-то рассказывал о слепых карасях, живущих в одном из прудов Калужской области. Разыскав этот пруд, я ловил на удочку карасей (полное отсутствие глаз – только жаберные крышки на голове!). Подозревая виновником этого явления расположенную недалеко атомную электростанцию, я поспешил к ученым. И ошибся в предположении. Явление это, оказалось, существовало всегда. Как только белые караси оказываются в стесненных жизненных условиях, их генетический механизм дает сбой – на свет появляются безглазые или с измененными глазами и уродливыми плавниками рыбы. Именно белый карась является родоначальником красивых уродцев, выведенных человеком, – золотых рыбок с выпученными глазами и фантастическими плавниками (вуалехвосты).

Белый карась – случай особый. Но и все живое, генетически более стойкое, испытывая влияние среды обитания, посылает в нее «разведчиков» с большими или малыми отклонениями от нормы. Не дал потомства, погиб – ну и что же, без риска и жертв разведка немыслима. Зато в случае удачной «пробы» все окупается.

Мудро консервативная природа старательно бережет то, что проверено и опробовано. Но вместе с тем, совершенствуя формы жизни, она оставляет место для поиска. В этом двуединстве – залог выживания. Быстрее приспосабливаются к резко меняющимся условиям те, у кого поколения сменяются очень быстро. Не случайно для своих опытов генетики избирают мышей и насекомых, среди которых особенно ими любима плодовая мушка дрозофила. Не случайно на смертельном для насекомых порошке ДДТ можно сейчас увидеть невредимую муху – в каком-то колене мушиного рода появилась «разведчица», которой ДДТ нипочем. И потомство ее порошка бояться уже не будет. Так жизнь приспособлена притираться к среде обитания. Человек – часть живого мира, но в приспособленности на генетическом уровне к среде обитания за мухой ему не угнаться. Потому и надо беречь здоровье этой среды.

• Фото из архива В. Пескова. 14 ноября 1992 г.

Ограбления на дороге и дома

Окно в природу

Лесник с Белгородчины Виктор Николаевич Старокожев уже несколько лет соблазняет приехать и сходить вместе с ним «по мышам». Так он называет разорение заготовок лесных желтогорлых мышей. «Василь Михалыч, вернемся с мешком орехов. Ручаюсь. И всего наглядитесь». Звал и в этом году. Но я поехать не смог и попросил его написать об охоте. И он написал. «Ходили с женой. Она пристрастилась – копает землю лучше меня… А кладовые мышей глубокие – легче до руды доберешься, чем до орехов. Точь-в-точь по пословице действуют мыши: подальше положишь, поближе возьмешь. Но главное – не откопать, главное – заприметить мышиный амбар. Но я по этому делу мастер непревзойденный – вся жизнь в лесу. В этот раз мы со Степановной экспроприировали немного – около ведра орехов. Мышей никто не жалеет. Если их жалеть – все заполонят. А все же для сердца чувствительно. Забираешь орехи, а они тут же рядом на ветках. И, смотришь, слезка из глаза упала – терять свое-то всем жалко».

Не знаю, насколько точен Виктор Николаевич насчет слез, это могло ему показаться, но ситуация для мышей накануне зимы в самом деле плачевная. И они не единственные, кто в природе подвергается грабежу. Симпатичный полосатый зверек бурундук частенько теряет свои кладовые. Огребают запасы отборных кедровых орехов люди, а медведь, раскопав кладовую, за закуску может прихватить и хозяина. В Сибири иногда находят бурундуков, висящими в развилке веток. И существует поверье: с горя повесился. На самом-то деле юркие любознательные древолазы случайно защепляются между веток. А что касается грабежа, то и сами они не прочь поживиться всюду где можно. Наши с вами знакомые староверы Лыковы многие годы страдали от набегов бурундуков. «Треть урожая теряем», – жаловался Карп Осипович.

Тупик возле гнезда.

Не имей беспощадной и бдительной стражи, вчистую своих запасов на зиму лишались бы пчелы, поживиться медом желающих – тьма. Специальная стража охраняет вход в улей. Атакуя врага, пчела умирает, но запах яда от жала мобилизует ополченье улья, и горе тому, кто безрассудно суется в пчелиный дом. Мышку, проникшую в улей, пчелы убьют, а труп замуруют в клейкий прополис. Одна лишь бабочка ночной бражник проникает в улей по «специальному пропуску». Подражая звукам пчелиной матки, мимо стражи, «взявшей под козырек», бражники смело заходят в медовый амбар.

Человек и любитель меда медведь каждый на свой лад грабит пчел. Покрытый мехом михайло не очень страшится пчелиного яда, а люди давно заметили: пчелы боятся лесных пожаров, и тысячи лет обирают насекомых под дымовою завесой. Но жизненный опыт подсказал человеку: неразумно брать из борти мед подчистую, выгодней часть его оставлять, чтобы пчелы благополучно перезимовали, а летом снова к дуплу наведаться. Так родилось пчеловодство. Сегодня человек не только забирает лишь часть пчелиной добычи, но и приходит пчелам на помощь, если запасов меда на зиму не хватит.

«Закон джунглей» в природе частенько заставляет слабого уступить свое кровное более сильному и нахальному или же целой шайке грабителей. Даже льва заставляет оставить добычу стая гиен. А в национальном парке Денали (Аляска) мне рассказали недавний случай. Больше десятка волков на глазах у туристов решили отнять у медведя убитого лося. Медведь – зверь сильный, но выдержать долго осаду не смог. Зоологи пишут: «Даже четыре волка, объединившись, не оставляют шансов медведю отстоять свой обед».

Разбой в природе – дело распространенное. В горах копытные звери съедают копенки сена, в больших трудах припасенные на зиму пищухами-сеноставками. В пустыне жук скарабей, увидев другого жука, катящего шар из навоза, прикинув силы, соблазняется завладеть драгоценностью. Вороны не церемонятся с более слабыми в стае – отдай и все! Иногда смышленые эти птицы объединяются в грабеже. Приметив грызущего косточку пса, одна его дернет за хвост, а другая подхватит кость, когда пес обернется к обидчице. Потом вороны будут делать разборку, выясняя право на добычу.

Два существа на этом свете особо страдают от бандитизма. На Енисее я наблюдал однажды за охотой скопы. Парившая над водой птица раза четыре с громадной скоростью падала в воду и всякий раз понапрасну. Наконец, вздымая брызги, поднялась она с рыбой в когтях и полетела к гнезду. И вот он – пират на дороге – коршун, наблюдавший, как видно, за охотой умелого рыболова. Он стал на птицу пикировать и делал это до тех пор, пока скопа не бросила рыбу. Добыча у скопы свежая, часто еще живая, и те, кто способен подобрать только снулую рыбу, но познавшие вкус свежей, подстерегают скопу на пути к дому. Орлан отберет силой, вороны, во́роны, коршуны – надоедливостью. Иногда они поджидают момент, когда самец скопы передает рыбу самке, и тут нападают. Рыболовам трудно обороняться, и очень часто добычу они роняют. И тут уж что с воза упало, то пропало – скопа никогда не поднимет, что уронила, все достается грабителю.

В птичьем мире силачи-орланы отнимают добычу у птиц послабее. Но орлан-белохвост и сам вынужден уступать более сильному орлану белоплечему. Но самыми большими вымогателями и разбойниками являются чайки. Они отнимают еду друг у друга, у сильного (кормятся возле медведей) и слабого, беззащитного. Объектом их нападения часто становится птица тупик. Этот нарядный «северный попугай» делает гнезда в норах и кормит выводок мелкой рыбешкой. Вот он на снимке – забот полон рот – летун неважный и постоять за себя неспособный. Чайки караулят тупика возле норы и лишают улова. Некоторых птиц они заставляют даже отрыгивать съеденное.

Клептопаразитизм – так называют зоологи житье в природе за счет воровства и ограбления слабых и беззащитных. По этим «законам джунглей» начинают жить также и люди, когда писаные и нравственные законы попираются или бездействуют.

• Фото из архива В. Пескова. 21 ноября 1992 г.

Силуэт дяди Гриши

Окно в природу

«Кто не любит арбузов… Кабаны за арбуз отдадут душу», – говорил дядя Гриша и показывал шкуру зверя, убитого на бахче. Эту остро пахнущую острастку арбузный сторож поднял на шестах у бахчи. Но кабанов она не пугала. Тогда дядя Гриша сделал чучело своей персоны – на крест из палок надел дырявый пиджак и старый казачий картуз, а из соломы соорудил подобие человеческого лица. И, памятуя, что кабаны полагаются больше на обоняние, чем на зрение, в консервной банке сжигал махорку и окуривал на ночь чучело дымом. Это принесло результат – кабаны перестали интересоваться арбузами.

Обнаружив эту запись в старом «кубанском блокноте», я просмотрел также снимки всяческих пугал. Американцы птиц стращают чучелом филина. Аккуратно раскрашенную пластмассовую или деревянную большую сову можно купить в магазине. Это хороший сторож ягод в саду. А в одном месте, под Вашингтоном, я видел: филина укрепили против стеклянной галереи, о которую на лету бились птицы. На Аляске владельцы маленьких самолетов ставят над ними филинов, оберегая аэропланы от белых «визитных карточек» чаек.

Но чаще всего пугалом повсеместно служит привычное чучело. Облик человека, специфический его запах – сигнал опасности для животных.

Сообразительные животные нередко чучело игнорируют, а смельчаки и герои (они у животных тоже, конечно, есть) норовят помочиться у чучела или сесть на него. Грача-героя я снял лет двадцать назад в огороде у лесника, куда птицы летали клевать клубнику.

Но это все чучела. С живым человеком такая дерзость не допускается – велик риск, как говорит дядя Гриша, душу отдать. Степень страха, однако, у разных животных и в разных обстоятельствах неодинакова. Глухари, например, плохо переносят близость людей и отселяются или исчезают там, где часто их беспокоят. А кабаны и лисицы, сохраняя дистанцию, ухитряются жить у нас под боком. Лисьи норы часто бывают у черты городов. Кабанов я много раз видел, наблюдая слева шпиль Московского университета, а справа, возле опушки, – неторопливую их пробежку. На Куршской косе в Прибалтике, ободренные частыми безопасными встречами с людьми, кабаны выбегают из леса к остановкам автобуса и берут еду из рук у людей. Медведи человека очень боятся. Страхи быть застигнутыми в берлоге заставляют зверей вот сейчас, в пору ноябрьских снегопадов, прежде чем на зиму лечь, долго петлять, пятиться задом к месту зимовки. Освобождение кишечника, известное под названием «медвежьей болезни», вызывается страхом. Но черные американские медведи барибалы в Йеллоустонском национальном парке этот страх одолели: выходят к дороге или даже бегают между автомобилями – выпрашивают подачки. Это отклонение от нормы. Но есть животные, чья жизнь протекает у нас на глазах. Человека они не только не боятся, но чувствуют его покровительство. Вспомним скворцов, вспомним ласточек, строящих гнезда под крышей сараев. И наиболее яркий пример – белый аист. Его родственник, черный аист – редкая осторожная птица, – людей сторонится, побеспокоенный человеком, он может бросить гнездо. А белый аист селится не в лесной глухомани, а прямо на крыше сельского дома, на старой колокольне, водонапорной башне, было бы рядом болото с лягушками.

А есть животные, не боящиеся человека по другой причине. За всю историю своего существования они просто не знали его, и в их «кибернетику» страх к нему не заложен. Во время пребывания в Антарктиде я много часов провел в обществе пингвинов. Километра четыре от материкового льда – и вот они, существа как будто с другой планеты. Самки некрупных пингвинов адели сидели на гнездах, а «петушки», расхаживая по колонии, воровали для подруг камешки. Схватят в клюв строительный материал для гнезда и мчатся домой, не подозревая, что то же самое только что сделал его сосед. Побаиваются пингвины только хищных поморников, чуть появилась тень хищной птицы – пингвин встрепенется: «Я живой, не ослаб, пролетай!» И поморник улетает искать ослабших. Человека суетливая братия не боится нисколько. Я садился у гнезда с фотокамерой, и мамаша, согревая два драгоценных яичка, лишь позевывала, глядя на странного визитера.

Так же небоязливы похожие на располневших официантов большие императорские пингвины. Я протискивался в самую гущу стаи – и ничего, никакого вниманья. И лишь когда пробовал гладить «официанта» по лакированной спинке, он оборачивался – «фамильярность у нас не принята!».

• Фото автора. 28 ноября 1992 г.