Текст книги "Полное собрание сочинений. Том 18. Посиделки на закате"

На Аляску весть о продаже ее дошла лишь в мае 1867 года. Для обитателей Русской Америки новость была и горькой, и неожиданной. Губернатор колонии Дмитрий Петрович Максутов «пришел в бешенство». Как личное горе приняли эту весть все, чья жизнь была связана с освоением территории. Сто двадцать шесть лет прошло с года открытия этой части Америки. Карта громадного края пестрела именами русских землепроходцев, моряков и правителей. И теперь вдруг все становилось чужим.

Легко представить, каким тут было «эвакуационное лето». Спешно и за бесценок губернатор продал новым владельцам Аляски несколько небольших кораблей, лодки, недвижимость, меха, табак, продовольствие. Официальная передача колонии в новые руки состоялась 18 октября 1867 года. Площадь под «замком» губернатора в Новоархангельске была заполнена прибывшими с разных мест колонистами, русскими и американскими солдатами. Были тут речи, стрельба из пушек, с высокой мачты спустили российский и подняли американский флаг. «Перегоревший» к этому времени губернатор Максутов «наблюдал церемонию с отстраненным спокойствием, его молодая жена княгиня Мария Максутова смахивала платком слезы».

Людям предложено было: кто хочет остаться тут – оставайтесь, кто не хочет остаться – готовьтесь к отплытию. Всего в колонии русских в этот момент было 823 человека. 90 из них пожелали остаться. Но когда состоявший из разного сброда гарнизон американских солдат начал бесчинствовать, некоторые из желавших поначалу остаться поспешили на последний корабль.

В «нижних» штатах об Аляске скоро забыли. И тридцать лет ее как будто и не было. Заговорили, и громко, на всех языках, об Аляске, когда началась золотая лихорадка. С тех пор у этого края прочная репутация очень богатой и живописной земли. 18 октября ежегодно тут отмечается День Аляски. В Ситке праздник проходит особо торжественно. На костюмированном представлении присутствует «русский губернатор с княгиней», палят пушки, спускается русский и поднимается американский флаг.

Мой приятель, бывший однажды на празднике в Ситке, рассказал, что и ему пришлось принимать благодарности: «Сенк ю вери мач за Аляску!»

– Ну а ты? Нашелся, что отвечать?

– Нашелся, конечно. «Очень рад, – говорю, – что в хорошие руки попала Аляска».

• Фото из архива В. Пескова. 2 марта 1991 г.

«Пусть не обидными будут наши суждения…»

С далекой Аляски в Москву, В. М. Пескову.

Уважаемый Василий Михайлович, с добрыми пожеланиями к Вам отец Кондратий, матушка Ирина Карповна и все наше общество в Николаевске. Жаль, что, будучи в марте в наших холодных краях, не смогли нас посетить. Ну что ж, не сумели теперь, может, заглянете в другой раз. Бывайте в любое время. Очень желаем Вас видеть!

Получили посылку Вашу – книжечку «Таежный тупик» и газету с рассказом о житье-бытье нашем. Спасибо за верное слово. Газета, как мы понимаем, многих людей возбудила. Мы тут тоже читали ее в очередь. А теперь получаем письма с родины. Интересные письма. Много людей хотело бы приехать к нам на жительство. Я хорошо понимаю: не от хорошего люди мечутся растерянные из угла в угол. Каждому хочется жить получше. Однако многого люди не понимают. Думают, что дальше от дома – мед. И не ведают, сколько горечи могут испить. Мы помочь им не в состоянии. Много препятствий с документами, с разрешениями, с работой, с жилищем. Да и община-то наша имеет своеобразие, не всякому в ней место. Говорил с нашими. Ответ отрицательный: «Людей не знаем, от натужной работы, поди, отвыкли. Сядут на шею – не стряхнешь. И будут одни только обиды и недоразумения». Порешили мы не отвечать на письма. А Вы, Василий Михайлович, коли сможете, скажите об этом в газете. И пусть не обидными будут наши суждения. Читая письма, я вижу: малоопытные в жизни люди. Жалко их. А письма все идут. Почти без адреса. Удивляюсь, как достигают нашей деревни.

А у нас с Ириной Карповной вызрела мысль. Нашего последнего сына Иосифа (в этом году восьмой класс кончает) послать на ученье на Родину. Лучше всего в Хабаровский край, в общину староверческую – беспоповную. Пусть поучится хотя бы годик по-русски. А мы бы приняли такого же возраста мальчика. Пожил бы у нас, позанимался в американской школе. Но надо, чтобы по-английски парень маленько смыслил – учителя-то в школе, знаете сами, американцы. А у нашего Иосифа с русской речью затруднений не будет. Посодействуйте в этом, Василий Михайлович. Прочтя писание Ваше в газете, мы Вам полностью доверяем в таком необычном деле.

Ирина Карповна и Кондратий Сазонтьевич Фефеловы.

Меня за нескладность письма извините. Я ведь неуч. Школы не знал. У одного старичка, бывшего генерала, Леонида Петровича Минова три дня всего занимался арифметикой. А уж каракули для письма постигал кое-как сам.

Книжечку Вашу прочли с волнением. Будет случай, передайте поклон наш страдалице Агафье Карповне Лыковой. Тяжелая доля ей выпала. Люди ей помогают. Молим, чтобы и Господь ее не оставил.

Сердечно Вас уважающие отец Кондратий и Ирина Карповна Фефеловы.

* * *

К этому письму, полученному на днях, мне надо добавить лишь то, что после публикации очерка «Русаки на Аляске» я получил много писем с просьбой об адресе на Аляске и с прямыми вопросами: как поехать туда на жительство? Ответ Кондратия Сазонтьевича Фефелова, честный и откровенный, достаточно ясен: возможности пригласить кого-либо на жительство у общины нет. Я бы еще добавил: не следует быть наивными, думать, что где-то нас ждут с распростертыми объятиями. Обустраиваться надо дома. Жизненный опыт русской общины, о которой мы рассказали, хорошо подтверждает: все трудности одолимы.

А что касается предложения Ирины Карповны и Кондратия Сазонтьевича, готовых послать сына для учебы на Родину и в ответ принять в доме у себя нашего школяра, то идея хорошая и, полагаю, вполне осуществимая. Условия в письме с Аляски обозначены ясно. И если будут на них предложения, следует написать в «Комсомолку» на мое имя. Консультируясь с аляскинцами, мы сделаем выбор, кому поехать.

Публикуемый снимок сделан на Аляске летом 1989 года. Ирина Карповна и Кондратий Сазонтьевич Фефеловы показывали мне окрестности Николаевска.

• Фото автора. 20 апреля 1991 г.

Тяга в «пустынь»

Таежный тупик

В первых числах апреля позвонил мне утром приятель: «Агафья-то – суперзвезда! Газеты сообщили о ней на уровне мировых новостей – полетела праздновать Пасху к родне». В газетах и правда было напечатано умилительное, в стиле нынешней моды на религию, сообщение. Однако интересно и то, что в полыханье нынешних наших житейских страстей не исчезает из виду огонек свечки – судьба (правда, из ряда вон выходящая) одного человека. То, о чем рассказано было без малого десять лет назад, продолжает людей волновать. Все время приходят письма: а как там Агафья? С весны минувшего года, крайне занятый, я не имел возможности у нее побывать. По письмам Агафьи и вестям от друзей я все же знал о житье-бытье в Тупике. Агафья сообщала, как всегда, об осенних делах в огороде, о том, что уговорила Ерофея летом свозить ее полечиться на горячие ключи. С дотошностью добросовестного корреспондента, как договаривались, сообщала Агафья обо всем, что выплескивала дикая жизнь тайги к затерянному в ней жилью человека. «Собаку укусила змея. Лечила припаркой трав… Медведь опять подходил к речке… Козу застрелила на мясо – боялась, не выживет гостья, привезенная Черепановым…»

Тигрий Георгиевич Дулькейт и Агафья. Знакомство с книгой.

Николай Николаевич Савушкин, отвозивший попутным рейсом сено для коз, а для Агафьи одеяло и кое-какие вещицы, купленные на деньги, присланные в газету «в помощь страдалице», написал, что неожиданно застал Агафью в пристройке к курятнику. Пристройка едва вмещала железную печку и топчан для спанья. Хижина, построенная лесными пожарными осенью 1987 года, несколько лет служила исправно. А в этом году Агафья нашла ее непригодной – «не держит тепло». Избушку лесные пожарные вынужденно строили наспех из леса, который не было времени просушить. Карп Осипович, как прораб, наблюдавший за стройкой, решительно запретил бензопилу – «грешно!». По той же причине отверг паклю – «только мох!». А мху, сколько надо, собрано не было. За четыре года избушка, просохнув, «дала течь». Оглядев вместе с Агафьей избу, отданную под общежитие расплодившимся кошкам, Николай Николаевич улетел, пообещав поправить дело с помощью войлока и доски-вагонки.

А потом пошли тревожные вести о болезнях таежницы. В январе сработал радиобуй, установленный в хижине. Сигнал, замеченный спутником, был вовремя принят. И в тот же день вечером у реки Еринат приземлился вертолет с двумя врачами и милиционером…

Агафья надписывает туесок.

А в конце марта пришло известие от родственников Лыковых из деревеньки Килинск. Родне Агафья отправила с прилетавшими письмо, в котором были встревожившие всех строчки: «Сильно хвораю… Боюсь, до Пасхи не дотяну».

Получив письмо, муж двоюродной сестры Агафьи Анисим Никонович Тропин с Николаем Николаевичем Савушкиным снарядились в Тупик.

– Агафью, – позвонил мне Николай Николаевич из Абакана, – нашли мы ослабшей и чем больной непонятно. Как всегда, мы стали ее уговаривать перебраться к родне. Ответ обычный: «Неможно…» Ну хоть погостить на Пасху, – сказал Анисим. Неожиданно согласилась. Мы сразу забегали – куда деть скотину? Решили: полетит вместе с хозяйкой. И вот привязали в вертолете собаку, козу и козла, ставим ящик с курами, ловим одну из кошек. Садится возле окошка сама таежница. Летим над горами Шории в направлении Таштагола. А через час садимся на краю таежной староверческой деревеньки.

Получив такое известие, я решил навестить Агафью в Килинске, благо летающего транспорта для этого не нужно – до Таштагола можно доехать поездом. Позвонив в Бийск, я пригласил в поездку алтайского краеведа Тигрия Георгиевича Дулькейта. Он вырастал в заповеднике на берегу Телецкого озера, не понаслышке знает о судьбе староверов, слышал от стариков рассказы о Лыковых. В Килинске можно было, беседуя с Агафьей и старожилами этих мест, сопоставить всю информацию о времени, предшествовавшем таежной робинзонаде.

Солнечный день Красной горки – первого воскресенья после Пасхи. Еще не тронутый таяньем снег режет глаза. Орут в Килинске петухи, мычат коровы, поднимается пар над дорогой. Все встреченные мужики – степенные, бородатые. «Изба Тропиных?.. В этот вот переулок…»

Знакомые лица хозяев дома – Анисьи и Анисима Тропиных. Выводок внуков. А вот и наша таежница. Счастливо-растерянное лицо. Как всегда, два платка. Резиновые сапоги. Один зашит по трещине ниткой…

Начальный разговор – о весне, которая в этом году задержалась. И о скотине здешней и привезенной. Стриженые коза и козел с философским спокойствием наблюдают за людьми и просторным двором. Коза после воздушного путешествия тут во дворе разрешилась козленком, но, видно, от возбужденья затоптала его. Кошка с охотничьим интересом наблюдает за воробьями, сидящими на соломе. Собака, озадаченная новизною всего, забилась с двумя щенками под стог, не кажет носа, не подает голос даже на призывы Агафьи. И только курам все нипочем – флиртуют с местным, сверкающим всеми красками петькой, на новом месте успели уже решето яиц нанести.

В доме на столе – блюдо яиц, крашенных луковой шелухой. Это остатки ритуальных праздничных яств. Поговорив обо всем, что было в деревне на Пасху, вернулись к житью в Тупике. Два события года минувшего до сих пор волнуют Агафью: подселенье на жительство некой Галины из Подмосковья и болезнь, принудившая подать сигнал через спутник.

Появление Галины связано с продолжением экспериментов, «изучающих Агафью», врача Назарова и писателя Черепанова. Они считают: следует поощрять и чуть ли не на «конкурсной основе» поддерживать подселенье к Агафье желающих с ней разделить таежное одиночество. Все (!) попытки кончились либо комично, либо печально. Мы об этом подробно писали – объяснили закономерность и неизбежность таких финалов. Но, как говорится, хоть кол на голове теши – в прошлом году «эксперименты» опять начались. «Сейчас мы работаем над вариантом подселения к одинокой Агафье женщины, готовой жить с ней в тайге», – прочел я в газете…

Об итогах новой затеи я узнал из письма Галины Д., живущей в Пушкине под Москвой. «Убиваюсь, что не прислушалась к вашим предупреждениям. Ведь читала! Ничего хорошего не получилось, да и не могло получиться. Три месяца прошли как в аду. Остались от меня кожа и кости». На чем свет стоит ругала Агафью.

А теперь в разговоре Агафья не может остановиться:

– Спать ложилась совсем раздетая… Разумных речей не слушала… По средам молоко пила… В мою посуду ложкой лазила…

Ко всему вдобавок «экспериментаторы», подселяя к Агафье женщину, закрыли глаза на то, что та недавно перенесла операцию. Там, в тайге, швы у нее начали расходиться. Больная, естественно, запаниковала. А куда деться? Преодолевая вражду, Агафья ухаживала как могла за жертвой экспериментаторства, «ради скоромной» еды для нее застрелила козу…

Случайно залетевший сюда вертолет, возможно, предотвратил трагическую развязку. Галина улетела в свое Подмосковье. Агафья же – «руки тряслись» – осталась приходить в себя, но почувствовала резкое ухудшение здоровья.

«В уме не утвержденные», – вспоминает Агафья сожителей. Но сочный Агафьин афоризм едва ль не касается и людей просвещенных – врача и писателя. В суете, именуемой ими наукой, нет ни здравого смысла, ни даже простой осмотрительности.

Нездоровье Агафьи росло. И к январю она почувствовала себя крайне плохо – «Не шла еда, стало побаливать сердце, из-за болей в спине не могла принести дров, перестала ходить за водою на речку – топила снег. Силы было так мало, что не могла осилить курицу. Поймала, связала ей крылья и только тогда смогла заколоть». Пришлось подавать сигнал SOS. Хвала спутниковой системе – работает она надежно. К вечеру у избушки сел вертолет. С больной минут двадцать поговорили. И дали пригоршню разных таблеток. Ни одну из них Агафья, конечно, не проглотила. И даже с улыбкой победительницы рассказывает сейчас об этом. Вызов вертолета из Абакана между тем обошелся в несколько тысяч рублей. Кто заплатит? Минздрав? Трудно его к этому побудить при нынешней бедности медицины и тысячах страждущих в той же Хакасии. «Фонд помощи Агафье»? Он действует помаленьку. Но кто в него жертвует? Отнюдь не богатые люди. Старушки отрывают пятерки и десятки от своих жалких пенсий. Сколько надо этих пятерок-десяток, чтобы гонять вертолеты, один час работы которых обходится почти в тысячу. Нравственны ли после этого призывы: «Шлите Агафье помощь!»?

Родственники Агафьи ситуацию эту хорошо понимают. Агафья – не очень, поскольку не знает реалий нынешнего «мира».

Среди гостинцев, привезенных в этот раз из Москвы, был у нас один, припасенный на самый последок.

– Узнаешь? – показал я обложку книжки «Таежный тупик».

– Это я. Сижу пишу…

Я помню, как отнеслись Карп Осипович с дочерью к привезенным им фотографиям – утром я нашел их скатанными в трубочку в поленнице дров. И по сей день фотография относится к числу запретного: «Неможно!» А книжку не отодвинула. Взяла осторожно в руки, стала читать.

– Это я… Тятя… Ерофей с броднями – я шила… Козу доим…

После беседы мы с Агафьей прогулялись по Килинску. Деревня эта старообрядческая, глухая. Колхоза тут не было и нет. Все живут тайгой, огородом, скотиной. «Шестьдесят дворов – шестьдесят коров. А еще лошади, овцы, куры, гуси, индюшки. В тайге бьем оленей, лосей, не пугаемся и медведей», – сказал пришедший навестить Агафью бородатый племянник. Несколько деревенских бородачей работают на золотом прииске в двадцати километрах от Килинска. Церкви нет – молельные дома.

Деревенька пахнет дровами, смолою срубленных елей. Но гостья закрывает ноздри платком: «Утром прошла машина – бензиновый дух…»

Все ей кажется в Килинске преувеличенно опасным. В первую ночь не спала. Спросили: почему? «А где-то трактор стучал». Оказалось, настороженным слухом за трактор Агафья приняла шуршанье электросчетчика. Пролетавший на большой высоте еле видимый самолет тоже, по мнению Агафьи, помеха житью в деревне. «Мне на горячих ключах старушка рассказывала: пролетел самолет – огурцы на грядках посохли».

А вечером, когда в доме Тропиных собрались старики Килинска, мы попытались взглядом с трех точек восстановить то, что предшествовало робинзонаде Лыковых в абаканской тайге.

В 1982 году, когда мы впервые о семье рассказали, сделать это было практически невозможно. О том, что касалось жизни Лыковых до их тайного поселения на горе, я имел смутное представление по той причине, что все знал только со слов Карпа Осиповича. А он был уже стар, и годы отшельничества сделали свое дело – был осторожен, о многом предпочитал не говорить. Поэтому внимание в публикации сосредоточено было на том, что увидел я там, где Лыковы жили втайне тридцать пять лет. И важно было о лыковской драме рассказать так, чтобы вызвать к людям сочувствие и сострадание. Выполнить эту задачу в 1982 году было непросто. С публикацией надо было пролезать через игольное ушко. Естественно, в ней могли быть неточности и неясности даже для меня самого.

Знакомство с Тигрием Георгиевичем Дулькейтом многое прояснило, помогло проверить и уточнить то, что стало известным. Но важно было все сопоставить с тем, что знали Агафья и старики – родня Лыковых.

И вот что я записал во время вечернего разговора.

Алтай, Шория и Саяны приютили к концу прошлого века немало «истинных христиан» – староверов, облюбовавших потайные, малодоступные уголки по горным ручьям и речкам. Это были потомки раскольников, чувствительных к малейшему беспокойству со стороны «мира». Чуть что – немедленно уходили «еще дальше». Одним из таких последних убежищ стал поселок Тиши на Абакане в том месте, где река укрощает свой горный бег и течет зеркальной водой.

Когда поселок Тиши образован, мои собеседники точно не знали. К годам революции он уже был – дворов двенадцать – пятнадцать. Среди них стоял дом Осипа и Раисы Лыковых (деда и бабки Агафьи). Жил поселок хлебопашеством, огородами, скотоводством, охотой и рыбной ловлей, промыслом золотишка. Жизнь староверов в Тишах не была бедной. Семья Лыковых рядом с поселком имела заимку. Однако спокойное место на тихом участке реки имело и недостатки – луга заливались, рожь вымокала, не все как следует вызревало на огородах из-за частых туманов. Осип Лыков, уже присмотревший местечко выше по Абакану, в 1928 (29?) году решил уйти из Тишей. Уход, возможно, ускорили слухи: «наших переписывают». Слово «переписывают» для староверов во все времена было сигналом «уходить дальше».

Поселились Лыковы и еще четыре семьи выше по Абакану в устье речки Каир.

Место это было удобным для жизни не только в силу природных условий, но и потому, что вполне отвечало понятию «пустынь», то есть было местом, надежно удаленным от «мира». Сыновья Осипа Лыкова Карп и Евдоким тут женились. Карп привел в избушку к себе Акулину Дайбову, одну из семи сестер, живших в деревне Дайбово на реке Бия. (Две сестры – Лукерья и Марья, тетки Агафьи, до сих пор живы.)

Житье горстки «пустынников» на Каире спокойным было недолго. В 1931 году основан был Алтайский заповедник с конторой у Телецкого озера, и верховья реки Абакан вошли в его территорию. Охота и хозяйственная деятельность стали запретными. Всем обретавшимся тут староверам было предложено либо перейти на службу в заповедник (некоторые согласились), либо заповедник покинуть.

Укромное место возле Каира несколько лет старались не замечать. Но в 1934 году патрульный наряд во главе с единоверцем и давним знакомым Лыковых Данилом Молоковым сюда наведался. «Пустынникам» по-хорошему было предложено переселиться в другое место. Все согласились, сказав, что вернутся назад в Тиши. Но, как можно предположить, разведка, посланная в поселок, вернулась с вестями, исключавшими в нем житье. В Тишах создана была артель – «орешили, бондарили, водили енотов». Новые условия жизни в поселке исключали пребывание там «пустынников», не признававших ни бумаг, ни денег, ни подчинений кому бы то ни было. С двумя детьми (Савином и Натальей) Акулина и Карп Лыковы подались с территории заповедника на реку Лебедь, не порывая, однако, с местечком возле Каира. К этому побуждали житейские трудности и твердое убеждение: от «мира» надлежит прятаться. Агафья: «Бабка Раиса все время пеняла тяте: надо жить в пу́стыне. В этом спасенье».

В 1935 году из заповедника на Каир были посланы двое вооруженных людей проверить: удалились ли староверы. Добравшись к глухому местечку под вечер, патрульные Николай Русаков и Дмитрий Хлобыстов увидели братьев Лыковых, Карпа и Евдокима, копавших картошку. Драму, разыгравшуюся в полминуты, Тигрий Георгиевич Дулькейт описывает по рассказу самих патрульных. «Евдоким, увидев идущих людей в форменной одежде и с оружием, кинулся к куче ботвы, на которой лежала винтовка. Вскинувшего трехлинейку Евдокима опередил выстрел патрульного Русакова».

Так не стало одного из братьев Лыковых. В заповеднике рассказ патрульных с добавлением характеристики Евдокима – «лихой был парень, много раз ходил за добычей в Туву» – не побудил расследовать происшествие. Беззаконье тех лет даже в людных местах оправдало бы поведение патруля. А тут тайга с непослушными, строптивыми староверами…

Интересно сейчас было выслушать и другую сторону. Агафья, ссылаясь на то, что слышала от отца, рассказала: «Рыли картошку. Когда увидели стражу, Евдоким метнулся к избе. На бегу Русаков и стрельнул». Тигрий Георгиевич, знавший Николая Русакова, считает: «Скорее всего так и было. Русаков на всех людей глядел подозрительно, сощурив глаз».

После гибели брата, казалось бы, Карпу надо держаться подальше от заповедника. Нет, сказал будто бы так: «Мы по-хорошему, было, решили уйти. Но раз они принуждают, я совсем не уйду!» Место возле Каира было покинуто. Но кто куда делся, было неведомо.

Уже в 1940 году Данил Молоков с наблюдателями заповедника в глухом месте на Абакане встретил признаки жилья. Лыковы! Карпу еще раз предложили либо уйти, либо поступить наблюдателем в заповедную службу. Карп согласился служить, но, оказалось, только для виду.

В военное лето исполнить указ по пресечению дезертирства в тайгу был послан вооруженный отряд уже не заповедной охраны, а пограничников. Проводником взяли опять же Данила Молокова. Зная, что может Лыковым угрожать по законам военного времени, Данил сделал все возможное, чтобы не навести отряд на «пустынников», сам же тайно Лыкова встретил и строго предупредил: приютит дезертиров – верная смерть…

Поселок Тиши во время войны в подозрении укрывательства дезертиров и будто бы по причине исчезновенья в тайге двух сборщиков налогов силою ликвидировали – «Уходя, православные сами сжигали свои избушки либо, разобрав их, сплавляли рекою».

О Лыковых до конца войны позабыли. А осенью 1945 года в малодоступное место к избушке на реке Еринат вышел отряд военных топографов. Тигрий Георгиевич помнит его начальника – «лейтенант Бережной». Обо всем, происшедшем на Еринате, лейтенант рассказал, вернувшись в управление заповедника.

«В семье дети. Двое уже взрослые. Глава же семьи, увидев погоны, решил, что вернулась царская власть, начал молиться и пытался целовать мои сапоги». Людям, пришедшим с фронта, все это не понравилось – «мы там кровь проливали, а вы тут прятались». Однако, поостыв, сели за стол. И четыре дня провели в избе Лыковых в обстановке вполне спокойной. Прощаясь, оставили «пустынникам» соль и патроны. Карп Осипович со старшим Савином проводили отряд, указав ему тропы к Телецкому озеру.

В заповеднике внимательно слушали рассказ лейтенанта. И, зная характер Лыкова, решили: уйдет…

На следующий год, в феврале, заповедник снарядил на Еринат специальный отряд, поручив возглавить его все тому же Данилу Молокову, благополучно вернувшемуся с войны. Восемнадцатилетний Тигрий Дулькейт был в этом отряде. «Шли мы с мыслью уговорить Лыковых выйти из «пу́стыни», не погубить детей». В метельное время в труднодоступных горных местах отряд дважды был на краю гибели, но все же благополучно вышел к избушке. Она была пуста. По обстановке было видно: ушли Лыковы сразу как проводили отряд. Весь скарб унесли. Но в яме осталась часть картошки и репы. «Мы уверены были: за картошкой придут. На большом листе бумаги печатными буквами я написал, кто тут был, упомянув Молокова. Написали о цели прихода отряда. Призвали родителей пожалеть детей – выйти. Сказали, что зла не будет. Мы понимали: далеко уйти не могли. Но искать пожелавших схорониться в здешней тайге – дело трудное, небезопасное. Махнули рукой: пусть живут как хотят».

Дальнейшее читателям нашим известно. Лыковы, встревоженные появлением людей, ушли сразу как выкопали картошку. Спустились ниже по Абакану, но не стали селиться возле реки, а поднялись в горы, выбрав местечко возле ручья. Там началось тридцатипятилетнее тайное единоборство с природой за выживание. Агафья все эти годы называет голодными – огород на «северах» (на холодном склоне горы) кормил плохо. «Ели рябиновый лист, коренья, траву, грибы, картофельную ботву, древесную кору. Голодали все время. Каждый год держали совет: или съесть, или оставить на семена».

В 1958 году группа туристов, спускавшихся по Абакану, увидела неожиданно бородатого человека, стоящего с удочкой. «Он был крепок как груздь. А рядом на куче пихтовых веток сидела старушка, худая, согбенная – живые мощи». От инструктора по туризму (им был Тигрий Георгиевич) проплывавшие слышали: где-то в этих местах должен быть скит Лыковых, и догадались, что перед ними «пустынники» Акулина и Карп. На вопросы о детях они ответили: «Которые с нами, а которые отошли». Большого разговора не получилось. Таежники явно были обеспокоены, что «засветились».

Ко времени встречи с геологами семья уже так измучена была борьбой за существование, что хорониться от людей не захотела, покорно приняв предначертанье судьбы.

Вслед за отцом, давшим ей строгий наказ, Агафья продолжает считать: «Спасенье для истинных христиан – жить в пу́стыне». В этом главная из причин ее нежелания перебраться к родным. Прибавим к этому еще и закон: все живое является продуктом среды, где родилось, сформировалось. Таежная глушь и безлюдье для Агафьи – «родной дом», угодная богу «пу́стынь». Предположение родственников, что теперь-то, после всей маеты в одиночестве Тупика, Агафья наконец согласится остаться с единоверцами, не оправдалось. Даже и умереть в «пу́стыни» для нее все же лучше, чем жить рядом с «миром».

Долгим был вечерний разговор в Килинске. Один из бородачей, сидевших полукругом возле Агафьи и терпеливо объяснявших ей накладность вертолетных сообщений с «пу́стынью», сделал, казалось бы, правильный ход:

– Ну что же, пустынь так пустынь. Наши места, ты теперь видела, нелюдные. Если не хочешь возле нас обретаться, пожалуйста – в любом таежном распадке, хочешь в двух верстах от деревни, хочешь в пяти, поставим тебе избушку, распашем землю. Живи пустынницей. А что случится – мы рядом, вертолета не надо.

Все притихли. Что возразит?

– Да нет уж. У вас тут картошка не такая…

– Ну привези свои семена…

– Нет-нет, доктор Игорь Павлович сказал: я тут у вас всеми болезнями, кроме клеща, заболею…

Загорелые крепкие старики, переглянувшись, вздохнули. А Агафья, прислоняя руки к груди – «сердце», просит:

– Ты, Василий Михайлович, скажи там насчет вертолета. Обнадежили отвезти, так пусть отвезут. Картошку-то надо готовить к посадке…

• Фото автора. 2 мая 1991 г.