Текст книги "Кавказская война. Том 5. Время Паскевича, или Бунт Чечни"

XIV. ПЕРВОЕ ВОЗМУЩЕНИЕ ДЖАРЦЕВ

Мы покинули джарцев в тот роковой для них момент, когда 26 февраля 1830 года русский отряд вступил в Закаталы и Паскевич объявил Джаро-Белоканскую область на вечные времена присоединенной к русским владениям.

Первой заботой фельдмаршала было введение во вновь присоединенной области прочной администрации, в голове которой стал известный генерал князь Бекович-Черкасский. Перед новым начальником легла широкая и трудная задача умиротворить край, населенный свободным народом, не знавшим до сего другого закона, кроме силы и оружия, исполненного ненавистью к своим завоевателям. Никогда суждение о джарцах не будет правильным, если мы не будем принимать во внимание, что такое по существу сами джарцы.

Дело в том, что Дагестан, по крайней мере, еще во время арабов, явившихся на Кавказ в VII столетии, переполнился народом, и его поля, обрабатываемые с таким настойчивым трудом; не могли уже обеспечивать своими урожаями и половины его населения. Отсюда происходило вечное брожение в народе и исконные набеги его на окрестные страны с единственной целью пополнения своих дефицитов. Общее сознание неминуемости подобного положения страны до такой степени сознавалось еще в древности, что, например, дагестанское племя маскутов, жившее к югу от Дербента, на приглашение в IV веке армянских проповедников принять религию Христа, учащую никого не разорять, не грабить и ничего не красть, а трудиться руками, отвечало: “Это лукавство армянского царя, чтобы препятствовать нам опустошать Армению; чем же нам жить, если мы не станем грабить?”

По этой причине становится понятным, почему другая религия, мусульманство, основанная на силе меча и этим самым узаконивающая уже периодические набеги на соседей, особенно иноверцев, так по душе пришлась всем дагестанцам. Вскоре по принятии ислама и при ослаблении соседней Грузии лезгины перевалили через главный Кавказский хребет и заняли пространство от хребта вплоть до Алазани – то есть всю местность бывшей Джаро-Белоканской области. Этим они раз и навсегда овладели выходами из Дагестана в Закавказье, в которое и начались их бесконечные и чаще всего безнаказанные набеги. Значит, джарцы в буквальном смысле стали колонией дагестанцев, и колонией передовой, игравшей по отношению к своей метрополии ту же роль, как наше казачество по отношению к России. Как колония джарцы имели свои корни в самом Дагестане и туда каждый раз обращались за помощью в случае нападения извне. И такой взгляд на самих себя не изменялся, да и не мог измениться в понятиях джарцев до тех пор, пока сам Дагестан не пал окончательно перед нашим оружием. Затишье, наступившее в покоренных Джарах, не вселяло доверия, и князь Бекович как опытный, осторожный генерал, держал свой отряд сосредоточенным. Войска располагались лагерем в Закаталах, возле строящейся крепости, и только две роты были отделены: одна в Белоканы, другая – для охраны угалинской переправы.

Лично находясь в Закаталах, князь послал в Белоканы для наблюдения за их разбойничьим населением русского пристава, войскового старшину Мещерякова, и имел намерение сделать то же самое по отношению к другим вольным лезгинским обществам, лежавшим за главным хребтом – Анцух, Анкратль и Капучи, от которых ожидал аманатов.

Но в то самое время, как Бекович старался распространить наше влияние на общества нагорного Дагестана, та же самая цель занимала и Кази-муллу, ясно видевшего необходимость удержать эти общества от выдачи нам аманатов и тем сохранить в своих руках выходы в Закавказье. И вот в Дагестане койсубулинский вопрос был в самом разгаре, в Анкратле появился некто Ших-Шабан, один из самых рьяных последователей имама. Шабан, сам уроженец деревни Канады, лежавшей поблизости Анкратля, пользовался среди своих земляков славой ученого человека, и потому принят был с восторгом. Красноречивый проповедник, он с большим успехом повел дело пропаганды и в самое короткое время укрепил в глуходарах семена мюридизма. Анкратльцы первые отказали нам в повиновении, а к ним скоро присоединились и другие общества. Мало того, волнение проникло даже в самые Джары, где почва для того оказывалась вполне подготовленной. Старики говорят, что причиной этого были отчасти и сами русские, позволявшие себе бесцеремонное обращение с женщинами, а еще более грузины, имевшие с лезгинами свои давнишние счеты. Многие кахетинцы, пользуясь пребыванием наших войск за Алазанью, тайком прокрадывались в лезгинские деревни и вымещали на них старые обиды. Для прекращения подобных случаев Бекович учредил конные отряды по берегу Алазани, а к лодкам и паромам приставил караулы; но зло прекратить было трудно, так как многие жители Сигнахского уезда имели свое хлебопашество и скотоводство за Алазанью, а под этим предлогом переправлялись и те, у кого не было там никакого хозяйства. При таких условиях джарцам не легко было забыть свою прежнюю независимость, когда они, вольные, никем не стесняемые наводили страх на соседнюю Кахетию. Вот почему народ бросался жадно на каждый слух, дававший ему какую-нибудь надежду на избавление, и почему появление Шабана в соседнем Анкратле отразилось движением и среди джарского общества. Стали говорить, что Ших-Шабан приглашает всех присоединиться к святому делу освобождения отчизны и быть в готовности по первому зову стать под его знамена. Одно обстоятельство самым непредвиденным образом помогло Шабану в исполнении его задачи относительно джарцев. Однажды, когда джарский кадий заседал на совете старшин, вошел неизвестный глуходар и подал ему бумагу. Оказалась прокламация Шабана. Растерявшийся кадий собрал народ и, прочитав перед ними то, что писал Шабан, разорвал прокламацию на куски и истоптал ее ногами. Но народ уже знал ее содержание, разнес ее по своим домам, и, таким образом, опрометчивый кадий сам сделался проводником ее в населении. Джарскую молодежь охватила лихорадочная деятельность, и если порядок еще не был нарушен явно, то только потому, что нашлось несколько благоразумных и опытных старшин, которые употребили все силы, чтобы не допустить явного разрыва с русскими. А между тем Шабан, исполнив возложенное на него поручение, поехал обратно в Гимры, предупредив глуходар, что возвратится к ним перед праздником Курбан-байрам, приходившимся на двадцать пятое мая.

Известие о появлении в Анкратле нового фанатика, старавшегося зажечь возмущение в только что успокоенной области, заставило князя Бековича разузнать обстоятельнее о положении делу, и в Анкратль отправлен был белоканский старшина Мамед-Муртазали-оглы вместе с прапорщиком Сосия Андронниковым. Они уже не застали Шабана, и, может быть только поэтому глуходары приняли их радушно, обещая даже со временем выдать аманатов. Но едва они уехали, вернулся Шабан, и весь народ опять перешел на его сторону.

Как раз в это время Паскевич выезжал в Петербург и, озабоченный делами в Дагестане, послал туда князя Бековича, а управление джарской областью поручил генерал-майору войска донского Сергееву, одному из своих сподвижников по турецкой кампании.

Сергеев приехал в Джары двадцать седьмого мая, и первое, что его поразило, – это отсутствие в стране какого-нибудь укрепленного пункта на случай борьбы с восставшим населением. Крепость, о которой так хлопотал Паскевич, еще была в зародыше, а об устройстве кордонной линии даже не помышляли совсем. Между тем настроение жителей и отношение их к нам мало предвещали доброго. Как новый человек в крае Сергеев не мог уследить за всеми нитями развивавшегося заговора, но видел зловещие признаки его, выражавшиеся и в повсеместных сходках народа, и в отдельных случаях неповиновения русским властям, и в начинающихся разбоях.

Едва он прибыл в Белоканы, как пришло известие, что какая-то шайка, появившаяся вблизи Кварели, захватила пастуха, перешедшего со своим стадом черту пограничных постов, зарезала его и труп бросила в поле; потом под теми же Кварелями нашли другого грузина, убитого в саду; в Чеканах пропал без вести мальчик, в Бахриане угнали скот, и, наконец, под самыми Катехами лезгины сорвали обывательский пост, из которого только один человек успел бежать, чтобы доставить об этом сведения.

В Белоканах уже знали о громадных сборах в горах, делаемых Шабаном, а потому Сергеев поспешил вернуться в Закаталы, чтобы сделать распоряжение по обороне области. Гарнизон в Белоканах был усилен еще одной ротой, под начальством майора Бучкиева, который предпочел, однако, расположить свой отряд не в самой деревне, а в стороне от нее, в наскоро устроенном редуте, представлявшем собой, хотя маленькое и тесное, но, по своему положению у выхода из гор, весьма важное укрепление.

Бучкиев был еще на походе, как к Сергееву приехал белоканский старшина Муртазали с известием, что Шабан появился в Джурмуте и назначил деревню Рог-но-ор, находившуюся верстах в тридцати от Белокан, сборным пунктом для своего скопища. Дальнейшее намерения Шабана пока еще не выяснились. Дорога от Рог-но-ор разделяется: одна идет на Белоканы, другая на Кахети, третья в Закаталы, а потому трудно было решить, по какому из трех путей направится скопище Шабана. Еще не кончил свой рассказ старшина, как прискакал гонец от белоканского пристава Мещерякова; тот писал, что горцы уже в Рог-но-оре, что белоканцы волнуются, а джарцы намерены занять мугалинскую переправу и отрезать сообщение с Грузией.

Приближалась критическая минута. Теперь уже не оставалось сомнения в измене джарцев, и надо было немедленно принимать меры, чтобы неприятель не застал нас врасплох. Белоканы как передовой пункт были поспешно усилены еще одной ротой Ширванского полка; переправа у Муганлы также занята достаточно сильным отрядом, а в Закаталы потребовали из Царских Колодцев два дивизиона нижегородских драгун.

К двенадцатому июня все войска были уже на своих местах, и в тот же день, верстах в пятнадцати от Белокан, показались первые неприятельские разъезды.

Если бы Сергееву пришла мысль со всеми силами броситься на Рог-но-ор и внезапным ударом разгромить скопище, прежде чем оно окончательно приготовилось к действиям, – не было бы никакого восстания и в Джаро-Белоканской области. Так действовали сподвижники Цицианова: Котляревские, Карягины, Небольсины, Портнягины, Несветаевы, Гуляковы и другие – герои первой легендарной борьбы нашей с Персией; так действовал отчасти и сам Сергеев в Турции, не раз громивший многочисленные партии курдов и турок. Но замечательно, что боевые генералы, с безоглядной отвагой ходившие на турок, теряли голову и пасовали перед горцами. Правда, в тылу у них стояло вооруженное население, но то же самое не раз случалось и в Турции, а главное, надо было понять, что население это, видимо колебавшееся, еще выжидало, на чьей стороне будет перевес, и не сразу решалось кинуться в омут восстания. Мысль об этом приходила в голову и Сергееву, даже делались распоряжения к внезапному ночному движению против Шабана; но вслед за этим приказания отменялись, – Сергееву казалось опасным идти через густые леса, и он предпочитал выжидать нападения на плоскости.

Такая нерешительность, чутко подмеченная жителями, ободряла дух населения, и первыми явно отложились от нас катехцы и белоканцы. На приказание выслать разъезды в сторону неприятеля даже преданный нам белоканский старшина Муртазали отвечал с удивлением, что “неприятель идет не на них, а на русских”. Катехцы поступили еще чистосердечнее. Когда Сергеев послал им приказание защищать деревню, катехский старшина Ибрагим-Цодор-оглы отвечал, что жители примут Шабана с хлебом и солью, потому что бессильны оказать ему противодействие. Ответ был вполне естественен. Если Сергеев считал опасным движение против Шабана с такими силами, которые Паскевич признавал достаточными для разгрома турецких армий, то что же могло сделать одно ничтожное селение?

Семнадцатого июня произошло первое столкновение с неприятелем, окончившееся для нас весьма неудачно. Посланный Сергеевым в Катехи конный разъезд наткнулся в двух верстах от этого селения на двести человек глуходар и был захвачен в плен. К ночи того же дня часть неприятельских сил заняла высоты над самыми Белоканами, и отряд Бучкиева увидел целые линии костров, венчавших собой вершины соседних гор. Прошло два дня, но ни с нашей, ни с неприятельской стороны, не было предпринято ничего решительного.

Девятнадцатого числа главные силы Шабана спустились с гор и, оставляя в стороне белоканский редут, потянулись к Катехам. Навстречу к ним Сергеев послал подполковника Платонова с казачьим полком и частью милиции, а дивизиону нижегородских драгун приказал расположиться в резерве. Платонов занял Катехи и даже двинулся дальше; но едва головная конница его втянулась в ущелье, как была встречена сильным перекрестным огнем, не устояла и в беспорядке ускакала назад. Эта новая неудача отразилась тем, что жители, собранные с подводами у Новых Закатал, все разбежались и постройка крепости остановилась.

Неудачные действия нашей кавалерии могли подорвать в населении доверие к силе русского оружия и поднять дух неприятеля. Поэтому двадцать первого числа Сергеев задумал со всем отрядом предпринять решительное наступление к Катехам, куда приказано было идти и майору Бучкиеву, оставив в белоканском редуте только одну роту. Наступление это остановилось опять самым неожиданным образом. В ночь на двадцать первое число к Сергееву явился джермутский старшина Дебир-Магома с письмом от самого Шабана, который выражал желание перейти на русскую сторону и вступить в наше подданство, если ему дадут приличное содержание. Такого неожиданного оборота дел никто не ожидал. Сергеев щедро одарил старшину и послал сказать Шабану, что готов ходатайствовать за него у фельдмаршала, если он обещает быть верным и усердным слугой. Мало того, сам Сергеев обещал на другой день приехать в Катехи, чтобы увидеться с Шабаном в ущелье Кифисдара и лично выслушать его желания.

Только впоследствии выяснилось уже, что вся эта комедия была разыграна Шабаном только для того, чтобы задержать Сергеева в Закаталах. Дело в том, что предписание, посланное Бучкиеву о выступлении в Катехи, было перехвачено горцами, и Шабан сообразил, что если Бучкиева захватить в лесах, то из русского отряда не спасется ни одного человека. Но для этого нужно было парализовать действия закатальского отряда. И вот в то время, когда Дебир-Магома расточал перед русским начальником перлы своего красноречия, Шабан в пламенной речи, обращенной к лезгинам, говорил о том паническом страхе, который должны почувствовать русские при виде победных знамен исламизма, и что Аллах в справедливом гневе ослепит гяуров, дерзнувших в безумной гордости воевать с самим хункаром. Оставив, таким образом, Сергеева в полнейшем заблуждении насчет своих мирных намерений, Шабан ночью бросился со всеми своими силами на белоканскую дорогу. В лесу, однако же, русского отряда не оказалось. К счастью для Бучкиева, он вовремя получил вторичное приказание, отменявшее движение, и рассвет двадцать первого июня застал его еще в Белоканах. Эта неудавшаяся попытка побудила Шабана, не откладывая, напасть на самые Белоканы.

Утром двадцать первого июня стоявшие в редуте заметили, что с гор спускаются густые массы лезгин. Дали об этом знать Бучкиеву. Бучкиев, как уроженец Кахетии отлично знал дух азиатских народов и приказал своим ротам молча, без тревоги стать в ружье и спокойно выжидать приближение неприятеля. В эти минуты шесть тысяч лезгин развернулись перед белоканским редутом. Впереди всех, с зеленым знаменем в руках, на белом коне и весь в белой одежде ехал Шабан. Тишина в редуте обманула его. Он гордо обернулся назад и сказал: “Смотрите, пророчество мое начинает сбываться”. Унылая песня мюридов огласила окрестность; за ней последовал отчаянный гик тысячи голосов – и вся масса, во главе со своим предводителем, ринулась на укрепление. Шабан, со знаменем в руках, первый подскакал ко рву и, спрыгнув с коня, с размаху воткнул свое знамя в землю. Моментально зареяли вокруг него и все остальные знамена. Тогда, по знаку Бучкиева, с редута загремела бешеная пальба, и укрепление потонуло в густых клубах дыма. Тысячи глуходар, пораженные внезапностью, повернули назад; другие кинулись на вал, но, встреченные штыками и прикладами, были сбиты и сброшены в ров. Не смея теперь бежать по открытому полю, они засели в густое просо и, дождавшись ночи, уже ползком и поодиночке, выбрались из-под наших выстрелов. Отбитое с большим уроном, скопище остановилось, однако же, в виду укрепления. Всю ночь слышался скрип бесчисленных арб, тянувшихся в неприятельский стан, и в редуте догадывались, что это жители свозили бревна, хворост и камни – все, что было необходимо для укрепления лагеря и осады редута. Было уже за полночь, когда лезгины, обратив арбы в подвижные мантелеты, стали под их прикрытием приближаться к редуту. Несколько раз кидались они на штурм и каждый раз, встречая отпор, обращались назад. Между тем начался рассвет. И вдруг, как громовой удару грохнул и раскатился по горам далекий пушечный выстрел – для всех стало ясно, что из Закатал идет сильная помощь...

Приготовляясь ехать в Катехи на свидание с Шабаном, Сергеев с вечера приказал приготовить к походу две роты Ширванского полка, дивизион драгун, сотню казаков и три орудия. На следующий день, когда ожидали письма от Шабана, прискакал испуганный грузин с известием, что Шабан со всеми силами кинулся на Белоканы. Сергеев был поражен, но не озадачен: войска уже были готовы, и только вместо Катех он форсированным маршем повел их к Белоканам. Пошли без привалов. Неизвестность, что сталось с нашим малочисленным гарнизоном, жутким чувством охватывала всех, от генерала до последнего солдата. Все сознавали, что надо торопиться; а тут, как нарочно, пошел проливной дождь, окрестность потонула в глубоком мраке, реки вышли из берегов и по дорогам образовалась такая грязь, что отряд мог подвигаться вперед только ощупью. Чтобы ободрить гарнизон, Сергеев на рассвете приказал сделать пушечный выстрел, и этот-то выстрел, гулко прокатившийся по горам, принес осажденным весть о близком спасении. Когда отряд Сергеева поднялся на последнюю высоту, перед ним развернулась вся белоканская равнина: безмолвно и мрачно стоял опустевший, покинутый своим населением, аул Белоканы; в стороне от него виднелся редут, еще закутанный весь облаками дыма, и во все стороны беспорядочными толпами бежали от него лезгины. Громким “ура” разрешилось то напряженное, томительное состояние духа, которое так долго сдавливало грудь и туманило голову. Драгуны и казаки тотчас понеслись в погоню за бежавшими; за ними двинулась рота егерей – и преследование продолжалось двенадцать верст, пока неприятель не скрылся в горных ущельях.

Защита белоканского редута составляет один из доблестнейших подвигов кавказских войск. Сергеев свидетельствовал, что находившиеся в этом деле две роты Ширванского и рота сорок первого егерского полков в течение двенадцати часов, не сходя с валов, дрались с неимоверным присутствием духа. “При осмотре редута, – пишет он в своем донесении, – я лично удостоверился в доблести гарнизона, так как вся земля против двух фасов, на которые неприятель несколько раз бросался с азартом, вся была покрыта неприятельской кровью, еще дымящеюся”. Подвиг Бучкиева, сумевшего удержать за собой передовой оплот Джаро-Белоканской области, был награжден орденом св. Георгия четвертой степени.

Ших-Шабан слишком поторопился с нападением на Белоканы и тем погубил так успешно было начатое им дело. Выжди он на Рог-но-оре – Гамзат-бек, уже прибывший в Джермут, мог бы без труда задержать наши войска в Закаталах, и тогда участь белоканского редута, быть может, и была бы иная. Теперь, напротив, все обстоятельства обратились против горцев. Поражение Шабана так повлияло на впечатлительного Гамзат-бека, что он распустил лезгин и сам уехал в Аварию. Когда Ших-Шабан в сопровождении пяти или шести мюридов прискакал в Джермут, где должен был встретить гоцатлинского бека, то там не застал уже никого.

Бой двадцать первого июня сразу подавил начинавшееся восстание. Джарцы притихли, и Сергеев воспользовался этим, чтобы открыть наконец областное правление, без которого правительственная организация не могла иметь надлежащей устойчивости. Церемонию он постарался обставить наибольшей торжественностью. Двадцать пятого июня, в день рождения императора Николая Павловича, и, следовательно, спустя всего четыре дня после разгрома шабановского скопища, все старшины и масса простого народа наполнили собой и недостроенную крепость, и ее ближайшие окрестности. Две тысячи наших солдат стояли под ружьем, пушки были заряжены. Молебствие совершено было под открытым небом, а затем все направились в дом, приготовленный для областного правления. Там, в обширной зале, стоял аналой и перед ним красовались портреты во весь рост государя, императрицы и графа Паскевича. Среди глубокой тишины на русском и на татарском языках прочтена была речь, в которой излагалась цель и значение для края гражданской администрации. После этого все члены правления, как русские, так и туземцы, были приведены к присяге “на должность” во время которой “для большей торжественности” гремел непрерывный ружейный огонь и пушечные выстрелы. Описывая благоговейное удивление жителей, Сергеев прибавляет наивно, что “умилительный вид русских чиновников располагал сердца лезгин к чувству доселе ими неиспытанному”.

С этой минуты только и начинается фактическое существование Джаро-Белоканской области.

Поражение Шабана не замедлило отразиться в благоприятном смысле для нас и в нагорных дагестанских обществах. Прежде других прибыли с заявлением своего раскаяния старшины из Джермута. Сергеев торжественно объявил им прощение и отправил к ним приставом прапорщика Сосия Андронникова. Получив об этом известие, Паскевич не одобрил действий Сергеева и сделал ему выговор, поставив на вид, что прощать бунтовщиков никто не может, кроме главнокомандующего. Этот выговор поставил Сергеева в такое положение, что когда вслед за джермутцами явились к нему с изъявлением покорности жители Анцуха и Капучи, то он отклонил их заявление, ссылаясь на то, что не имеет разрешения начальства принимать покорность.

Паскевич опять сделал ему выговор и велел тотчас потребовать аманатов, а в Анцух отправить приставом князя Иосифа Вачнадзе.

Нельзя не сказать, что этой покорностью нагорных обществ мы были обязаны усердию белоканского старшины Мамеда-Муртазали-оглы, ездившего в горы. Постоянная вражда его с джарцами также сослужила нам немалую службу, заставив Муртазали направить всю свою деятельность на раскрытие главных виновников возмущения. Среди них оказалось до десяти почетнейших джарских старшин, и Паскевич приказал предать их военному суду, а аманатов от верхних дагестанских обществ, находившихся в Тифлисе, держать в метехском замке. Усердным хадатаем за тех и других является тот же Сергеев, опасавшийся, чтобы крутые меры не вызвали в крае новых волнений; он просил по крайней мере отложить исполнение приговора фельдмаршала до более благоприятного времени. Паскевич согласился отложить аресты, но только до первого января, причем велел объявить Сергееву, что так как вся область не может выставить более двух тысяч вооруженных людей, а отряд его состоит из трех тысяч солдат, то он не должен ничего опасаться, но, напротив, должен действовать смело и решительно.

Из этого соображения нельзя не видеть, что в данном случае Паскевич смотрел довольно поверхностно и, не признавая джарцев частью самого Дагестана, видел в них нечто совершенно отдельное и независимое от этой страны – ошибка, имевшая, как мы увидим в свое время, серьезные и важные последствия.