Текст книги "Котел"

11

Елена Лукаш была на 17 лет моложе Стецьки, которая так полюбила польскую певицу Анну Герман, что присвоила себе ее имя и мужа заставила сменить свою фамилию. Елена Лукаш не стала менять ни своего имени, ни фамилии, она, в отличие от Стецьки, украшала свою фамилию сама собственной персоной.

Стецька привязалась к Януковичу давно, она искренне полюбила его, изменив философии бандерки, а точнее загнав эту философию внутрь до поры до времени. Бандеры Львовщины были в шоке от поступка своей землячки. Как это так, уроженка Колодрубы Львовской области, окончившая Львовский университет, якшается с москалем Януковичем? Да ее кастрировать надо. Она и сама так думала одно время, но сердцу не прикажешь, особенно женскому. Хорошо зная польский язык, она могла быть связующий между многочисленными родственниками и друзьями, живущими в Польше, а тут на тебе, москаля захотелось.

В молодости Стецька была миловидной женщиной, и вскоре после окончания университета вышла замуж, заставив мужа изменить свою фамилию на фамилию знаменитой польской певицы Анны Герман. Так и пошло. Имя певицы продолжало, вытеснив фамилию Стецька, чему Стецька всю жизнь радовалась.

Виктор Федорович, всегда отличавшийся скромностью, и не желал большего. Жена ему надоела хуже горькой редьки. А Стецька, как он ее называл, была нежной в постели, и казалась преданной, хотя на тайной встрече со своим земляком депутатом Яверовским объясняла свою измену так:

– Ну, шо я можу зробыть. Сердцу не прикажешь. Люблю я этого увальня, и не могу отказаться от его щедрости, хоть ты тресни. Однако я думаю, шо мои земляки бандеровцы должны быть рады, шо у них есть свой человек в другом лагере. Виктор Федорович у меня как на ладони, со всеми потрохами он у меня. Я на него имею влияние. Я могу решить любой вопрос. А в смысле передачи информации, я для вас, бандеровцев, просто клад. Вот и Черновол работает с Януковичем в одной команде по моей протекции. Уже два бандеровца в лагере врага. Так шо молитесь матке бозой. Пшел, пан Яверовский на женский … орган.

– Добже, – сказал Яверовский, депутат Верховной Рады с двадцатидвухлетним стажем, – а как же муж?

– Муж не для постели, разве ты не знаешь?

– Бардзо плохо, – почесал за ухом Яверовский. – У меня жена на шеснайдцать лет моложе. Я все время думаю, почему она меня к себе не подпускает. Бардзо плохо, бардзо плохо.

Бандеровцы все больше и больше распоясывались: шествовали по Киеву со знаменами, плакатами и другой фашистской символикой, а Анна Стецька гладила возлюбленного по лицу и говорила:

– Виктор Федорович, ты же украинец, хоть и восточный, но все же украинец. А галичане, кто? Украинцы. Так пусть мальчики, что шествуют по Киеву под знаменами Бандеры, выпустят пар. Покричат, пошумят и вернутся в свою Галичину, они ее любят, как свою мать родную.

– Ты думаешь? Ну если так, пусть пройдутся, мне от этого ни холодно, ни жарко.

Все было настолько хорошо, что Анна Стецька цвела и пахла. И все стали привыкать, что она, Анна Герман, великая певица, хоть и самозванка, а не какая-то там провинциалка Стецька Мецька.

Анна Герман сменила наряд и прилепила к этому наряду свою американскую улыбку. Правда с возрастом зубки начали чернеть, губки сделались тоньше, а мелкие морщинки на лице становились все глубже и длиннее. Все мы подвержены возрастному изменению; это отражается в походке, на лице, глазах и даже манере разговора. И борьба с этим злом бесполезна.

Виктор Федорович слабо на это обращал внимание, но однажды, а это было в 2004 году, когда он во втором туре выиграл выборы президента у Ющенко, но американцы наложили вето на его победу, среди адвокатов, защищавших его интересы в суде, оказалась прекрасная молодая дама Елена Лукаш. Он смотрел судебный процесс (судьям заплатила Америка пять миллионов долларов) и любовался ее фигурой и ее лицом. Он ни о чем таком, что думает мужчина, глядя на красивое личико и великолепную фигуру, в то время не думал, просто любовался, как картиной знаменитого художника. Он тогда «проиграл» выборы. Пять миллионов сделали свое дело, но Лену не забыл. Несколько позже он пригласил ее в свою команду. Лена стала чаще мелькать перед его глазами. Как и у Анны Герман, у нее был муж. Это и сковывало ее поведение, и давало ей свободу. Если у супруги есть любовник и она вдруг залетит, муж никогда не сможет обвинить ее в измене. А о том, что это может быть не его ребенок, даже во сне ему не может присниться. К тому же мы устроены так, что чем чаще мы отдаемся друг другу, чем чаще наши половые органы подвергаются массажу, тем они становятся лучше, а мы здоровее и крепче: улучшается сон, а психика достигает полного равновесия.

Поэтому Лена недолго мучила Виктора Федоровича, она только дважды отказала, а потом уступила. Виктор Федорович был просто порабощен в постели. Ни его супруга, ни Стецька Лене и в пятки не годились. Стецька сразу почувствовала что-то недоброе. Надо признать: она была неглупой женщиной, и все поняла. Но простить не могла. Давно известно, если хотите иметь врага, бросьте женщину. Это будет враг до конца жизни, она может быть тайным или явным врагом. Стецька выбрала первый вариант. Она поплакала и решила не конфликтовать так, чтоб все это видели и слышали. Она, брошенная, ушла в себя, а при встрече с Виктором Федоровичем, пыталась выжать из себя скупую улыбку.

Виктор Федорович был порядочным, слишком порядочным человеком и старался не обижать ее: он-то удалял ее от себя, то приближал. Дистанция была невелика: от резиденции президента до Верховной Рады. Стецька была то депутатом, народным избранником, то советником президента.

– Ты, Аннушка, выбирай, где тебе лучше: здесь у меня под боком, или в Верховной Раде? Все-таки мы с тобой в недавнем прошлом были близкими людьми.

– Мы и теперь близки. А что касается нежных чуйств, то вы просто поменяли меня на другую, более молодую сучку.

– О чем ты говоришь, Аннушка, да чтоб я…, да кто тебе такое мог сказать? А если сказали, то, знаешь: у президента всегда много завистников.

– Я сама все знаю. Каждая женщина обладает шестым чувством. Мужчины не отличаются этим качеством в такой степени как женщины, но я, к сожалению, однолюб. Я буду тебя любить и чужого, не своего, принадлежащего другой женщине. Ты…имеешь на это право, ты президент, а я всего лишь Анна Герман и то не певица.

Виктор Федорович сел и выписал ей чек на миллион долларов.

– Это тебе от меня подарок, – сказал он, передвигая чек по крышке стола к тому месту, где сидела Анна.

– Спасибо. Я знала: ты щедрая душа.

В тот же день она позвонила Яверовскому и назначила встречу.

– У меня новость, – сказала она. – Мой Витя, добрый человек…

– Каким он может быть добрым? О, матка боза, о чем ты говоришь? Он ни разу не посетил Галичину, ни разу не встретился с Музычко, нашим нацийональным героем, он не знает Яруша, будущего национального героя. А ты говоришь добжий.

– Да не тарахти ты, это тебе не зал заседаний Верховной Рады, – Анна достала чек. – Вот это тебе для Музычко и Яруша, будущих национальных героев.

– Добжий, добжий твой хахаль – махаль, – снова затараторил Яверовский. – В партии Музычко и Яруша, что воевали в Чечне и убивали русских оккупантов, как раз трудно с деньгами. Я свои великие творения публикую, а гонорары передаю им: жить на что-то надо. А ты, Аннушка, узнай, подпишет ли Янукович соглашение об ассоциации с Евросоюзом в Вильнюсе. Если нет – мы сообщаем в Вашингтон, у них есть план. Его свергнут.

– Не надо, он хороший. А какие у него намерения насчет подписания, я, конечно же, узнаю и доложу.

– Только не тяни с этим вопросом. Вначале разденься, а потом спрашивай, не позволяй ему ничего, пока не расскажет.

– Поздно уже. Он меня бросил, – сказала Анна и расплакалась.

12

На Майдане вдруг наступило затишье. Усилились морозы, потребовалось больше теплой одежды и спиртного. За эту нелегкую, но приятную работу взялся будущий министр народного хозяйства Кожемяко Олесь. Пока в Киеве можно было купить все, кроме дедушки – бабушки. Были бы деньги. А денег у путчистов было вдоволь. Когда кончались американские доллары, Вальцманенко получал команду: денег не жалеть, все окупится.

Грузовики с дровами заходили один за другим, их разгружали боевики, жгли костры, жарили рыбу, пили пиво, плясали и пели бандеровские песни. Три фуры зашли с провизией. Должно быть, это были американские фуры, или английские. По приказу из Вашингтона Евросоюз должен был посылать не только деньги, оружие, но и продовольствие.

В пять вечера уже начало смеркаться. К выступлению на сцене готовилась Руслана Ложичка, все грозившаяся сжечь себя, если новая революция не победит. Однако ее выступление не состоялось. На сцену вышли толстопузые, толстомордые, с бычьими шеями католические священники. Впереди шествовал Любомир Говнозар или Гузар, опираясь на плечи двух молодых священников, так как он, то ли в результате тучности, то ли, в результате плохого самочувствия не мог передвигаться сам.

– Благослови Господи бойцов – бандеровцев, – запел он, крестясь и размахивая кадилом.

– Пошел в задницу, жирная свинья, – сказал Дмитрий Яруш, руководитель Правого сектора. – Если москальская пуля продырявит башку, твое благословение не поможет.

– Помилуй боже рабов твоих, пришедших на эту площадь ради свержения президента Януковича, не подписавшего соглашения, аллилуйя, аллилуйя, – так же размахивая кадилом, произнес другой священник, едва стоявший на собственных ногах от непомерной тяжести жирного тела и нескольких стаканов спирта, крепостью в девяносто градусов. Худосочный архиепископ Филарет все пробивался на сцену, но Говнозар толкнул его могучим плечом, Филарет накрылся ногами и лежа запел: Благослови Господи наших бийцив, яки идуть на Московию утверждать нацийональные интересы – ы – ы…

Потом Говнозар держал речь. Он доказывал, что его Бог, Бог грекокатоликов, благословляет свой народ на борьбу с неверными православными христианами. И что эта битва, предстоящая битва, битва с москалями – священная битва. Вера должна быть одна и власть должна быть одна – вера католическая, власть американская, либо власть Евросоюза. А москалей надо убивать. В этом греха нет, поскольку убийцы – освободители, а убиенные грешники, им все равно царствия католического не видать.

Говнозар поцеловал крест, и священники тоже бросились целовать. Затем рабы божии, будущие убийцы последовали их примеру.

Шабаш служителей церкви, а точнее ведьм, продолжался до позднего вечера. Целование креста коснулось и толпы, торчащей на майдане. После целования, руководители майдана, будущие члены правительства, посетили палатку, где их ждала клубничка. Паруубий заранее закупил целую батарею проституток женского и мужского пола, и обряд скотского совокупления совершался на виду у всех, кто имел доступ в палатку любви. Все ожидали владыку Говнозара, но он не явился: от переедания и излишнего употребления алкоголя, его внутренности стали частично очищаться через рот, а достоинство ушло в мешочек настолько, что его нельзя было нащупать. Ни одна проститутка, ни украинская, ни американская не сумела бы им насладиться.

Будущий министр МВД Ваваков, так как в его жилах текла южная кровь, осчастливил трех проституток мужского пола и ушел обходить другие палатки.

В одной из палаток происходило то же самое. Только здесь в качестве проституток выступала Руслана Ложечка и другие артисты, чей талант был востребован только на Майдане.

– Ну, иди, что смотришь? – сказала Руслана, заголяя юбку.

Ваваков чмокнул ее в щеку, опустил руку ниже пупка, стал щупать, не расстегивая ширинки, но ничего там не нашел.

– Ложечка, в другой раз. Я только что троих обработал, – сказал он и повернулся к выходу.

Во всех палатках горел свет, царил гул, мат и раздавались вопли. У входа в палаточный городок стоял часовой. Вскоре появились два бойца. Они волокли третьего с кляпом во рту.

– Отпустите его! В чем его вина?

– Нейзя, будущий господин министр. Сам комендант Паруубий приказал пымать прохожего, сунуть ему кляп в рот и привести в гостиницу, где они почивают. Там ему Паруубий сунет несколько раз в задний проход, потом ему отрежут яйца и зашьют рот, дабы не пищал. Паруубий любит такие картины. Вчерась одного пымали, привели, привязали к ножке кровати, заставили стать на четвереньки, отрезали яму ягодицы и заставили съесть. И стал жевать, падло.

– А потом куда его дели?

– Выбросили и позвонили в Скорую, сказали: приезжайте, это беркут. Но скорая не приехала.

– Почему?

– У Паруубия со «Скорой» договор: лечить только раненых бандеровцев, а других – проходить мимо, либо лечить так, чтоб не выжили. Пять тышш долларов это стоило. Немало, правда?

– Отпустите! Я на свидание к девушке тороплюсь, – сказал парень, у которого выпал кляп изо рта.

– В этот раз подождет твоя пассия. У тебя есть ее номер телефона?

– Есть, – сказал парень.

– Тогда позвони и скажи ей, что ты больше никогда к ней не придешь.

– Вы шутите, должно быть.

– В каждой шутке есть доля правды, пойдем.

– Я не пойду. Господин хороший, – обратился парень к будущему министру, – скажите им. Они меня всерьез не воспринимают. У меня отец предприниматель…

– Дай ему под дых, – приказал один из боевиков. – Коленом.

Жертва затихла и немного присела.

– Ну, пойдем.

Они поволокли парня. Паруубий уже ждал их и даже злился, почему опаздывают.

Не будем описывать казнь невинного человека, поскольку она эта казнь уродливая, как уродливы американские прихвостни, которые продали честь, совесть и душу за доллары. Правда, люди утверждали, что у них, у бандеровцев, ничего этого не было от дня рождения. Продажные продаются, человек, который знает, что такое честь, гордость, достоинство пойдет на смерть, не продастся. Был же Иуда, христопродавец.

И их, этих уродов, по жестокости, бесчеловечности нельзя сравнить даже с ядовитыми змеями, которые прячутся и прыгают неожиданно, чтобы смертельно ужалить. Почти каждый бандеровец носил памятку с различными видами казни, которые он получил еще во Львовской школе, созданной американцами.

У Львовского бандита Паруубия не было отца. Его родила женщина от случайной случки с зэком, который вышел из тюрьмы за убийство, побыл три месяца в родных местах и снова совершил злодейское убийство. В это время он снюхался с Марией, любил ее трое суток подряд, а почти год спустя она родила Алешу Паруубия, будущего великого человека Украины. Алеша с трудом окончил среднюю школу потом училище, стал слесарем, затем воришкой, затем бандеровцем. И тут – то его дела пошли в гору. Галичане выдвинули его в депутаты Верховной Рады Украины. Хорошая должность, большая зарплата и масса помощников. Алеша все участвовал в драках среди депутатов и получил прозвище Паруубий.

Он много сделал для подготовки нового путча в Киеве. Американские спецслужбы сделали на него ставку, он стал связующим звеном между партией явно профашистской Тянивяму и Госдепартаментом США. Как только боевики во Львове, под Киевом и в Польше были обучены, как только президент сорвал присоединение Украины к Евросоюзу, массы бандеровцев двинулись на Киев, а Паруубий стал комендантом основного палаточного городка.

Он работал напряженно, думая что станет премьером, а то и президентом, но довольно часто в этом сомневался, поскольку было много горилл, желавших того же. И шансов у них было больше, чем у него. Взять хотя бы примазавшихся к Майдану Яйценюха, боксера Клочка и Тянивяму. Они приходили, произносили сумбурные речи и возвращались обратно.

А он оставался на поле битвы: хранил оружие, ядовитые вещества, советовал, куда положить пленного, что с ним делать, отрезать голову или так отпустить с поломанными ребрами и перебитыми голенями. Говорят, что стрельбу снайперов в своих и чужих организовал он, и он же давал команду убивать. Так возникла небесная сотня героев. Это обычные бандеровцы, обычные стражи порядка, пушечное мясо, в них целились без разбора и нажимали на курок снайперы, чтоб обвинить власть. Так пушечное мясо было превращено в национальных героев. Ничего себе герои!

13

«Красавица» Кэтрин Эштон приехала в Киев во второй раз.

– Я приехать от весь Евросоюз. У нас бесед много, мы хотят узнать обстановка, как бы это сказать…, – и она тут же перешла на английский язык и стала стрелять, как из пулемета.

Виктор Федорович не понял ни одного слова: английский язык был для него все равно, что собачий лай. Чтобы как-то исправить положение он тут же нажал на кнопку вызова. Вошла Анна Герман.

– Переводчика, срочно, я не понимаю, о чем она говорит и чего она хочет.

Вскоре вошла миловидная девушка. Она тут же предупредила, что будет переводить только на ридную мову.

– Черт с тобой, переводи, на какую хочешь. Это все козни Анны Герман, – сказал президент и тут же повеселел.

Кэтрин не понравилось то, что в кабинете президента появился еще кто-то в юбке. Она фыркнула и громко сказала:

– Ты дура.

– Господыня Эштон, цэ я перевести не зможу.

– Не сможешь? Тогда кыш отсюда!

– Хиба так роблять, пане презентуля! – произнесла переводчица последнюю фразу, покидая кабинет Виктора Федоровича.

На смену Ганке вошел мужчина, недавно вернувшийся из Англии, где он находился на стажировке. Эштон улыбнулась, выпрямила спину и сказала:

– Давайте пить кафа.

Чайный прибор включал и румынский ром, и какие-то сухарики, как на западе. Кэтрин хлебала маленькими глотками и чаще поглядывала на переводчика, чем на президента, но после нескольких глотков, почувствовав, что у нее внутри забулькало, начала свою длинную нудную речь, не отводя глаз от президента, сидевшего в роскошном президентском кресле.

– Я уже второй раз в Киеве, и мне Киев полюбился, почти как Брюссель. Брюссель тоже хороший город, только там нет таких красивых, таких демократических мальчиков, как в Киеве. Никто там не разводит костров, не жарит свежую рыбу, не произносит демократические лозунги. Я дома у себя не сплю, все думю: а что если эти мальчики перейдут к более активной форме протеста? Будет ли Виктор Федорович, этот красавец великан, применять силу к мальчикам, будет ли он стрелять?

– Я…, – начал, было, президент, но красавица Эштон подняла руку.

– Не перебивать, я твоя гостья и, как это на Руси? А, гость в доме хозяин. Так вот, ты демократическим путем будешь загнан в демократический угол, будешь ли ты хватать винтовку и стрелять? Почему ты не подписал ассоциацию с Евросоюзом? Тебя скотчем приклеила Россия, эта дикая страна? Отвечать: да или нет? Евросоюз хочет ясности в этом вопросе. А ясности нет. Ждать целый год очередных выборов явно не годится, страна и так идет к пропасти. Можно было подписать соглашение об ассоциации с Евросоюзом, а ты упустил шанс. Америка этого тебе не простит, и Евросоюз тебе не простит такой ляпсус.

– Я за вступление Украины в Евросоюз, – заявлял президент, одаривая гостью широкой почти американской улыбкой. – Но… тут есть маленькое но. Вы понимаете, отношение к Украине со стороны Евросоюза, неадекватно. Евросоюз выделил Польше в свое время в два раза больше средств на восстановление экономики, чем вы обещаете Украине. А Польша в два раза меньше Украины по количеству населения и по территории. Я как президент не могу смириться с этим. А так я руками и ногами за Евросоюз. Босиком побегу в этот ваш Евросоюз, увлекая за собой граждан моей великой страны, лишь бы нас там потом не унижали, не заставляли чистить туфли и выносить говно в ведре без крышки.

– Что такое крышка? Это тебе крышка. Еще нет крышки, но будет крышка. Кадафи крышка, Милошевичу крышка Хусейну – крышка, и тебе будет крышка. Ты в Евросоюз идешь? Не идешь – тогда крышка.

– Иду, конечно. Только богатому Евросоюзу надо раскошелиться. Ну что вы, швабы, такие скупые?

– Как это раскошелиться, я не понимаю. И потом не швабы, а граждане, объединившиеся в великую европейскую семью.

– Виноват, – сказал президент. – А что касается применения силы в отношении демонстрантов, то, знайте, красавица Эштон, я придерживаюсь одного неизменного постулата: никакая революция не стоит и одной капли крови.

– Мы уже слышали демократическую фразу про кровь. Ты говорил: любая революция не стоит ни одной капли крови. А когда было три капли, ты доказал всему миру, что ты держишь свое слово. Я доложила президенту США, и он чихнул, а потом сказал: пусть будет так. Я второй раз в Киеве, чтоб убедиться, что так и продолжается. Но мне не нравится, что твои милициионеры размахивают не только руками, но и палками, то бишь дубинками. Надо дубинки убрать, полицию раздеть и пусть маршируют…в майках и трусах. А еще им можно выдать зубные щетки.

– А как быть с коктейлями Молотова, – проявил мужество президент, – наши ребята горят. Кроме того, я своим милиционерам не разрешаю использовать это гадкое оружие.

– И правильно, и правильно, это демократия. А майданутые, они сами изготовили эти коктейли и им интересно, как эти детские игрушки будут действовать. Не обижайся на них, Федорович. Это и будет подтверждением того, что ты демократ.

– Извините, баронесса, я об этом не подумал. Только вы передайте Барбарозе, что я с Евросоюзом. У меня капиталы в Евросоюзе, имущество, я весь там. А что касается России, то я близким к руководству России никогда не был. Россия хап-хап и нас нет.

– Почему ты об этом не говорил раньше?

– Я говорил много раньше, но меня не хотели слушать, – сказал президент.

– Почему не подписал документы об ассоциации в Вильнюсе?

– Я хотел поторговаться, а теперь вижу: зря. Давайте вернемся к подписанию.

В это время позвонила Виктория Нудельман из Белого дома. Эштон приложила трубку к уху и вздрогнула, и каждый раз говорила: «ЕС». Нудельман ее отчитывала за несвоевременную информацию Белого дома, насколько успешно идут переговоры с Киевом. Должно быть, Нудельман оскорбляла красавицу Эштон, потому что та хмурилась, бледнела, краснела и готова была швырнуть трубку, но понимала, что Нудельман представитель Америки, а не Европы и что Америка считает Европу своей служанкой, не более того. И держалась. Свою обиду она выместила на бедном Януковиче. Стукнув кулачком по столу, она рявкнула:

– Почему дубинки, убрать дубинки, иначе будут санкции из Вашингтона.

Президент вздрогнул, потом побледнел, сложил ладошки вместе, преподнес к подбородку, затем поднялся во весь свой рост и произнес:

– Виноват, баронесса, виноват. Красавица баронесса Эшпан, Эшпин, виноват. Я сегодня собираю совет национальной безопасности, доложу ваше мнение по этому вопросу и не только ваше, но и всего американского народа, у которых нет дубинок, а есть биты и этими битами, как шлепнут по башке любого смутьяна, так он сразу на президента молится. Вы довольны, госпожа, вернее баронесса Эшпан.

– Эштон, – поправил переводчик.

– Э, все равно, Шпана, что лбом, что по лбу.

Красавица Эштон достала большой платок из сумки, вытерла мокрую шею, выдула нос, а эта процедура длилась более пяти минут, тяжело вздохнула, и достала пачку дамских сигарет.

– Трудный ты президент. Подожди немного и к тебе приедет Виктория Нудельман, зам самого Кэрри, Госсекретаря США, она более твердая, более жесткая женщина. Она оттаскает тебя за чуб.

– Я побреюсь, я побреюсь, я стану лысым, – сказал президент, низко нагибаясь и целуя баронессе руку, покрытую тонкими потемневшими кружочками, иногда неправильной формы, что оттеняло блеклую кожу баронессы.

Он провожал ее до самых ступенек и все спрашивал, где она будет ночевать и когда уедет в Брюссель для решения дальнейшей судьбы Украины.

– Я иду в посольство США.

– О, Пейта Джиффий, великий человек, я с ним с удовольствием мылся в бане на моем ранчо. И вас могу пригласить, баронесса.

– Он тебя не любит, он тебя продаст. А я тебя лублю. Но ты подпиши, подпиши…

– Да я готов покаяться, красавица Эшпан, передайте: я покаюсь. Меня омманули в Вильнюсе, я готов был, уже авторучку доставал, но ангел Муркель, сказала: «Мы от тебя большего ждали», и тут я испужался, понимаете вы, Шпана, красавица Эш – шпана?

– Пошел ты в баню, – сказала баронесса, – и добавила, громко расхохотавшись: – или, как говорят русские, на х…

Президент вернулся в свой кабинет, а там уже ждали все члены Совета безопасности и обороны.

– Привет, хорьки, – сказал президент. – Тяжелые времена наступили для нашей страны и для меня, как президента. Эта кривоногая баба с зубами как у тигра сидела у меня в кабинете все двенадцать часов. Я даже по маленькому не смог выйти: не баронесса, а хрен собачий. Она все добивается, чтоб я раздел милиционеров, отобрал у них последнее – дубинку. Вы представляете: мы дубинкой, а нас коктейлями Молотова. Что делать, что вы думаете по этому вопросу?

Министр МВД Украины Виталий Захарченко встал, руки по швам и произнес:

– Это издевательство, иначе не назовешь. Мы и так допустили непоправимую ошибку, уволили начальника милиции Киева Федулова и мэра Киева Попова. Мы подрубили сук, на котором сидим.

– Что скажет министр обороны Поддубный?

– Я могу сказать одно: наша армия небоеспособна. Техника старая, ржавая, несколько танков, что нам досталось от России, не заводятся. Самолеты в воздух не поднимаются, да и летчиков своих у нас нет, – доложил министр обороны, сам не зная, что он врет, что для украинской армии, если постараться, можно наскрести вооружения, пусть старого, дай боже.

– Это все, потому что мы мирная держава, а Виктор Федорович проводит мирную политику, – сказал Якименко, руководитель службы безопасности.

– Ладно, друзья, – заключил президент, – поговорим о другом. По сведениям президентской разведки на днях к нам пребывает американский сенатор Джон Маккейн. Это всем известный американский ястреб. Возможно, он ко мне и не зайдет, он держит связь с Яйценюхом, то бишь Яцеком или Яценюхом. И еще с Вальцманенко. После возвращения в Вашингтон, он, конечно же, пойдет на доклад к президенту. Тут нам надо сделать как-то так, чтоб этот ястреб не смог заподозрить нас в агрессивности. Надо проверить наших людей, что стоят почти рядом с майданом. Наша демонстрация силы должна выглядеть мирной, доброжелательной и приветливой. Он, безусловно, посетит и наш табор. Пусть плечистые ребята подбросят его несколько раз вверх под крики ура.

Что касается майдана, речь о нем никто не вел, и так видно было, что майдан становится все больше и больше агрессивен. Только на днях было штурмом взято министерство связи, и только благодаря тому, что министр сумел доказать, что министерство связано с атомными станциями и что может произойти катастрофа, боевики уступили.