Текст книги "Скобелев (сборник)"

…Проверили. Результаты в рапорте на стол командиру. Какова реакция Скобелева? Виновных в нарушениях на первых порах он решил предупредить, а «в дальнейшем… каждый ротный командир, замеченный в небрежном отношении к продовольствию для нижних чинов и вообще в незаботливости о них в обширном смысле этого слова, должен отрекаться от должности».

Стоило ли говорить о том, что 16-я дивизия с этой стороны выгодно отличалась от остальных соединений?

В снабжении обмундированием солдат Скобелеву пришлось проявить всю изобретательность и пожертвовать даже личными сбережениями, чтобы решить эту проблему. К наступлению холодов дивизия было полностью одета в теплые полушубки и фуфайки.

Что бы ни говорили о русской армии того времени, но реально она оказалась на перепутье, и не только в тактике и вооружении. Худо-бедно офицеры, учитывая боевой опыт, расширили арсенал приемов и не взирали более на пехотный устав как на подобие печки, от которой полагалось танцевать. Изменилось и отношение к оружию. Пуля, рядом с которой неизменно бытовало слово «дура», на деле доказала, что она превосходит по эффективности штык-молодец.

Война медленно, но верно разрушала ущербное понятие о солдатской массе как о безликой и примитивной. Солдат из «механизма, артикулом предусмотренного» превращался в боевую единицу, способную решить участь любого сражения. Разрушить хрупкую атмосферу взаимопонимания между солдатами и офицерами, заложенную в ходе реформ, труда не составляло. Пример тому – три неудачных штурма Плевны. После такого конфуза солдаты, можно сказать, повернулись спинами к начальству. А вот Скобелев нашел способ, чтобы проторить дорогу к душе солдата.

«На ошибках учимся. За одного битого двух небитых дают. В народе недаром говорят: глуп, как турок», – сыпал присказками генерал и не чурался брать в руки лопату, кирку, показывал оружейные приемы, что он делал мастерски, а затем садился к солдатскому костру и, нахваливая кашу, слушал рассказы о житье-бытье.

Но даже сытый, хорошо одетый и вооруженный солдат еще не солдат, если он не обучен. Вид турецких укреплений постоянно напоминал о том, что противник не разбит и что предстоит пролить еще очень много крови, прежде чем падут, казалось бы, неприступные стены редутов. В то, что они были такими, Скобелев не верил: однажды он уже брал их и поэтому на первый план ставил обучение войск.

В течение сентября-октября каждый из полков получил на комплектование от тысячи до тысячи пятисот человек. Хотя численность дивизии значительно возросла, однако не достигла штатной. Более трети личного состава, как говорится, и пороху не нюхали, и поэтому с утра и до позднего вечера полки штурмовали возведенные в тылу насыпи, по виду схожие с турецкими редутами. Скобелев находился там постоянно. Он твердо помнил суворовский принцип: «Тяжело в учении – легко в бою» и сурово спрашивал с тех, кому казалось, что все предпринимаемое им напрасно. Скобелев прекрасно понимал, что великое противостояние русской и турецкой армий долго продолжаться не может, и поэтому готовил дивизию к новым боям. Он неоднократно предлагал Тотлебену занять первый и второй гребни Зеленых гор, но кроме как на проведение демонстрации на Ловче-Плевненском шоссе разрешения не получил. Поэтому продолжал настаивать на решительном характере действий, который помог бы стряхнуть тяготевший над армией дух поражения. Пассивное ожидание в окопах в течение двух-трех осенних и зимних месяцев, считал Скобелев, приведет к потерям от болезней равным, а может быть, даже и большим, чем при новом приступе. Опровергнуть эти доводы стоило большого труда.

Э. И. Тотлебен, зная горячий характер Скобелева, категорически запретил ему проявлять всякого рода инициативу и, пожалуй, больше чем кого-либо, контролировал в сооружении укреплений, устроении батарей и дорог. Дока по инженерной части, Тотлебен, однажды побывав у Скобелева, был неожиданно удивлен. «Генерал-забияка», как иногда Тотлебен шутливо называл Скобелева, доказал, что и в инженерной науке ему нет равных. Траншеи вырыты полного профиля, бруствер высокий, для отдыха солдат оборудованы землянки, артиллерия за высокими насыпями. Спроси любого пехотинца, артиллериста – каждый знает свою задачу. Люди одеты лучше, чем у других начальников. Да по лицам видно, что настроение у солдат бодрое – во всем чувствовалась заботливая рука. И уж совсем неожиданным прозвучало предложение Скобелева попариться в бане. Тотлебен вежливо отказался, но стал свидетелем, как взвод солдат с вениками в руках промаршировал по направлению к землянке, над которой клубилось легкое облачко пара.

Полковник П. Д. Паренсов свидетельствовал: «Быть при Скобелеве это значило пройти целую школу теории, применяемой тут же на практике… Однажды он прочитал мне целую лекцию об условиях стояния войск на бивуаке, о важности ассенизации бивуака и различных способах это устроить, в особенности, если предстоит на нем долгая стоянка».

…В любой войне начальниками различных степеней отдавались и будут отдаваться приказы. Не исключением на сей счет оказалась и турецкая кампания. Приказов и распоряжений отдавалось множество, и остается сожалеть, что вдумчивых, охватывающих все стороны боевой деятельности войск, явно недоставало. Скобелев же и в этом деле оказался новатором, а отданные им 12 и 13 октября приказы ввиду предполагаемой продолжительной осады могут и по сей день являться примером полного освещения вопросов, связанных с расположением войск на месте.

В этих приказах Скобелев и инженер, и заботливый тыловик, и врач – словом, «отец солдату». А ведь этому «отцу» было только тридцать четыре года. Но и тогда он уже сложился как военачальник, вникающий во все тонкости войны, не привыкший считать какие-то одни ее стороны важными, а другие менее значительными. Скобелев исходил из принципа: «На войне мелочей нет».

Наконец монотонное течение событий прервало распоряжение Тотлебена: «Взять Зеленые горы». Это был первый бой, в котором дивизия в обновленном составе во главе с новым начальником должна была принять боевое крещение. Вряд ли стоит объяснять, что это значило для такого большого по тому времени соединения. Тем более что Скобелев решил занять гребни ночью. Пусть, как полагали многие, дело выеденного яйца не стоит, однако на сей счет Скобелев имел свои соображения. Он понимал, что неудача может отрицательно сказаться на моральном состоянии войск, и поэтому боеподготовке дивизии придавал большое значение. Основное – твердое знание задачи всеми участниками боя. И Скобелев добивался того, чтобы все, от полкового командира до солдата, четко представляли, что от них требуется.

В ночь с 23 на 24 октября войска заняли гору в деревне Брестовец, в одном километре от передовых турецких траншей на Зеленых горах. На эту высоту выдвинули батарею из двадцати четырех орудий и оборудовали ложементы для пехоты. Все делалось в абсолютной тишине, и только залп из всех орудий дал понять туркам, что спокойной жизни на этом участке пришел конец.

24 октября Скобелев с Куропаткиным и группой офицеров осматривали турецкие позиции. Противник вел себя в этот день беспокойно, словно чувствуя, что в русском лагере что-то готовится, его артиллерия не прекращала огня, разрывы гранат поднимали в воздух клочья земли. Скобелев намечал ориентиры, направление удара.

Накануне сражения 28 октября Скобелев провел смотр частей дивизии.

Ночь 29 октября выдалась на редкость темная. В кромешной тьме, молча, пробираясь виноградниками, шли цепи. В лагере турок безмятежное спокойствие. Гортанные перекликивания часовых лишь изредка нарушали полную тишину. И вдруг она огласилась тысячеголосым криком «Ура!», сходным со звуком камней, несущихся с гор с бешеной скоростью. Турки, застигнутые врасплох, не оказав какого-либо организованного сопротивления, бежали.

Таким образом, расстояние между редутами и теперь уже русскими траншеями сократилось наполовину. Но противник не имел ни малейшего желания оставлять столь долго укрепляемую им позицию и, не откладывая дела, еще до рассвета предпринял несколько контратак, поддержанных огнем артиллерии. И вновь понадобились уверенность и распорядительность Скобелева, чтобы вернуть на позиции дрогнувших и отразить контратаку. Первый гребень Зеленых гор остался в руках русских. И хотя дивизия в этот день действовала успешно, Скобелев, отдавая должное участникам боя, в своем приказе подробно остановился на всех недостатках, напомнил, что стыдно бегать от турок, которых отцы и деды лихо побеждали.

«Ужасная ночь! – вспоминал очевидец. – Серо и туманно утром. Кончился бой – опять за лопаты и кирки. В траншеях печурки. Для Скобелева в середине траншеи было выбито небольшое пространство земли. Насыпали соломы. Скобелев лежал на бурке. После появились железная кровать, стол, табурет, настил, печка. Но редко кто видел Скобелева отдыхающим».

Переезд Скобелева со штабом в первую траншею некоторые приняли за фарс. Конечно, хаты деревни манили теплом и уютом и командиры больших и малых рангов не спешили расставаться с ними. В понимании же Скобелева война ничем не напоминала увеселительную прогулку, а была тяжким трудом с потом и кровью. Он был тружеником на войне, и не случайно о жизни 16-й дивизии, о ее командире вскоре заговорила вся армия. Где лучшие землянки – у Скобелева, где солдаты тепло одеты и сыты – у Скобелева, где болезней меньше – у Скобелева. Не удержался от соблазна посетить расположение дивизии и сам великий князь – главнокомандующий.

– Это что за краснорожие? – пренебрежительно обратился он к шеренге солдат. – Видимо, сытые совсем.

Для Скобелева так и осталась непонятной эта фраза, выражавшая то ли полное удовлетворение, то ли намекавшая на сибаритство. Уместно будет сказать, что к высокопоставленным визитерам Скобелев относился, по меньшей мере, неуважительно. Предлагая «прогулку» под огнем, он у многих отбил охоту приезжать на Зеленые горы без дела…

Весь ноябрь русские и турецкие артиллеристы соперничали в меткости и маневре огнем. Надежда вернуть первый гребень не покидала турок, и они по нескольку раз в день атаковали скобелевские траншеи. После очередного приступа, в котором турки понесли весьма чувствительные потери, безнадежность затеи стала очевидной, и на участке Скобелева установилось относительное затишье.

За этот небольшой период боев Скобелев дал возможность всем полкам проверить боеготовность и побывать в огне. Так приобреталась уверенность в собственных силах, складывалась атмосфера взаимопонимания и взаимовыручки, которой вскоре на всю Дунайскую армию прославилась 16-я дивизия, буквально на глазах превратившаяся в слаженный боевой организм.

Ни суровые климатические условия, ни трудности окопной жизни не сломили у русской армии уверенности в окончательной победе. Скобелев немало сделал для восстановления духа войск, и можно представить, что творилось у турок, когда из русского лагеря доносилась музыка, песни, ликующие возгласы, которыми солдаты сопровождали известия об успехах на других участках. Неспокойный сосед оказался у Осман-паши. И именно в этот период Скобелев, ранее без единой царапины выходивший из самых яростных сражений, был дважды контужен.

– Ай! – схватился генерал за бок.

– Что такое с вами? – спросил Куропаткин.

– Тише. Я ранен… – Скобелев прижимает ладонь к боку… Адъютант подхватил его.

– Оставьте… разве можно? Солдаты видят, – шепотом проговорил он. – Здорово, молодцы! – напрягаясь, уже громко закричал Скобелев. – Поздравляю вас, славно отбили атаку…

– …Рады стараться, – слышалось из-за бруствера.

Второй удар был еще серьезнее, он пришелся в область сердца. Целую неделю Скобелев не вставал. Существовали предположения, что последствия этой контузии, очевидно, явились причиной скоропостижной смерти Михаила Дмитриевича. Но это были лишь предположения.

Мнительность Скобелева относительно ранений нашла выход в упреке, обращенном к отцу: «А все твой полушубок!» Дмитрий Иванович подарил ему черный овчинный полушубок, оказавшийся несчастливым.

Отец и сын встречались редко. Дмитрий Иванович явно тяготился пребыванием в свите и по-доброму завидовал Михаилу. Сын сравнялся с ним в звании, а в наградах и вовсе превзошел. Дмитрий Иванович был нечастым гостем у Скобелева-младшего еще и потому, что сын неизменно просил денег. Ясно, что шли они не на пирушки, не на карточные долги, а на закупку провианта и одежды для солдат, но скуповатый Дмитрий Иванович как мог избегал разговоров о деньгах. И все же, скрепя сердце, он уступал настойчивым и изобретательным просьбам любимого чада. Все разговоры о том, что в отношениях между Дмитрием Ивановичем и сыном сквозила натянутость, – пустые измышления. Любовь была взаимной, прочной и носила некоторый заговорщицкий оттенок. Ведь Ольга Николаевна так и осталась в неведении о ранениях сына. Михаил Дмитриевич необычайно любил мать и избегал доставлять ей огорчения.

Пребывание в свите позволяло Дмитрию Ивановичу смягчать тональность разговоров, которые ходили вокруг имени сына. А уж чего он только не наслушался! И не потому ли, как только представилась возможность, генерал без сожаления покинул Главную квартиру? Под свое начальство Скобелев-старший получил большой кавалерийский отряд, который действовал при блокаде Плевны за расположением войск генерала И. С. Ганецкого. Командуя им, он в январе 1878 года перешел с колонной генерала П. П. Карцева через Балканы, участвовал во взятии Филиппополя и преследовании армии Сулейман-паши. Георгиевский крест III степени стал наградой за его личное мужество и храбрость в русско-турецкой войне.

Падение Плевны

В результате методического и настойчивого проведения в жизнь плана блокады вокруг Плевны образовалось сплошное кольцо позиций, которые занимали сто двадцать пять тысяч русских и румынских войск с четыреста девяносто шестью орудиями. В русской армии все, от солдата до генерала, понимали, что вечно блокада продолжаться не может, и со дня на день ждали прорыва Осман-паши. Главнокомандующий через парламентеров посылал ему письма, в которых предлагал условия сдачи, дабы избежать ненужного кровопролития. Однако на все послания Осман-паша, находившийся за высокими стенами редутов, давал ответы, смысл которых был таков: придите и возьмите. В одном из них он писал великому князю: «Я еще не выполнил всех условий, требуемых военной честью для возможности сдачи, и не могу покрыть позором имя оттоманского народа, и в защиту правды и с величайшей радостью и счастьем готов скорее пролить кровь, чем позорно сложить оружие».

Но сведения, поступавшие из Плевненского лагеря от болгар и взятых в плен турок, говорили о том, что запасы продовольствия у армии Осман-паши на исходе и что войска готовятся к прорыву.

24 ноября у Осман-паши окончательно созрело решение прорываться, поскольку продовольствия осталось на несколько дней. Он отдал распоряжение о подготовке, приказал прекратить всякую перестрелку, но направление прорыва не сообщил даже своим ближайшим помощникам – боялся, что каким-нибудь образом оно станет известно русскому командованию. Войска по ночам с чрезвычайной осторожностью, с редута на редут небольшими отрядами сосредотачивались на направлении прорыва. 27 ноября все имевшиеся запасы продовольствия были розданы на руки солдатам.

«Завтра или никогда! Если не удастся, никто не скажет, что я не поступил как честный солдат», – вырвалось у Осман-паши, когда он объезжал войска. Итак, решение принято – пробиваться на Виддин. Осман-паша прекрасно понимал, что пойди он на Ловчу, его бы встретил Скобелев, а об этом русском генерале он был высокого мнения и поэтому решил не рисковать в столь ответственный для его армии момент, считая, что такая встреча может закончиться с результатом не в его пользу.

Тотбелен, поняв, что Осман-паша решил пробиваться по Софийскому шоссе, отдал 27 ноября следующее распоряжение: «Одной бригаде 16-й пехотной дивизии с тремя батареями и бригаде 3-й гвардейской дивизии под общим начальством генерал-лейтенанта Скобелева, перейдя 28 ноября, на рассвете, на левый берег Вида, расположиться: бригаде 16-й пехотной дивизии с тремя батареями близ Дольного Дубняка и быть готовыми поддержать отряд генерала Ганецкого, бригаде же 3-й гвардейской дивизии, впредь до разъяснения обстоятельств, быть готовой поддержать, смотря по действительной надобности, отряд генерала Ганецкого или отряд генерала Каталея». То есть Скобелеву поручалось действовать в резерве на случай, если Осман-паше удастся прорвать позиции Ганецкого.

В турецком лагере стояла тишина. Темная, холодная ночь разделяла стороны. Несмотря на холод, у турок не было видно ни огонька. Эта тишина для Скобелева была хуже яростной перестрелки. Уж не готовятся ли турки к атаке? И поэтому он направил в сторону турецких траншей секрет. Солдаты исчезли в темноте. Томительное ожидание. Но вот возвращаются. Докладывают: «Траншеи турками оставлены, в редуте идут сборы, увозят орудия». Скобелев немедленно сообщил об этом главнокомандующему и Тотлебену, а Куропаткину велел отправить Ганецкому телеграмму следующего содержания: «По приказанию генерала Скобелева доношу, что перебежчик показал, что Кришинский редут оставлен турками, которые собираются к мосту на р. Вид для наступления, и что если это окажется справедливым, то он, Скобелев, двинет находящуюся на Софийском шоссе бригаду 16-й дивизии в Дольный Дубняк».

Надо было знать, что представлял собою И. С. Ганецкий. К началу войны генералу исполнилось шестьдесят семь лет. И все же Александр II доверил престарелому вояке командование корпусом. Да еще каким! Гренадерским. Ребята в нем – на подбор. Что и говорить: старость – не радость. Чудачества Ганецкого, предпочитавшего фрунт и муштру боевой учебе, были предметом постоянных насмешек. Генерал был упрям, но инертен. И когда настал черед действиям, Ганецкий, вместо того чтобы привести подчиненные ему войска в боевую готовность, упустил драгоценное время. В результате пятидесятитысячная масса турок, обрушившаяся ранним утром 28 ноября на гренадерский Сибирский полк, застала его врасплох. «Не только резервы не были в готовности поддержать боевую линию, но даже часть артиллерийских лошадей во 2-й батарее, т. е. в той, которая находилась в первой линии, была уведена на водопой…» Потери русских были так велики, что из атакованных рот отходило лишь несколько разрозненных кучек.

Туркам удалось прорвать сначала первую, а затем вторую линию обороны участка Ганецкого. Дело принимало трагический оборот. Но благо резервы были вовремя брошены в бой, который по ярости и жестокости превзошел прежние, имевшие место у стен Плевны. Противники сходились и расходились в рукопашной схватке, где русские всегда имели перевес. Турки дрогнули и бросились бежать, преследуемые подходившими один за другим русскими полками. Осман-паше удалось кое-как сгруппировать остатки частей и повести их на прорыв, но и эта попытка оказалась безуспешной. Турок теснили повсюду. В этот момент Осман-пашу ранило в ногу. Склонив голову, не обращая внимания на кровь, он медленно ехал назад в Плевну, обгоняемый беспорядочными массами бегущих. Прорыв не удался. Этот вариант был исчерпан, оставался последний – сдаться.

Когда турки уже начали отступление, Скобелев, еще не зная об этом, выехал из Кришинского редута через реку Вид, чтобы принять под командование бригаду 3-й гвардейской дивизии. Чуть раньше за середину расположения гренадерского корпуса он отправил бригаду своей дивизии. Подход бригады не был уже столь необходимым, так как турки к одиннадцати часам прекратили всякое сопротивление. Но действия Скобелева впоследствии пытались представить как нежелание прийти на помощь войскам Ганецкого. Более того, командир гвардейской бригады генерал Курлов через несколько дней после падения Плевны подал рапорт на Скобелева, где обвинял последнего в том, что он не дал возможности гвардии отличиться. Каждый мерил войну на свой аршин, без всякой мысли о возможном ином развитии событий. Ведь удайся Осман-паше задуманное, и тогда нечем было бы заткнуть образовавшуюся брешь.

«Осман-паша сдается со всей армией!» Эта весть облетела русские войска. День шел к концу, когда в расположение отряда Ганецкого прибыл парламентер. Но, зная вероломство турок, через него Осман-паше была направлена записка: «Ваше превосходительство, – написал генерал Струков, – командующий отрядом, генерал Ганецкий, поручил передать вам, что он примет для переговоров только лицо, заменяющее вашу особу, так как генералу известно, что сами вы ранены».

Для переговоров Осман-паша выслал своего начальника штаба Тевфик-пашу, который провел Струкова через толпы турецких войск, в неприязненном молчании расступившихся перед русским генералом. Струкова подвели к небольшому домику, в котором расположился Осман-паша. Он вошел и предложил условия сдачи, и Осман-паша полностью согласился с ними. Через полчаса приехал Ганецкий. Осман-паша отдал приказание о сдаче армии и вручил саблю Ганецкому.

Отец и сын Скобелевы подъехали к дому, когда переговоры о сдаче подходили уже к концу. Оба были направлены главнокомандующим: старший для того, чтобы принять на себя заботы о пленных, младший назначался военным губернатором Плевны и всего укрепленного района. Скобелевы вошли в дом и были представлены Осман-паше. Скобелев-2 обратился к нему через переводчика: «Скажите паше, что каждый человек по натуре более или менее завистлив, и я, как военный, завидую Осману в том, что он имел случай оказать своему отечеству важную услугу, задержав нас четыре месяца под Плевной».

Паша поблагодарил. «Русский генерал еще молод, – сказал он, обращаясь к Скобелеву-2, – но слава его уже велика… Скоро он будет фельдмаршалом своей армии и докажет, что другие могут ему завидовать, а не он другим». И это говорил противник.

Плевна, стоившая таких огромных жертв, пала! Армия Осман-паши пленена! Эта весть из уст в уста передавалась солдатами, и везде она вызывала радостные чувства: ведь закончилась почти пятимесячная борьба. Безоружные, нестройными колоннами, понурив головы, брели пленные турки по дороге, ведущей в тыл русской армии, их число доходило до сорока тысяч человек.

С первых дней войны за Скобелевым в армии прочно укрепилась репутация генерала-рыцаря. «Бей врага без милости, покуда оружие в руках держит, – говорил он. – Но как только пленным стал – друг он тебе и брат. Сам не доешь, а ему дай».

…В результате падения Плевны Турция лишилась одной из своих лучших полевых армий. И возместить эту существенную потерю в самое ближайшее время не представлялось возможным. Но если бы даже и удалось восстановить ее каким-либо образом путем создания новой армии, то практически невозможно было сделать, пожалуй, самое основное – поднять боевой дух войск.

Скобелеву в качестве военного губернатора Плевны поручалась охрана Осман-паши, и в знак уважения к противнику он приставил к нему почетный караул. На следующий день намечалось торжество по случаю взятия Плевны. Войска были построены лицом к городу, на плато, с которого еще недавно вела огонь турецкая батарея. Среди огромной массы войск выделялась 16-я дивизия. Щеголями, или, как говорили в военном быту, «женихами» выглядели молодецкие скобелевские батальоны. Высшее командование армии, войска, духовенство и певчие ожидали приезда царя. И как только показался император с многочисленной свитой, перекатами зазвучало «Ура!». Навстречу Александру II быстрыми шагами спешил главнокомандующий. Братья расцеловались. Царь достал из кармана высшую военную награду – Георгиевскую ленту I степени и надел на шею великого князя, его движения при этом были нервны, порывисты. Вновь гремит «Ура!» в честь главного героя Плевны. Не остались без наград и те, кто помогал великому князю. Тотлебена наградили орденом св. Георгия II степени, Ганецкий получил Георгиевский крест III степени. Не остался без награды и Милютин. Когда государь объявил, что награждает его орденом св. Георгия II степени, военный министр непроизвольно пожал плечами и сказал:

– Позвольте, Ваше Величество, ведь моей заслуги в сем деле нет!

– Прими и носи, – ответил царь, – мы здесь тебе многим обязаны, – и шутливо добавил: – Дмитрий Алексеевич! Разрешишь ты мне надеть на саблю Георгиевский темляк, хотя бы за мое терпение?

Отказа не последовало. Завершился церемониал объездом войск и молебном, после которого император со свитой отправился в Плевну, где в доме, занимаемом Скобелевым, состоялся завтрак, на который были приглашены все командиры частей. В ожидании Осман-паши Александр II попросил Скобелева показать дом. Они вышли из гостиной и остались наедине. Император вдруг остановил Скобелева, прервал рассказ, привлек к себе, поцеловал и с волнением произнес:

– Спасибо тебе, Скобелев!.. За все… за всю твою службу – спасибо!

Услышать такую похвалу из уст императора было лестно для любого военачальника, а тем более для Скобелева, слышавшего несколько месяцев назад совершенно иную оценку его ратного труда. Но Скобелев не мог не оценить и такта Александра II. Ведь публичное проявление чувств императора и выделение молодого генерала могло вызвать очередной всплеск недоброжелательных пересудов. И может быть, у Александра II возникла мысль, что он несколько опоздал с признанием заслуг «белого генерала».

Тем временем у дома собралась огромная толпа. Она расступилась. По образовавшемуся проходу, поддерживаемый с одной стороны турецким офицером, с другой – казачьим, шел Осман-паша для представления Александру II. Хорошее настроение не покидало императора. Он задал несколько вопросов, касающихся неудачной попытки прорыва, и возвратил Осман-паше саблю. Из Богота, куда его отправили сразу же после беседы с царем, турецкий военачальник послал в Стамбул телеграмму следующего содержания: «Вам небезызвестно, что полтора месяца мы находились на осадном положении. Не получив с тех пор никакой помощи, я решился пробиться со всею армиею сквозь ряды русских войск. Несмотря на все усилия, я не успел в этом и теперь нахожусь военнопленным, вместе со всем плевненским гарнизоном. Оценя храбрость моих солдат, Его Императорское Величество и Его Августейший брат удостоили меня самым благосклонным приемом…»

В Плевне начиналась новая жизнь. Высшим сановникам представилась блестящая возможность на деле убедиться в административном таланте Скобелева, о котором ходило множество толков во время пребывания его на посту ферганского генерал-губернатора. Титанические усилия пришлось приложить ему, чтобы очистить город и окрестности от разлагавшихся трупов, выделить медицинский персонал для обслуживания раненых турок. Но и эти проблемы, при всей их серьезности, не стояли так остро, как предотвращение мародерства. И совсем не случайно в сочетании с известным именем «Ак-паша» часто употреблялось слово «справедливый».

Если для Турции падение Плевны ускорило начавшийся еще ранее процесс истощения материальных и моральных сил, то для русской армии оно означало, во-первых, высвобождение нескольких корпусов; во-вторых, создавалась благоприятная возможность для перехода от обороны к наступлению; и, в-третьих, эта победа подняла боевой дух балканских народов, вызвав панику у султана и у правительств Запада. Что русские не станут топтаться на месте – это прекрасно понимало турецкое правительство, и уже 30 ноября Порта обратилась к правительствам Европы с просьбой о посредничестве в деле скорейшего прекращения войны. Тем самым правительство Турции откровенно расписывалось в собственном бессилии и неспособности к дальнейшему ведению войны.

Но как показали события, роль посредников мало подходила для Англии, Германии и Австро-Венгрии. Крайне заинтересованные в решении восточного вопроса не в пользу России, они были едины в своем стремлении не допустить победы славянских народов. На создание блока против России требовалось время, а им теперь распоряжались русские.

Английское правительство, оставив в стороне Австрию и Германию, самостоятельно направило просьбу дивана в Петербург. Русское правительство приняло решение не начинать никаких мирных переговоров впредь до предварительного признания турецким правительством основных русских мирных условий: согласие на полную автономию всей Болгарии, Боснии и Герцеговины, согласие на независимость Черногории, Сербии и Румынии. Кроме того, по мирным условиям Турции предстояло выплатить контрибуцию, сделать черноморские проливы доступными для торговых судов всех нейтральных стран. Условия жесткие, но справедливые, и за этими условиями стояла сила русского оружия, в случае отказа турецкого правительства русское командование было полно решимости использовать этот веский аргумент.

Взятие Плевны русскими произвело огромный эффект как на фронте, так и в глубине России. Многие полагали, что самое трудное позади и война скоро кончится. Но такой вывод мог появиться только в результате недостаточного знания и понимания действительной военной обстановки. На самом деле вопрос о том, как добиться скорой и окончательной победы, был еще далеко не ясен. Более того, вставала угроза, что для войны успех у стен Плевны запоздал, и она может затянуться. События торопили русское командование к быстрейшему завершению войны. Для этого требовалось еще до наступления весны перейти Балканы, с тем чтобы не позволить правительствам западных стран каким-либо образом оказать давление извне. Вопрос о предстоящих действиях русской армии рассматривался 30 ноября советом, собранным Александром II в Порадиме, на котором, кроме царя, присутствовали главнокомандующий, князь Карл, Д. А. Милютин, Э. И. Тотлебен, А. А. Непокойчицкий и вызванный к этому времени с Кавказа Н. Н. Обручев. После доклада Обручева, согласованного с Милютиным, было принято решение о переходе русской армии в наступление еще до весны, для чего трем отрядам войск под командованием Гурко, Радецкого и Карцева предстояло форсировать: первому – Западные Балканы с нанесением удара на Софию, второму – перевалы в районе Шипки и третьему – Троянский перевал.

На этом же совете государь объявил о своем намерении возвратиться в Россию и 3 декабря 1877 года покинул действующую армию.