Текст книги "Скобелев (сборник)"

Макиавелли утверждал, что «счастлив тот, кто сообразует свой образ действий со свойствами времени, и столь несчастлив тот, чьи действия со временем в разладе». Применительно к Скобелеву ошибался-таки великий мудрец. Скобелев опережал время во взглядах на войну, политику, на обустройство государства Российского, каждая пружина которого, по его мнению, должна работать на благоденствие народа. Представлять Скобелева непонятым и гонимым, а оттого глубоко несчастным и обделенным судьбой, ошибочно. Действительно, для многих современников, не отличавшихся глубиной мышления, Скобелев был «белой вороной», но лишь потому, что не любил пустословия, он был рожден для дела, созидания и как творческая личность умел видеть далеко. При всей кажущейся непоследовательности высказываний и поступков, поисков союзников, отчетливо просматривается прозорливость «Белого генерала», который задолго до трагического февраля 1917 года предопределил расклад сил в русском обществе.

А вот семейное счастье у Михаила Дмитриевича действительно не сложилось. И вовсе не потому, что он был неспособен на высокое чувство. В юношеских записях Скобелева имелось немало цитат, заимствованных у Наполеона. Как известно, гениальный полководец не обошел вниманием и человеческие слабости, к одной из которых он относил любовь. Что же вещал республиканский генерал Наполеон до того, как стал повелителем Европы? «Глупец тот человек, который допускает, чтобы над ним властвовала женщина! Впечатлительность – это дело женщины, мужчина же должен быть тверд в своих чувствах и намерениях, иначе он должен совершенно отказаться от всяких военных и правительственных начинаний».

Казалось бы, неудачная супружеская жизнь, развод, всю вину в котором Скобелев взял на себя[53]53
  «Библейская энциклопедия» (1891) утверждает: «Только одно может дать право на развод – это нарушение супружеской верности и другие особенно важные причины (бездетность, тяжелая болезнь, уход в монашество), предусмотренные законами церковными. Всякий же развод, совершаемый по причинам легкомысленным, есть грех и не может быть дозволен».


[Закрыть], целиком и полностью подтверждают приведенную мысль: даже в таком сугубо интимном деле, как любовь, Скобелев бездумно следовал советам боготворимого им человека. Но такой вывод глубоко ошибочен.

Супружество было навязано Михаилу Дмитриевичу любящими родителями. Он был единственным продолжателем славного рода и, исповедуя святое пророчество: «Чти отца своего и матерь свою и благословенны будут твои дни на земле», не стал перечить Дмитрию Ивановичу и Ольге Николаевне. Подозревали ли они, что тем самым обрекают свое чадо на неимоверные душевные муки? Любви желанной, делающей каждый прожитый день, осененный ею, светлым, неповторимым и жертвенным, между супругами не было.

А тут внезапно нагрянуло великое горе – отец и мать при непостижимо трагических и загадочных обстоятельствах сошли в могилу. Как ни храбрился Скобелев, удары судьбы оказались жестокими и непоправимыми. Полководец, купавшийся в славе, окруженный сонмом друзей и почитателей, корреспондентами, с жадностью ловившими каждое его слово, вмиг почувствовал себя одиноким. И ничто иное не могло согреть его истерзанную душу так, как любовь. Он был свободен, богат, не стар годами, знаменит и по-юношески наивен. Генерал-рыцарь в своей избраннице желал видеть не столько спутницу жизни, сколько единомышленницу. Увы, такое удавалось немногим гениям. Отважный боец, герой, наделенный безмерной теплотой души, оказался беспомощным перед натиском потребительского отношения к любви. Идеал рухнул. Скобелев на какое-то неуловимое мгновение потерял нить жизни, и этого оказалось достаточно, чтобы она оборвалась.

Страшился ли Скобелев смерти? Клюкастая безрезультатно охотилась за ним в безбрежных песках Туркестана, в горах Испании, подстерегала при переправе через полноводный и коварный Дунай, готова была принять в свои холодные объятия в роскошных виноградниках на Зеленых горах, выжидала, авось сорвется «Белый генерал» с головокружительной высоты занесенных снегом балканских троп, спасует перед лицом грозного Вессель-паши, ни на шаг не отпускала своего визави в безводной пустыне Каракум в надежде, что наконец удача отвернется от него. Не вышло, не дождалась. Даже по самым скромным подсчетам, Скобелев участвовал в семидесяти сражениях! А вот умереть довелось «Белому генералу» в самой нелепой обстановке. Но даже, казалось, и такой исход был просчитан им.

В письме к И. С. Аксакову, написанном Скобелевым 23 марта 1882 года, имелись весьма примечательные строки: «Я получил несколько вызовов, на которые не отвечал. Очевидно, недругам русского народного возрождения очень желательно этим путем от меня избавиться. Оно и дешево, и сердито. Меня вы настолько знаете, что, конечно, уверены в моем спокойном отношении ко всякой случайности. Важно только, если неизбежное случится, извлечь из факта (смерти. – Б. К.) наибольшую пользу для нашего святого дела…»

Человек редкого ума и чистейшего сердца, мерилом деяний которого была человеческая жизнь, словно предвосхищал события и тревожился не столько о своей персоне (ей, мол, и так воздадут должное по чинам и заслугам), сколько о славянском единении. С высоты минувших веков помыслы Скобелева отнюдь не потускнели, а наоборот, высветлили его прозорливость – Европа дважды встряхнула мир губительными войнами, но корнем зла и в Первой и во Второй бойне был пресловутый восточный вопрос, богатства и обширность славянских земель. Скобелев отчетливо представлял врага, знал, что необходимо противопоставить агрессору, и настраивал русский народ на долгую тяжкую борьбу за справедливость. Этой мыслью он жил, с нею и сошел в могилу. Аксаковские строки стали эпилогом к яркой, но до обидного короткой жизни «Белого генерала»:

 
Тот эгоист холодный и пустой,
Кто жизнь свою не посвятил народу:
Что б он ни говорил про долг любви святой,
Про человечество, свободу.
 

Октябрьский переворот 1917 года с жестокостью Молоха прошелся по России. Летели наземь символы российской государственности, втаптывался в грязь и рвался на части стяг былой России. Исподволь шла подготовка к разрушительному удару по тем, кто, возвеличив Отечество, остался запечатленным в граните и бронзе. Акт вандализма готовился с особой тщательностью в недрах Народного комиссариата просвещения, который возглавлял А. В. Луначарский. 12 апреля 1918 года нарком докладывал на заседании Совнаркома свое понимание указаний В. И. Ульянова (Ленина) о сносе «истуканов» – так называл вождь мирового пролетариата памятники, на которые ему после переезда советского правительства в Москву волей-неволей приходилось взирать. В число истуканов наряду с царскими персонами был занесен и Скобелевский ансамбль. Так появился на свет знаменитый декрет «О памятниках Республики».

Читателям представляется возможность проникнуться атмосферой заседания, которое, по сути, обрекало русский народ на отступничество от идеалов, утверждавшихся столетиями. Декрет дается с несущественными сокращениями.

«В ознаменование великого переворота, преобразившего Россию, Совет Народных Комиссаров постановляет:

1) Памятники, воздвигнутые в честь царей и их слуг, не представляющие интереса ни с исторической, ни с художественной стороны, подлежат снятию с площадей и улиц и частью перенесению в склады, частью использованию утилитарного характера.

2) Особой комиссии из народных комиссаров по просвещению и имуществ Республики и заведующего Отделом изобразительных искусств при Комиссариате просвещения поручается по соглашению с художественной коллегией Москвы и Петрограда определить, какие памятники подлежат снятию.

3) Той же комиссии поручается мобилизовать художественные силы и организовать широкий конкурс по выработке проектов памятников, долженствующих ознаменовать великие дни Российской социалистической революции.

4) Совет Народных Комиссаров выражает желание, чтобы в день 1 Мая были уже сняты некоторые наиболее уродливые истуканы и выставлены первые модели новых памятников на суд масс…»[54]54
  По этому же декрету спешно переименовывались улицы и площади больших и малых городов России.


[Закрыть]

Подписали документ Ленин, Луначарский и Сталин.

Поражает прагматичность А. В. Луначарского, который по принятии декрета попросил Совнарком выделить на нужды крушителей русской истории сто пятьдесят тысяч рублей. Деньги были выделены незамедлительно. Наиболее кощунственно в приведенном документе звучали слова «снятие» и «перенесение в склады». 1 мая 1918 года после парада и демонстрации на Красной площади по уникальным творениям лучших скульпторов и архитекторов России прошлись кувалды «строителей нового мира». Под их ударами на площадь, выложенную брусчаткой, рухнули скульптурные группы русских солдат, с раздирающим душу треском на куски разлетелись чугунные доски с эпизодами победных сражений, а затем слетел с пьедестала и сам «Белый генерал». Воля «иванов, не помнящих родства» обрекла Скобелева не только на вторую смерть, но и на многолетнее забвение. «Белый генерал» был объявлен классовым врагом без всякой надежды на упоминание его имени в истории России.[55]55
  Имеются сведения, что из металлических частей памятника М. Д. Скобелеву была отлита аллегорическая статуя «Свобода» для монумента «Советская конституция» (просуществовал до 1947 года, авторы Н. А. Андреев, Д. К. Осипов). Скобелевская площадь была переименована в Советскую, в 1952 году на ней был установлен памятник основателю Москвы князю Ю. Долгорукому.


[Закрыть]

В 1924 году город Скобелев был переименован в Фергану. Наступил год 1929-й. Год, когда направляемые идеологами вандализма Л. Кагановичем, Е. Ярославским (Губельманом) каратели повсеместно предприняли жестокий натиск не только на православную церковь, но и на все то, что связывало россиян с прошлым. С беззастенчивостью мародеров был потревожен вечный сон тысяч великих соотечественников, чьи имена составляли гордость и славу России. Волна погромов докатилась и до Спасского. Церковь и имение были разграблены, могилы Скобелевых осквернены. Второй зудящий приступ «любви к отеческим гробам» пришелся на 1938 год. Специальные команды рыскали по дворянским гнездам в поисках мало-мальских ценностей, под видом экспертов в провинциальных музеях действовали изощренные грабители, за бесценок сбывавшие наживу за рубеж. И вновь родовое имение Скобелевых Спасское оказалось в центре внимания. Но мародерам не повезло. В руках одного из них остался только каблук от хромового сапога «Белого генерала». Сам же Михаил Дмитриевич лежал в гробу как живой, без орденов и оружия.

Нельзя сказать, что имя Скобелева было механически вычеркнуто из исторической летописи. Уже первое издание Большой Советской энциклопедии включило обстоятельную статью о Скобелеве в свой 51-й том, вышедший в 1945 году. В ней содержались весьма лестные оценки о Скобелеве – «выдающемся генерале русской армии», «продолжателе лучших суворовских традиций в русской армии». Приведем некоторые выдержки из статьи:

«Как военачальник и полководец С. обладал многими качествами передового военного деятеля. Глубокое и всестороннее знание военного дела он соединял не только с замечательной личной храбростью, но и умением управлять подчиненными ему войсками и вести их за собой на выполнение труднейших боевых задач. Обладая широким военным кругозором, С. умел разбираться в самой сложной тактической и оперативной обстановке и быстро принимать необходимое решение. При этом он не боялся принимать на себя ответственность за свои решения и действия и не пытался перекладывать этой ответственности на других. В то же время, одерживая крупнейшие военные успехи, С. всегда подчеркивал заслуги своих подчиненных – командиров и рядовых – в достижении этих успехов. В обучении подчиненных ему войсковых частей С. следовал суворовским принципам: обучал войска тому, что требуется на войне, с учетом всех новейших достижений в области техники и тактики, воспитывал в солдатах и офицерах выносливость, сметку и инициативу, усиленно тренировал их в меткой стрельбе и лихом штыковом бое, в совершении быстрых походных движений, в переправах через реки, в ночных действиях, в овладении сильно укрепленными позициями и пр…

Наряду с самым тщательным материальным обеспечением операций (примерами могут служить подготовка перехода через Балканы, обеспечение Ахал-Текинского похода и мн. др.), С. придавал исключительно большое значение моральному элементу на войне. В своих отношениях к подчиненным он соединял высокую требовательность, решительное укрепление дисциплины и порядка с повседневной заботой о солдатах и офицерах; особенно следил С. за качеством и своевременностью питания солдат, за их одеждой, лечебно-санитарными мероприятиями и т. д.

Система воспитания солдат и офицеров, проводившаяся С, основывалась на развитии в них чувства собственного достоинства и патриотического долга. С. не допускал в своих частях телесных наказаний и рукоприкладства. От своих подчиненных он требовал, чтобы они высоко держали знамя России и, если нужно, отдавали свою жизнь за родину. Воспитывая и обучая своих подчиненных, С. всегда старался сам служить им примером, и это еще более увеличивало его популярность в армии».

Второе и третье издания БСЭ также включали соответствующие статьи.

Советская историческая энциклопедия (М., 1969. Т. 12) посвятила М. Д. Скобелеву небольшую статью. Процитируем ее концовку:

«Обладал большой личной храбростью (его наз[ывали] „белым генералом" за появление под огнем врага верхом на белом коне, в белом кителе и белой фуражке или папахе). Был талантливым военачальником и принадлежал к плеяде передовых в военном деле генералов своего времени».

Однако специальные исследования жизни и деятельности Скобелева стали публиковаться лишь в 1990-е годы.

А народ наш всегда помнил «Белого генерала». Словно назло гонителям и хулителям славного имени русского генерала Скобелева на протяжении многих лет сотни людей бескорыстно занимались поисковой работой, восстанавливали из руин родовое имение Спасское-Заборово. Наконец, в год 900-летия Рязани на одной из площадей древнего города был установлен бронзовый бюст «Белого генерала».

Народная память восторжествовала!

Пройдут годы и столетия, но легенда России – М. Д. Скобелев, верный сын Отечества, именем своим будет и впредь освещать ее исполинский исторический путь.

Библиография

Аксаков И. С. Полное собрание сочинений И. С. Аксакова: в 7 т. – М., 1886–1887.

Бородкин М. М. Граф Д. А. Милютин в отзывах его современников. – СПб., 1912.

Военные действия против коканцев в 1875–1876 гг. – СПб., 1876.

Гибер фон Грейффенфельс А. Г. Покорение Ферганы. – СПб., 1901.

Гребнер А. В. Осады и штурмы среднеазиатских крепостей и населенных пунктов. – СПб., 1897.

Гродеков Н. И. Война в Туркмении. Поход Скобелева в 1880–1881 гг.: в 4 т. – СПб., 1883.

Гурко В. И. Основы внутренней политики императора Александра III. – СПб., 1910.

Епанчин Н. А. Война 1877–1888 гг. Действия передового отряда генерал-адъютанта Гурко. – СПб., 1895.

Зайончковский П. А. Военные реформы 1860–1870 годов в России. – М., 1952.

Затворницкий Н. М. Фельдмаршал великий князь Николай Николаевич старший. – СПб., 1911.

Иззет-фуад-Паша. Упущенные благоприятные случаи… Статегически-тактический этюд русско-турецкой кампании 1887–1888 гг.; пер. с тур. М. А. Российского – СПб., 1901.

Император Александр III. – СПб.: Тип. кн. В. П. Мещерского, 1894

Колоколъцев Д. Г. Воспоминания о К. П. Кауфмане. – М., 1887.

Конн А. Ф. На жизненном пути. Т. 3. Ч. 1. – Берлин, 1922.

Литвинов П. П. Роль России в исторических судьбах киргизского народа. – Фрунзе, 1985.

Мак-Гахан Я. Военные действия на Оксусе и падение Хивы. – М., 1875.

Милютин Д. А. Дневник. – М., 1949.

Мирович В. Г. Славянофилы и их учение. – М., 1915.

Михайлов М. А. Поход в Коканд в 1875 году. – Ташкент, 1884.

Обзор царствования государя императора Александра II и его реформ. – СПб., 1871.

Описание русско-турецкой войны: в 9 т. – СПб., 1910.

Панчулидзев С. А. Сборник биографий кавалергардов. Т. 4. – СПб., 1901.

Полянский М. А. Библиографический указатель литературы, относящийся к биографии М. Д. Скобелева. – СПб., 1904.

Резниченко Я. Ф. М. И. Драгомиров. – Чернигов, 1916.

Русский биографический словарь. – СПб., 1904.

Русско-турецкая война 1877–1878 гг. – М., 1977

Седельников Н. М. Русско-турецкая кампания 1877–1878 гг. – М., 1879.

Симанский П. Н. Падение Плевны. – СПб., 1903.

Степняк-Кравчинский П. И. Царь-чурбан, царь-цапля. – Пг., 1921.

Таль-Ат. Описание военных действий под Плевной. – СПб., 1885.

Теория государства у славянофилов: сборник статей. – СПб., 1898.

Усенбаев К. Присоединение Южной Киргизии к России. – Фрунзе, 1960.

Хасанов А. Взаимоотношения киргизов с Кокандским ханством и Россией в 50—70-х годах XIX века. – М., 1961.

Хомяков А. С., Аксаков К. С., Аксаков И. С. Сборник избранных стихотворений. – М., 1910.

Чижов Б. И. Генерал-адъютант фон Кауфман. – Пг., 1915.

Шильдер Н. К. Граф Э. И. Тотлебен, его жизнь и деятельность: в 2 т. – СПб., 1886.

Василий Верещагин
Михаил Дмитриевич Скобелев

Михаил Дмитриевич Скобелев
1870–1882 г

Скобелев был годом моложе меня. Он перешел на службу в Туркестан в бытность мою там, но в каком именно месяц, не помню. Много слышавши об его известном деде, я ничего не знал ни об его отце, ни о нем самом, пока не стряслась над ним история, наделавшая в свое время не мало шума в кругу офицеров Туркестанского края. Как теперь помню первое знакомство с ним в это время, в 1870 г., в единственном ресторане города Ташкента: некто Жирарде, очень милый француз, учивший детей тогдашнего генерал-губернатора Кауфмана, подвел ко мне юного, стройного гусарского штаб-ротмистра.

– Позвольте вам представить моего бывшего воспитанника Скобелева.

Я пожал руку офицерика, почтительно поклонившегося и в самых любезных выражениях рассыпавшегося в чувствах уважения и проч.

Фигура юного Скобелева была так привлекательна, что нельзя было отнестись к нему без симпатии, несмотря на то, что история, висевшая на его шее, была самого некрасивого свойства. Дело в том, что, возвратившись из рекогносцировки по бухарской границе, он донес о разбитых, преследованных и убитых бухарских разбойниках, которых в действительности не существовало, как оказалось, и которые были им просто сочинены для реляции.

Дело разыгралось бы, пожалуй, «вничью», как множество подобных дутых донесений, если бы не замешалась личная месть: Скобелев в запальчивости ударил одного из бывших с ним уральских казаков и, хотя после представил его в урядники, но уралец, «дворянин», как они себя величают, на этом не помирился, а стал громко говорить, что «офицер сочинил от начала до конца всю историю о разбойниках, вовсе и не виденных ими».

Вышел великий скандал, не только для высших, но и для низших слоев общества офицеров; выразителем первых явился генерал-губернатор, вторых – двое офицеров из золотой молодежи Ташкента: кирасир Г., сын известного генерала Г., окончившего жизнь в Варшаве всем известною трагическою смертью, и П., адъютант генерал-губернатора, – оба вызвали Скобелева на дуэль за вранье и недостойное офицера поведение.

Я готовился в это время ехать в Кокан и, живя временно в гостинице, видел все совещания и приготовления к поединкам, разумеется, не имея права вмешиваться в них: мне жаль было юношу, увлекшегося в погоне за отличием до такой некрасивой проделки, и я говорил П.:

– Да перестаньте вы конспирировать, пощадите малого-то!

П. рассказывал после, что Скобелев держал себя с большим достоинством во время дуэли, так что по окончании ее они пожали друг другу руки. Г. получил рану, кажется, бывшую впоследствии причиною смерти этого милого, симпатичного юноши. Принуждены были, как говорю, отозваться на этот шум и сверху: генерал-губернатор, он же и командующий войсками Туркестанского края, экстренно созвал офицеров в большой зал своего дома и сурово, жестоко распек Скобелева:

– Вы наврали, вы налгали, вы осрамили себя, – громко, рассчитано жестоко сказал ему генерал Кауфман в зале, полном офицеров…

После этого Скобелев должен был оставить Туркестан, где его положение сделалось со всех сторон невыносимо. Перед отъездом он был до того жалок, что, признаюсь, я не утерпел, чтобы не сказать ему:

– Да плюньте вы, все перемелется…

Десять лет спустя этот осрамленный, ошельмованный штаб-ротмистр был генералом от инфантерии, командиром передовой, отдельно оперировавшей армии, и – необходимо сейчас же добавить – отличия свои взял не по протекции, а с бою, грудью; только один раз, не утерпевши, сделал опять промах, – не такой, правда, большой, как в 1870 году, но, однако, и не малый: повел солдат на штурм города Хивы с одной стороны, в то самое время, как с другой городская депутация выходила с хлебом-солью для выражения командующему войсками полной и безусловной покорности.

Генерал Кауфман рассказывал мне, что, зная уже о сдаче города и готовясь въехать в него, он был поражен и возмущен, услышав ружейные залпы и крики «ура», – словом, настоящей штурм, затеянный Скобелевым и Ш.[56]56
  Оставляю в стороне, как дурачество, поездку Скобелева в Испанию, где он дрался за дело претендента Дон-Карлоса. – В. В.


[Закрыть]

Справедливо сказать, что в этом же самом Хивинском походе Скобелев действительно отличился, выдвинулся из ряда товарищей дерзки-молодецким поступком. Как ни посмеивались потом П. и другие над тем, что он все-таки не докончил, не довел до конца предпринятого, я считаю, что Михаил Дмитриевич выкинул такую лихую штуку, за которую Георгиевский крест был только справедливою наградой. Не верю, чтобы, как утверждали досужие люди, он хлопотал только об этом кресте, который ему не давал покоя и статут которого, по его собственным словам, он знал наизусть еще с юных лет. Скобелев был всегда лихой офицер, и я думаю, что в поступке его было немало «искусства для искусства»

…За эту рекогносцировку Михаил Дмитриевич прямо по статуту получил давно желанный им Георгиевский крест. Генерал Кауфман рассказывал мне в 1874 году в Петербурге, что, поздравляя Скобелева с крестом, он прибавил:

– Вы исправили в моих глазах ваши прежние ошибки, но уважения моего еще не заслужили.

Жестко!

Это уважение почтенного Константина Петровича Кауфмана Скобелев заслужил не далее, как в следующем же Коканском походе, во время которого он окончательно выдвинулся как боевой офицер, отлично приготовленный, разумный, храбрый и предприимчивый.

Будучи в Кокане во время вспыхнувшего там мятежа против хана, он, начальствуя конвоем русской миссии, отступил от города Кокана к русской границе, охраняя русских чиновников и самого хана со свитою, не потеряв ни одного человека. Одной неловкости, одного выстрела со стороны горсти отступавших было бы достаточно, чтобы вызвать резню. Скобелев понимал, что десятки тысяч наступавших со всех сторон узбеков раздавили бы его ничтожную силу, если бы дело дошло до кровопролития, почему предпочел действовать на неприятеля страхом, импонировать дисциплиною, и совершил отступление с полным успехом.

Конечно, не трусость, как некоторые говорили, и недостаток охоты подраться побудили его к этому миролюбию, – открывшаяся затем кампания против восставшего Кокана служит тому лучшим доказательством.

Скобелев, занимая в этом походе должность начальника кавалерии, поспевал всюду, и рубил, рубил, рубил с азартом, с упоением, рубил без устали, без конца…

В битве под Махрамом он сделал такое кровопускание коканцам, что Кауфман, любивший иногда щеголять словами, выразился в донесении государю: «Дело сделано чисто!»

Во время этой кампании Скобелев повторил маневр, прославивший многих кавалеристов, включая израильтянина Гедеона и великого могола Индии, Акбара: известия о том, что поблизости расположилось большое скопище коканской конницы, рассчитывавшей ударить на нас врасплох, он с отборной сотнею оренбургских казаков под начальством лихого офицера Машина подкрался ночью к неприятельскому стану и, без факелов и криков «меч Бога и Кауфмана!», с одним «ура», так налетел на крепко спавших неприятелей, что они в панике, давя и убивая друг друга, разбежались во все стороны, не проявивши ни малейшего сопротивления.

По словам Скобелева, на другой день было собрано на поле битвы 2 000 чалм. Даже если и 1 000 только, то дело сделано было недурно, т. е. опять-таки «чисто».

Мне понравилась в рассказе Скобелева[57]57
  Рассказывал он мне, Струкову, Языкову и Васильчикову во время последней Турецкой кампании, когда мы стояли в городе Чорлу. – В. В.


[Закрыть] об этой лихой атаке черта искренности, не часто у него встречавшаяся: он откровенно сознавался, что в темноте потерял Машина из виду и только услышал шум пронесшейся сотни, как бы шум вихря, так что попал на поле битвы уже когда все дрогнуло и побежало. Это сознание было, очевидно, следствием той относительной военной честности, которую М. Д. стал в последнее время все более и более усваивать. Конечно, и под Геок-Тепе цифры сил и потерь неприятеля не свободны еще от преувеличений, но уже переход к ним от бухарских разбойников разителен; к тому же, надо сказать, что военные всех народов и времен прибавляли, прибавляют и будут прибавлять, т. е. подвирали, подвирают и будут подвирать. По пословице «сухая ложка рот дерет» и офицеры, и солдаты любят начальника, который прикрашивает реляции, потому что тогда выходит больше наград и отличий и, в конце концов, вряд ли кто из военных будет вправе в этом отношении бросить камнем в Скобелева последних годов, т. е. Скобелева, строгим присмотром за собою значительно исправившегося.

Можно сказать, что завоевание Кокана совершено столько же Кауфманом, сколько и Скобелевым, который остался потом в области военным губернатором ее.

Не мешает прибавить что К. П. Кауфман был после в самых лучших отношениях со Скобелевым, и письма покойного начальника Туркестанского края, полученные Михаилом Дмитриевичем во время Турецкой кампании (некоторые мне доводилось читать) дышали все искренним расположением и дружбою.

Мимоходом сказать, одно из этих писем, написанное до начала наших плевненских неудач, было чисто пророческим: Кауфман находил линию наших сил слишком растянутою, не довольно сильною, и высказывал опасение за необеспеченность флангов, особенно правого, который вскоре действительно наткнулся на Плевну.

На поле русско-турецкой войны Скобелев явился генерал-майором, уже с Георгием на шее, и, хотя вначале над туркестанскою его славою смеялись, говорили, что он еще должен заслужить эти кресты…

Помню, как неловко было положение его до перехода наших войск через Дунай и некоторое время после того. Как мучился он тем, что оставил Туркестан, и снова хотел проситься туда. Сколько раз слушал я его горькие жалобы, утешал и обнадеживал, советовал подождать.

– Буду ждать, Василий Васильевич, я ждать умею, – отвечал он.

Посланный, в явную немилость, начальником штаба к своему отцу, Дмитрию Ивановичу Скобелеву, командовавшему казачьей дивизией, он спустил всю работу очень разумному офицеру, капитану генерального штаба Сахарову, а сам проводил большую часть времени или в составлении разных проектов военных действий, чем немало надоедал многим, или пребывал в Бухаресте, где веселился потолику, поколику позволяли ему скудные средства, доставляемые расчетливым отцом, и на деньги, перехватываемые направо и налево, с отдачею и без отдачи – больше последнее.

И то сказать, генерал-майору, бывшему начальником огромной области и командовавшему войсками в ней, командирствовать над штабом дивизии было далеко не привлекательно; необходимость же как бы оправдывать ношение Георгия на шее, пока только словами, заставляла М. Д. искать популярности в сближении решительно со всеми – с кем только он не был на ты!

От бездействия Скобелев выкинул было опять штуку, которая могла стоить многих сотен жизней, если бы не здравый смысл казачьих командиров. Он стал уверять своего отца в возможности переправить казачьи полки через Дунай вплавь! Положим, цель была резонная: кавалерия на той стороне была крайне нужна, но ведь река-то была в разливе – около трех верст в ширину!

Осторожный Дмитрий Иванович Скобелев – «паша», как его называли у нас, – собрал на совет полковых командиров, прося высказаться по этому вопросу. Приятель мой Кухаренко, командир Кубанского полка, первый объявил со своим обычным заиканием: «Не-е-е-возмо-о-ожно! Все перето-о-о-нем!»

Бравый Левис, командир владикавказцев, сказал, что «попробовать можно», но вероятно большая часть людей перетонет». В том же смысле высказались Орлов и Панкратьев. Тогда Михаил Скобелев вызвал охотников. Явилось несколько офицеров и казаков. Все воротились или только окунувшись в глубь, или проплывши около половины версты до настоящего левого берега Дуная, начавшего показываться из воды и образовавшего в это время длинный островок.

Михаил Дмитриевич один поплыл далее, хорошо понимая, что кому другому, а ему повернуть назад немыслимо – засмеют.

Скобелев-отец все время стоял на берегу и, пока голос его мог быть слышен, кричал: «Воротись, Миша, утонешь! Миша, воротись!» Но тот не послушал, не вернулся и почти доплыл до противоположного берега, недалеко от которого, его, уже совсем измучившегося, приняла лодка; лошадь же, освободившись от всадника, сначала державшегося за гриву, а потом за хвост, благополучно добралась, хотя лошадь эта была не из особенно замечательных ни по силе, ни по красоте.

Нет сомнения, что казаки на своих тяжелых пузатых лошаденках не отделались бы так благополучно и, по всей вероятности, как говорил Кухаренко, «пе-р-е-е-тону-ули бы».

Для Скобелева лично этот опыт переправы был не первый, – он делал его, хотя и не в таком крупном, рискованном виде, и прежде, и после.

Как я слышал, незадолго перед смертью, управляя маневрами своего корпуса, он приказал одному кавалерийскому полку переправиться через реку.

Люди замялись, полковой командир позволил себе выразить боязнь – «Не перетонули бы!» Тогда Скобелев взял из строя первую попавшуюся лошадь, сел на нее и, как та ни бросалась, ни фыркала, заставил ее переплыть на тот берег и назад.

– Вы видите, братцы, как это делается, – сказал он людям, – теперь сделайте то же самое.

Полк переплыл туда, переплыл обратно и не потерял ни людей, ни лошадей. Правда, что река была не в три версты шириною.

Перед переправою за Дунай Скобелев-отец лишен был командования дивизией, так что сын остался решительно не при чем, между небом и землею. Во время переправы он, на свой страх, пристроился к генералу Драгомирову как ординарец, и тут буквально поразил всех своим хладнокровием и бесстрашием, гуляя в огне как на бульваре, разнося приказания, присматривая за ходом битвы, ободряя молодых офицеров и солдат, он вел себя поистине блистательно, как вполне опытный боевой офицер, и это – по отзыву самого генерала Драгомирова, репутация которого у нас была и есть очень высока.

Умный, правдивый генерал этот сознавался, что успехом переправы много был обязан М. Д., ободрившему его в то время, когда он начинал уже сомневаться в успехе.

Какой же нагоняй был потом Скобелеву от высшего начальства за то, что он суется туда, «куда его не спрашивают».

Потом ему приказано было сделать рекогносцировку в сторону Рущука, но так как не дали в его распоряжение никаких сил, то он уклонился от доли простого «соглядатая обетованной земли», и за это обрушил на себя целую бурю гнева…

Во время второй атаки на Плевну Скобелеву решились доверить, кроме казаков, еще батальон пехоты, и с этим батальоном он положительно спас наши отбитые, разбитые войска: князь Шаховской официально донес, как мне говорили, что корпус его отошел сравнительно благополучно только благодаря своевременной энергической диверсии, произведенной Скобелевым.