Текст книги "Негативистская конфликтология. Учебное пособие"

Однако профессор Оксфорда Н. Соломон в статье «Иудаизм и этика войны» обращает внимание на еще одно интересное обстоятельство: «Обязанность защищать третью сторону, которой грозит опасность, даже за счет жизни агрессора, выводится из эпизода с помолвленной девушкой, ставшей жертвой насилия… Уже в самом Писании изнасилование сравнивается с убийством, и потому всякий, кто слышит крики жертвы, обязан защитить ее и при необходимости убить насильника. Точно так же следует поступить и по отношению к человеку, замыслившему убийство другого».

Тем не менее конфликтологический негативизм оказался сильнее других тенденций в иудаизме, поэтому в период Первой мировой войны в проповеди «От тьмы к свету» раввина Д. Х. Гертца звучали такие слова: «…давайте молиться, чтобы новый порядок был лучше прежнего. Чтобы он был укоренен в праведности, широко опирался на свободу и уважение ко всем без исключения национальностям и достиг своего апогея в гармонии между народами».

С образованием государства Израиль в XX в. иудейские теологи были вынуждены столкнуться с необходимостью анализировать множество войн, в которые оказалась погружена молодая страна, ставшая неудобным соседом для арабских держав.

Еще в 1943 г. раввин М. Земба предложил своим единоверцам участвовать в конфликтах (он говорил: «…в силу необходимости, мы должны сопротивляться врагу на всех фронтах»), однако победила иная концепция. Ее озвучил еще в 1938 г. главный раввин Тель-Авива М. А. Амиель, провозгласивший верховенство заповеди «не убий»: «… даже если мы арестуем нескольких убийц-арабов, но останется малейшее подозрение в том, что один из них не виновен, то мы не должны трогать их – иначе пострадает невинный». А главный раввин израильской армии Ш. Горен даже подчеркнул: «…мы не должны испытывать радость от уничтожения врагов Израиля».

Тем самым и в иудейской религии основные догмы теологической школы конфликтологии были реализованы, пусть и не в полном объеме.

На этом основании можно сделать промежуточный вывод, что далеко не каждый богослов был сторонником негативистской доктрины и относить всех священников к данному направлению было бы опрометчиво. В качестве примера можно привести одно из наиболее ярких учений эпохи Средневековья – манихейство[9]9
  Манихейство – древнее персидское учение о вечной борьбе между началами добра и зла.


[Закрыть]. Догматический фундамент данного учения, сформулированного мистиком Мани в III в. н. э., до сих влияет на образ конфликтов в сознании как рядовых граждан, так и государственных деятелей разного уровня.

По авторитетному мнению российского социолога А. С. Ахиезера, «манихейство – вечный соблазн культуры. Оно выражается в стремлении решать сложные проблемы, редуцируя, упрощая их до плоской древней идеи, что в любом случае есть злобный виновник». Иначе говоря, «решение проблемы, каким бы оно ни было сложным, сводится к выявлению, разоблачению и изгнанию бесов». В этой картине мира любой человек мог обладать либо абсолютным набором добродетелей, либо быть подобным демону. Хотя манихеи старались ограничивать даже уничтожение растений и животных (они представлялись бессознательными хранителями души мира), в отношении людей для данного вероучения была характерна «абсолютизация ненависти к врагам». В этом свете не удивительно, что уже в IV в. император Восточной Римской Империи Феодосий издал закон против манихеев. Тем не менее корни их учения, с точки зрения современных авторов, могут быть найдены в более поздних источниках, включая даже большевистскую идеологию.

И в буддизме, и в иудаизме, и (как станет видно дальше) в христианстве и исламе шла и продолжает идти борьба между разными, порой диаметрально противоположными тенденциями в восприятии конфликтов. Будь иначе, то в христианской Европе никогда бы не появились духовно-рыцарские ордена (Тамплиеры, Госпитальеры и др.), создание которых, по мнению историка Н. Д. Тальберга, нарушало сами основы христианской этики, так как «дикая страсть к войне и военным подвигам, совершенно противная христианским понятиям, считалась главным достоинством рыцаря». Не было бы ни Святой инквизиции («Святого отдела расследований еретической греховности»), ни Ордена иезуитов[10]10
  Орден иезуитов (Общество Иисуса) – мужской монашеский орден Римско-католической церкви, созданный в целях распространения и утверждения христианской веры и церкви и использованный в борьбе со сторонниками Реформации.


[Закрыть], существующего и поныне. жестокие времена и необходимость решения сложных социально-политических задач часто доводили религию до воинствующего фанатизма, даже милитаристского стиля управления конфликтами. Однако даже в условиях, когда война была «эндемическим состоянием западноевропейского общества» (выражение английского историка М. Н. Кина), большинство богословов не отрекались от идей мира и согласия.

Заметим, что детальное рассмотрение творчества представителей теологической школы конфликтологии показывает, что рождение наиболее ярких и неординарных идей в данной области связано с эпохой Средневековья, что неудивительно – ведь именно в этот период начинается активная борьба нескольких мировых религий, заставившая их представителей искать корни развернувшихся масштабных конфликтов. Говоря о развитии теологической школы в Средние века, нельзя обойти стороной христианскую философскую мысль.

Анализируя Новый Завет, крайне сложно воспринимать христианство в каком-либо контексте, кроме миротворческого. Миролюбивые мотивы отчетливо выражены, например, в Евангелии от Матфея, где прямо указывается на поощрение Богом примирения конфликтующих: «Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими». Даже когда речь заходит о войне, она, как правило, понимается в духовном, а не политическом значении. Как сказал апостол Павел, «оружия воинствования нашего не плотские, но сильные Богом на разрушение твердынь», т. е. христиане могучи не силой армии и оружия, а верой в Бога. Несмотря на крайнюю простоту и доступность этой идеи, она получила развитие в виде множество трактовок и гипотез.

В первую очередь коснемся взглядов одного из ранних последователей Христа по имени Татиан. В своих работах II в. н. э., в полном соответствии с христианской догматикой и вышеупомянутыми доктринальными положениями негативизма, он пришел к выводу, что любой христианин должен отказаться от мирских дел, в том числе военной службы и участия в войнах. Отвергая мирские блага, Татиан призывает: «Умри для мира, отказавшись от его безумия». По-видимому, военное насилие как раз и являлось для него неотъемлемой частью этого «безумия мира».

Автор предлагает оригинальную мысль: войны придуманы людьми, а не Богом, и именно за счет этого они могут быть искоренены: «Богом ничего худого не сотворено, – мы сами произвели зло; а кто произвел его, может снова отвергнуть его». Кроме того, в «Речи против эллинов» он призывает отказаться от идеологических распрей между язычниками. «Не будьте, эллины, враждебно расположены к варварам, – пишет он, – и не питайте ненависти к их учениям. Ибо какое из ваших учреждений получило начало не от варваров?». Ведь для христианина, действительно, принципиальной разницы между политеистическими системами разных стран нет. Татиан порицает их общие культурные принципы: «…красноречие вы употребляете на неправду и клевету; за деньги продаете свободу вашего слова и часто, что ныне признаете справедливым, то в другое время представляете злом. Поэзия служит у вас к тому, чтобы изображать битвы, любовные похождения богов и растленность души». Отсюда – неправедность эллинского мира, его конфликтность, вследствие чего эллины не могут претендовать на воспеваемую ими элитарность. И Татиан был отнюдь не единственным, кого интересовали подобные вопросы.

Одной из главных фигур христианской средневековой протоконфликтологии считается Тертуллиан. Поначалу этот, без сомнения, выдающийся автор в труде «Апологетика» настаивал на том, что христиане могут исполнять воинский долг наравне с другими гражданами Римской Империи, а также молиться Господу о ниспослании Императору могучей армии. Однако с течением времени Тертуллиан меняет свою точку зрения – он пишет произведение, известное как «De Corona militis» («О венце воина»). Ключевой характер в нем имеет глава 11, в которой доказывается порочность военной службы: теперь автор считает, что христианин не должен вступать в армию, а крестившийся солдат не может там оставаться. В еще одном трактате – «Об идолопоклонстве» – Тертуллиан заключает, что, «обезоружив Петра, Господь распустил пояс всякому солдату, начиная с того времени и впредь», к тому же «не согласуется Божья присяга с человеческой». Христианин не сможет исполнять на войне приказы, противоречащие его вере, поэтому и вступать в армию просто не имеет смысла.

Тертуллиан был явно против того, чтобы христиане шли на военную службу, но главным аргументом для него была вовсе не библейская формула «взявшие меч, мечом погибнут», а существование в римской армии языческих обрядов, которые христианин ни соблюдать, ни одобрять не может. Поведение последователя Христа, по Тертуллиану, должно быть лишено конфликтного потенциала за счет отказа от удовлетворения эгоистических потребностей, являющихся фундаментом многих противоречий в политике и экономике:

«…мы, не будучи одержимы пристрастием ни к славе, ни к почестям, не находим никакой для себя выгоды составлять скопища или заговоры. Мы никогда не мешаемся в общественные дела: весь мир есть наша республика».

Крайне негативной трактовки конфликтов придерживается и Климент Александрийский, который в труде «Педагог» обращает внимание на крайне важную особенность конфронтации: «Война требует сложных приготовлений, жизнь раздольная требует больших издержек; мир же и чувство, проникнутое христианской любовью, простые и довольствующиеся малым, братья не нуждаются ни в каком оружии и ни в каких сложных снаряжениях». Тем самым Клименту удалось понять, что конфликт требует от человека мобилизации, активности, порой даже сверхусилий, при том что успех вовсе не обязательно достижим. Результатом этих размышлений становится вывод: «не в военное время, а во времена мирные совершается наше спасение».

Цепь этих рассуждений продолжил еще один христианский мыслитель – Амвросий Медиоланский. Основываясь на идеях своих предшественников о возможности существования «справедливой» войны, он приходит к выводу, что только церковь может судить о степени праведности конфликтов. Церковь была мерилом справедливости и, исходя из христианского стремления к порядку, могла считать праведной только войны, направленные на поддержание мира.

Базируясь на идеях Амвросия, можно сформулировать третий основополагающий принцип теологической школы конфликтологии – конфликты являются допустимыми, только если их итог гарантирует возможность мирного существования людей. Отцы церкви даже теоретически не могли поддержать идею войны ради самой войны, войны ради мести или войны за ресурсы. Лишь высокие идеалы в какой-то степени оправдывали использование насильственных средств для их достижения.

В то же время в трактате «О девстве» Амвросий касался и темы семейных конфликтов. Он отстаивает идею сохранения женского целомудрия, так как это, по его словам, обеспечит минимизацию возможных негативных последствий. Священник писал: «Разве бывали когда-нибудь войны из-за девицы? И погиб ли кто-нибудь из-за нее? Между тем из-за супружеств происходит вот что: и любовника жены приходится схватывать, и похитителя вызывать на битву. И все это всегда причиняло вред государству. Из-за посвященной же девы никто не был осужден; ведь целомудрие не сдерживается наказанием, напротив, его умножает благочестие, охраняет вера».

Идея «справедливой» войны наиболее активно отстаивалась учеником Амвросия Медиоланского Августином, который задается одним из наиболее актуальных вопросов своей эпохи и одновременно пытается ответить на него: «Почему война означает зло? Разве это не смерть людей, которые вскоре погибнут в любом случае ради того, чтобы другие могли жить в мирном повиновении?».

Поскольку правители стран являются исполнителями божественной воли, непостижимой для человеческого разума, «приказ начальника делает солдата невиновным в совершенных государем злодеяниях». Следовательно, «естественный порядок вещей, стремящийся к установлению мира среди людей, требует, чтобы решение и право начать войну принадлежали государю. Солдаты же должны беспрекословно выполнять приказы своих командиров во имя мира и общего спасения». Разумеется, Август и не отрицал, что конечной целью в сякого сражения должен быть мир: «мира не ищут для того, чтобы творить войну, но творят войну для того, чтобы добиться мира». Тем не менее он исходил из наличия у солдат права на убийство, так как военнослужащие совершают зло не по собственной воле и не под влиянием страстей. То есть для определения степени вины в конфликте наиболее важным является мотивация его участников и степень их субъектности: солдат вправе убивать, так как он лишь «инструмент» в руках полководца.

Живший в одно время с Августином святой Григорий Нисский предлагал иное толкование задач христиан в сфере управления конфликтами. По его словам, «война пресекает наслаждение всеми благами», и в условиях военных действий люди становятся эгоистичными, бесчувственными к «скорбным случаям», поскольку «общее бедствие горестями своими превышает бедствия частные». Христианам необходимо всеми силами препятствовать эскалации военного насилия, стремиться к миру. Ведь, по мнению святого Григория:

«из всего, чем люди домогаются наслаждаться в жизни, есть ли что сладостнее мирной жизни? Все, что бы ты ни назвал приятным в жизни, приятно бывает только тогда, когда соединено с миром. Пусть будет все, что ценится в жизни: богатство, здоровье, жена, дети, дом, родные, друзья; пусть будут прекрасные сады, места для веселых пиршеств и все изобретения удовольствий… пусть все это будет, но не будет мира, – что пользы в том?».

Это замечание нельзя не признать справедливым.

В полном соответствии с догматами теологической школы находятся слова святителя Иоанна Златоуста: «…войны постоянно произрастают от корня грехов». Вторит ему и святитель Василий Великий: «Бог в войнах насылает казни на достойных наказания».[11]11
  Есть еще одно известное изречение Иоанна Златоуста о грехе сребролюбия: «…оно сделало Иуду предателем; оно растлило иудейских начальников, которые принимали дары и стали сообщниками воров. Оно породило бесчисленные войны, наполнило кровью пути, плачем и слезами – города. Оно и вечери сделало нечистыми, и трапезы – оскверненными, и самые яства исполнило беззакония».


[Закрыть]

Развернутое мнение о вооруженных конфликтах оставил после себя египетский богослов V в. Исидор Пелусиотский. Хотя его учение в данном вопросе отличалось некоторой противоречивостью, совершенно однозначный вывод мыслитель сделал о внутриполитических конфликтах и гражданских войнах:

«…война с иноплеменниками почитается и законною, и необходимою, а война с единоплеменниками беззаконна, и обративший их в бегство не получает похвал. Он в такой мере покрывается большим стыдом по сравнению с другими, в какой преуспеет в войне больше других, потому что всего ужаснее война междоусобная».

Исидор считал совершенно невозможным для христианина участвовать во внутренних распрях и раздорах. «…в войнах междоусобных победители более жалки, нежели побежденные, – продолжает он, – потому что понесут на себе по сравнению с теми больший стыд – настолько больший, насколько более других достигнут чего-либо в этой войне». Вообще, этому выдающемуся философу принадлежит множество отдельных мыслей и афоризмов, крайне полезных любому конфликтологу. Вот лишь некоторые из них: «малые причины воспламеняют нередко великие войны»; «и у людей, и у зверей есть пределы вражды и войны, которых преступать не надлежит»; «не найдется в жизни ни одного худого дела, которое бы производилось не из любви к деньгам»[12]12
  Это утверждение полгал справедливым и русский святитель XIX века Феофан Затворник, дававший христианам совет: «Изгони сребролюбие – и не будет ни войн, ни вражды, ни блуда».


[Закрыть]; «никто не вправе указывать другому в том, чего не имеет сам».

Без сомнения, Исидор был одним из первых христианских мыслителей, предложивших собственную систему предупреждения и разрешения конфликтов, базировавшуюся на следующих принципах.

1. Установление однозначной иерархии господства и подчинения.

По его словам, наличие у людей начальства «происходит не просто и не случайно», поскольку «равноправие обыкновенно возжигает войну». Хотя этот подход крайне недемократичен (Исидор выступает за царскую власть), он в чем-то вполне верен – ведь при отсутствии главенствующего авторитета равные по рангу участники отношений могут начать бороться за превосходство.

2. Гуманное отношение к противнику. Данному тезису посвящены следующие слова проповедника: «…не гневайся на побежденных», ведь во время войны даже «того, кто стоит в рядах противника, но не бросает в нас стрел, должно почитать некоторым образом другом».

3. Отказ от междоусобиц. На вопрос о возможности и справедливости гражданских войн египетский богослов дает недвусмысленный ответ: «…война с иноплеменниками почитается и законною, и необходимою, а война с единоплеменниками беззаконна, и обративший их в бегство не получает похвал».

4. Посредничество в конфликте через духовное наставление. По этому поводу у Исидора находим следующие строки, обращенные к враждующим правителям:

«Признаю себя другом вашим, но, приглашаемый на помощь каждым из вас, так как теперь не знаю, почему оба вы идете друг против друга и ведете войну, не приду к вам, избегая того, чтобы сделать одному добро, а другому зло. Но если вы сделаете то, что надлежит и, отложив непримиримую вражду, обратитесь к миру, то приду – не помогать одному против другого, но обоих снова соединить узами дружбы».

Весьма любопытно, как сформулированные богословами правила находили практическое воплощение в правовых нормах и практике судебных учреждений средневековой Европы. В частности, в каноническом праве, благодаря постулатам теологической школы, появилось понятие «решительный человек». Исследователь данного понятия Е. В. Плешков (заведующий кафедрой государственно-правовых дисциплин СКГИ[13]13
  Северо-Кавказский гуманитарный институт.


[Закрыть]) пришел к выводу, что, с точки зрения средневековых правоведов, такая личность должна была отличаться храбростью, твердостью и постоянством характера. «Решительного человека» невозможно запугать или склонить к каким-либо действиям иначе как физическим насилием или угрозой тяжелого наказания.

Фактически именно этот термин стал главенствующим при определении границ допустимого давления на человека при склонении к тем или иным действиям против его воли. Так, Папа Римский Александр III постановил, что ребенок, чьи родители вынудили его насилием согласиться на помолвку, не обязан соблюдать соглашение, поскольку он был принужден к согласию. Правда, с другой стороны, если в отношении молодой женщины, которую склоняли к браку против ее воли, не было осуществлено физического насилия (побоев), а имела место лишь угроза такого насилия, судья должен признать брак действительным – эта угроза была слишком слаба, чтобы по-настоящему поколебать «решительного человека».

Что касается особенностей юридического восприятия вооруженных конфликтов, сформированного под воздействием христианской догматики, то и в этом плане наблюдалась любопытная картина. Ведь признавая теоретическую допустимость войны (пусть и порицая убийства в ходе нее), церкви требовалось согласовать ряд вопросов, касающихся владения захваченным на войне имуществом, правил воинской дисциплины, прав мирного населения в условиях конфликта и т. д.

Крупнейшим специалистом в данной области стал автор трактатов «О войне, ответом ударе и поединке» и «О мире» Дж. да Леньяно. По мнению современных исследователей, он «был первым, кто синтезировал доктрины всех предшествующих авторов в логически последовательное исследование не только способов ведения войны, но и правовую основу для взаимоотношений между монархами». Основываясь на морально-этических аспектах христианского вероучени я, да Леньяно смог изложить тезисы богословов юридическим языком, дав ответ на вопросы о правилах объявления войны и заключения мира, выплате жалования солдатам и наемникам, содержании военнопленных, распределении трофеев между участниками сражения и т. д. Все эти правила должны были придать войнам хотя бы относительно цивилизованный характер.

Несмотря на то что христианство обладало заметным миротворческим потенциалом, на его базе стали появляться различные еретические учения, в которых этот потенциал был даже усилен. Например, Маркион из Понта в середине II в. н. э. начал проповедовать идею, что в отличие от Христа «проповеданный законом и пророками Бог есть виновник зла, ищет войны, непостоянен в своем намерении и даже противоречит себе». Понятно, что христиане не одобряли такую трактовку, хотя при этом отцы церкви не могли не признавать необходимой борьбу с греховностью, не говоря уже о противостоянии порождениям дьявола. По сути, христианин, ведущий активный образ жизни, был обречен на столкновения и конфликты с проявлениями зла. Следовательно, он должен понимать логику и принципы ведения войны, одинаковые и для материального, и для духовного фронта.

Вышеупомянутый Григорий Нисский по этому поводу писал:

«Есть и брань духовная, в которой также потребно искусство противоборства и бегства. Зная сие, Павел ведет свое воинство к тому и другому роду искусства благочестивой брани… Если случится война со стороны неверия, то полезно противостоять ему; если же враг угрожает коварством, то хороша против таких противников засада. Если напрягается лук клевет, то полезна борьба с ложью лицом к лицу; если же уязвляет образ блудный, то полезнее дать тыл и бежать от прямой встречи с ним; ибо прелюбодеяние направляет свои стрелы в глаза».

Сходным образом рассуждал и известный богослов VIII–IX вв. н. э. Феодорит Студит. Вот весьма характерный отрывок из его работ:

«…разными способами губители прилагают к нам все ужасное и трудное. И блажен среди вас тот воин Христов, в которого стреляют, но он не уязвляется, которого ранят, но он не поражается, уводят в плен, но он не сдается. Наоборот, своим духовным мечом веры он ранит семьсот и восемьсот [демонов], ибо он есть воин по [примеру] Давида и помогает своим братиям. Восплачем же, чада, и о нас самих, будем непрестанно иметь в виду поднимающуюся против нас войну, рассудительно выстроимся против врагов наших, помогая друг другу и для разрушения демонских укреплений, вооружасъ не телесным, а духовным оружием. Будем отражать воюющих против нас. Пусть никто не будет без оружия, что, по апостолу, есть добрая вера; никто – без щита, то есть смирения; никто – без меча, то есть божественной молитвы; никто – без шлема, то есть послушания; никто – без коня, то есть душевной ревности; никто – без прочего высшего оружия, которым охраняется наш внутренний человек».

В этом отрывке обращает на себя внимание фраза «помогает своим братиям». Не стоит забывать, что для христианина помощь ближнему является не только желательной, но и обязательной. Следовательно, христиан, подвергшийся нападению, не должен сопротивляться (в Евангелии от Матфея сказано: «кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую»), но его единоверец вправе встать на защиту. Фактически речь идет о принципе «круговой поруки», ставшем незаменимым во многих сферах человеческих взаимоотношений. Особенно этот принцип прижился в России.

Вообще, анализируя развитие теологической школы конфликтологии, нельзя не отметить приверженность ей со стороны Православия. Европа, пережившая деклерикализацию государственного управления уже в XVI–XVII вв., перешла к развитию несколько иных направлений в науке. Русская протоконфликтологическая мысль от религиозных основ ушла гораздо позже.

Поиск сверхъестественных причин конфликтных ситуаций до сих пор свойствен значительной части россиян. Многие современные ученые убеждены, что подобная ситуация вызвана стойким укоренением в русском менталитете эсхатологических[14]14
  Эсхатология – учение о конце мира и человека.


[Закрыть] мотивов. Регулярно переживаемые социально-политические, экономические, нравственные трансформации, по мнению философа И. Г. Яковенко, заложили основы такого концептуального видения:

«Неприятие происходящего обостряется при переходах общества через стадиальные рубежи, когда изменение носит тотальный характер, переходах от раннего государства к зрелому, от жизни на периферии или в рамках догосударственной окраины к жизни в пределах регулярного государства… От крестьянского общества к урбанистическому, от бесписьменной фольклорной культуры к письменной. От одной идеологии к другой. Наконец, от конкретной идеологии к ситуации деидеологизации. Все эти ситуации осмысливаются в рамках эсхатологической парадигмы и провоцируют эсхатологические настроения».

По мнению исследователей (А. Л. Юрганова, А. В. Каравашкина и др.), начиная со Средневековья, в политических воззрениях русских царей и простонародья проступают картины скорого Страшного суда. В этом контексте понимались и опричные казни Ивана IV, и Смута XVII в., и даже преобразования Петровы. Соответственно, и выход из конфликтных ситуаций также был заслугой Бога. Например, освободителю Москвы князю Дмитрию Пожарскому приписываются следующие слова: «Теперь у нас в Москве благодать Божья возсияла, мир и тишину Господь Бог даровал: станем у Всещедраго Бога милости просить, дабы нам дал Самодержателя всей России». Использованная формула «мир и тишину Господь Бог даровал» позволяет судить о непременном участии высших сил в миротворческом процессе.

Кроме того, россиянам этот подход может быть знаком по произведениям публициста XVI в. И. Пересветова, который в челобитной царю Ивану IV неразрывно связывал стабильное существование государства и следование религиозным заповедям. В своем послании он приводит следующие слова одного из европейских правителей той эпохи: «Турецкий царь султан Магомет великую правду ввел в царстве своем, хоть иноплеменник, а доставил Богу сердечную радость. Вот если б к той правде да вера христианская, то бы ангелы с ними в общении пребывали». Иными словами, вне зависимости от вероисповедания Бог может поощрять правителей за праведные поступки и карать за отступление от веры.

Вскоре после этого (в XVII в.) польский проповедник Ф. Млодзяновский приходит к еще более интересной формуле: «Больший есть грех желать Отчизне зла, чем напиться; [больший есть грех] домашние конфликты разжигать, господина с подданным, а подданных с господином ссорить… и славное состояние Речи Посполитой уничтожать, чем убивать». Получалось, что провоцировать конфликты – грех, и чем созданный конфликт масштабнее, тем больше вина человека.

На этом фоне происходит развитие изначальной российской науки о конфликтах (в основном – вооруженных). Вообще, термин «священная» или «святая» война неоднократно использовался в России – так называли в XIX в. войну с Турцией славянофилы, так же именовали и Великую Отечественную войну советские граждане. Вместе с тем этот факт вовсе не равнозначен оправдание военного насилия. Все дело в том, что русская религиозная этика войны в числе прочего строилась на убеждении, что война – это относительное, а не абсолютное зло. В некоторых случаях вести ее нравственно оправдано – ведь отказ от боевых действий может повлечь более тяжелые последствия, чем вступление в войну. Помимо этого не могло быть никакого оправдания войне гражданской, которую следовало предотвращать любыми средствами, даже военными.

По этому поводу иеросхимонах Амвросий Оптинский в середине XIX в. высказал ряд в высшей степени интересных умозаключений об отношении Церкви к войнам.

1. Отвергая обвинения в поощрения военного насилия, Амвросий пишет: «Тогда как государственная власть отправляет воинов карать врагов дерзких и непокорных, св. Церковь, наоборот, внушает воинам не щадить своей собственной жизни, свою собственную кровь проливать за св. православную веру, державу, царя и дорогое отечество. Так она и молится в св. храмах за убиенных воинов: о упокоении душ всех православных воинов».

2. Если Православная Церковь запретит своей пастве участвовать в конфликтах, то «тогда она должна столкнуться с государственною властью, и в таком случае одни из воинов перейдут на сторону Церкви, а другие останутся на стороне правительства, и произойдет взаимная резня; а враги, узнав об этом, свободно заполонят наше отечество. Ужели это лучше будет?».

3. «Господь запрещает не убийство, запрещенное еще в Ветхом Завете, а, как Совершитель закона старается искоренить из сердца человеческого самую страсть гнева, отчего люди доходят иногда и до убийства».

Религиозный философ Н. А. Бердяев также уделил много внимания проблемам понимания конфликтов и насилия. Как пишет по этому поводу историк философии Л. Э. Сутягина, «источник бесконечных войн человечества, по Бердяеву, связан непосредственно с проблемой зла; путь к миру стоит искать только в том случае, когда можно искоренить зло», а сделать это можно только благодаря отказу от насилия – «насилие и принудительность бессмысленны в искоренении зла».

Правда, Бердяев демонстрировал довольно противречивое отношение к вооруженным столкновениям. С одной стороны, он считал, что «войну можно принять лишь трагически-страдальчески. Отношение к войне может быть только антиномическое. Это – изживание внутренней тьмы мировой жизни, внутреннего зла, принятие вины и искупления». С другой стороны, «борьба – дитя греховного раздора, она происходит от неполноты. Война – одна из благородных, хотя и ужасных, форм борьбы. Во имя жизни ведется война, и служит она полноте жизни». Впрочем, подобная противоречивость вполне оправданна для философа, родившегося в стране, пережившей так много войн.

Параллельно с православными богословами и философами, деятели католической церкви постепенно порывают с традицией «справедливых» войн.

Одним из первых на этом пути стал основатель движения квакеров англичанин Дж. Фокс. В 1657 г. он пишет следующие строки: «Все войны и раздоры происходят от вожделений… Так, дух мира сего вожделеет к зависти, он вожделеет к ссоре, он вожделеет к спору, он вожделеет против духа Божия». По мнению Фокса, именно борьба между Богом и дьяволом, которая идет внутри каждого человека, и есть источник конфликтов, зла, насилия и несправедливости. Поэтому в обращении к солдатам и офицерам английской армии, он призывает: «…начните внутреннюю войну, которая устранит причины внешней». Нельзя не отметить, что взгляды Фокса были близки все же теологической школе конфликтологии, а не пацифистской, хотя его последователи – квакеры – уже исходили из идеи полного отказа от насилия и возлагали ответственность за него не на дьявольские козни, а на порочность власти. Квакеры прямо указывают: «наш отказ участвовать в войне и военных приготовлениях не допускает никаких “если” и “однако”. Он является абсолютным и приложим ко всем видам войн, внутренним и внешним, агрессивным и оборонительным». Как станет видно в дальнейшем, именно в теологической школе лежат корни другого негативистского учения – пацифизма.