Текст книги "Нежный тиран"

– Ты понятия не имеешь, о чем я беспокоюсь на самом деле. – В этот момент звякнула стеклянная пробка графина. – По-твоему, я забочусь о своих инвестициях.

– Разве не так, синьор? – Лаури пошевелила пальцами ног, с облегчением признав, что ей стало гораздо лучше.

– Пожалуйста, положи сюда мои инвестиции. – Максим бросил ей под ноги подушку и с ироничной улыбкой подал бокал шерри. – Мне довелось узнать, что Лонца сегодня вечером встречается с несколькими меценатами, так что ты вольна поужинать со мной.

Лаури взглянула на стол, украшенный свечами в венецианских стеклянных канделябрах и цветами.

– Я думала, вы ждете важного гостя, – растерялась она. – Я в повседневной одежде…

– Ерунда. – Его взгляд скользнул по обручу, удерживающему волосы Лаури, по ее бледному ненакрашенному лицу и маленьким босым ногам на подушке. Сам он облачился в черный превосходно сшитый смокинг и безупречно сидящие серые брюки.

– Пей свое шерри и расслабляйся, – попросил он. – Думаю, музыка нам не помешает.

Хозяин включил магнитофон, и чарующая музыка Чайковского к «Лебединому озеру» коснулась ушей Лаури, заставив ее мысленно вернуться к первой встрече с Максимом ди Корте. Тогда ученица балетной школы думала о нем как о самом страшном человеке, какого она когда-либо видела. Девушку пугали его надменное венецианское лицо, проницательные глаза и насмешливая улыбка.

Она смотрела на Максима поверх бокала шерри, пытаясь понять, угадывает ли он ее мысли.

– Вы взялись за сложное дело, синьор, решившись превратить утенка в лебедя, – горько улыбнулась она.

– Я люблю испытания, – он подался вперед, – но даже если бы ты танцевала, как лошадь, я бы все равно принял тебя.

– Потому что я чуть-чуть похожа на Травиллу? – Лаури вглядывалась в портрет, в который раз дивясь ауре, окутывавшей Травиллу. Поражала смесь поэтичности и роковой страсти в тонких чертах, в карих лучезарных глазах. – Странно, – пробормотала Лаури, – словно смотришь в воду и видишь размытое отражение.

– Когда ты наденешь костюм, в котором она танцевала Жизель, зрители подумают, будто перед ними призрак.

Лаури широко распахнула глаза. Максим невозмутимо улыбнулся.

– Да, тот самый костюм, в котором она изображена на этом портрете. Сохранился даже венок из листьев и цветов. Это поможет тебе… э-э-э… чувствовать себя не такой одинокой?

После этих слов он отвернулся и попросил слугу принести им птицу на первое. Лаури обулась, сняла жакет и скользнула в ванную, чтобы привести себя в порядок. Максим тем временем зажег свечи и выключил лампы. Запах цветов, казалось, усилился – то были бордовые оранжерейные розы, такие же чувственные, как и их аромат.

– Прелестные цветы. – Лаури снова подумала, что Максим, наверное, ждал кого-то – возможно, Венетту, – но по какой-то причине гость не смог приехать. Лаури изучала хозяина из-под густых ресниц, отметив его странную улыбку и опасный огонек в темных глазах, когда он бросил взгляд на розы, только что похваленные ею. Думал ли он о том, что они пропали зря?

Розы как женщины, – усмехнулся он. – Меняясь с каждым часом, они милее при свечах, нежели при солнечном свете. – Максим налил вино в бокалы из венецианского стекла, запомнившиеся Лаури с прошлого посещения башни. Она окинула быстрым взглядом овальную комнату с тускло блестевшими полированным деревом стенами, с книгами и с глазами Травиллы, наблюдавшими за ними с портрета. Все здесь располагало к отдыху, однако Лаури не могла расслабиться, она чувствовала напряжение, повисшее в воздухе, – такое же явное, как мерцание свечей между ней и Максимом.

Перед ней поставили блюдо с соблазнительными кусочками рыбы под винным соусом.

– За скорейшее выздоровление, твоей тетушки! – Максим поднял свой бокал. – Уверен, мыслями она будет с тобой, даже если не сможет сама присутствовать на премьере в «Фениксе» на следующей неделе. Сердце Лаури замерло.

– На следующей неделе? – через секунду переспросила она, глотнув для храбрости вина.

– Не убивайся так, если миссис Доналдсон не приедет в Венецию. – Максим поймал ее взгляд и ободряюще улыбнулся. – Тебя поддержит Лонца, да и я ни на шаг не отойду из-за кулис.

– Как Свенгали? – нервно улыбнулась Лаури.

– Нет, – охрипшим голосом неожиданно возразил Максим. – Я никогда не обманывал тебя, чтобы ты ни делала. Я только пытался проявить то, что в тебе уже есть. Дитя, неужели ты еще не поняла этого?

– Я все поняла давным-давно, – вздохнула она, немного сбитая с толку его непонятыми словами.

– Что ты имеешь в виду? – Он настороженно посмотрел на нее. – Что ты поняла?

– То, что вы всегда хотели дать миру вторую Травиллу. – Лаури мрачно уставилась в свою тарелку. – Очень надеюсь, синьор, что оправдаю ваши надежды.

Максим молчал, и Лаури наконец осмелилась взглянуть на него. Он вертел в длинных смуглых пальцах пустой бокал, и странная усмешка играла на его губах.

– Пообещай мне, – попросил он, – что навсегда останешься такой простой и безыскусной, как сейчас.

С легкостью, – невесело улыбнулась Лаури, теребя в пальцах упавший розовый лепесток. – Гадкому утенку не так-то легко превратиться в прекрасного лебедя, синьор.

– Кстати, о лебедях, – загадочно улыбнулся Максим. – Лоренцо как раз приготовил нам одного.

– Я не верю вам, – выдохнула Лаури. – Какая дикость!

– Лучше бы тебе не говорить этого Лоренцо, – откровенно смеялся Максим. – Он очень гордится этой птицей – такой белой, с клубнично-красным клювом. Лоренцо клялся, что блюдо – пальчики оближешь!

– Я не буду есть, – заявила Лаури и с опаской покосилась на Лоренцо, когда тот подал традиционное жаркое с картофелем и другими овощами, тушенными в соусе.

Максим посмеивался, словно задумал какую-то шутку. В конце концов венецианец не выдержал и что-то приказал слуге по-итальянски. Лоренцо поставил перед Лаури тарелку, затем торопливо вышел и вернулся, торжественно держа перед собой блюдо с лебедем, сделанным из ванильного и клубничного мороженого. Гордая птица плыла по озеру из виноградного желе.

– Лоренцо сделал его специально для тебя, – пояснил Максим.

– Для меня? – Лаури изумленно посмотрела на него, потом на Лоренцо и, наконец, на алые розы. На мгновение девушке показалось, будто она задыхается в их аромате, но тут же с легким вздохом Лаури вернулась к реальности. – Это очень милый лебедь, Лоренцо, – улыбнулась она. – Даже грустно его есть.

– Будет еще более грустно, если мы позволим этому шедевру растаять, – заметил Максим. – Нельзя сохранить радугу, звуки музыки или лебедя, сделанного из мороженого, дитя мое. Когда ты станешь старше, то научишься любить и отпускать.

Лоренцо вышел из комнаты, осторожно унося лебедя в холодильник до десерта.

– А вы уже научились, синьор? – решилась спросить Лаури. – Любить – и отпускать?

– Если бы, – почти серьезно ответил он. – Нельзя все время хвататься за счастье, это все равно что пытаться удержать в кулаке воду или луч солнца. Они просто утекают сквозь пальцы… но вернемся же к нашей телятине, пока она не остыла.

Лаури склонилась над тарелкой и послушно принялась за еду. Теперь она уже не видела глаз собеседника, однако слишком хорошо помнила их. «Я могу любить и отпустить», – прочла она в его взгляде. Значило ли это, что Максим считал, будто Венетта не найдет в себе сил справиться со своими воспоминаниями? Что она не сможет стать свободной и полюбить снова?

– Телятина изумительна – еще немного вина, Лаурина? – Максим вопросительно взглянул на гостью.

– Нет, у меня осталась половина бокала, синьор.

– Тогда допей его поскорее.

– Хорошо, – отозвалась девушка, вновь подчиняясь ему. «Лаурина» – так ее называла Венетта.

Они разделались с ванильно-клубничным лебедем, после чего послушали романтические фортепьянные сонаты. После этого Максим решил, что балерине давно пора ложиться, и проводил ее в другую половину палаццо. Когда Максим открыл дверь, ветерок прикоснулся к лицу Лаури, и она содрогнулась. Ощущение было такое, будто ледяные пальцы притронулись к ее коже, поэтому она инстинктивно отпрянула к Максиму.

– Что случилось? – От его дыхания чуть шевельнулись волосы.

– О, – Лаури нервно засмеялась, – мне порой кажется, будто в палаццо обитают призраки.

– Все старые дома населены привидениями, – В тусклом свете настенных фонарей Максим развернул Лаури к себе и внимательно вгляделся в ее бледное перепуганное лицо. – Как странны люди, как суеверны и уязвимы, – пробормотал он. – Мышь заскребется в темноте – а мы уже слышим шаги. По каменному полу дунул сквозняк, а нам уже кажется, будто это шорох шелковых юбок средневековой леди. Я сам слышал столько таинственных звуков.

Они неотъемлемая часть любого венецианского палаццо на воде, и уверяю тебя: это все шутки твоего богатого воображения.

– Конечно. – Лаури отодвинулась от него, высвободив тонкое запястье. – Спокойной ночи, синьор.

– Спокойной ночи, синьорина. – Он поднес ее руки к губам и поцеловал каждую. – Ты не поедешь завтра на репетицию вместе со всеми, потому что я хочу, чтобы ты привыкла к новым пуантам. Не забыла бальзам?

– Он у меня в кармане, – с улыбкой ответила она. Это так похоже на него – целовать ей руки и одновременно беспокоиться о ее бесценных для балета ногах. – Спасибо вам за него. Мне уже немного лучше.

– Рад это слышать – а теперь иди и ложись спать.

Она переступила через порог и на мгновение оглянулась. Высокий и смуглый Максим стоял у подножия своей башни, и, может, причиной была игра теней, но он показался ей очень одиноким.

Глава 10

Наконец, вечер настал. За сценой было шумно, царило всеобщее возбуждение и напряжение, служители двигали декорации, мелькали взволнованные балерины.

Ряды и ложи по другую сторону сцены постепенно заполняла нарядная публика. Билетеры красовались в расшитых золотом ливреях и париках, повсюду слышался шелест шелков, мерцали драгоценности, казалось, в воздухе парит неосязаемое предчувствие волшебства, которое всегда дарит балет тем, кто любит искусство.

Все знали, что вместо Лидии Андреи роль Жизели будет исполнять неизвестная юная балерина, и к обычному оживлению перед закрытым занавесом добавлялось еще и нескрываемое чувство любопытства. «Это англичанка, и очень молоденькая…», «…она еще никогда не исполняла главных партий…», «…первое выступление перед публикой…» «…ее выбрали, потому что она похожа на Травиллу ди Корте…»

– Да, но никто не обладает таким неземным очарованием, – возражали те, кто помнил Травиллу.

Лаури в гримерной каждым своим нервом чувствовала, что каждый из них должен был думать и говорить. Бледная как полотно, она подводила темно-золотистые глаза, от чего они стали необыкновенно большими. Голые электрические лампочки вокруг зеркала высвечивали каждую черточку ее лица и длинную, тонкую шею. Сегодня этой шее предстоит встретить меч славы… или резкий нож осуждения.

Она боялась и была совершенно одна, так как Максим отвел ей маленькую гримерную в самом конце коридора, вдали от суматохи остальных. «Тебе необходимо успокоиться перед выходом, – объяснил он. – Другие уже привыкли к премьерам, и для них это как бокал вина. Ты – другое дело».

Он не стал развивать эту тему, но Лаури поняла, что он имел в виду. Он не сомневался во всех остальных вплоть до последнего пируэта… но когда на сцену «Феникса» выйдет она – все пойдет по воле богов: или она будет танцевать прекрасно, или их ждет провал.

Она прикоснулась к изящным листочкам и цветам венка, который был на Травилле, когда та в последний раз танцевала Жизель, и вздрогнула, увидев в зеркале отражение еще не приготовленного костюма для второго действия, в который ей помогут облачиться… платье призрака, который легко мог бы появиться сегодня в этом театре!

В этот момент в дверь постучали.

– Войдите! – откликнулась Лаури.

Дверь распахнулась, и вместе с ворвавшимся в комнату хороводом красок и запахов вошел улыбающийся служитель с большой корзиной фиалок и букетом из мирты, миниатюрных лилий и полудюжины бутонов золотых роз.

– Как мило! – Лаури подбежала понюхать и прикоснуться к ним и прочитала прикрепленные карточки. Корзина с цветами была от всего кордебалета, желавшего ей удачи в этот решающий для Лаури вечер.

Сверкающие слезы брызнули из ее глаз, размазав подпись на другой карточке.

«Лилии – невинности, золотые бутоны – юности и мирта – символ любви, во имя которой мы будем танцевать сегодня вечером для всех».

Сердце Лаури дрогнуло. Карточка была не подписана, но она догадалась, что отправитель букета и записки – Микаэль Лонца.

Микаэль, в котором слилось все пламя и дух танца. И для которого любовь была лишь экстазом тела.

Лаури притронулась к веточкам мирты, и от ее аромата в памяти всплыл залитый Солнцем остров; она снова слышала шепот моря и эхо в пещере, где Максим говорил о любимой им женщине. Нигде больше, кроме этого языческого, культового места, не мог он говорить о любви, не имевшей ни начала, ни конца, небывалой и неземной.

Она нашла вазу и, расставляя цветы, услышала, как настраивает инструменты оркестр. Звучали голоса, быстрые шаги возле сцены, и она поняла, что готовятся к поднятию занавеса.

Ее сердце бешено заколотилось. До ее выхода меньше получаса! Она уложила темные волосы, приготовив их под венок из листьев и цветов, и убедилась, что ленты на ее новых пуантах пришиты правильно. Эти пуанты сидели на ногах, как вторая кожа, и Лаури почти обулась, когда торопливо вошла костюмерша, чтобы помочь ей одеться. Костюм пришлось слегка подогнать, он был идеально вычищен и выглажен, цвета вышивки на лифе и пышные оборки на пачке восстановлены, а шнуркам на маленьком переднике возвращен первоначальный идеальный цвет слоновой кости.

Наконец придирчивая костюмерша удовлетворенно отступила назад, любуясь англичанкой. Она восхищенно всплеснула руками, а светящиеся теплом глаза в последний раз очень внимательно осмотрели девушку. Лаури с трудом уловила смысл ее слов, заключавшийся в том, что «английская балерина выглядит очаровательно, но очень бледна. Все ли с ней в порядке? Нигде ли не жмет или слишком свободно?».

Лаури стало страшно. Одетая, она с нескрываемым ужасом ждала неизбежного. Ей не только предстоит впервые в жизни танцевать главную партию – она выходит вместо признанной балерины!

Она с трепетом вспоминала то, что говорила Андрея об ожоге зрительного зала… ужасном, болезненном ожоге. Ее ноги подкашивались, но Лаури не посмела сесть, опасаясь испортить костюм. Ее сердце колотилось уже почти в горле, когда в коридоре раздались шаги. В дверь снова постучали.

– Директор! – Костюмерша живо развернулась и открыла дверь.

Вошел Максим, казавшийся еще более высоким и смуглым, в безупречном вечернем костюме.

– А, ты оделась.

Он со строгим, пристальным любопытством подошел к ней и заставил сделать контрольный пируэт. Оценивающе кивнув, он, наконец, повернулся к костюмерше и поблагодарил за работу. Та просияла и, пожелав английской синьорине большого успеха, оставила их в костюмерной одних среди смешанных сладких ароматов грима и цветов.

Максим поднял записку со столика.

– От кого они? – спросил он.

Лаури ответила и нежно прикоснулась к мирте.

– Это общепринятая традиция – присылать цветы, – сказал Максим со строгостью в голосе. – Думаю, я тоже не останусь в стороне.

Лаури посмотрела на венецианца с изумлением, так как единственным цветком при нем была маленькая гвоздичка в петлице. Таинственная улыбка заиграла в глазах Максима, когда он опустил руку в карман и вынул маленький кожаный футляр. Открыв замок, он извлек брошку в виде маленького букетика. Жемчужные лепестки цветов сияли на золотых стебельках с листьями, покрытыми зеленой эмалью. Брошка была незатейлива, но исполнена так изящно, что Лаури не сомневалась: это антикварная вещица, стоящая уйму денег.

– Тебе не обязательно надевать эту безделушку сейчас, – сказал Максим. – Мы же не хотим, чтобы Лонца раздавил ее. Наденешь брошку потом, на вечере, посвященном открытию сезона.

– Она прекрасна, синьор. – Лаури прикоснулась кончиком пальца к изящным листикам. – Я буду счастлива надеть ее.

– И хранить ее, я надеюсь?

– Хранить? – Ее огромные подкрашенные глаза широко распахнулись от неожиданности. – О, я не могу принять это.

– Почему нет? – осведомился он приятным, безразличным голосом. Не тем, каким обычно говорит мужчина, делая девушке бесценный подарок.

– Потому что она слишком дорогая, – ответила Лаури. – Если бы это было что-то милое, но подешевле – тогда другое дело.

– Это – другое дело, – с нажимом произнес он. – Я бы никогда не позволил себе преподнести тебе что-то дешевое и не поблагодарю тебя за вежливый отказ. Ты должна принять ее, потому что я так хочу и потому что на свете нет больше никого, кому бы она подошла больше, чем тебе.

– А что же Венетта? – Слова сами соскочили с языка Лаури, прежде чем она успела сдержаться, и девушка залилась краской перед сузившимися, чуть ли не метнувшими молнию глазами Максима. Ее лицо, тонкая обнаженная шея, открытые плечи вспыхнули под его обжигающим взглядом.

– А что же Венетта? – Ее вопрос вернулся к ней, колкий и опасный.

– Если брошка фамильная, можете ли вы отдавать ее кому-то еще? – Лаури медленно отступала от него, пока выговаривала эти слова, запинаясь, с сердцем, бьющимся как испуганная птица.

Максим подошел к ней, высокий, со сжатыми губами, сдерживающий внутренний огонь. Спрятав кожаный футляр обратно в карман, он схватил ее за плечи. Его теплые руки ей, дрожащей от волнения, показались горячими.

– Сейчас не время обсуждать тонкости любви, – тихо сказал он. – Через несколько минут тебе выходить на сцену. Как ты чувствуешь себя, дитя?

– Мне страшно, – ответила Лаури, и его руки напряглись, словно он хотел передать ей свою силу и уверенность.

– Когда ты выйдешь на сцену, с тобой будут надежды тетушки, которая не смогла быть сейчас с тобой, и добрые пожелания каждого танцора в труппе, и моя вера в тебя, как в балерину, – просто сказал он. – Когда ты выйдешь на сцену, ты уже не будешь Лаури Гарнер – ты станешь Жизелью. Ты забудешь о зрителях, забудешь о театре, ты будешь помнить только о том, что ты – девушка, для которой любовь значит все и которая жаждет выразить это. Лаурина, – назвав ее ласковым именем, которое придумала Венетта, он поднял ее подбородок, – ты не должна ничего бояться. Ведь я буду все время лишь в нескольких шагах от тебя… ты же веришь мне, да? Ты же знаешь, что я никогда не попрошу от тебя ничего, что бы не жило в твоем сердце, что бы не ждало возможности вырваться наружу? Жизель в тебе и ждет только того момента, когда она сможет наконец предстать перед всеми балетоманами.

– Балетоманы… – повторила она. Лаури думала о тете Пэт, все мысли которой будут с ней в каждом движении ее танца… которая станет так гордиться ею, если в финале Лаури сумеет зажечь по волшебной искорке во всех, кто сейчас увидит ее.

Она смотрела Максиму в глаза, и робкая улыбка проступила на ее губах.

– Я рада, что вы будете наблюдать из-за кулис, синьор, – призналась она. – Я верю вам.

– Да, верь мне, – с глубоким чувством проговорил он и торопливо добавил: – Что бы я ни делал, я делаю в интересах твоего сердца.

Сказав это, Максим отступил на шаг и еще раз придирчиво осмотрел ее костюм, принадлежавший его бабушке.

– Идем, – он взял ее за руку, – пора занимать место перед открытием занавеса.

Лаури прошла за ним туда, откуда слышалась музыка. Ее сердце трепетало, ее бросало то в жар, то в холод от странного чувства нереальности всего происходящего.

Максим никогда не узнает, что в миг, когда смолкла музыка перед тем, как ей выбежать из домика Жизели, она вместо этого хотела броситься назад, в его объятия, чтобы остаться в них навсегда. Но когда эта мысль осенила ее, Лаури была уже на сцене «Феникса» и смотрела в темный зрительный зал с огоньками ламп у выходов.

И вот в напряженной тишине, откуда-то из-под ее будто невесомых пуант, поплыл трепетный звук, коснулся кончиков ее ступней и поднял ее над землей так, словно слева от балерины кто-то отпустил струну.

Струну самого сердца – поняла она, быстро оглянувшись на стоявшего за кулисами Максима. Он ответил ей своей сумрачной улыбкой, и Лаури почувствовала всей глубиной своей души, что должна отдать ему все, что он захочет от нее… как от балерины, но не как от женщины.

Возбуждение волной пробежало по залу, когда занавес опустился после первого отделения. Жизель, сойдя с ума от предательства возлюбленного, убила себя мечом Альберта. Когда занавес поднимется вновь, она предстанет девой, обратившейся в призрака, виллис, – потому что умерла, не излив своей любви.

Микаэль поймал Лаури в коридоре у гримерной.

– Милая! – Он ликуя поцеловал ее. – Нижинка, ты никогда не танцевала так, как сегодня! Моя милая колдунья, ты точно влюблена! Скажи, ты влюблена в меня?

– Микаэль, ты дурак… – выпалила она, не то смеясь, не то плача от нервного напряжения. – Мне нужно идти переодеваться…

– Лаури, ты изумительна. Все эти люди уже любят тебя так же, как я.

Обернувшись, она увидела, как сияют его глаза, и поспешно скользнула в гримерную, зная, что ее обострившиеся чувства только зажгут предстоящую им любовную сцену непосредственностью и искренностью. Господи! Она прислонилась к двери и пыталась перевести дыхание. Лаури испытывала дикое, странное, необъяснимое желание немедленно видеть Максима. И оно проникало в ее тело через каждую косточку болезненным ощущением собственной жизни.

В его венецианской башне она любила его, сама не зная этого. На острове, где оставалась Венетта, она узнала о его любви, в которой ей не было места.

Кто-то взялся за ручку с другой стороны, и она отскочила от двери. Это спешила ее так же тепло улыбающаяся костюмерша.

– Все только и говорят о балете! Директора так окружила публика, что я даже не решилась отвлечь его и подать то, что он выронил из кармана, когда вынимал платок, чтобы промокнуть лоб.

Лаури взглянула на маленький продолговатый конверт.

– Я передам ему. – Она взяла его в руки и машинально прочла адрес и имя адресата.

Это было ее имя!

Костюмерша болтала о том, как божественна она в этом костюме и венке из цветов… и вдруг, обернувшись на испуганный возглас Лаури, увидела, что она уже читает телеграмму.

– Синьорина, – в беспокойстве подбежала к ней костюмерша, – вам нехорошо?

Лаури застонала потрясенная, с глазами, полными тихих слез. Прошлой ночью тетю Пэт положили в больницу… и Максим скрывал от нее это потому, что сегодня она должна была жить только для его бесценного балета.

Она сложила телеграмму и, словно в трансе, покорно дала переодеть себя для финального акта этого балета, который значил для Максима больше, чем чья-либо жизнь. Снаружи в коридоре слышался торопливый шорох сатиновых пуант и шум шифоновых юбок – кордебалет спешил к сцене. Когда она, как обреченная на казнь, вышла к ним, все расступились, пропуская ее к Максиму. Никто не произнес ни слова, Лаури подала Максиму узкий конверт.

– Где ты взяла его? – Он с подозрением, мрачно посмотрел на нее так, словно полоснул лезвием.

– Он выпал у вас из кармана, и моя костюмерша подобрала его. – Ее голос был холоден, так же как и ее взгляд. – На конверте мое имя, и я прочла то, что в нем было.

– Дорогая…

– Нет, – она тонкой рукой указала на сцену, на зрительские ряды, на столпившихся танцоров, – вот все, что тебе дорого. Вот все, ради чего ты живешь, и бедам других людей не дозволено осквернять это. Я ненавижу тебя, Максим. Сегодня вечером я еду к тете Пэт, а не танцую!

– Я знал, что ты так отнесешься к этому. – Он увлек ее за собой в зеленую комнатку сбоку от сцены, закрыл дверь и прислонился к ней спиной. Взглянув на него, Лаури поняла, что он твердо и непреклонно решился на что-то.

– Не пытайся понять мои мотивы, – сказал он, – просто помни и верь: все, что я делаю, – в этот момент наилучшее для тебя.

– Для балета! – крикнула она. – В погоне за второй Травиллой ты добился успеха, не правда ли, Максим? Все вокруг говорят именно то, что ты так хотел слышать.

– Ты точно так же добилась успеха, – отрезал он. – Ты не понимаешь этого?

– Я никогда не желала ни славы, ни блеска, ни восхищенных взглядов толпы, – сказала она, испытывая лишь презрение и невыносимую, гнетущую усталость.

– Ни о чем подобном я не говорю, – тихо ответил он. – До сих пор каждый раз, когда ты танцевала, словно пара призраков сторожила тебя. Мне казалось, что их цепкие пальцы вырывались из огня и хватали тебя за ноги. Но сегодня ты избавилась от них и забыла о своих страхах – ты победила! Неужели ты не понимаешь, что, сделав это, ты доказала смелой и бескорыстной женщине, что она была права, когда отпустила тебя сюда… танцевать?

– Ты убедил ее, что это правильный поступок. – Лаури отшатнулась от него. – Ты же… ты все это время знал, что она тяжело больна – гораздо тяжелее, чем она дала мне понять!

– Да, я знал, – заявил Максим. – Она рассказала мне о собственных предчувствиях и о предупреждениях своего доктора, но она хотела дать тебе шанс стать великой балериной. Она верила, что ты можешь и должна танцевать так, как ты танцевала сегодня. А теперь ты хочешь разочаровать ее во всем, разбить ее жизнь, показав, что ты способна зажечься только на час?

– Нет, синьор. – Лаури смотрела на него и снова видела незнакомца, которого ей никогда не понять. Она опять говорила с ним как со своим директором: – И я думаю, что вам лучше дать мне выйти. Уверена, вам не понравится, если я пропущу свой выход.

Он отошел от двери и раскрыл ее перед ней.

– Завтра утром я лечу к моей тете, – сказала Лаури. – Я нужна ей.

– Хорошо. – Максим склонил голову, когда она проходила мимо него, чтобы занять свое место среди виллис – дев, не изливших свою любовь.

Переполненный зал замер. Все пристально следили за тоненькой хрупкой юной танцовщицей с огромными глазами медового цвета и скорбным ртом. Она была так беззащитна, метаясь по сцене в потоках любви, предательства, прихоти и жестокости других людей – людей, которым она доверяла.

Балерина взлетала из рук своего партнера, словно ее сердце, тело и душа имели крылья, и неуловимая романтика снова жила в каждой из женщин, присутствующих в зале; в каждом мужчине, тосковавшем об утраченной вере в истинную чистоту.

Мгновения, когда она исполняла па-де-де, были одухотворены и эмоциональны настолько, что где-то в середине зала всхлипнула неизвестная зрительница. Любить так, как Жизель любила Альберта! Его прекрасное, смуглое лицо в девичьих руках, боль в ее глазах – поскольку их любви не суждено жить.

Мука в сердце Лаури воплотилась в ее танце. И Микаэль, свидетель разговора между ней и Максимом за кулисами, был нежен и внимателен с ней… с маленькой Нижинкой, которая танцевала не для него.

И вот подкрался неизбежный момент прощания между Жизелью и Альбертом. Когда он опустился на колени и зарылся лицом в лилии на ее могиле, начал подниматься ропот, подобный надвигающемуся шторму. Воздух словно запульсировал. На мгновение все затихло, словно у зрителей одновременно замерли сердца, и вдруг зал взорвался аплодисментами.

– Браво!.. Брависсимо!

Публика рукоплескала, ревела от восторга, и две стройные фигуры склонились под этой непреодолимой силой… слезы струились по щекам Лаури, ее била нервная дрожь.

На них посыпались цветы. Толпа громогласно приветствовала их. И кто-то еще, высокий и смуглый, стоял за кулисами и аплодировал, не жалея ладоней.

Лонца повернулся к партнерше, затем взял обе ее руки и поднес к губам.

– Нижинка… – пробормотал он. Микаэль задыхался, не в силах говорить дальше, хотя его все равно заглушила бы овация. Зал словно сошел с ума, когда танцор поцеловал балерине руки.

– Браво!.. Брависсимо!

Максим дождался своего звездного часа. Воздух был наполнен триумфом, ароматом сыпавшихся цветов и… болью Лаури. Ведь кордебалет на сцене почти не дышал от возбуждения. Когда занавес опустился в последний раз, танцоры окружили Лаури с поцелуями и объятиями, после которых балерина сама стала не лучше поломанного цветка.

– Всем отправляться по гримерным! – Бруно метался в толпе, пытаясь разогнать кордебалет, словно стаю белых голубей. – Идите отсюда! Я уверен, что наша маленькая Лаури хочет побыть одна после своего чудесного выступления.

– Спасибо, Бруно. – Из-за плеча балетмейстера Лаури увидела приближающегося Максима и, прижимая к груди охапку цветов, бросилась в свою гримерную. В уютном закутке царили мир и покой, но она не собиралась надолго задерживаться здесь. Дрожащими пальцами Лаури развязала ленты на стоптанных пуантах и высвободила ноги. Она растерла ноющие ступни и поспешно надела свою повседневную обувь. Схватив полотенце, девушка стерла грим с лица и, набросив пальто прямо на костюм Жизели, стремительно и бесшумно выскользнула из театра через служебный вход.

Полупрозрачный светлый туман стелился над водой, постепенно укутывая город. Бегущей сквозь белесую пелену Лаури казалось, будто ее несет по течению между триумфом и отчаянием.

Засунув руки в карманы и съежившись, одинокая путница почти сливалась с тенями. Ее глаза в горящих глазницах уже высохли от слез. «Я ненавижу тебя… ненавижу – тебя, – крутилось в ее мыслях. – Балет – все, что тебе дорого. Ты живешь только ради этого…»

Лаури добралась до моста и с трудом добрела до его середины. Вода грустно плескалась о камень, поднимая ленивые завитки тумана, прикасавшиеся к ее щекам, словно чьи-то холодные пальцы. Девушка дрожала и, хотя она прекрасно знала, что нельзя стоять на холоде после выматывающего танца, не могла заставить себя вернуться.

Луна скрылась за облаками. Далекая гондола разрезала дымчатую воду, проплывая мимо старинных дворцов, мимо каменных, никогда не засыпающих ангелов и сатиров, насмешливо глядящих в ночь. Вода что-то неразборчиво шептала под черной лодкой; из кафе напротив доносились звуки венецианской песни.

«Скорей бы завтра, скорей бы настало завтра! – Мелодия рефреном отдавалась в голове Лаури. – Господи, дай же мне скорее попасть домой и сказать тете Пэт, что я хочу только ее любви. Пусть другие мечтают превратиться в великих балерин, но только не я».

Лаури развернулась, чтобы уйти с моста, и увидела, как кто-то пробирается к ней сквозь туман. Она медленно отступала назад, пока не наткнулась на парапет. Бледное лицо окаменело от напряжения, влажные от тумана волосы прилипли к тонкой нежной шее.

– Уходите, – попросила она. – С меня достаточно одного вечера.

– Ты думаешь, я действительно могу уйти и бросить тебя здесь? – удивился он. – Как у тебя хватило ума броситься на улицу в балетном платье и легком пальто – слава богу, швейцар показал мне направление, в котором ты убежала. Зная твою любовь к мостам, я вполне резонно предположил, что ты добралась до этого и теперь хандришь здесь.